В мире античных образов

СПАРТАК

В связи с «Гражданскими войнами» Аппиана Маркс писал Энгельсу: «Спартак в его изображении предстает самым великолепным парнем во всей античной истории. Великий полководец (не чета Гарибальди), благородный характер, истинный представитель античного пролетариата»[9]^. Эта характеристика Маркса ставит Спартака на пьедестал настоящего героя греческой трагедии. Что мог сделать этот неукротимый предводитель восставших рабов в рамках общества, концом которого была «совместная гибель борющихся классов»?

Ленин так характеризует восстания рабов: «Рабы... восставали, устраивали бунты, открывали гражданские войны, но никогда не могли создать сознательного большинства, руководящих борьбой партий, не могли ясно понять, к какой цели идут, и даже в наиболее революционный момент истории всегда оказывались пешками в руках господствующих классов»[10]^.

Восстание Спартака расшатало республиканскую форму государственности рабовладельческого Рима и послужило одной из основных причин перехода рабовладельческого общества к его последней государственной форме — принципату и доминату, откуда был только один выход — революция рабов, колонов и варваров, уничтожившая рабовладельческую систему эксплуатации.

Римские рабовладельцы прекрасно сознали всю мощь и опасность спартаковского восстания: долгое время в их сознании вождь взбунтовавшихся гладиаторов ставился почти на одну доску с величайшим врагом Рима и величайшим полководцем античности — Ганнибалом. Чувство классового врага здесь было правильным мерилом значения спартаковского восстания. Спартак выступил в один из самых критических моментов для древнего Рима. Сулланская реакция не смогла сколько-нибудь укрепить власть сенатской олигархии и разрешить основную проблему римской государственности — приспособить политическую форму государства-города к нуждам создавшейся империи. Трещины в сулланской конституции становились все более и более ощутительными. Государственная машина оказалась беспомощной перед сложными задачами внутренней и внешней политики. В 75 г. до н. э. хлебная спекуляция так взвинтила цены на хлеб, что дело дошло до бунта римского пролетариата, уже в эпоху Гракхов понемногу привыкшего жить за счет того общества, частью которого он являлся. Два года спустя, как раз в год начала спартаковского восстания, специальный закон установил продажу пайка для неимущих по льготной цене. По меткому определению трибуна Лициния Макра, эта подачка представляла собою «пропитание не больше тюремного пайка».

Внешнеполитическая обстановка была также более чем беспокойна. Все Средиземное море кишело пиратами. Их центром была малоазиатская Киликия, где были расположены их главные базы и арсеналы. Они даже отказались от прежнего типа легкого каперского судна и перешли к постройкам бирем и трирем. Есть сведения, что общая численность пиратского флота достигла солидной цифры — тысячи судов. Они были разделены на флотилии, под предводительством особых «стратегов».

Пиратские суда были пышно разукрашены драгоценными металлами и пурпуром, что указывало на процветание этой разбойничьей организации. Нет никакого сомнения, что римские рабовладельцы были склонны смотреть сквозь пальцы на организованное пиратство. Пираты были великолепными поставщиками лживого товара» — рабов. Захваченные ими пленные находили свой главный сбыт на италийском рынке. Беда была лишь в том, что, благодетельствуя римским рабовладельцам, пираты в то же время помогали и последнему эллинистическому врагу Рима — понтийскому царю Митридату VI Эвпатору, мешая регулярному снабжению Рима хлебом. Эти «рыцари морских дорог» были непрочь при случае оказать помощь и римским изгнанникам в Испании, которые во главе с Серторием вели гражданскую войну против сенатского правительства, и даже восставшим рабам. Римский рабовладелец был поэтому готов оценить знаменитый афоризм Помпея: «Жить не необходимо, необходимо плавать».

Кроме того, и дальний запад Римской империи, и ее дальний восток находились в состоянии глубокого кризиса. В Испании наступил самый критический момент борьбы с Серторием. Даже самонадеянный Помпей писал в начале 74 г. сенату: «Я предупреждаю вас, что если вы не придете мне на помощь, то я не смогу помешать вашим армиям идти обратно в Италию и принести с собой всю испанскую войну». Эти ламентации заставили сенат отправить в Испанию два легиона и необходимые денежные средства. Этот же 74 г. был началом третьей и решительной войны с Митридатом Понтийским. Перед началом военных действий Митридат заключил даже договор с Серторием, обещая снабдить последнего деньгами и кораблями в обмен на военные консультации и признание прав царя на Вифинию и Каппадокию. Сенат был принужден отправить войска и в Малую Азию, поставив во главе их, может быть, лучшего римского полководца того времени — Луция Лукулла. Таким образом, внешняя и внутренняя политическая обстановка для спартаковского восстания была чрезвычайно благоприятна.

