В «игру» вступает дублер

Выстрелы у театрального подъезда

— Меня ещё не забыли в этом доме?

Зигфрид, улыбаясь, смотрел на Анну. Она, смущаясь, отступила и пропустила его в комнату. Из соседней послышался голос Вагнера:

— Кто там, Аня?

— Это Сергей Иванович (для отца он так и оставался Ларским).

— А-а-а, артист, — привычно встретил Вагнер входящего Зигфрида. — Чего долго не был? Или уже немецкий выучил лучше, чем русский?

— Так, знаете, побаливал.

— А-а-а, как та старуха из присказки: и помереть не померла, только время провела.

— Неужели вы мне смерти желаете? — весело спросил Зигфрид.

— Чего уж там, живи. Сейчас только жить. Скоро всё по-старому будет. А нам при нашем порядке лучше, чем при новом.

Старик закашлялся и стал искать трубку.

— Пап, ты и так кашляешь, а сам опять за табак.

— А вот потому и кашляю, что давно не курил. Табак-то как раз горло и прочищает.

— Я не понял, — осторожно сказал Зигфрид, — что вы там о новом и старом порядке?

— Ну как же… Клейст дома почти не бывает. Как-то собрал офицеров, а утром все вместе уехали. Дня через три появился, посидел вечер и снова в дорогу. Банкетов уже не устраивает, туда-сюда мотается. А вчера шофёр его, унтер-офицер Динн пришёл ко мне в котельную масло машинное греть. Скучный такой. Я его спрашиваю, где, мол, хозяин. На передовой остался, отвечает. Вот, оказывается, куда они метнулись. Все там, и Маккензен, и Кестринг. Я у Динна спрашиваю, чего он не в настроении. Отвечает: «Плохи дела наши. Уезжаем. Генерал прислал сказать, чтобы вещи укладывали». И правда, как забегали дежурный офицер с солдатами. Ящики огромные откуда-то притащили, стали набивать, да не его костюмами, а картинами, мехами, посудой красивой, хрусталём, коврами. Не думал я даже, что у нас в городе столько добра.

— Да уж, наверное, много всего, — вмешалась Анна, — если прибыли специальные части, чтобы вывезти отсюда в Германию ценности и продовольствие. Бургомистр издал приказ № 141, в котором говорится, что каждая семья должна сдать на приёмные пункты горуправы не менее одного мешка вещей. И срок дал — три дня.

Вагнер, покуривая трубку, изредка поглядывал на Зигфрида, потом спросил:

— Ну, а ты, артист, уедешь или останешься?

— Как театр, так и я, — неопределённо сказал Зигфрид.

Ему так хотелось остаться с Анной наедине, сказать ей, как он скучал по ней, думал о ней. Сказать, наконец, о том, что им предстоит работать вместе на новом месте, что они теперь не будут надолго разлучаться. Но Вагнер сидел в комнате, покручивая головой, как старый ворон, и пыхтел трубкой. Потом, будто между прочим, сказал:

— Профессорша-то затосковала. То всё с генералами, а теперь и более низшим чинам дозволяет навещать себя — лишь бы от скуки не маяться.

— Меня уже дважды звала к себе, — раздумчиво проговорил Зигфрид. — Раз на бульваре встретила, другой — у входа в театр. Болтает, будто старая знакомая.

Он выразительно посмотрел на Анну, и она поняла, что неплохо бы узнать, отчего это: действительно ли от скуки или за этим что-то кроется. Как-то он даже сам намеревался установить с вдовой более тесные контакты, чтобы получать побольше информации о командующем и его окружении, а возможно, и привлечь эту женщину в качестве помощницы, но настораживали её легкомыслие и какая-то нарочитость в болтовне. Вот сейчас, когда все генералы её оставили, она, наверное, будет искать опоры в другом месте. Это может пригодиться. Анна ответила Зигфриду понимающим взглядом.

— Вертихвостка, — высказался в адрес вдовы Вагнер.

Старик по-прежнему курил, сидя на диване, как видно, и не думал удалиться. Зигфрид понял, что сегодня разговор не состоится, посидел ещё немного, сказал, что зайдёт в другой раз, и ушёл.

От Почтового переулка и до бульвара всё думал об Анне. Милая, чистая, доверчивая… Но характер чувствуется. Вернее, не столько сила, сколько достоинство. Такая себя нигде не уронит, не то, что Антонина.

