В огне повенчанные. Рассказы

ГЛАВА X

До самых сумерек изматывающая душу «рама» через равные промежутки времени появлялась над огневыми позициями полка, а поэтому передислокацию оставшихся в строю двенадцати надежно замаскированных орудий капитан Осинин решил отложить на поздний вечер, когда окончательно стемнеет.

Путь подвоза орудий к окраине деревни Коптяевки полковая разведка проверила тщательно, даже наметила, где лучше всего расположить огневую позицию.

В распоряжение Казаринова майор Лоскутов выделил отделение связи — четырех кадровых бойцов, добровольно вызвавшихся тянуть кабель от огневых позиций группы Осинина до наблюдательного пункта, с которого Казаринову предстояло корректировать огонь орудий.

А через полчаса, когда совсем стемнело, к орудиям подошли трактора, и Казаринов, условившись с Осининым о выборе ориентиров для ночной стрельбы, двинулся со своей группой связистов по направлению к деревне Контяевке.

Солдаткин и Иванников вместе с тремя солдатами из разведроты двинулись в походном охранении.

Ночь выдалась душная, теплая. С наплывами слабого ветерка, набегающего со стороны неубранного ржаного поля, доносился терпкий запах гари. Впереди стрельбы не было слышно. Зато откуда-то сзади, издалека, доносилась приглушенная орудийная канонада. «Наверное, с боями прорываются к своим наши», — подумал Казаринов, стараясь не потерять из виду цепочку связистов, которую он замыкал.

Не прошли и двух километров, как кто-то из цепочки связистов отстал. Положив на землю катушки, остановился.

— Что случилось? — спросил Казаринов, поравнявшись с бойцом.

— Колет в боку, спасу нет, товарищ лейтенант… Чуток передохну и пойду… — глухо ответил боец, держась за бок.

— А так, безо всего, идти можешь?

— Кто же их за меня потащит?

Казаринов взвалил на плечи катушки с кабелем, которые нес боец, и махнул рукой в сторону удаляющейся цепочки:

— Хоть через силу, но пойдем, дружище. А то заблудишься, отстанешь. Не у тещи на блинах.

Держась рукой за бок, боец пошел впереди Казаринова. Было слышно, как где-то сзади и справа по дороге, петляющей в лесу, утробно и монотонно’ урча, трактора тянули орудия.

Не доходя километра до деревни, Казаринов передал но цепочке, чтобы связисты остановились. По их потным лицам и мокрым спинам гимнастерок, которые при лунном свете казались черными, было видно, что они изрядно вымотались. Но никто не проронил ни слова об усталости, не предложил сделать перекур. Каждый понимал: чем раньше они протянут связь к аэродрому, до которого от деревни было около трех километров, тем больше надежд на успешное выполнение приказа.

Казаринов разрешил связистам сделать пятиминутный привал. Все, как по команде, полезли за кисетами.

— А что если в этой Коптяевке немцы, товарищ лейтенант? — спросил боец небольшого росточка, маленькое личико которого при лунном свете обозначалось бледновато-серым каш шинком.

— Об этом сообщит походное охранение. Подождем.

Разговор на этом оборвался. Каждый воровато и жадно затягивался самокруткой, пряча ее в кулак и чутко прислушиваясь к звукам, доносившимся с той стороны, куда лежал дальнейший путь. Время от времени в тишину леса вплывал приглушенный расстоянием рев идущих на взлет тяжелых бомбардировщиков. Каждый понимал, что звуки эти доносятся оттуда, куда предстоит тянуть кабель.

На краю полянки, облитой холодным светом выплывшей из-за облаков луны, показались две фигуры. Все замерли, пригнувшись к катушкам. Руки бойцов инстинктивно потянулись к винтовкам.

— Свои, — сказал Казаринов, по силуэтам идущих догадавшись, что это были Солдаткин и Иванников. Он не ошибся.

