В Москве полночь

20

В полдень передали заявление российского руководства. Седлецкий с Федосеевым слушали его за обедом в кабинете заместителя премьер-министра. Картинка в японском телевизоре плыла, вместо лица диктора мигало фиолетовое пятно, но слышно было очень хорошо.

— …где объектами нападения стали подразделения Отдельной армии, находящейся под юрисдикцией России. Несколько военнослужащих минувшей ночью убито. Ведется подсчет захваченного боевиками вооружения и техники. К сожалению, по сходному сценарию развиваются и события в соседней республике, где в результате полномасштабного наступления правительственных формирований полностью блокированы подразделения российской армии, До сих пор сохраняющие нейтралитет.

— Как же! — перебил диктора Федосеева. — Нейтралитет… Не совался бы Ткачев во все дырки…

— Циничные заявления руководителей республики, открыто вставших на путь конфронтации с Россией, выдают их планы свержения законного правительства в соседней Шаоне и подавления тех кругов в собственной стране, которые выступают за мирное и добрососедское сотрудничество с Россией.

Вблизи города Шаоны бандформированием захвачены Член парламентского комитета по военной реформе генерал-лейтенант Федосеев, прибывший в столицу дружественной республики с целью подготовки российско-шаонских переговоров о дальнейшем военном сотрудничестве, а также независимый эксперт комиссии по гуманитарному сотрудничеству. Судьба похищенных до сих пор неизвестна.

Правительство России считает себя вправе и обязанным со всей серьезностью заявить: силового решения шаонского вопроса Россия не допустит. Мы намерены решительно положить конец…

— Решительно положить конец! — опять не выдержал генерал. — Страшнее не придумать. Черт их всех побери! Черт их побери с ихними играми… Семья, небось, уже телефоны в нашем министерстве обрывает! Вам-то хорошо, Алексей Дмитриевич, даже фамилию не назвали.

— Слишком мелкая сошка, — сказал Седлецкий. — И потом, думаю, вашу семью уже предупредили. По последним сообщениям, мол, генерал жив, здоров и в безопасности.

— В безопасности? — отмахнулся Федосеев. — Блажен, кто верует… С большим удовольствием я сидел бы сейчас в пещере с этим… да, Саидом. Вы что же, Алексей Дмитриевич, совсем ни хрена не соображаете? Ну, тогда на улицу посмотрите…

Седлецкий выглянул в окно. Перед зданием Совета Министров разворачивались БМП с российскими флагами на броне. Грохот моторов и сизый чад выхлопов плыли над улицей, изуродованной артобстрелами.

— Вот сейчас саданут с горы по скоплению техники, сказал генерал, — послушаю, что вы запоете про безопасность.

— Неужели испугались, Роман Ильич? — улыбнулся Седлецкий. — Сроду не поверю.

— Я уже отбоялся, — сказал Федосеев, снимая с колен салфетку. — Просто неохота без дела, без пользы подставляться. Тем паче, что Ткачев, собака такая, спит и видит, как бы устроить мне похороны. Пора заказывать обратные билеты. Наше пребывание в здешних климатах бесполезно по двум причинам: они стали вреднее для здоровья и, к тому же, никаких переговоров в ближайшем будущем не предвидится. Ну, зачем мы тут?

Седлецкий не ответил. Генерал был прав на все сто, однако у Седлецкого в Шаоне были задачи, до конца еще не выполненные. Вошел хозяин кабинета, заместитель премьера. Он говорил почти без акцента, потому что заканчивал сначала институт, а потом аспирантуру в Ленинграде.

— Господа, премьер вас сейчас примет.

— Кто у него? — спросил Федосеев.

— Самиев, — неохотно ответил зампремьера. — Это лидер…

— Знаю, знаю, — усмехнулся генерал. — Еще один, значит, в штаны наложил.

— Простите? — сверкнул зубами зам.

— Ничего. Это я так, про себя… В смысле, не про себя, что наложил, а вообще.

Через коридор, набитый охранниками и ополченцами, Федосеев с Седлецким прошли в кабинет премьера — узкий и длинный зал, украшенный резьбой по камню. Когда-то здесь закатывал от скуки балы царский генерал-губернатор. Премьер за огромным столом был едва виден от двери. Неподалеку от стола, в мягком кресле, развалился тучный человек с усами-вениками. Его можно было принять за повара или базарного торговца, если не знать, что это Самиев, жестокий и коварный «друг» премьер-министра.