Кстати, что же это за интерес к нему у Антонины? Не может быть, чтобы чисто женский. Кто-то ею руководит. Пожалуй, не Шкловский. Тот и без неё знает достаточно о Сергее Ларском. Гук? Маловероятно. Он без всяких дополнительных сведений мог бы его утопить, если бы не боялся расплаты. А вот тот, что сидел во время допроса в кабинете Коха… Фишер! Вот это вполне вероятно. Гестапо ищет подпольную группу, привлекая все возможные средства. А Зигфрид видел раза два, как Антонина выходила из гестапо. Выйти оттуда без конвойного сопровождения может только свой человек.

Зигфрид даже остановился, пронзённый этой мыслью. Проверить её не так уж и трудно. Может, всё-таки пойти на сближение с фрау Антониной, принять её предложение «посидеть за чашечкой кофе»?

В отсутствие фон Клейста обер-лейтенант Фишер не считал нужным церемониться с фрау Антониной. Вместо того, чтобы появиться у неё во флигеле, он вызвал её к себе, в кабинет гестапо. Она вошла, благоухая дорогими духами и поигрывая чернобуркой, охватывающей шею и плечи, но Фишер сразу сбил с неё эту напускную весёлость, сказав жёстко и безапелляционно:

— Я не думал, фрау Антонина, что в вашей красивой головке находятся куриные мозги.

— Фи! Как грубо! — попыталась удержать прежний престиж Иванько.

— Зато метко! — сказал Фишер. — То, что вы в отсутствие генералов забавляетесь с их помощниками и не гнушаетесь даже шофёром — дело ваше. Но вы за столько времени ничего толком не узнали о господине Ларском и фрёйлейн Вагнер, и это уже моё дело!

В голосе Фишера звучала угроза. Антонина не на шутку струхнула. Хоть у неё и куриные мозги, как он изволил выразиться, она прекрасно понимала, что ни фон Клейст, ни Кестринг, ни Шойс теперь ей не защита. До неё ли им! Даже унтер-офицер Динн вряд ли возьмёт её с собой, уезжая на запад. Да и что он сможет ей дать? Не зная, как устроить свою дальнейшую судьбу, Антонина могла рассчитывать сейчас только на Фишера, да и то в качестве его помощницы в таких щекотливых делах, как это. И Антонина, смиренно опустив очи, проговорила с некоторой долей обиды:

— Я старалась. Как вы и советовали, художника два раза уже зазывала к себе. А он ссылается на то, что некогда. Анну навещаю часто, но ничего подозрительного не заметила. С тех пор, как Ларский перестал к ней заходить, она совсем стала тихая, неразговорчивая.

— А вы поинтересовались, почему он не ходит?

— Болен как будто.

— Вот именно: как будто! На улице, хоть изредка, появляется и часто ужинает с господином Шкловским в ресторанах!

— Но я же не знала.

— А я вам для того предоставил неограниченную свободу, чтобы вы всё знали!

Фишер перестал кричать, пристально посмотрел на Антонину и распорядился:

— Сегодня же отправляйтесь вечером в театр. Хоть идите за кулисы, но под любым предлогом приведите Ларского к себе. Я приду к вам перед вашим выходом в театр и останусь там ждать вас.

— А как же…

— Я позабочусь о том, чтобы патруль его не задержал.

Антонина поняла, что возражать бессмысленно. Она привела свои мозги в полную готовность, но, как ни прикидывала, никак не могла понять, зачем Фишеру Ларский в её доме. Но этот Ларский строит из себя недотрогу. Прямо поразительная верность какой-то смазливой девчонке, у которой, в сущности, ни кожи, ни рожи. Да и её, кажется, бросил, уже сколько времени не ходит. Видать, обзавёлся свеженькой бабёнкой, а эта дурёха Анна вся извелась от грусти.

Антонина даже передёрнула плечами при упоминании о том, с какой твёрдостью Ларский отклонял её предложения провести вместе вечер: самолюбие красотки бурно протестовало против такого пренебрежения. Если бы не Фишер, давно бы послала его к чёрту. Но вот опять придётся разыскивать.

И вдруг Антонина увидела его. Сергей медленно шёл по бульвару, мечтательно глядя перед собой. Вот так удача! И искать не надо.

— Господин Ларский! Господин Ларский! — закричала Антонина и замахала рукой.

Он повернул к ней голову и (неужели правда?) очень приветливо улыбнулся:

— Фрау Антонина, вы само очарование.

Антонина, сбитая с толку, на мгновение остановилась, она не верила своим глазам и ушам: Ларский явно восхищался ею и ждал её на бульваре.