Взмокший Солдаткин, отдуваясь, доложил, что в деревне Коптяевке немцев нет и не было, они прошли три дня назад стороной, по большаку.

— От кого узнали? — спросил Казаринов.

— От местных жителей.

Пока связисты, перекуривая, отдыхали, гул тракторов-тягачей доносился уже впереди и справа.

Деревня, через которую только что прошли трактора с орудиями, казалась вымершей. Нигде ни огонька. Даже собаки и те не лаяли. «Неужели все жители ушли? — подумал Казаринов, вглядываясь в силуэт приплюснутых, низеньких халуп, крытых щепой и соломой. — А впрочем, какая теперь разница?»

На огневую позицию, где батарейцы Осинина устанавливали орудия, Казаринов со связистами прибыл в одиннадцать часов.

Командный пункт капитана располагался у вековой ели, у подножия которой чернел толстый, в два обхвата, пенек. Кабель к аэродрому условились тянуть от этого пенька. Отсюда хорошо обозревались все двенадцать орудий. Стволы пушек, как заметил Казаринов, были направлены в сторону аэродрома, до которого, судя по карте, от огневой позиции было около трех километров. Для прицельной стрельбы с корректировкой — дистанция идеальная.

— Теперь дело за тобой, лейтенант, — сказал Осинин, на глазок определяя места расположения орудий.

— Командир полка приказал обстрел аэродрома начать ровно в час ночи. Нужно успеть. Так что будем поторапливаться, капитан, — проговорил Казаринов.

— Как скомандуешь — так и пальнем…

Телефониста, того, что жаловался на боль в боку, Казаринов оставил на командном пункте Осинина, остальные, нагрузившись катушками, двинулись строго на запад, прокладывая за собой кабель. Связисты оказались опытными, знающими свое дело бойцами. Как только кончалась катушка, следующая была уже наготове.

Кабель тянули между деревьями, шагах в двадцати от лесной дороги, по которой, как ориентир, неторопливо двигался Солдаткин. Впереди Солдаткина шло походное охранение.

Когда, по расчетам Казаринова, прошли километра полтора от позиций орудий, лес начал заметно редеть. Все чаще стали попадаться свежие вырубки. «Очевидно, где-то совсем близко проходили наши окопы. Валили бревна на накат», — подумал Казаринов, обходя спутанный завал еловых вершин, а сам не сводил глаз с дороги, по которой шел Солдаткин. Он время от времени останавливался, поднимал руку и махал.

Между ажурными кронами сосен Казаринов все чаще и чаще стал замечать скользящие по небу ножевые лучи прожекторов. Наткнувшись на облака, лучи тут же меркли. «Сигналят своим, тем, что отбомбились и идут на посадку…» — подумал Казаринов. Нажав кнопку карманного фонарика, посмотрел на часы. «Двенадцать… Успеть бы, светает рано, а сейчас у них самый сон…»

Боец Вакуленко, вернувшись из боевого охранения, доложил, что до опушки леса осталось не больше полкилометра и что лесная дорога упирается в шлагбаум, а шлагбаум охраняется часовым. По обеим сторонам от шлагбаума, у которого стоит маленькая будка, протянулись по два ряда колючей проволоки.

— Указателя с надписью «Мины» не заметил? — спросил Казаринов и тут же понял всю нелепость своего вопроса.

— Темно же, товарищ лейтенант!

— Где находится часовой?

— У будки. Ходит, курит. На минуту заходил в будку, куда-то звонил. Орал здорово, но ничего не поймешь. Мы хотели его накрыть — не разрешил сержант без вашего приказания.

— Правильно сделал. Возьмем умнее. Где они сейчас?

— Залегли метрах в ста от будки, в кустах орешника. Ждут вашего приказания.

— Ползи к ним и передай мой приказ: часового буду снимать я и два моих бойца: Иванников и Солдаткин. Если во время стычки случится что-нибудь непредвиденное и нам придется отходить — прикроете нас огнем. А сейчас ползи к ним.