Античная историческая традиция, вообще не любившая выносить сор иа избы и поэтому крайне фрагментарно повествующая о движениях рабов, очень скупа биографическими данными о Спартаке. Он был фракиец родом, по Аппиану, когда-то воевал с римлянами, попал в плен и был продан в гладиаторы. Глухое упоминание Плутарха о том, что Спартак когда-то «впервые был приведен в Рим на продажу», говорит, может быть, о бегстве Спартака из рабской неволи. Любопытно, что Спартак, подобно некоторым другим героям рабских восстаний, был окутан пеленой религиозного предания. Жена Спартака, «пророчица и одержимая дионисовским вдохновением», истолковала один сон Спартака как «знак великого могущества, грозного для него по своему несчастному концу». Относящийся с некоторой симпатией к Спартаку Плутарх отмечает, что в гладиаторской школе Лентула Батиата в Капуе, где томился со своими товарищами Спартак, большинство гладиаторов было обязано своей судьбой не себе самим, а «несправедливости купившего их господина». Таким образом, психологическая атмосфера была вполне подготовлена для выступления. Сам Спартак уже раз изведал запретную свободу; ему и его товарищам было решительно нечего терять — в будущем их ожидала только смерть на потеху римской толпы, а обстановка гладиаторской казармы создавала благоприятную почву для организованных действий против своих господ. Первоначально около двухсот человек готовились к бегству, но вследствие доноса только семьдесят восемь вырвались на волю, да и то вооруженные кухонными ножами и вертелами.

Однако вскоре им посчастливилось обзавестись настоящим оружием и укрепиться на Везувии. По всей вероятности, уже в этот момент к Спартаку начали присоединяться новые подкрепления. По крайней мере, Плутарх упоминает о «местных пастухах», по всей вероятности, рабах-пастухах, быт которых так тщательно описывает Варрон. Иначе трудно объяснить, каким образом римский претор Клодий с трехтысячным отрядом был разбит Спартаком. Это первое сражение с регулярным римским войском сразу показало дарования Спартака как полководца. Отряду Спартака удалось спуститься с занятых им высот при помощи лестниц, сплетенных из виноградных лоз, и таким образом попасть в тыл окружавшим их римлянам. Не посчастливилось и другому римскому претору — Варинию. Сначала его помощники, а затем и он сам были разбиты Спартаком. Результаты кампании 73 г. были печальны для римлян. По выражению Плутарха, Спартак «был теперь велик и грозен». Если даже считать преувеличенной и фантастической цифру спартаковских войск, приводимую Аппианом, — семьдесят тысяч, все же приходится признать, что восстание приняло невиданные до того времени размеры.

Римские власти прекрасно осознали грозившую им опасность. Оба консула 72 г. были двинуты против Спартака. Одно время могло показаться, что счастье улыбнулось римлянам. Ближайший соратник Спартака, Крикс, не то кельт, не то германец по происхождению, отделился с тридцатьютысячным корпусом от главных сил рабов и был разбит консулом Геллием. Зато Спартаку удалось разбить обоих консулов и наместника Цизальпинской Галлии, Кассия. Теперь Спартаку был открыт путь через Альпы, и рабы могли вырваться на свободу из границ рабовладельческой Римской империй. Но вождь восставших неожиданно повернул на Рим во главе стодвадцатитысячного, если верить Аппиану, войска. Свою неукротимую вражду к римским рабовладельцам Спартак демонстрировал перед этим походом кровавой тризной по убитому Криксу, принеся в жертву духу своего товарища триста пленных римлян.

Наступил решительный и переломный момент спартаковского восстания. Марк Лициний Красс, крупнейший богач республиканского Рима, не брезговавший никакими средствами для своего собственного обогащения, мучительно завидовавший блестящей карьере Помпея, взял на себя расправу с восставшими рабами. На этой борьбе с внутренним врагом он хотел нажить себе политический капитал, достаточный для того, чтобы бороться с Помпеем.

