В огне повенчанные. Рассказы

ГЛАВА XII

Оборонительная полоса па участке Ошейкино, Ярополец, Ивановское, проходившая по речке Лама и составлявшая северное крыло Можайского оборонительного рубежа, на восьмые сутки работ была сооружена полностью, согласно приказу, поставленному перед командованием дивизии штабом армии.

Это был второй по счету оборонительный рубеж, возведенный руками ополченцев Сталинского района города Москвы. Все делалось по уставным нормам кадровой стрелковой дивизии; двадцать километров по фронту и четыре — шесть километров в глубину обороны.

Первая полоса обороны, ранее возведенная дивизией, проходила на участке Кузьминская, Теряева Слобода, Любятино. Протяженностью пятнадцать километров, эта полоса была изрыта окопами: стрелковыми, пулеметными, орудийными… В танкоопасных местах были вырыты надежные рвы, вкопаны надолбы, произведены лесные завалы… По всем правилам инженерных работ были построены командные пункты дивизии и полков.

В воспаленных от бессонницы глазах ополченцев — уже видавших виды и безусых гонцов — стыла суровая и напряженная сосредоточенность. Боевые действия разворачивались не так, как это представлялось в первые дни формирования дивизии. Однако никто и словом не обмолвился, что трудно, что на сон оставалось всего четыре часа в сутки. Тревожные сводки Советского информбюро каждый день приносили нерадостные вести: все новые и новые города сдавали наши войска, отступающие на восток.

Всего лишь два-три утренних часа отводилось на боевую подготовку, которую батальоны проводили на стрельбищах: за второй линией оборонительной полосы. Если порой бойцы и роптали глухо, то только на то, что на троих приходилась одна устаревшая винтовка и два ручных пулемета на стрелковую роту.

Двадцать пятого июля командир дивизии генерал Веригин доложил командующему армией генерал-лейтенанту Клыкову, что строительство второй оборонительной полосы, закончено и что ополченцы ждут не дождутся оружия. А оружия все не было и не было.

Боец Зайцев из отделения Богрова-старшего, несмотря на худобу и неказистое сложение, не отставал в земляных работах от богатырски сложенного Богрова-младшего, спортивного Кедрина и неутомимого Кудрявцева. Час назад, во время перекура, он с карандашом в руках подсчитал: кубометры земли, выброшенной им из рвов и окопов за июль месяц, могут образовать такую могилу, в которую можно закопать целый полк гитлеровских солдат.

Все уже давно забыли о подсчетах Зайцева, однако трехзначная цифра кубометров земли, которую он перекидал своими руками, не выходила у него из головы. Вот и теперь, широко раскинув руки и глядя немигающими глазами на парящего в небе орла, он в уме продолжал свои подсчеты.

Знойное солнце и жаркие продувные ветры обжигали своим дыханием полынную степь, сушили ее, с шелестом пробегая по сизой дымке струистого, как вода, ковыля.

То ли увидев где-то в одиноком кустике зайца, то ли приметив своим острым зрением выскочившего из норы суслика, спиралью кружила, плавно снижаясь, степная царь-птица.

Богров-старший лежал на спине и, точно забыв обо всем на свете, не мигая смотрел в бездонное безоблачное небо. Властвуя над высотой и посылая своими спокойными плавными кругами на застывших крыльях вызов всем, кто копошился на земле, орел, словно разведчик, посланный самой природой, продолжал свое наблюдение за полосой обороны.

— Даже командир дивизии не видит всю линию обороны своих полков так, как ее видит орел, — проговорил Богров-старший, зорко наблюдая за полетом орла и терпеливо ожидая, когда же наконец он взмахнет крыльями. — И какая только сила держит! Ведь с минуту не дрогнул ни одним крылом. А в нем, поди, фунтов десять.

Рядом с Богровым-старшим лежали бойцы Зайцев и Кедрин и тоже следили за парением орла.

После тяжелых земляных работ часовой отдых особенно сладок: натруженные руки и ноги становятся как бы невесомыми. Те, что помоложе да пошустрей, побежали искупаться в Ламе.

— О чем задумался. Заяц? — спросил Богров-старший, глядя на окаменевшее лицо бойца. — Поди, все считаешь свои кубометры?

— Все считаю. Ужась!..

— Ну и как? Глубока выходит могилка?

Зайцев недовольно поморщился, но ответил очень спокойно:

— Если фрицев класть поплотнее, да так, чтоб приходилась голова к ногам, а ноги к голове, то в эту ямину можно уложить полка два.