Вакуленко шмыгнул за кусты орешника и растворился в темноте.

Прошли еще метров триста. Связистам приходилось пробираться с катушками через сплошные завалы. А когда вышли и а чистую просеку, все увидели огни аэродрома. Казалось, он был совсем рядом, не больше чем в полукилометре. Однако для того чтобы корректировать огонь орудии, необходимо обозревать весь аэродром. А для этого нужно выходить на окраину леса.

«Но что же делать с часовым? У него в будке телефон. Малейший подозрительный треск или шорох — и он даст сигнал в караульную команду, прибудет целый наряд. Говорят, немцы аэродромы охраняют с собаками. Если тянуть провод левее или правее поста, то где гарантия, что метрах в двухстах или ближе нет следующего поста боевого охранения? К тому же могут быть и мины… И эти проклятые овчарки».

Тревожные мысли, сменяя одна другую, проплыли в голове Казаринова, пока он стоял посреди просеки и смотрел в сторону аэродрома, над которым светлыми планками веера, время от времени скрещиваясь, проносились лучи прожекторов, установленных где-то слева и справа — а где: с просеки, из глубины леса, — разглядеть было невозможно.

Наконец провод протянут к самой опушке леса. Впереди, метрах в ста, да фоне аэродромных огней показался силуэт постовой будки аэродромного охранения. Левее будки, преграждая лесную дорогу, темнело длинное бревно шлагбаума.

Казаринов дал знак рукой: всем ложиться. Солдаткин и Иванников легли рядом. Все трое дышали тяжело, зорко вглядываясь в сторону будки и шлагбаума.

— Солдаткин! — прошептал Казаринов.

— Слушаю вас!

— Как только уберем постового — встанешь на его место.

— Зачем? — дрогнувшим голосом спросил Солдаткин.

— На случай если, пока я с Иванниковым буду связываться с батареей, у них вдруг подоспеет смена караула.

— И что мне тогда делать?

— Подпустишь шагов на десять и бросишь под ноги разводящему и часовому сразу пару лимонок. Только бросай с умом: сразу же ложись или ныряй за будку.

— Так они же всполошатся, когда увидят и услышат разрывы гранат. Караул поднимут в ружье.

— Не успеют. Пока будут поднимать караул в ружье — по аэродрому из двенадцати орудий залповым огнем жахнет капитан Осинин. Им будет не до смены караула и не до будки у шлагбаума. А сейчас ползи к связистам и живей тяни сюда провод!

Солдаткин скрылся за кустами.

Времени без пятнадцати час… «Осинин уже давно на проводе. Поди, весь — клубок нервов, ждет», — подумал Казаринов.

Не прошло и пяти минут, как, шелестя по траве кабелем, сзади подползли два связиста с тремя еще непочатыми катушками провода. Четвертая катушка была размотана наполовину.

Вместе со связистами и Иванниковым, которым он дал знак следовать за ним, Казаринов, дополз до последних кустов опушки. Залегли, соблюдая интервал между собой в три-четыре шага.

Теперь перед Казариновым и бойцами во всем своем пространственном размахе лежало ровное поле аэродрома, на котором здесь и там — чем ближе, тем яснее и четче — вырисовывались самолеты. Казаринов попытался сосчитать, но, досчитав до тридцати, сбился. Да и не было смысла терять время па это.

У будки прохаживался часовой. Когда лучевые ножи прожекторов, скользившие над аэродромом, доходили до сектора обзора, находящегося в одной вертикали с будкой и шлагбаумом, Казаринов отчетливо видел на ослепительно ярком фоне силуэт высокого остроплечего человека с автоматом на груди.