События 72 г. дают ключ к уразумению финальной катастрофы спартаковского восстания, последовавшей в 71 г. Само по себе превосходство войск Красса в вооружении и в боевом опыте еще не дает ответа иа вопрос о причинах трагической гибели Спартака. Прежде всего необходимо подвергнуть анализу вопрос о социальном резонансе спартаковского движения. Аппиан, мотивируя отказ Спартака от прямого похода на Рим, указывает, что «ни один италийский город не примкнул к мятежникам; это рабы, перебежчики и всякий сброд». Следовательно, городское население осталось в стороне от революции.

Вряд ли можно придавать большое значение участию в спартаковском восстании сельского пролетариата. Это были лишь случайные, раздробленные элементы, которые не могли играть сколько-нибудь заметной роли в лагере рабов. Во всяком случае, раскол между Спартаком и Криксом отнюдь не объясняется тем, что в армии последнего находилось большое число свободного населения. Зато высказанное в старой исторической литературе мнение, что этот раскол имеет под собой племенную почву и объясняется преобладанием галло-германских элементов в войске Крикса, вполне правильно и нуждается только в одном существенном дополнении. Намерение Крикса — не уходить из богатой Италии, а промышлять грабежом рабовладельцев и бороться прямо против Рима — объясняется не настроениями экспроприированных мелких производителей, желавших разграбить своих угнетателей, а старинной традицией галльских и германских племен — смотреть на Италию как на лакомый кусок.

Среди галло-германских элементов спартаковской армии еще живы были воспоминания о походах кимвров и тевтонов, а недавние подвиги Помпея и его легата Фонтея, подавивших в 77 г. восстание в Транзальпинской Галлии и отдавших целые галльские племена, как, например, аллоброгов, на растерзание римским ростовщикам, могли только разжечь антиримскую традицию у галло-германцев, сгруппировавшихся вокруг Крикса. Момент союза между рабами, колонами и варварами, оказавшегося роковым для державного Рима, в эпоху Спартака еще не наступил. В основном все эти социальные группы брели розно: у мелкого производителя, несмотря на всю его ненависть к крупным рабовладельцам и ростовщикам, еще якала надежда стать самому хотя бы мелким рабовладельцем, «варвар» стремился к захвату италийских земель и богатств, а у раба не было никакой положительной программы относительно социальною переустройства. Его действия и подвиги обусловливались главным образом стихийной страстью к свободе.

По географической карте походов Спартака уже можно судить о его замыслах и программе действий. Предельные точки его походов — Мутина в северной Италии, Регий в Бруттии и окрестности Брундизия в Калабрии — свидетельствуют о первом и последнем планах вождя рабов: выводе своих товарищей из Италии. Нетрудно констатировать, что цели движения не отличались определенностью. В лучшем случае рабы смогли бы достигнуть своей родины и там попасть в социальную среду разлагавшегося родового общества. Римская империя продолжала бы существовать и снова получать свежие массы рабов из тех же областей, куда ушли восставшие.

Наименее освещенным пунктом маневров Спартака является его отступление с севера, — по всей вероятности, он не решился войти в долину реки По, где сидело крепкое италийское крестьянство кулацкого типа, от которого нельзя было ожидать поддержки и сочувствия. Проще объясняется отступление Спартака от Регия. Он, несомненно, хотел переправиться в Сицилию, эту классическую страну рабских восстаний, но обман со стороны киликийских пиратов, которые должны были снабдить его нужным флотом, разбил этот вполне правильный стратегический замысел. Брундизий, главный италийский порт для переправы в Македонию, был последней надеждой Спартака — он подошел к нему лишь для того, чтобы узнать, что там высадился проконсул Македонии М. Лукулл, брат знаменитого азиатского завоевателя, только что расправившийся с балканскими союзниками Митридата. Именно у Брундизия и произошла финальная катастрофа спартаковской армии. Италия оказалась огромной ловушкой, где металась спартаковская армия.

