В плену теней

Глава 10

В пакете, отправленном Хейли нью-йоркскому агенту, лежали газетные статьи, посвященные убийству Линны, фотографии, а также точное, насколько это было возможно, описание сюжета будущей книги и разрешение Луи де Ну на публикацию. Вложила Хейли в конверт и несколько первых страниц текста – эпизод знакомства Джо Моргана с Линной де Ну. Полагая, что обязана приобщиться к верованиям и ритуалам, которые предстояло описывать, Хейли теперь всегда держала зажженной зеленую свечу – талисман успеха. Несколько следующих дней ей снова не работалось, поэтому она, не желая торопить события, принялась за стены.

Когда они были очищены от обоев и промыты, Хейли загрунтовала их и покрыла блестящей краской, отчего комната словно бы засияла. Проигнорировав совет Селесты, она оставила рисунок Линны незакрашенным, только обвела его рамкой орехового цвета.

Работа заняла почти четыре дня. Позднее, когда Хейли сидела перед компьютером, перечитывала то, что уже написала, и удивлялась, как ей удалось найти в себе силы для этого, позвонил Чарли Маллен. Она ожидала, что агент откликнется достаточно быстро, но не рассчитывала на энтузиазм, с которым, как выяснилось, встретил ее предложение издатель.

– Пятьдесят тысяч, – сообщил Чарли. – И широкая рекламная кампания до и после выхода книги в июне, чтобы обеспечить летние продажи. Разумеется, предварительный вариант должен быть готов заранее, но ты ведь успеешь за четыре месяца, правда?

Не отводя взгляда от пламени свечи, Хейли размышляла о выпавшей на ее долю удаче: наконец она сможет расплатиться за дом.

– Благодаря этой книге и «Хрупкие воспоминания» получат дополнительную рекламу. Издатели постараются в марте устроить твои выступления на радио и телевидении. Ты сможешь участвовать в передачах, одновременно заканчивая книгу? – спросил Чарли.

Сможет ли она? Да ведь от этого зависит, удастся ли ей наконец купить портативный компьютер, чтобы работать в самолетах и в гостиничных номерах. Творческий процесс не будет больше ограничен четырьмя стенами, отпадет необходимость медленно водить пером по бумаге.

– Разумеется! – воскликнула она.

Они обсудили еще кое-какие вопросы и предложения, которые могли подождать. В течение всего разговора Хейли испытывала непреодолимое искушение пересказать Чарли то, что уже написано, но заранее знала, что тот скажет: она, видимо, окончательно свихнулась.

Положив трубку, Хейли опять сосредоточила взгляд на язычке пламени и стала думать о Линне и Джо.

– У нас впереди серьезная работа, так что, пожалуйста, ребята, больше никаких игр, – произнесла она.

Но мысль о том, чтобы снова позволить Линне завладеть ее телесной оболочкой, была невыносима. Хотя Хейли очень хотелось спать, она выпила чаю по рецепту Селесты и легла на кровать.

– Поделись со мной своей болью, Линна! Помоги понять, кем ты была…

…Ей всегда противно просыпаться в комнате Карло. Темные тисненые обои с золотисто-зеленым рисунком действуют угнетающе, старая двуспальная кровать слишком хлипка для двух энергичных любовников, но эта кровать принадлежала матери Карло, и он ею дорожит.

Можно было бы по крайней мере переставить это ложе в спальню для гостей, однако Карло и слышать об этом не желает.

Что касается романтической мечты просыпаться по утрам рядом с Карло, то она умерла вскоре после свадьбы.

То, что прежде, особенно в подпитии, казалось страстью, при ярком свете дня, на трезвый взгляд, обернулось оскорбительной похотью. Декларируя на словах полную свободу Линны, Карло нанял соглядатаев, которые следили за каждым ее движением. Она медленно поднимается на локте и смотрит на него сверху вниз, смотрит на волосы, покрывающие его грудь, на влажные от испарины руки, на ямку в середине подбородка. Он не брился вчера вечером, и у нее саднит щеки.

Вчера его грубость, подогретая, как обычно, ссорой, казалась восхитительной. А сегодня?…

Она осторожно отодвигается, зная его утренний аппетит, сползает с кровати и, на цыпочках выйдя из комнаты, поднимается к себе.