Осветительная ракета вспыхнула в темном небе неожиданно. Повиснув на парашютике, она ярко озарила бледно-голубоватым светом самолеты, которых раньше не было видно. Казаринов не выдержал и поднялся на колени. Теперь он, как днем, отчетливо видел из-за куста не только самолеты, но и кирпичные домики служебных помещений, склады, темные контуры капониров, штабеля бревен и досок, множество чем-то груженных транспортных автомашин, бензозаправщиков…

Людей на аэродроме не было видно.

Не успела падающая ракета погаснуть, как на смену ей, почти на той же высоте, вспыхнула другая. Как и первая, она до рези в глазах осветила аэродром, Казаринов взглянул на часы. Без двух минут час. «Потерпи, Максимыч… Потерпи, старина, еще минут пяток… Мы все сделаем так, как приказал командир полка», — мысленно разговаривал сам с собой Казаринов и чувствовал, как сердце в груди билось сильными упругими толчками. Нервничал.

Рядом с будкой, почти в створе с ней, стояла на попа опрокинутая бензоцистерна. Кругом ни кустика. А до будки и до часового шагов пятьдесят, не меньше. Снова вспыхнула ракета. Казаринов повернулся и увидел до голубизны бледные лица связистов и Иванникова. Солдаткин лежал в двух шагах впереди. Сержант-связист только что подсоединил телефон к кабелю и был готов каждую секунду по приказанию Казаринова выйти на связь с капитаном Осининым.

Иванников повернулся к командиру и хотел что-то спросить, но, увидев в его руках пистолет и нож, осекся и подполз вплотную к Казаринову.

— Товарищ лейтенант, разрешите мне? — надсадно задышал он над ухом Казаринова.

— Чего?

— Ведь если… в случае чего… никто из нас не умеет корректировать огонь. Дайте нож, я поползу к цистерне. Я сниму его.

С минуту Казаринов колебался, не отрывая глаз от часового, мерно и лениво прохаживающегося вдоль темного бревна шлагбаума. Стоило лейтенанту только представить, что вдруг его налет на часового кончится тем, что ею убьют и он не сможет корректировать огонь, как по спине его пробежал холодок. Двенадцать заряженных орудий ждут его команды. Несколько сот тяжелых снарядов поднесены батарейцами к лафетам пушек. И все ждут его, казариновского сигнала, его команд. И вдруг все это может сорваться только из-за того, что никто, кроме пего, не обучен нехитрому военному ремеслу корректировать артиллерийский огонь.

Казаринов протянул Иванникову нож, а потом, после некоторого раздумья, сунул ему и пистолет.

— Не возьмешь ножом — бей из пистолета, в упор.

— А потом?

— Забирай автомат и ко мне! К цистерне ползи, когда он повернется к тебе спиной. Пойдет назад — замри и лежи. Постарайся незамеченным добраться до цистерны. Встань за ней — и жди. Появится из-за цистерны — тогда орудуй. Пистолет пускай в ход в крайнем случае.

Иванников хотел было ползти вперед, но в следующее мгновение замер. Новая ракета, ослепительно повисшая над аэродромом, в четвертый раз отчетливо прорисовала темные контуры бомбардировщиков, штурмовиков и стоящих в дальнем правом углу с виду неказистых «рам». За четыре недели войны столько его боевых друзей полегло под бомбами и пулеметными ливнями этой простой по конструкции, тихоходной, но очень коварной машины.

В наступившей тишине, когда были слышны приглушенные расстоянием стуки, доносившиеся откуда-то из глубины аэродрома, до слуха Казаринова вдруг донеслись звуки телефонного зуммера.

— Наш? — Казаринов резко повернулся в сторону сержанта-связиста.

— Не наш. Это из будки, — прошептал сержант. Часовой, не дойдя до конца шлагбаума, остановился, зачем-то резко повернулся в сторону леса, заставив Казаринова и всех, кто был с ним, затаить дыхание. С минуту постояв неподвижно, словно к чему-то прислушиваясь, он направился к будке, через полуоткрытую дверь которой неслись приглушенные звуки телефонного зуммера.

