В огне повенчанные. Рассказы

ГЛАВА XXI

К академику Казаринову Сбоев приехал глубокой ночью. Прежде чем выезжать, он позвонил ему из штаба и удивился — старик еще не спал в ожидании звонка командующего. «Володя!.. Ты что, думаешь, — только одним генералам не спится?.. Я жду тебя!..» Сказал и, не дожидаясь ответа Сбоева, повесил трубку.

И вот Сбоев в кабинете Казаринова.

Рассказ генерала о разговоре с Окоемовым академик слушал молча, откинувшись на спинку мягкого кресла и закрыв глаза. Ни разу не перебил, не задал ни одного вопроса, лишь изредка, в тех местах рассказа, когда Сбоев пытался дословно повторить вопросы и реплики Окоемова, Дмитрий Александрович кивал головой, давая тем самым попять генералу, что он не спит, что он внимательно слушает.

Рассказывая, Сбоев нервно ходил, взад и вперед по ковровой дорожке кабинета, и всякий раз, когда дорожка, забегая под ножки стола, скрывалась из виду, он останавливался, вскидывал голову, круто поворачивался и, продолжая вышагивать, старался не пропустить деталей разговора с начальником управления НКВД.

Несколько раз в кабинет заглядывала Фрося, но, видя, что Дмитрий Александрович и генерал заняты очень серьезным разговором, сокрушенно вздыхала, тихо закрывала за собой дверь и бесшумно удалялась.

Старинные часы, стоявшие в углу кабинета и чем-то напоминавшие башню средневековья, пробили двенадцать.

— Вот какой был у меня сегодня денек. Не знаю, что будет дальше. Голова идет кругом, — закончил свой рассказ Сбоев.

— Сядь, успокойся.

Сбоев сел в кресло, закурил. Старик Казаринов не курил, но для гостей и посетителей держал на журнальном столике папиросы.

— И ты написал заявление, чтобы тебя освободили от должности командующего? — Казаринов устало посмотрел на генерала.

— Написал.

— И кому отдал?

— Члену Военного совета.

— Что еще ты просишь в этом заявлении?

— Чтоб послали воевать рядовым летчиком.

— Не хочешь больше командовать?

— Больше не могу.

— Устал?

— Так складываются обстоятельства.

И снова Казаринов с минуту сидел с закрытыми глазами, стиснув длинными худыми пальцами подлокотники кресла.

— С заявлением ты поторопился.

— То же самое мне сказал член Военного совета.

— Тогда тебе повезло. Будем считать, что член Военного совета тебя уже однажды спас, не приняв твоего поспешного заявления. Теперь, второй вопрос — не менее важный.

Сбоев сидел не шелохнувшись. Удивительное дело — жена два часа назад сказала ему по поводу заявления то же самое: поторопился. Какое совпадение: самые близкие, самые дорогие ему люди как сговорились. Хорошо, что член Военного совета на его глазах, а не после ухода Сбоева порвал заявление и бросил в корзину.

— Ты так и заявил Окоемову, что, пользуясь правами командующего военно-воздушными силами, представил к правительственным наградам летчиков-истребителей, которые доставили к вам в штаб сведения о занятии немцами Юхнова?

— Я заявил об этом Окоемову перед самым уходом.

— А сделал это представление?

— Сразу же, как только вернулся в штаб.

— И передал по инстанции?

— Тут же передал члену Военного совета.

— Молодец!.. — Казаринов сомкнул пальцы, хрустнул ими и встал. — И что же он?

— Он поддержал мое ходатайство и при мне направил с порученцем документы в наркомат.

— Подскажи, кто может убавить спесь Окоемова, если он и в самом деле захочет испортить твою биографию?

— Только Александр Сергеевич Щербаков. Он — секретарь ЦК. Сталин во всем ему доверяет.

— Какой номер телефона у Щербакова?

Сбоев достал из кармана записную книжку, принялся листать ее, но вдруг остановился и посмотрел на часы.

— Поздно, Дмитрий Александрович, уже половина первого. И потом, звонок по личному вопросу к секретарю ЦК…

Скорбная улыбка еще четче обозначила и без того глубокие морщины на лице Казаринова.