— Разлегся, — буркнул Федосеев в дверях. — Это он, Алексей Дмитриевич, кураж выдерживает. Еще вчера, насколько мне известно, кулачонками сучил. На дружка своего, на Ткачева, надеялся, должно быть. А теперь полинял, едва ему показали российского орла в натуральную величину.

Премьер был бледен. Молча протянул руку гостям. Самиев, не вставая, лишь кивнул. Не обращая на него внимания, генерал сказал:

— Проститься пришел, Карим. Отбываю. Жалею только, что так и не смог посмотреть в глаза здешним законодателям. Спесивые, говорят, у вас законодатели… Представителя министерства обороны бывшей метрополии в упор не хотят видеть!

— Не знаю, господин генерал, откуда у вас такая превратная информация…

Самиев по складам поднялся с кресла.

— Роман Ильич, — тихо сказал премьер, — разрешите представить господина Самиева, председателя милли меджлиса, парламента республики. Мы как раз обсуждаем варианты развития событий в связи с заявлением правительства России.

— Ага! — поклонился генерал. — Сподобился, значит, познакомиться с главным законодателем. Невыносимо приятно, господин Самиев! Ну, и какие варианты у меджлиса?

— Самые разные, — неохотно ответил председатель парламента.

— Что разные — хорошо, — осклабился Федосеев. — Но, в любом случае, главное — не портить воздух. Политика не должна вонять, так я понимаю. Вы согласны, дорогой председатель?

Самиев оглянулся на премьера, шумно сглотнул и сказал:

— Простите, генерал, не совсем улавливаю тонкости… Возможно, потому, что недостаточно хорошо знаю русский язык.

— Преподаватель научного коммунизма, секретарь цека обязан был хорошо учить русский язык, — наставительно сказал Федосеев. — Впрочем, это к делу не относится. Что мне сказать в Москве о вашей позиции, Самиев? Ну, в двух словах? И учтите, мне дипломатические нюни разводить некогда. Самолет ждет.

— В двух словах… — сверкнул глазами Самиев. — В двух словах не получится, генерал. Свои соображения парламент представит российскому руководству в самое ближайшее время.

— Только не затягивайте, Самиев, я вас умоляю! Либо вы с нами, либо нет. Либо мы остаемся в Шаоне, либо уходим. Тут наши мальчишки погибают! А вы резину тянете!

— Да, да, — покивал Самиев. — Извините, вынужден покинуть вас. Дела… Желаю благополучно долететь.

И пошел к двери, переваливаясь, словно откормленная утка.

— Я бы на его месте не спешил, — сказал Федосеев. — Если торопится к своим головорезам — то опоздал. Их уже разоружают.

— Кто разоружает? — резко спросил премьер. — И по чьему приказу?

— По приказу командующего воздушно-десантной дивизии генерал-майора Кулика, — сказал Федосеев. — Ты его должен помнить, Карим, он из нашего бывшего округа. Видишь, опять сослуживцы вместе собираются. Только Бахарева не хватает. Он когда-то танковым полком командовал, а теперь на армии сидит. Ты чем-то недоволен, Карим, дорогой?

— Но это же… оккупация! — отвернулся к окну премьер.

— Странно слышать такие слова. Странно и обидно! В твоей стране должна быть одна армия — правительственная. А если каждый шишкарь начнет банду заводить — бардака не оберешься. И крови — тоже.

— Даже генерал Ткачев, — продолжал премьер, — при всех особенностях его характера… При всем том, что он вытворяет в Закавказье! Даже Ткачев не решился на оккупацию.

— Еще бы! За него Шаону оккупируют бандиты разлюбезного дружка, Самиева… Гешефты ведь вместе проворачивают!

— И все же, формирования Самиева — внутреннее дело Шаоны. Народ сам разберется…

— Жди! — отмахнулся генерал. — Пока народ разберется — Самиев тебе голову свернет.

— Но существуют, Роман Ильич, цивилизованные нормы, — повернулся премьер. — Нормы отношений между государствами! Их надо хотя бы внешне соблюдать. Может быть, Россия не считает нас государством?

— Нормы соблюдать необходимо, — согласился Федосеев. — Мы-то их и соблюдаем: помогаем союзнику, то есть, тебе, избавиться от пятой колонны. Или ты думал, что великая держава испугается Самиева, этого мешка с дерьмом?