Не ожидая команды, Иванников, пригнувшись, как тень метнулся в сторону цистерны. Успел. Прильнул спиной к цистерне, стоял и ждал. Ракета еще не полностью сгорела в воздухе, и поэтому Казаринову была хорошо видна не только фигура Иванникова, но и лунный отблеск от лезвия финского ножа, зажатого в его правой руке.

Только теперь, по приглушенным голосам, доносившимся из будки, Казаринов понял, что кроме часового, только что вошедшего в нее, там находился кто-то еще.

И этот кто-то, ругая по телефону кого-то третьего, несколько раз произнес слово «шнеллер».

«Иванников не знает, что в будке двое. Не знает… Может просчитаться», — пронеслось в голове Казаринова. На раздумья оставались считанные секунды. Рвануться к будке и метнуть в нее гранату — дело рискованное, можно только все испортить: на другом конце телефонного провода услышат взрыв, а обрыв связи подкрепит догадку, что на пост совершено нападение…

Казаринов поднял с земли, лежавшую рядом с ним винтовку Иванникова и, жестом дав понять связистам, чтоб они были начеку, метнулся к цистерне.

В школе по немецкому языку у Казаринова была неизменная пятерка. В десятом классе дед нанимал для него репетитора. В аттестате стоит пятерка. И все-таки из ругани, доносившейся из будки, он понял всего несколько слов.

Пробегая мимо цистерны, за которой стоял Иванников, Казаринов взял у него нож и пистолет, на ходу передал ему винтовку и, дав знак, чтоб тот бесшумно следовал за ним, метнулся от цистерны к глухой стене будки, выходящей в сторону леса.

Прижавшись спинами к стене будки, Казаринов и Иванников стояли затаив дыхание и слушали немецкую речь. Теперь Казаринов стал улавливать в ней некоторый смысл.

В следующую минуту Григорий услышал, как металлически цокнула телефонная трубка, брошенная на рычажки аппарата, и как после этого был дан отбой.

Иванников и на этот раз прочитал мысль своего командира. Прижав к груди ручную гранату, которую он поставил на боевой взвод, всем своим видом и движением рук он как бы спрашивал: «Разрешите?..»

Казаринов кивнул.

С быстротой кошки Иванников метнулся к двери будки, и в ту самую секунду, когда она распахнулась и в тусклом свете керосинового фонаря, висевшего на стене, показалась высокая фигура часового, он метнул в будку гранату, с силой захлопнул за собой тяжелую дверь, обитую жестью, и плюхнулся на землю.

Казаринов и Иванников лежали у высокого порога будки, когда в ней раздался взрыв. За те немногие секунды, в течение которых они продолжали лежать неподвижно, оценивая обстановку, у будки выросла скрюченная фигура Солдаткина.

— Ну как, товарищ лейтенант? — тревожно прозвучал в темноте его голос.

— Все в порядке! Сейчас начнем главную работу. Пойдем.

Казаринов и Солдаткин, светя перед собой фонариком, вошли в будку. На полу, разметав руки, лежали два трупа: солдат и унтер-офицер. Пока Казаринов обрезал телефонный кабель, Солдаткин извлек из карманов убитых документы и снял с обоих автоматы.

Казаринов приказал Солдаткину занять у шлагбаума место немецкого часового и тут же предупредил: если вдруг появится смена караула, молча подпустить разводящего и часового на двадцать шагов и после окрика «Хальт!» срезать их автоматной очередью. Отдав приказание, Григорий метнулся к опушке леса, где его ждали связисты.

Иванников распахнул до отказа дверь будки, встал у порога и привел второй трофейный автомат в боевую готовность.

Пока Казаринов и Иванников снимали часовых, сержант-связист, услышав глухой взрыв, понял, что наступила пора скорее выходить на связь с орудиями, а поэтому передал капитану Осинину, чтобы тот приготовился принимать команды Казаринова.