Линна сделала своей спальней маленькую комнатку в задней части дома. Главное очарование ее состояло в скошенном потолке и крохотном балкончике, выходящем во двор с бассейном и настилом для солнечных ванн.

Она стоит на балконе и представляет себе, как преобразится двор завтра: он будет украшен гирляндами и цветами в горшках в честь весеннего приема, задуманного Карло.

Как всегда, ей будет страшно скучно с его родственниками, друзьями и их безвкусно разряженными женами. Ей претит мысль о том, что дом наводнят поставщики провизии и нанятые на вечер официанты. Ненавистно думать, что придется стоять рядом с Карло и натужно улыбаться, глядя на его притворство.

И – что уж греха таить – больше всего она ненавидит себя самое за трусость.

Будь у нее побольше смелости, она приняла бы деятельное участие в организации этого сборища и разослала бы приглашения. Она удвоила бы список гостей и свела кричаще одетых матрон и их мужей-бандитов, тщательно скрывающих свое истинное ремесло, с той частью новоорлеанского общества, которую они привыкли игнорировать.

Карло убил бы ее.

Эта мысль вызывает у Линны улыбку. Она снимает зеленую шелковую ночную рубашку и идет в ванную комнату – почти такую же маленькую, как и спальня, отделанную бело-голубой фаянсовой плиткой. Посредине ее – огромная ванна, внешняя поверхность и ножки которой выкрашены золотой краской.

Линна наполняет ванну, добавляет ароматическое масло с запахом гардении и ступает в воду. Она разглядывает капельки масла на ссадинах, оставленных Карло на ее груди, темные соски, напрягшиеся при воспоминании о страстной ночи… Касается рукой своего лона. Оно влажное.

О, как он нетерпелив!

Голос Карло, выкликающего ее имя, уже слышен в коридоре.

– Я в ванной, – отвечает она. Когда он возникает на пороге в свободном халате на плотном теле, под складками ткани уже угадывается утренняя эрекция. Линна протягивает к нему руки: – Иди сюда.

– Я думал, ты сердишься, – говорит он, вспоминая прошлую ночь.

– Это уже в прошлом. А сейчас… – Она замолкает, склонив голову набок, и жестом подзывает его. – Ну что, компромисс?

Карло повинуется, забирается в ванну и садится позади, обхватив ее ногами, его затвердевшая плоть упирается ей в спину.

– О чем ты думаешь? – спрашивает он.

– О твоем субботнем приеме. Я тоже хочу устроить вечеринку, через две недели. Согласись – и я буду, словно ангел, приветлива с твоими даже самыми скучными гостями.

– Это все, чего ты хочешь?

– Миленький мой, я говорю только то, что имею в виду.

– Посмотри на меня, – просит он, водя губами по ее шее.

– Сначала пообещай, – смеется Линна, надеясь, что хрипотца в голосе убедит его в ее искренности…

Дети с завязанными глазами на лужайке рядом с бассейном слепо водят руками, пытаясь нашарить подвешенные на веревках мешочки с подарками… Взрослые пьют шампанское и коктейль «Мимоза». Резкий апрельский ветер в любую минуту грозит сорвать шляпы с дам.

Линна с улыбкой, приклеенной к ее тщательно накрашенному лицу, по-прежнему стоит одна, как простояла почти все время. Ей безразлично, что ее игнорируют, она наблюдает за происходящим как бы со стороны и уносится в своих фантазиях далеко-далеко.

…Мешочки лопаются. Из них высыпаются конфеты. Черные обертки превращаются в крылья летучих мышей. Маленькие когтистые лапки срывают с дам шляпы и проносят их прямо над головами визжащих детей. Маленькие пасти раскрыты, летучие мыши издают вовсе не свойственные им угрожающие хрипы.

Ветер усиливается, срывает кружевные накидки с расставленных по двору канапе.

Гости роняют бокалы и, хватая детей, убегают с ними в дом.

Карло падает на мощенный камнем пол, разбивает свой стакан. Брызги шампанского и апельсинового сока смешиваются с его кровью.

– Ведьма! – кричит он ей. – Ведьма!