План прямой атаки на Рим был стратегической и социальной невозможностью. Даже сам Ганнибал не решился штурмовать «вечный город» — у Спартака было еще меньше шансов на успех. В социальном отношении опора на сочувствующие слои свободного населения была слишком слаба. Стремления Спартака наладить отношения со свободным населением вообще не приносили ощутительных результатов. При взятии форума Анни, когда, как рассказывает Саллюстий, местные рабы принялись хватать своих господ и конфисковать спрятанные последними ценности, Спартак прилагал все усилия, чтобы остановить эти «бесчинства»; при захвате города Фурий «он запретил, — как говорит Аппиан, — купцам, торговавшим с его людьми, платить золотом и серебром, а своим — принимать их. Мятежники покупали только железо и медь за дорогую цену, и тех, которые приносили им эти металлы, не обижали». Последняя черта крайне любопытна — если сопоставить это замечание Аппиана с его же упоминанием о том, что «Спартак делился добычей поровну со всеми», то приходится сделать вывод, что во внутренней жизни лагеря рабов большое значение имели уравнительные мотивы и запрещение золота и серебра преследовало цель уничтожить возможность имущественной дифференциации среди восставших.

Условия, в которых Спартак начал свою последнюю кампанию против Красса, были крайне неблагоприятны. Все шансы были против него — стратегическая неприступность Рима, равнодушие свободного населения и, наконец, закупоренность восставших в Италии.

В то же время Красс употреблял все усилия, чтобы оправдать доверие сената, сделать, наконец, себе военную карьеру и уничтожить кошмар, тяготевший над римскими рабовладельцами. Когда легат Красса Муммий, командовавший двумя легионами, потерпел поражение, Красс воскресил старинный обычай децимации, отобрав пятьсот легионеров, бежавших первыми, и казнил из них каждого десятого. Однако поражение части крассовских войск не облегчило положение Спартака. Он все же был оттеснен легионами Красса на Бруттийский полуостров, где римский полководец повел против него позиционную войну, заперев выход фортификационными сооружениями. Началась трагедия Регия и Брундизия. Правда, Спартак, действовавший по внутренним коммуникационным линиям, снова добился успеха, сосредоточив в одном месте кулак против растянутой линии войск Красса и прорвав ее. Если верить Плутарху, Красс даже заколебался между двумя решениями — просить у сената вызова Помпея из Испании и Марка Лукулла из Фракии и желанием одному пожать лавры победы. Он решился на последнее, и ему помог новый раскол среди приверженцев Спартака. От Спартака отделились Кай Ганник и Каст, вскоре разбитые Крассом. По Плутарху, более двенадцати тысяч рабов легло на поле сражения, причем только двое из них были ранены в спину.

Развязка приближалась. Армия Спартака совершала свой последний марш к Брундизию. Вождь рабов в последний раз показал свои полководческие способности, разбив одного из легатов Красса и квестора Скрофу. Но в Брундизии стоял Марк Лукулл, сзади надвигался Красс. Последний бой кончился истреблением революционной армии рабов. Спартак во время боя пытался добраться до самого Красса и убил двух римских центурионов, стремившихся поразить вождя ненавистных повстанцев, но в конце концов был изрублен. Тело его избегло посмертного позора, так как не было найдено на поле битвы. Крассу досталось другое утешение. Аппиева дорога была украшена шестью тысячами крестов, на которых были повешены пленные рабы. Другой герой римских рабовладельцев, только что вернувшийся из Испании Помпей, добивал остатки восставших. В своем донесении сенату он писал, что «Красс разбил рабов в открытом сражении, а он, Помпей, вырвал самую войну с корнем». Впрочем, Помпей ошибался — еще в апреле 70 г. Цицерон, возвращаясь из Сицилии, принужден был переменить в юго-западной Италии свой маршрут из сухопутного на морской, так как там еще бродили последние остатки великой спартаковской армии.

Таков был конец грозного восстания гладиаторов. Эта трагическая эпопея сравнительно слабо отражена в исторической литературе и почти не оставила следов в искусстве того времени. Только в 1927 г. в итальянской исторической литературе был опубликован любопытный фрагмент стенной живописи, найденный при помпейских раскопках. Фрагмент этот плохо сохранился и потому может быть интерпретирован с различных точек зрения. Главное затруднение состоит в решении вопроса о том, сколько сцен заключает найденный памятник. Одно остается совершенно бесспорным: на правой стороне картины изображены два сражающихся всадника, из которых один имеет над собой надпись «Спартаке», а другой, по остроумной конъектуре Майури, — «Феликс из Помпей».