— Вы их сначала убейте, товарищ Зайцев, а потом уж хороните, — заметил Кедрин. Но Зайцев тут же нашелся:

— А ты, товарищ академик, вперед дай мне винтовку, да к ней патронов побольше, а потом я их буду убивать.

— Из винтовки-то и дурак убьет немца, а ты вот, Зайчонок, попробуй убить его без винтовки, — бросил с улыбкой Богров-старший, рассчитывая, что Зайцев растеряется и понесет такую околесицу, от которой всем станет только смешно.

Веснушчатое лицо Зайцева порозовело. Закрыв глаза, он с минуту лежал молча и, казалось, не дышал. Очертя голову спорить с Богровым-старшим он не решился, но и проглатывать обидную насмешку тоже не хотел. Не в его характере это было.

— Чего замолк, товарищ Зайцев? — не выдержал Кедрин, догадываясь, что Зайцев «ворочает мозгами».

— Подсчитываю.

— Чего подсчитываешь?

— Подсчитываю, какой длины штык нужно заказать для нашего философа в очках, чтобы этим самым штыком он проткнул сразу два полка фрицев. Вот бы шашлык получился. Хватило бы на все воронье России. — Довольный своим ответом, Зайцев оскалил в улыбке неровные зубы и смотрел то на Богрова-старшего, то на Кедрина.

Богров-старший хотел ответить Зайцеву, но не успел: прямо у изголовья его выросла фигура пожилого мужчины в выгоревшем суконном картузе и брезентовых ботинках. Чистая льняная косоворотка, заправленная в вельветовые брюки, была расшита красными разводами.

— День добрый, товарищи красноармейцы! — поприветствовал ополченцев подошедший мужчина и по деревенской привычке приподнял над лысой головой картуз.

Богров-старший неторопливо встал.

— День добрый.

— С просьбишкой к вам. — Покашливая в кулак, мужчина наметанным глазом определил, что старший среди троих ополченцев — сержант Богров.

— Кто вы и чем можем быть полезны? — спросил Богров-старший, вытаскивая кисет. Кедрин и Зайцев продолжали лежать, разглядывая незнакомца.

— Я председатель местного сельсовета… — Он махнул рукой в сторону деревушки, куда Зайцев три дня назад по приказанию командира роты ходил менять сахар на соль. — Завалился колхозный колодец. Печем поить скот.

— А Лама? — Богров кивнул в сторону речушки, затянутой по берегам ивняком и ольшаником.

— Возить не на чем. Трактора и лошадей забрали в армию, а гонять скот к Ламе — не с руки. Фронт приближается, уже два раза бомбили, да и колхозникам без воды никак нельзя. В Ламе вода для питья не годится: грязная, и далеко опять же…

— Помочь ничем не можем, — сухо ответил Богров-старший. — Вам следует обратиться к нашему командованию.

И тут, на счастье председателя сельсовета, откуда ни возьмись — командир батальона капитан Петров. Он только что самолично сделал рулеткой замер глубины противотанкового рва и, было видно по лицу, остался доволен. Отряхивая с рук глину, комбат подошел к ополченцам.

— Гостей принимаем? — пошутил комбат, сделав рукой знак, чтобы ополченцы продолжали отдыхать.

Богров-старший кратко доложил капитану о просьбе председателя сельсовета.

Некоторое время комбат стоял молча, глядя то в сторону Ламы, то на председателя.

— У вас самих, мать честная, дел невпроворот, по иного выхода не видим, товарищ капитан, самим не осилить. Одни бабы да старики остались в деревне. А без колодца — хоть караул кричи. А тут, как на грех, жарища всю неделю — спасу нет.

— Давай, председатель, без дипломатии. Выкладывай конкретнее — какая нужна помощь? — Петров посмотрел на часы, а потом в сторону Ламы, откуда цепочкой тянулись голые по пояс ополченцы.

— Не пошел бы, товарищ капитан, если бы не нарядили бабы. Почти силком вытолкали из конторы, — оправдывался председатель. — Во всей деревне мужиков осталось три калеки с половиной да дед Никанор.

— Короче! — оборвал комбат причитания председателя. — Время военное. Задачу нужно формулировать четко и ясно. Что вам нужно? Стройматериал или люди?

— Люди, товарищ капитан, люди!

— Зачем?

— Подновить сруб колодца, старый завалился. И насосишко барахлит… Не то прокладки пробило, не то клапан сел… Осиновые бревна у нас есть, товарищ капитан… Что стоит — в долгу не останемся.

Комбат поморщился и оборвал председателя:

— Ну это ты брось, председатель. Не на биржу труда пришел, а в ополченскую. дивизию. Кого нужно: слесаря, плотника или просто чернорабочих?