— Какая погода, какой снег! — быстро заговорила Антонина, всё ещё боясь, что он уйдёт.

— Снег действительно великолепен, — сказал Ларский, подавая ей руку. — Разрешите?

Сергей подхватил её под локоток.

— Разумеется, — расплылась в улыбке и удовольствии Антонина.

Они шли по бульвару у всех на виду, премило разговаривая, будто влюблённые, и иные прохожие невольно оборачивались на них. Шкловский предстал перед ними, по своему обыкновению, очень неожиданно.

— О-о-о, господин Ларский, с новой удачей вас! — пошутил он.

— Благодарю, господин Шкловский. Как вы находите фрау Антонину? Не правда ли, она сегодня невероятно красива?

— О, да, и не только сегодня, — учтиво поклонился Шкловский. — Надеюсь, фрау Антонина завоевала вас не на всю оставшуюся жизнь? Неплохо бы сегодня поужинать после спектакля в мужском кругу. Пардон, фрау Антонина, я вас не зову, ибо там не предполагается ни одной женщины.

— О, нет! — горячо запротестовала Антонина. — Сегодня я господина Ларского не отпущу, он уже пообещал поужинать со мной!

— Да, да, господин Шкловский, — подтвердил Зигфрид. — Я уже дал слово. И мне очень трудно отказаться от блюда из индейки, которое обещала фрау Антонина.

— Да вы ещё и гурман, — шутливо погрозил ему пальцем Шкловский.

Они ещё поболтали несколько минут, стоя на бульваре, и расстались с Антониной в самом лучшем расположении духа, условившись встретиться вечером в театре. Когда она отошла, Шкловский заметил вкрадчивым голосом:

— Так вот отчего вы перестали брать уроки у фрёйлейн Анны.

Ларский только развёл руками.

— Вы во всём так непостоянны? — осведомился Шкловский, который теперь уже совершенно не скрывал своего недоумения относительно Антонины.

— Нет, моё непостоянство распространяется только на женщин.

Они расстались с видимым дружелюбием.

Вагнер протапливал печи на вилле дважды в сутки: рано утром и к вечеру, поэтому в середине дня подолгу сидел дома. Когда Зигфрид ушёл, он ещё посидел некоторое время нахохлившимся вороном и стал собираться. «Не мог уйти раньше», — с досадой подумала Анна. Она любила отца, как и он её, но сегодня он, словно нарочно, не захотел оставить её наедине с Зигфридом. Стал рассказывать о генералах, об Антонине. Анна поняла, что это специально для Зигфрида. Что отец знает? О чём догадывается? У них никогда не было разговора на эту тему.

Анна чувствовала, что сегодня Зигфрид пришёл именно к ней. Не по делу, не с шифровкой, а именно к ней. Он задерживал на её лице свой ласковый взгляд, говорил с такой интонацией, будто хотел показать, как винит себя за то, что так долго не приходил. Когда Зигфрид ушёл, Анна стала с радостью припоминать все детали их короткой встречи, его слова, его жесты. Всё говорило о том, что она любима. Наконец-то пришло её счастье!

В приподнятом настроении Анна принялась наводить в доме порядок. Давно уже она не вытирала стёкла с таким удовольствием, не тёрла так энергично полы. А если стол отодвинуть к окну, то комната будет казаться просторнее. Скоро Новый год, прекрасный весёлый праздник. Осталось всего пять дней. Конечно, его не придётся отмечать так, как до войны, но Зигфрид придёт обязательно, и она постарается, чтобы в доме было уютно, хорошо.

В дверь торопливо застучали. Анна глянула в окно. Кажется, видна фуфайка отца, недавно ушедшего топить печи на вилле. Лица его в сумерках она уже не видела, но, судя по одежде, это он. Что, ключ забыл?

Анна открыла и действительно увидела отца. Он дышал шумно, с присвистом, лицо его покрылось серым налётом. Анна испуганно спросила:

— Папа, что случилось?

— Сейчас, дочка, сейчас… Дай передохнуть. Фу-у-у… Бежал…

— Бе-е-жа-ал?

Анна ничего не понимала. Отец давно уже еле ходил на своих больных ногах, с трудом дышал из-за постоянно простуженных лёгких и слабого сердца, а тут — бежал?

— Его надо предупредить! — еле выговорил Вагнер. — Там засада!

Анна сразу поняла, что речь идёт о Зигфриде. Ей показалось, будто комната несколько раз повернулась вокруг неё, и стол, который она только что собиралась передвинуть, отъехал к противоположной стороне. Нет, это она чуть не упала. Хорошо, что подвернулся стул, за который можно ухватиться обеими руками.