— Мне придется уйти в отставку, — глухо сказал премьер. — Республика ждала переговоров с Россией, надеялась на помощь братьев. Спасибо, помогли!

— Не пожалеешь потом, премьер? — спросил генерал. — В отставку уйти несложно, Каримушка. И тебе, и мне. Сдал печать — и вся недолга. Однако сейчас ты вождь нации, а после отставки — ноль без палочки. Тебе Самиев лично горло вырвет. Уж лучше тогда не в отставку, а в горы, к партизанам. Ты что-то сказал?

— Хороший ситуационный анализ, Роман Ильич… Вы очень точно сформулировали последствия моей отставки.

— А чего там, и компьютера не надо, — согласился генерал. — Прошу, как старого друга, никакой отставки! На этот счет генерал Кулик указания получил. Всемерно тебя поддержит. И ты будешь премьером. Даже мертвым. По своим обязательствам настоящий мужчина должен платить, Карим.

— Это угроза, Роман Ильич?

— Считай, что пожелания моего руководства, — отрубил Федосеев. — Таким образом.

Премьер уселся за свой стол, бесцельно полистал бумаги, потом нажал звонок.

— Проводи гостей, — сказал он гвардейцу в дверях. — Господа отбывают.

Они вышли на улицу, в горячий полдень, пропитанный выхлопами БМП и ароматом роз, которые, невзирая на войну, цвели себе в небольшом скверике перед Советом Министров. Сутулый старик в выгоревшем бешмете и горской шапочке обрезал с кустов засохшие побеги. Между клумбами он уже начертил мотыгой поливные бороздки и приготовил два ведра воды.

— С ума сошел, — пробормотал Федосеев. — В городе воды нет, а он розы поливает.

Старик, видно, догадался, что речь идет о цветах:

— Хороший сорт, уважаемый. Жалко…

— А какой это сорт? — спросил генерал.

— Ди Вельт. Издалека привозили.

И старик снова склонился над кустами крупных, оранжево-красных, цветов.

У сквера затормозил пятнистый уазик, подбежал молоденький капитан, картинно козырнул:

— Прибыл в ваше распоряжение, товарищ генерал-лейтенант! Вертолет ждет.

— А не опасно — на вертолете? — спросил Федосеев.

— Не опасно, товарищ генерал-лейтенант! — заулыбался капитан. — Воздух теперь наш.

— Слава Богу, — сказал Федосеев и уже в машине спросил Седлецкого — Как там дед цветы называл?

— Ди Вельт, — ответил Седлецкий. — По-немецки, значит, мир…

— Скажи ты!

Они поехали по городу, похожему на заброшенную археологическую площадку с разрушенными раскопками. Кроме военных грузовиков в пятнах камуфляжа, по разбитым и засыпанным щебнем улицам не двигалось больше ничего. Седлецкий знал, что в этом городе уже не имели цены ни работа, ни деньги. Валютой стала мука. Стакан муки — обойма. Жизнь человеческая, таким образом, оценивалась в горсть муки.

В одном месте пришлось затормозить: улицу перегораживала труповозка — старый грузовик с откинутыми бортами. Из-под грязного солдатского одеяла выглядывали желтые неподвижные пятки. Отряд спасателей разбирал завалы дома — вчера по городу с какого-то одичавшего штурмовика, как сказали Седлецкому, произвели ракетный залп по жилым кварталам. Похоже, это был СУ-25. Его пытались достать «Стрелой», но опоздали. «Сухари», между прочим, базируются неподалеку, за Большим хребтом, на аэродроме одной из частей Отдельной армии… Неужели Ткачев перед приездом в Шаону послал городу привет?

Куски рухнувших стен поднимали домкратами. Два бородатых ополченца заталкивали в полиэтиленовый мешок труп подростка. Сержант за рулем уазика посигналил, только ни водитель труповозки, ни спасатели даже не оглянулись.

— Не надо, — тронул водителя за плечо Федосеев. — Нам спешить некуда.

Грузовик, наконец, освободил проезд, и уазик, подскакивая на обломках, тронулся дальше.

— Дети-то при чем, господи, дети… — чуть слышно пробормотал генерал.