— Сруб поправить и насос перебрать. Вам видней, кого послать. Будем очень благодарны…

Комбат выделил двух плотников, токаря и слесаря-сборщика.

Сразу же после обеда все четверо ушли вместе с председателем в деревню. Просился у комбата и Зайцев, но капитан, окинув взглядом его тщедушную фигуру, спросил:

— Кто ты по специальности?

— Штукатур. Немного малярил. По печному делу опять же пробовал. Получалось…

— Нечего тебе там делать.

…Солнце уже садилось, когда четверо ополченцев, откомандированных комбатом для починки колхозного колодца, вернулись в часть. И все четверо, что называется, лыка, не вязали. Вернулись не с пустыми, руками. Принесли с собой две бутылки водки, каравай хлеба, ведро малосольных огурцов и здоровенный, фунта четыре, шмат соленого сала. И, как на грех, не успев спуститься в землянку, попали на глаза начальнику штаба дивизии полковнику Реутову, который вместе с командиром. полка, майором Северцевым и комбатом Петровым осматривал инженерные сооружения полосы обороны полка.

— А это еще что за спектакль?! — до шепота снизил голос полковник Реутов. Его и без того маленькие глазки превратились в две темные щелки, над которыми свисали выгоревшие на солнце редкие кустики бровей.

Увидев перед собой высокое начальство, четверо ополченцев оторопели. Переминались с ноги на ногу и изо всех сил старались сделать вид, что у каждого «ни в одном глазу».

Реутов и сопровождающие его майор Северцев и комбат Петров подошли к ополченцам.

— Я вас спрашиваю, капитан, что это такое?! — Взгляд Реутова остановился на комбате Петрове, который от растерянности не находил слов для оправдания.

Веселый по натуре ополченец Еськин, первый балагур и пересмешник в роте, вытянулся по стойке «смирно» и, приложив, к седеющему виску до желтизны прокуренные пальцы, выпалил что есть духу:

— Ваше приказание выполнено, товарищ капитан! Сруб в колодце перебрали, насос отремонтировали! Работает как часы!.. — Еськина слегка качнуло вправо, и он, придерживаясь за локоть соседа, снова вытянулся в струнку.

— Качает как зверь! — натужно выкрикнул стоявший рядом с Еськиным ополченец Иванов, уставясь осоловелым взглядом на командира батальона. — За минуту подает двадцативедерную бочку!..

Только что закончившие ужин бойцы роты, в которой числились четверо провинившихся, став невольными свидетелями этой необычной картины, притихли в отдалении. Все молча смотрели и ждали: что будет дальше. О полковнике Реутове среди ополченцев ходили слухи как о бессердечном и чересчур строгом командире. А тут, как на грех, — ЧП.

— Значит, по вольному найму ударились?.. — распалялся Реутов, только теперь заметивший в карманах брюк одного из ополченцев горлышки двух бутылок, запечатанных пробкой с сургучом. — И насос качает как зверь?

До сих пор молчавший немолодой ополченец Порядков, влившийся в московскую дивизию в Химках в составе калининского батальона народного ополчения, стараясь ладонями прикрыть горлышки бутылок, заплетающимся языком громко пробубнил:

— Воды теперь сколько хошь, товарищ полковник! Пей не хочу… Хватит и коровам, и людям!.. — И, глядя на помрачневшего комбата Петрова, просветлел и радостно доложил: — А вам, товарищ капитан, бабы и председатель сельсовета посылают гостинец: шлют шмат сала и ведро малосольных огурцов. Очень благодарили вас, товарищ капитан!

Реутов перевел взгляд на командира полка, который, сомкнув за спиной руки и широко расставив ноги, исподлобья смотрел на переминавшихся с ноги на ногу ополченцев.

— Вы в курсе дела?

— Да, — сухо ответил майор Северцев, не взглянув на Реутова. — Я разрешил комбату командировать этих четырех разгильдяев помочь колхозникам отремонтировать колодец. — И, помолчав, добавил: — Ничего, проспятся — я с ними завтра поговорю. Поговорю особо. Я покажу, как позорить честь народного ополченца Москвы!

— А я из Калинина! — выпалил Корнаков.

— Молчите, Корнаков! — сквозь зубы, с выражением брезгливости на лице проговорил комбат Петров.

На его голос обернулся Реутов.

— Что же вы не принимаете гостинцы, капитан? Они же вам адресованы.

— Эти гостинцы не полезут в горло, товарищ полковник, — сдержанно ответил комбат.