— Погоди, папа, погоди, — тихо сказала Анна и села на подвернувшийся стул.

Вагнер еле отдышался, и Анна, наконец, почувствовала, что в состоянии понять, о чём говорит отец.

— Ну, папа… Только, пожалуйста, всё… всё, что знаешь.

— Скрываешься от отца, — обиженно заявил почти окончательно отдышавшийся Вагнер. — Я же не слепой. Не знаю и знать не хочу, зачем к тебе ходит артист…

— Художник, папа…

— Это неважно! Не знаю, зачем, но только не зря ты ему бумажки припасаешь. Ну, да ладно… В общем, прихожу я на виллу, затапливаю все печи — и уходить. Теперь они долго горят, так их солдат ночью тушит. Да-а, а вспомнил, что Антонина просила у неё во флигеле печку посмотреть, дескать, стала гореть плохо. Прохожу под её окном и вижу, как в дверь Фишер заходит. Это который из гестапо, он к ней иной раз заглядывает. Я думал, по мужской линии — ей же всё равно кто. Ну, я и остановился, не знаю, что делать дальше. А у неё форточка открыта — печка же дымит. И слышу я их разговор. Он ей: «Где мне можно вас подождать, но так, чтобы никто не видел?» Она ему: «Ждите в соседней комнате, мы туда не пойдём». Он: «Не жалейте коньяка, напоите Ларского как следует, а потом будете задавать ему вопросы, которые я вам дал. Да подучите их ещё». Она: «Хорошо». Он: «Обласкайте его, прикиньтесь обиженной немецким командованием, скажите, что вас почти все бросили». Она ему: «Это так и есть». Он: «Ещё не всё потеряно. Вы можете ещё нам послужить, если сегодня справитесь с заданием. Он должен в вас поверить. Дайте ему понять, что он может использовать в своих целях вашу близость к немецкому командованию. Скажите, что фон Клейст звонил, обещал скоро вернуться и устроить новогодний банкет, а вы берётесь устроить ему приглашение. Должны же мы, наконец, разгадать, что такое господин Ларский. Если он не тот, за кого себя выдаёт, то непременно ухватится за возможность проникнуть на виллу в новогоднюю ночь и втереться в доверие высших офицеров». Я, как услышал это, прямо сюда, а надо бы старому дураку в театр.

Анна медленно встала со стула, подошла к отцу, крепко его обняла.

— В театр тебе нельзя, папа. Ты только навредил бы З… з… Сергею. Ложись, отдыхай, ни о чём не думай. Я знаю, что делать.

Анна стала быстро одеваться. Потом прошла в свою комнату, вынула из тайника пистолет, положила в карман. Она была совершенно спокойна, тщательно обдумывала каждый свой шаг. Когда собралась уходить, отец, теребивший в руках пустую трубку, спросил:

— Ты только предупредишь и придёшь?

— Да, папа.

— А может, лучше я схожу?

— Ты не успеешь.

— Ах, ты, господи… Но ты осторожнее, доченька.

— Не беспокойся, папа.

— А может, не надо? Ничего ему не сделается, твоему артисту. До Нового года ещё время есть, успеешь предупредить.

— Нет, папа. Кто знает, что может сегодня произойти.

— Ах, ты, господи… Немцы вот-вот побегут, потому и свирепствуют. Всякого готовы подловить… Ты бы, дочка, на время скрылась, ушла бы в Георгиевск к Волковым.

— Что ты, папа… Нельзя мне уходить.

— И зачем я, дурень старый, тебе сказал!

— Ты правильно сделал, папа… И я тебя очень люблю.

Анна поцеловала отца в щёки, прижалась к нему на несколько мгновений и направилась к двери.

— Осторожнее, доченька!

— Хорошо, папа.

Морозный воздух был лёгок и прозрачен. Низко провисшие с неба звёзды, мерцая, словно подавали друг другу весёлые знаки. Вчера опять выпал снег и лежал теперь большими белыми подушками на газонах, пучками маскарадной ваты висел на деревьях. Анна подсознательно отметила и игру звёздного неба, и нарядную белизну снега. Подумала даже о том, что в скверике в этот день прежде уже стояла огромная ёлка, украшенная гирляндами и цветными лампочками, и к ней собирались толпы детворы. Сейчас здесь было пусто и темно.