— Говоришь — личное дело? Нет, генерал, мой звонок будет не личной просьбой, не приглашением прогуляться за грибами или пойти на спектакль в Большой театр. Я буду говорить с Щербаковым по государственному делу. И не как старик Казаринов, а как академик и как депутат Верховного Совета. Немедленно телефон Щербакова!

— Домашний или служебный? — растерянно спросил Сбоев и снова принялся листать записную книжку.

— Чудак!.. Кто же из секретарей ЦК сейчас сидит дома? Конечно, служебный.

Сбоев подошел к письменному столу и цветным карандашом крупно написал на чистом листе бумаги телефон Щербакова и положил его на журнальный столик.

Прислонившись спиной к книжным стеллажам, занимающим всю глухую стену от пола и до потолка, Сбоев застыл напротив кресла, в котором сидел академик и медленно крутил диск телефона. Генерал чувствовал, как учащенно, упругими толчками забилось его сердце.

— Дежурный? Соедините меня, пожалуйста, с Александром Сергеевичем. Кто просит? Академик Казаринов. Пожалуйста, доложите, что у меня к нему очень важный и неотложный разговор. Что?.. Сейчас занят? Тогда прошу вас, как только Александр Сергеевич освободится, доложите ему, пожалуйста, что с ним по очень важному вопросу хочет связаться академик Казаринов. Да, да, он знает. Пожалуйста, запишите мой телефон, — Казаринов продиктовал дежурному помер своего телефона. — Я буду ждать звонка. И желательно — сегодня, в любой час ночи. Благодарю вас. — Дмитрий Александрович положил трубку, встал, прошелся по кабинету. — А теперь, дорогой мой, посмотрим, какова цена старику Казаринову в базарный день: ломаный грош или он чего-то еще стоит.

— Думаете — позвонит? — Сбоева удивил такой смелый и свободный разговор академика с дежурным Секретариата ЦК. — Ведь Щербаков так занят. К нему член Военного совета и то с трудом пробивается.

— Александр Сергеевич не из тех, к кому нужно пробиваться. Я хорошо знаю этого человека. Уверен, если будет минутная передышка в неотложных делах — позвонит непременно.

Дверь бесшумно открылась, и в кабинет вошла Фрося.

— Может быть, чайку?

— Обязательно, Фросенька, с лимоном, да покрепче. Прихвати и бутылочку, в буфете в самом низу стоит. Да дай пожевать чего-нибудь легонького.

Фрося взяла с журнального столика хрустальную пепельницу с окурками и вышла.

— Как Григорий? — спросил Сбоев и в душе устыдился, что только сейчас удосужился вспомнить о внуке Дмитрия Александровича.

— До сих пор ни слуху ни духу. — Дмитрий Александрович тяжело вздохнул. — Я тебя, Володя, позвал сегодня, чтобы поговорить о Грише. Сны мне плохие снятся. Хотя я не верю ни в сны, ни в предрассудки, а тяжело утром на душе, когда по ночам Григорий снится мне то в белом нательном белье, то в каких-то черных монашеских мантиях. Снится таким, каким я его в жизни никогда не видел.

— Все это — нервы, Дмитрий Александрович.

— Ты — генерал, Володя. Ты — человек штабной. Помоги узнать, цела ли или разбита часть, в которой Григорий начал войну. — Казаринов смолк, и его костистая сухая рука легла на грудь, словно защищая ее от удара.

— Какой его последний адрес?

— Я его помню точно: войсковая часть 1635, литер «Б». Казаринов Григорий Илларионович. Не забудь — Илларионович. Рождения семнадцатого года. Узнай все, что можно узнать о нем, о его части, и позвони мне.

А лучше — заезжай.

— Когда было от него последнее письмо?

— В начале июля. Сообщил, что уже вступил в горячие бои, что жену вместе с командирскими женами отправил на восток. Дал ей мой адрес и наказал, чтобы при первой возможности приехала ко мне в Москву.

— И до сих пор нет?

— Нет. А они уже ждут ребенка. Так и написал в письме, чтоб я берег и жалел его женушку.