О, как чудесно обладать такой властью! Но с другой стороны, напоминает она себе, искушение воспользоваться этой властью было бы слишком велико. Маркус Салливан, тучный адвокат из Батон-Руж, подходит, чтобы поблагодарить ее за приглашение. Она улыбается ему и глядит страстным, зовущим взглядом, которому понимающий мужчина не может противиться.

– Я сама чувствую себя здесь гостьей, – говорит она, похлопывая его по руке. – Карло всегда забывает представлять меня гостям.

– В самом деле? Тогда позвольте это сделать мне.

Он ведет ее сквозь толпу, представляя мужчинам, которые ее желают, и их женам, которые ненавидят ее за неуловимо презрительную улыбку.

– Благодарю вас, – говорит Линна и берет его под руку.

Но прежде чем они успевают войти в дом, их настигает Карло и обнимает ее за обнаженные плечи.

– Прелестный день, не правда ли? – замечает он.

– Восхитительный! – подхватывает Салливан, а Линна поворачивает голову, подставляя Карло щеку для поцелуя…

Темнота опускается на сцену со стремительностью падающего театрального занавеса, а когда она вновь рассеивается, Хейли оказывается в доме Карло, она видит его глазами Линны.

Купив этот дом, Карло нанял архитектора, который выпотрошил весь нижний этаж, заменив стены, делившие помещение на маленькие комнатки, резными дубовыми колоннами – теперь они поддерживают потолок. Пространство вокруг центральной лестницы, ярко освещенное льющимся сквозь новые витражные окна светом, свободно перетекает из белой эмалевой кухни через вестибюль в столовую и огромную гостиную с мраморным камином и обитыми белой кожей диванами. На обоих концах каминной полки – цветы в хрустальных вазах. Такая же ваза на кофейном столике перевернута, вода из нее пролилась на стеклянную столешницу. Какая-то женщина присаживается на корточки, облегающее черное платье высоко задирается на бедрах. Она склоняется над столиком и через бумажную трубочку втягивает две из полудюжины дорожек кокаина, протянувшихся на столике, затем передает трубочку мужчине, который, стоя рядом, ждет своей очереди.

– Хотите попробовать? – спрашивает она, в упор глядя на Линну. Хейли замечает, что глаза у нее темные, миндалевидные, а кожа скорее бронзовая, чем коричневая.

Линна отрицательно качает головой и делает глоток из бокала, который держит в руке, – это всего лишь сельтерская вода.

Нельзя терять контроля над собой, ведь она тут хозяйка.

Двое мужчин направляются к креслам с подголовниками в углу. Женщина садится на подлокотник одного из них, раскуривает трубку, глубоко затягивается, потом, склонившись, целует сидящего в кресле мужчину, выдувая дым ему в легкие. Потом проделывает то же самое с мужчиной, сидящим в кресле напротив, в то время как первый просовывает руки ей под блузку. Она этого словно и не замечает.

Линна быстро присоединяется к группе гостей, собравшихся вокруг стола в столовой и попивающих вино и ромовый пунш. Она обменивается кое с кем парой слов, потом бредет в кухню, где повариха наполняет напитками кувшины и выкладывает на фарфоровые блюда тарталетки. Делает она это тщательно и медленно, стараясь не обращать внимания на нетерпеливых и несдержанных гостей, которые хватают еду, не дожидаясь, когда она закончит оформлять блюда.

– Они не оставляют меня в покое, – жалуется повариха.

– Сосредоточьтесь на напитках. Пищу стадо найдет само.

– Мадам?…

– Все в порядке, Сьюзен. Делайте все так, как вы привыкли. – Линна окидывает взглядом гостей, размышляя, стоит ли попросить их не мешать Сьюзен, но в этот момент ее внимание привлекает голос из передней.

Она идет туда, чтобы приветствовать нового гостя – высокого черного мужчину с большой бутылкой в руке.

– Это тебе, – говорит он с акцентом, который Хейли определяет как гаитянский или ямайский, и вручает ей бутылку.

Линна легко целует его в губы, берет за руку и ведет к лестнице.