Григорий подбежал к связистам и выхватил из рук сержанта трубку. Глядя в сторону ярко освещенного серией ракет аэродрома, он увидел: по направлению к будке неторопливо, с автоматами на груди шли два человека. И тут же крикнул в телефонную трубку:

— Ты меня слышишь, Максимыч?!

— Я слышу тебя прекрасно! Жду твоей команды! — раздался в трубке голос Осинина.

После первых пристрелочных команд, четко, но глухо и притаенно брошенных Казариновым в трубку, через несколько секунд над головами связистов прошелестели первые снаряды, которые разорвались почти в центре аэродрома. Взрывы сотрясли землю и раскатистым эхом пронеслись по ночному лесу.

Два солдата из караульной роты, которые шли по взлетной дорожке по направлению к будке, попали между взметнувшимися веерами огня и земли.

— Легли хорошо, капитан!.. Повтори! Батарея Орлова!.. Левее ноль-ноль один… Беглый!.. Огонь!..

Вряд ли когда-нибудь в жизни Казаринов испытывал такое чувство распиравшего его душу восторга, как теперь, когда он увидел, как на огромном пространстве аэродрома начали рваться и гореть самолеты.

Снаряд, угодивший в бензоцистерну, взметнул в небо гигантский огненный факел. В панике по аэродрому заметались фигурки людей в комбинезонах.

— Капитан!.. Горят бомбовозы!.. Пылают уже семь «юнкерсов» и две бензоцистерны! Светло так, что можно вышивать! Перенеси левее ноль-ноль два, прицел больше один… Беглый!.. Огонь!.. — задыхаясь, кричал в трубку Казаринов. — Если б ты видел, Максимыч!.. Гады мечутся по летному нолю, как крысы на тонущем корабле!.. — Стирая рукавом гимнастерки со лба пот, который заливал глаза, Григорий охрипшим голосом бросал в телефонную трубку все новые и новые команды, которые неизменно заканчивались надсадно-хриплыми словами «Беглый!» и «Огонь!», а сам не сводил глаз с пылающего аэродрома.

Переведя дух, Казаринов до боли в суставах сжал в руках телефонную трубку, а когда увидел, как огненный вал снарядов накрыл квадрат аэродрома, где находились служебные помещения и откуда еще выбегали люди, на какую-то минуту почти теряя самообладание при виде огненного буйства, давал все новые и новые команды.

— Товарищ лейтенант! — стараясь перекричать раскаты взрывов, кричал на ухо Казаринову сержант-связист. — Они хотят вывести из-под огня машины с боеприпасами… Вон, прямо за капонирами…

— Капитан!.. По машинам с боеприпасами!.. Левее ноль-ноль два, прицел больше один… Беглый!.. Огонь!..

Когда начали рваться машины со снарядами — бойцы присели. Казаринов, которого шатнуло назад воздушной волной, обнял левой рукой березку, встал на колени, не отрывая взгляда от горящего аэродрома.

— Сержант, посчитай, сколько самолетов горит?

— Больше тридцати, товарищ лейтенант!

— Ты слышишь, Максимыч, горит больше тридцати самолетов! Сколько: осталось снарядов?.. Тогда дай еще по «рамам»! Эти гадины притаились на отшибе… Две стервы поднялись в воздух. Я только сейчас их заметил. Взлетает третья… Ты это учти… Повторяю: две «рамы» взлетели и взяли курс в твою сторону… Перенеси огонь правее — ноль-ноль семь, прицел больше пять! — Захлебываясь, Казаринов бросал и бросал в трубку команды. — Капитан!.. Ты никогда не увидишь такого зрелища!..

Огненно-рыжие фонтаны начали подниматься и в правом дальнем углу аэродрома — это одновременно загорелись три «рамы», заревом огня осветив ряды «фокке-вульфов».