Во всем городе, кажется, не осталось ни одного дома, не тронутого снарядом или огнем. Лишь на окраине, в старой части столицы, все так же поднимались к небу нерушимые стены древней цитадели из окаменевшего сырца и речных обкатанных камней. Крохотные глазки бойниц на сторожевых башнях равнодушно смотрели вниз, на руины нового города.

Неподалеку от цитадели мерно месил винтами воздух «крокодил». Резкий ветер шевелил короткий чубчик генерал-майора Кулика. Федосеев потолкал Кулика в бок и вздохнул:

— Смотри, Саня… Я на тебя надеюсь. Будут проблемы — немедленно докладывай.

— Какие проблемы, Роман Ильич! — гаркнул Кулик, перекрывая шум винтов.

— Не надо, — поморщился Федосеев. — Не хвались, идучи на рать…

Взлетели. Город внизу опрокинулся, потонул в голубоватой дымке, милосердно скрывшей шрамы и ожоги. А потом Шаона исчезла за рыжими холмами. Еще несколько минут стремительного гула — и они сели на аэродроме, неподалеку от белого «ЯКа».

— Будем прощаться, Роман Ильич? — спросил Седлецкий. — Извините, если что не так…

— Остаетесь, значит? — покивал генерал.

— Остаюсь. Привет Москве!

Генерал не спешил выходить из вертолета, хотя молодой капитан успел выбросить трап и руку предупредительно протянуть. Лицо Федосеева, чуть тронутое седой щетиной, поблескивавшей на солнце, казалось, постарело, пока они добирались до аэродрома.

— Зачем это вам, Алексей Дмитриевич? — спросил генерал тихо. — Вы же умный человек, ученый…

— Работа такая, — сразу понял вопрос Седлецкий. — Такая служба, Роман Ильич.

— Не завидую, — сказал Федосеев. — Грязная у вас работа, уж не обессудьте. Я понимаю… и это нужно. Но вам-то зачем?

Генерал, не прощаясь, грузно спустился по лесенке. Седлецкий загадал: если Федосеев оглянется, то все будет нормально. Однако генерал шел по горячей бетонке, не оглядываясь. Капитан тащил за Федосеевым желтый саквояж. Уже поднялись по трапу, уже скрылись в самолете… Вскоре показался капитан и сбежал на бетон.

— Летим, — сказал Седлецкий вертолетчику. — Шампанского не будет.

…Лопатин, кажется, так и не выходил из кабинета со вчерашней ночи, когда дивизия пережила налет партизан. Он поднял взгляд на Седлецкого и криво улыбнулся:

— Ага… Будем дальше сотрудничать, Алексей Дмитриевич.

— Будем, — кивнул Седлецкий. — Карты подготовили? Отлично. Давайте посмотрим, где удобнее пускать в дело ваших ребят после бомбежки… Приказ получили?

— Получил, — сказал Лопатин, осторожно переставляя на столе стакан с карандашами. — Его подписал генерал-лейтенант Ткачев. Приказ, говорю, есть приказ… Но вопросы остаются! Вы ведь в Афгане работали, Алексей Дмитриевич? Ну, вот… Я там, правда, не был, но некоторые наши офицеры… сподобились. Рассказывали кое-что. В общем, не кажется ли вам, что все это уже было?

— Вполне допускаю, — неохотно сказал Седлецкий. — Ничего нового, заметьте, в мире не происходит. Обязательно что-то где-то уже было. Или будет.

— Да не язвите, Алексей Дмитриевич! — поморщился Лопатин. — Нам же с вами… Вместе! Понять хочу.

— Вы только что о приказе помянули, Константин Иванович, — нахмурился Седлецкий. — Вовремя вспомнили, ей-богу. Все очень просто: или выполняешь приказ, или снимаешь погоны, чтобы другим не мешать. Какие еще вопросы?

— Да… Вопросов больше нет. Впрочем, еще один, если позволите. Вы с нашим командиром знакомы?

— Так, шапочно.

— Можете передать там… кому положено: дивизия здесь не останется. Пусть командарм сам расплачивается с друзьями. Это им на руку уничтожение партизан. Как только обеспечим себя горючим по полной норме… Уйдем! Не будем снимать погоны, не дождетесь. И пусть у нас на дороге никто не становится. Даже президент!

— Хорошо, — помолчав, сказал Седлецкий. — Передам.

— Даже президент!

— Я понял, понял… Даже президент.