Видя, что дело принимает серьезный оборот, самый молодой по виду ополченец, слесарь-сборщик по гражданской специальности, на долю которого выпал ремонт насоса, поставил у своих ног ведро с огурцами, а Корнаков вытащил из кармана две бутылки водки и поставил их рядом с ведром. Шмат сала, завернутый в чистую льняную тряпицу, лежал поверх огурцов.

Капитан Петров подошел к ведру, взял с земли обе бутылки, отошел в сторону и хотел было разбить их о камень, но его вовремя остановил Реутов.

— Капитан, отставить! В медсанбате плохо со спиртом. — Бросив взгляд на ординарца, который стоял шагах в пяти и покуривал в ожидании развязки, Реутов распорядился: — Все отправить в медсанбат! Там кое-кто из раненых и больных потерял аппетит…

Две бутылки водки тут же скрылись в бездонных карманах подскочившего ординарца.

— А сало, товарищ полковник? Тоже в медсанбат? — Ординарец развернул льняную тряпицу, и на ладони его зарозовел толстый пласт сала с бурыми прослойками.

— Все в медсанбат!

— Есть, в медсанбат! — отчеканил ординарец и, повесив ведро на руку, отошел в сторону. — Вас подождать, товарищ полковник? Или сейчас отнести?

— Подождать.

Майор Северцев вплотную подошел к провинившимся ополченцам и, обведя взглядом их лица, с трудом скрывая гнев, произнес:

— Эх вы!.. А ведь присягали под знаменем!

Слова о присяге как бы несколько отрезвили провинившихся.

— Виноваты, товарищ полковник, исправимся, — за всех ответил Еськин, глядя в землю. — Работа была чижолая, председатель поднес за обедом по стаканчику… Уж очень благодарили, товарищ полковник. Колодец стал лучше, чем когда был новый. Так бабы и сказали. До самого гумна нас провожали.

— Старченко! — почти взвизгнул полковник Реутов, и тотчас же перед ним выросла фигура начальника штаба полка майора Старченко.

— Слушаю вас, товарищ полковник!

— На всех четверых сегодня же оформить документы в трибунал! — Эти слова Реутов произнес громко, чтоб их слышали ополченцы, сидевшие в отдалении на смолистых еловых бревнах. Потом он умышленно сделал продолжительную паузу и молча прошелся перед вытянувшимися нарушителями армейской дисциплины. — Чтобы завтра об этом преступном нарушении воинской дисциплины знала вся дивизия!

По лицу майора Северцева, застывшего в оцепенении, было видно, что излишняя горячность полковника Реутова и поспешность в выборе меры наказания были ему не по душе. Но сложившаяся обстановка исключала всякую дискуссию: все происходило на глазах ополченцев.

— А сейчас что с ними? — спросил майор Старченко, переводя взгляд с Реутова на командира полка.

— Под арест!.. На дивизионную гауптвахту!.. До отправки в трибунал держать на строгом режиме!

Реутов сомкнул за спиной руки и уже направился в сторону окопов второго батальона, но, словно вспомнив что-то очень важное и неотложное, остановился. Повернувшись вполоборота к наказанным ополченцам, он с раздражением бросил:

— За такие дисциплинарные нарушения в боевой обстановке расстреливают на месте!

Слова «расстрел на месте» как ветром сдули пьяную одурь с лиц провинившихся. Слесарь Еськин воспринял эти слова начальника штаба болезненнее остальных — лицо его залила мертвенная бледность.

— Эти четыре нули приберегите лучше для немцев, товарищ полковник, — бросил он вдогонку Реутову.

Дерзкий ответ Еськина окончательно вывел Реутова из себя. Он обернулся и, мягко ступая на своих кривых тонких ногах в хромовых сапогах, подошел вплотную к ополченцам:

— Что?! Для кого вы мне советуете приберечь четыре пули? — Глаза полковника бегали по лицам бойцов, выискивая того, кто осмелился сказать ему такую дерзость.

— Для немцев! — твердо, глядя Реутову в глаза; проговорил Ееькин.

— Фамилия?

— Рядовой Еськин!

— Хорошо, рядовой Еськин, военный трибунал учтет и этот твой совет.

Провинившихся под конвоем увели в лес, где в блиндаже, вырытом в сырой ложбине, в отдалении от командного пункта полка и почти рядом с блиндажом штаба дивизии, помещалась гауптвахта.

Такого строгого наказания ополченцы, оказавшиеся свидетелями случившегося, не ожидали. Бывали в дивизии нарушения и раньше. За них наказывали. Но чтобы дело дошло до суда военного трибунала — такого еще не было. А ведь все четверо были на хорошем счету в роте.