— Сержант! — Казаринов толкнул в бок связиста. — Пошли кого-нибудь из своих, пусть снимут с поста у будки двух моих ребят, Солдаткина и Иванникова. Мы свое дело сделали. Нам нужно уходить. — И снова закричал в трубку: — Максимыч, дай на десерт по бензоцистернам. Я их только что заметил. Левее ноль-ноль девять, прицел больше три… Беглый!.. Огонь!..

Три вспыхнувшие одна за другой бензоцистерны разлились волнами огня, и глухое эхо взрывов покатилось над вершинами деревьев:

Григорий не заметил, как рядом с ним очутились Солдаткин и Иванников. Их лихорадило.

— С ума сойти, товарищ лейтенант!.. Я считал!.. Подожгли: тридцать четыре самолета, это на земле… Два сами напоролись друг на друга в воздухе. — У Солдаткина зуб на зуб не попадал. — Уничтожены четыре машины со снарядами, пять цистерн с горючим… А людей!.. Не сосчитать…

Григорий опустил руку на плечо Солдаткина.

— Для одного этого стоило родиться, Николаша!

Капитан Осинин сообщил, что снаряды кончились и что над огневой позицией батареи кружат две «рамы» и на вспышки орудий бросают бомбы. Есть раненые, двоих убило.

— Ну что ж, капитан… — уже несколько охолонув, бросил в трубку Казаринов. Глаза его заливал пот. — Срочно уходим. Встречаемся, где условились. В случае чего — сообщи командиру полка и в штаб имена и фамилии всех, кто со мной был. Связь обрываю.

Три последних снаряда, упавшие на аэродром в конце артналета, разорвались на взлетной дорожке, почти перед самым носом выруливающего на взлет «юнкерса». Словно споткнувшись обо что-то невидимое, самолет задымил и остановился. Казаринов и бойцы видели, как из него выскочили три человека. Спасаясь от взрыва и огня, закрыв голову руками, они кинулись в сторону леса, прямо на корректировочный пункт, где расположился со своими бойцами Казаринов.

— Может, прихватим живьем, товарищ лейтенант? Если, конечно, выйдут за шлагбаум? — Иванников показывал в сторону бегущих к будке летчиков.

— Не до них. Если выйдут на нас — срезать из автоматов! Приготовиться!

Словно предчувствуя беду, которая ждала их в лесу, летчики свернули влево и скрылись в земляном капонире.

— Связь сматывать будем, товарищ лейтенант? — спросил сержант.

— Некогда. Конец кабеля спрячьте в кусты!

Рядом с Казариновым, окружив его кольцом, стояли Иванников, Солдаткин, Хусаинов, сержант Плужников, три бойца из боевого охранения и связисты.

— Все в сборе?

— Все, — ответил сержант-связист.

Казаринов взглянул на часы. Половина второго. Близился рассвет.

— Здорово, товарищ лейтенант! — прокашлявшись от глубокой затяжки самосадом, проговорил Иванников.

— Что здорово?

— Отмолотились за двадцать минут.

— Не обольщайтесь. Это пока цветики. А сейчас запомните: пункт сбора полка — опушка леса, что севернее деревни Высочаны. Будем двигаться лесом. Если попадем в ловушку — отстреливаться до последнего патрона! Моим заместителем назначаю Иванникова. — Казаринов посмотрел в сторону Иванникова, который от такого доверия смутился: в группе был сержант. — Ясно, Иванников?

— Ясно, товарищ лейтенант.

Не успела группа Казаринова пройти и километра по лесной дороге, по которой она час назад двигалась к аэродрому, как где-то впереди и справа, казалось, совсем близко, начали рваться тяжелые бомбы.

— Бросают на наших батарейцев, сволочи. — Казаринов дал знак всем остановиться.

А вскоре цепочка бойцов, впереди которой шел Григорий, свернула с наезженной лесной дороги влево и тропинкой двинулась на северо-восток, туда, где, но расчетам лейтенанта, километрах в десяти от аэродрома, должна была находиться деревня Высочаны.