Она миновала сквер и вышла на бульвар. Шла Анна быстро и скоро почувствовала, что начинает ловить ртом воздух — от быстрой ходьбы перехватывало дыхание. Она приостановилась, стараясь унять тяжёлое биение сердца, но подумала, что может не успеть, и снова пошла.

Анна пока ещё не знала, как пройдёт в театр, как будет искать Зигфрида, то есть Ларского. Едва подумала об этом, вспомнила, что он наказывал: ни в коем случае, ни при каких обстоятельствах не приходить к нему и не искать его. Раз Зигфрид настаивал, значит, так надо. Но сегодня особый случай. Она не пойдёт вовнутрь, придумает что-нибудь другое, чтобы предупредить его.

У входа в театр бульвар прерывался и переходил в небольшую площадку, обрамлённую деревьями с трёх сторон. С левого края площадки стояла афишная тумба. С неё призывно смотрели «Весёлая вдова», «Цыганский барон», «Баядера»… Анна подумала, что уже тысячу лет не была в театре и даже в кино. Скоро пять месяцев, как она вообще не ходит дальше городской управы. Осталось потерпеть совсем немного, и всё снова будет, как прежде. Она чувствовала по суете в управе, что немцы засобирались в обратный путь, и знала это по рассказам отца, отчётливо увидела и вот здесь, около театрального подъезда, куда торопливо заходили немецкие офицеры с дамами и без дам, а также озабоченные чем-то городские чиновники.

Анна стала за афишной тумбой, обдумывая, что делать дальше. Если Антонина уже вошла, то придётся всё-таки как-то проникнуть в театр и найти Зигфрида. Или придётся стоять на морозе больше двух часов, пока окончится спектакль и Зигфрид выйдет. Правда, может привязаться патруль, а с ней пистолет. Она не знает, зачем его взяла. Скорее всего, подсказало чувство слишком уж ощутимой опасности. Можно зайти в подъезд соседнего дома, чтобы избежать встречи с патрулём, но оттуда не видно театрального подъезда. А вдруг Антонина уведёт Зигфрида раньше? Ему действительно может показаться заманчивой мысль о новогоднем банкете, и он пойдёт сегодня, чтобы иметь возможность прийти через несколько дней. Но как знать, какие вопросы заготовил Фишер? Не схватит ли он Зигфрида уже сегодня? Нет, она ни за что не простит себе, если с Зигфридом что-нибудь случится. Сейчас под угрозой не только его жизнь, но и их общее дело.

Из подъезда выглянул Евгений Шкловский. Анна видела его раза два-три в городской управе и потому знала в лицо. Он остановился у входа без пальто, бравируя завидным здоровьем. Встречает, что ли, кого? И тут Анна увидела одетую в меха Антонину. «Она, конечно, ослепительно хороша», — подумала Анна совершенно без тени зависти. Шкловский сделал навстречу вдове два шага и, любезно изогнувшись, поцеловал ей руку. Антонина начала что-то говорить, и Шкловский, перестав улыбаться, поднял голову, отпуская ручку очаровательной фрау Иванько.

«Что она ему говорит? — подумала Анна. — Почему он вдруг стал серьёзным? А если что-нибудь о Зигфриде? Они тут все заодно!» Мысли, одна тревожнее другой, молниями носились в голове Анны. Рассуждать ей было некогда. Она ощущала только одно: Зигфриду грозит опасность!

Анна вышла из-за тумбы и скорым шагом направилась к Антонине. Пыталась припомнить, как Зигфрид учил её стрелять, но очень боялась, что промахнётся с такого расстояния. А больше всего боялась, что Антонина и Шкловский сейчас войдут в театр, где их уже не настигнешь. Анна пошла ещё быстрее и крикнула:

— Фрау Антонина!

Вдова профессора приостановилась у входа, пропуская двух офицеров, обернулась и удивилась:

— Аннушка?

Шкловский стоял за Антониной, дожидаясь её у двери.

Анна подошла к Антонине почти вплотную, пряча в рукаве пистолет, и, почти приставив его к груди Иванько, выстрелила два раза. Антонина, всё с тем же выражением изумления, не издав ни звука, рухнула у входа. На выстрелы из подъезда выскочили оба немецких офицера. Анна метнулась к тумбе, но офицеры настигли её в несколько прыжков. Она хотела выстрелить в себя, но то ли пули больше не было, то ли произошла осечка. Её схватили. Подбежал Шкловский, глянул на неё и, будто догадываясь о чём-то, произнёс:

— Ах, фрёйлейн Анна…