Сбоев заметил, как губы старика дрогнули и он принялся глотать слюну, борясь со спазмами, подступающими к горлу. И все-таки, как ни крепился Казаринов, скупая слеза скатилась по его дряблой, морщинистой щеке.

— Я сделаю для вас все, что в моих силах, Дмитрий Александрович. Поднимем все штабные документы по журналу боевых действий Западного фронта и точно установим дислокацию полка, в котором служил Григорий. Наведу персональную справку и через управление кадров наркомата. Дайте мне на это неделю.

— Разве о сроках речь? — Рука Казаринова расслабленно легла на подлокотник кресла. — Из рода Казариновых Григорий — последний.

Сбоев в растерянности молчал: не знал, чем ответить на эту исповедальную тоску совершенно одинокого старого человека, такого знаменитого в науке и такого беспомощного и ранимого в личной жизни.

Телефонный звонок заставил генерала вздрогнуть. Слушая внимательно Казаринова, он как бы подсознательно ни на секунду не забывал о звонке. По лицу Казаринова, поднесшего к уху трубку, Сбоев понял, что звонят из ЦК.

Лицо Дмитрия Александровича преобразилось. Оно стало живее, моложе, в глазах засветились искорки радости.

— Александр Сергеевич?! Приветствует вас старик Казаринов, в ополчение не взятый, друзьями по нашей постоянной комиссии забытый. Что, что?.. Здоровье? Под медленный уклон, Александр Сергеевич. Да, да, да… Но до конца войны, до матушки-победы, думаю добежать галопом, а уж потом побредем, как обозные лошади. — С минуту Казаринов слушал Щербакова, время от времени кивал головой, лицом выражая то удивление, то возмущение. Потом продолжил — Дорогой Александр Сергеевич, наш разговор я начну без банальных «как живете?» и «как самочувствие?». Есть в Московском военном округе один храбрейший из храбрых летчиков, по званию — генерал, по фамилии — Сбоев Владимир Николаевич. О нем когда-то писали газеты… Как — вы его тоже знаете? Ну и прекрасно!.. Тогда мне легче будет с вами разговаривать. Его сегодня обидел Окоемов, начальник управления НКВД. Летчики генерала Сбоева сегодня совершили подвиг. Они первыми донесли Генеральному штабу и лично Сталину, что к Юхнову подошли немецкие танки. Разведку они вели под огнем зенитной артиллерии врага, самолеты вернулись с пробоинами, два летчика ранены. И за все эти доблести Окоемов пообещал генералу Сбоеву, если будет необходимость, заняться им по линии своего управления. Я только что узнал об этом и потерял покой… Что? Вы хорошо знаете этого генерала? Давно вы его знаете? О!.. А я этого молодого человека знаю столько, сколько он живет на свете. Верхом на себе катал, когда он был крошечным.

Сбоев замер и не сводил глаз с Казаринова. И снова сердце… Почему оно после шестого удара пропускает седьмой и делает упругий толчок?.. То, что разговор идет хороший, Сбоев понял с самого начала, но о чем говорит сейчас Щербаков Казаринову — не догадывался: уж очень резко менялось выражение лица старика. Оно то озарялось улыбкой, то вдруг мрачнело.

— Так что ему передать? Он будет у меня завтра. Спасибо!.. Спасибо, дорогой Александр Сергеевич. За генерала Сбоева я ручаюсь головой. Это честнейший коммунист и храбрейший воин. Вы должны знать о нем по хасанским событиям. Он уже там показал себя!.. Я рад… Рад, что вы о нем такого же мнения. Еще раз спасибо. При случае рад буду доказать, что заслужил ваше доверие, Александр Сергеевич. А Михаилу Ивановичу от меня — стариковский привет. Что?.. Шутник?.. А что мне остается делать, когда не берете на войну? Только и остается что шутить. Будьте здоровы, Александр Сергеевич.

Телефонную трубку Казаринов положил на рычажки осторожно, словно этим движением хотел подчеркнуть высшую степень уважения к человеку, с которым только что разговаривал.

— Ну как?.. Слышал? — Казаринов встал, распрямился и по-молодому повел плечами. — Ну вот, а ты говорил, что не пробиться…

— У меня аж дух захватило, когда вы разговаривали. Что он сказал, Дмитрий Александрович?