На правой стороне картины изображен бой двух пехотинцев. Представляют ли обе сцены единую композицию или дают последовательное развитие схватки? Этот вопрос особого значения не имеет. Сверять версии Аппиана и Плутарха по этому фрагменту или проверять его литературными данными также рискованно. Несомненен лишь один факт: некто Феликс из Помпей претендовал на славу и вечную благодарность потомства и увековечивал себя как убийцу Спартака. Кто знает, может быть, голова предводителя рабов была даже оценена и этот Феликс выступал кандидатом на обещанную сумму. Как бы то ни было, этот плохо сохранившийся и беспомощный по своему художественному исполнению фрагмент совершенно уникален по своему историческому интересу.

Спартаковское восстание было последним, но самым грандиозным восстанием рабов эпохи Римской республики. После него, в последних схватках гражданской войны началась новая стабилизация рабовладельческого Рима. Возможности рабовладельческой социально-экономической формации еще не были изжиты, и нужны были еще целые столетия, чтобы власть рабовладельцев рухнула. Сравнительная живучесть рабовладения не была единственной причиной гибели спартаковского движения. Не только спартаковское, но и другие движения рабов в древности были крайне бедны в своих положительных программах. Рабы, даже и восставшие, не были «классом для себя». В политическом отношении они не шли далее подражания общественным формам, господствовавшим у них на родине, экономически их идеалы не простирались далее восстановления либо свободного мелкого производства, либо общинного землевладения.

При этих условиях этническая рознь восставших, территориальная и хронологическая рознь самих восстаний играли решающую роль в трагическом исходе классовой борьбы. Все эти пороки восстаний рабов можно найти и в спартаковском: и неопределенность целей, и рознь между отдельными группами восставших, и отсутствие связи с рабами других римских провинций. Даже личность Спартака, бесспорно наиболее выдающегося из всех предводителей рабских восстаний в древности, его таланты как вождя и полководца не смогли компенсировать этих коренных дефектов великого восстания рабов в античном мире. И, тем не менее, Ленин об этом восстании говорит: «Спартак был одним из самых выдающихся героев одного из самых крупных восстаний рабов около двух тысяч лет тому назад. В течение ряда лет всемогущая, казалось бы, Римская империя, целиком основанная на рабстве, испытывала потрясения и удары от громадного восстания рабов, которые вооружились и собрались под предводительством Спартака, образовав громадную армию»[11]. И, действительно, восстание Спартака не только дало окончательный толчок к падению римского республиканского строя, который уже не мог обеспечивать власть рабовладельцев над рабами, но и осталось в задушенной массе рабов живым примером борьбы против угнетателей. Если историк Евтропий, живший в эпоху поздней Римской империи, считал, что рабы «подготовили войну, пожалуй, столь же трудную, что и та, которую возбудил Ганнибал», и, таким образом, для рабовладельца IV века образ Спартака был грозным memento mori, то несомненно, что для рабов, современников Евтропия, которые вступали в последнюю и на этот раз победную борьбу против рабовладельческой империи, образ Спартака был знаменем и залогом ее удачного конца. Пусть восстания рабов спартаковской эпохи и эпохи, ей предшествовавшей, кончались поражением, но все же они служили мощным тараном, раскачивавшим могучее здание рабовладельческого Рима. Восстание Спартака ускорило процесс самоизживания рабовладельческого общества — в этом его историческое значение.

Один из крупнейших западноевропейских филологов последнего времени, Виламовиц-Мёллендорф, считал, что подвиги любимого мифического героя древних греков, Геракла, могут быть названы «евангелием дела». Если совлечь с Геракла мифические покровы, то он, как и Прометей, является одним из «культурных героев», «благодетелей» человечества. Спартак и тысячи убитых и казненных его сподвижников, несмотря на всю безнадежность их борьбы, были также проповедниками «дела», и дела революционного, направленного на борьбу с эксплуататорами и угнетателями. Эта борьба сделала жизнь вождя рабов эпопеей, достойной блестящего литературного оформления, а его самого — одним из подлинных героев человечества в многовековой борьбе за уничтожение всякой эксплуатации человека человеком. Даже Флор, римский историк второй половины II века н. э., считал, что Спартак погиб, «как император». Это — величайшая похвала в устах рабовладельца той эпохи. Для нас смерть вождя рабов была смертью истого и подлинного революционера.