Казаринов подошел вплотную к Сбоеву, крепко стиснул руками его плечи и долго смотрел ему в глаза.

— Секретарь ЦК знает тебя с положительной стороны. Он сказал мне… — Казаринов поморщился и вздохнул. — Он сказал мне нерадостную весть. Два часа назад средствами наземной разведки установили: вчера, ровно в пятнадцать тридцать по московскому времени в Юхнов вошла огромная колонна немецких танков. Эти сведения поступили непосредственно в Генштаб и в Ставку. — Казаринов прошелся по ковровой дорожке и, заметно волнуясь, подошел к журнальному столику, налил в принесенные Фросей хрустальные рюмки армянского коньяку. — Юхнов… Юхнов… Это же рукой подать!.. Враг рядом!.. Что же это происходит? Тут есть отчего заболеть сердцу… У Сталина оно тоже не каменное. — Некоторое время сидели молча. Потом Казаринов, вспомнив то, что хотел сказать, но еще не сказал, устало проговорил: — А еще знаешь, что сказал Александр Сергеевич?

— Что?

— Щербаков сказал, что твое представление к награде летчиков-разведчиков уже пошло на подпись к Михаилу Ивановичу Калинину. — И тут же, словно спохватившись, что не сказал что-то еще очень важное, неподвижно замер с рюмкой в руке. — Да, чуть не забыл. Оказывается, мой звонок к нему насчет тебя — не первый. Звонил по этому же вопросу член Военного совета Тареев и тоже дал тебе блестящую характеристику. Даже поручился за тебя. А полчаса назад из Тулы звонил командующий округом генерал Артемьев. Так что, видишь, голубчик, какая непробиваемая броня на твоей груди? А сейчас — давай по махонькой и… — Казаринов, посмотрел на часы и чокнулся со Сбоевым. — За твое здоровье, генерал! За нашу победу в этой большой и трудной войне!..

Печальным боем часы пробили два раза.

Уже в коридоре, прощаясь, Казаринов спросил:

— Как работают у вас приборы с инфракрасными лучами? Помог вам академик Силантьев?

— Очень помог. Академика Силантьева мы занесли в Золотую книгу почетных авиаторов Военно-Воздушных Сил. В наших авиамастерских сделали забавный сувенир к его семидесятилетию. Когда его вручали академику, он даже растрогался.

— Силантьев — порт-артуровский матрос, — сказал Казаринов, помогая Сбоеву надеть шинель. — Не забудь мою просьбу — поискать Григория.

— Сделаю все, что в моих силах.

На прощанье генерал обнял Казаринова и долго не выпускал его из своих могучих объятий. Как ни силился он скрыть навернувшиеся на глаза слезы, Казаринов заметил их. И оценил их не как слабость, когда сдают нервы. В этих скупых слезах он прочитал клятвенную благодарность солдата, перед которой самые возвышенные человеческие слова были только отголосками того огромного чувства, которое переполняло душу молодого генерала.

На улицу Сбоев вышел в ту самую минуту, когда только что была объявлена воздушная тревога. Выли электросирены, трубили басовито-охрипшими гудками фабрики и заводы…

И над всей этой хватающей за душу какофонией тревожных звуков взметнулись в непроглядную чернь октябрьского неба стремительно скользящие ножи прожекторов, установленных на крышах зданий. Скрещиваясь, световые ножи выискивали прорвавшихся к Москве немецких бомбардировщиков.

— Куда, товарищ генерал, в убежище? — спросил шофер.

— В штаб, Алексей Николаевич! — решительно ответил Сбоев. — Завтра чуть свет, Алешенька, мы поднимем в воздух все, что может стрелять и нести под крыльями бомбы! Все бросим на Юхнов, на Спас-Деменск, на Вязьму… Сам сяду на истребитель и полечу… Только так, Алешенька!.. Только так! Прибавь скорость!..

Шофер пристально посмотрел на Сбоева и понял: беда, которая кружила вороном над генералом, прошла стороной, миновала. Он даже не удержался и выразил радость после той тревоги, которая томила его последние дни.

— Я знал, что все хорошо кончится, товарищ генерал.

— Спасибо, Алеша…