Хейли доводилось бывать на подобных вечеринках, но никогда – в столь элегантно обставленных домах и в столь пестром обществе. Царствующий здесь гедонизм шокирует ее. Женщина с трубкой кругами бродит по комнате, вдувая табачный дым в легкие мужчин и женщин. Чернокожая девица в восхитительной синей шелковой блузке и брюках, обнажив грудь, колышет бедрами в такт доносящемуся из стереопроигрывателя медленному ритму в стиле регги. Двое мужчин в танце описывают круги вокруг нее, ожидая, когда она упадет. Пронзительный смех доносится из столовой; в тени, за лестницей, какая-то особа жалуется на что-то своему спутнику: она то жалобно хныкает, то всхлипывает.

И над всем этим на лестнице, не выпуская руки своего чернокожего гостя, с царственным видом, словно птица-стервятник, питающаяся энергией толпы, стоит Линна – насытившаяся этой энергией, но одинокая – такая же одинокая, какой была среди гостей Карло.

– Луи наверху, он ждет тебя, – говорит она спутнику.

– Присоединяйся к нам, – тихо шепчет он на местном диалекте и гладит ее по обнаженному плечу. Линна слабеет от внезапно нахлынувшего желания, но этого человека она тоже боится.

– Не могу, – мягко отклоняет она его предложение и поворачивается, чтобы спуститься вниз. Делает шаг и чувствует, как комок сжимается внизу живота, словно кто-то стиснул ее внутренности железной рукой. Она быстро делает глубокий вдох – не от боли, а оттого, что понимает значение этой боли. Линна пока еще любовница Карло, и он относится к ней как к любовнице. То, что могло бы сделать ее его женой, снова не произошло.

– Что с тобой? – спрашивает гость.

– Ничего, – лжет она, но слезы ее выдают.

Задержка длилась две недели, и Линна надеялась почти так же страстно, как Карло…

– Нет! – застонала Хейли. Звук собственного голоса разбудил ее, она дрожала, лежа в постели и поняв наконец природу той связи, которая существовала между ней и Линной. Записывая этот сон, она оплакивала Линну и дитя, которое так и не родилось.

Однако сострадание не ослепило ее. Линна стала бы отнюдь не идеальной матерью и, будучи женщиной умной, не могла не понимать, что ребенок осложнит ей жизнь. Она давно могла родить. Почему же ей так страстно хотелось иметь ребенка именно от Карло?

«Ты слишком рациональна», – сказала себе Хейли. Каждый день далеко не самые подходящие женщины решают стать матерями.

Но что бы ни толкало Линну к материнству, для Хейли ее мотив оставался загадкой.

Рождество надвигалось с обычной изумляющей быстротой, а Хейли спала одна. Несколько ночей ей снились сны, не имеющие отношения к Линне, но не слишком приятные. В конце концов она вообще перестала спать, просто лежала в постели, а мысли лихорадочно кружились в голове. Отчаянно устав от бессонницы, Хейли отыскала припрятанный на дне комода флакон с зелено-коричневыми пилюлями. В бутылочке их осталось всего десять штук, и никакой возможности пополнить запас антидепрессанта у Хейли не было. Она решила принимать не более одной пилюли в день и позвонить своему врачу после Нового года, чтобы он выписал ей новый рецепт. А пока она по крайней мере сможет работать.

Последние дни выдались в Новом Орлеане на редкость холодными. Отправляясь на встречу, Хейли даже заметила, что окна автомобиля покрылись тонкой корочкой льда. Морозное утро уроженцам этого южного города было не по вкусу, и улицы оставались почти пустыми.

После встречи с Жаклин Меньо Хейли посетила архив и ознакомилась с записями о смерти родителей Линны. Оба свидетельства были подписаны одним врачом. Хотя теперь ему было уже около семидесяти, он, как выяснилось, продолжал практиковать – работал в благотворительной клинике неподалеку от ярмарочной площади.

Хейли пригласила его позавтракать в кафе возле его офиса. Седовласый Роберт Чейз был красивым, в меру полным мужчиной. Ныне типичный «благородный отец», Чейз, похоже, в молодости был брюнетом. Очки он надевал только для чтения, а разговаривая с кем бы то ни было, смотрел на собеседника с вниманием, которое, безусловно, должно было вселять в пациента надежду.

По ходу разговора, когда Хейли пыталась объяснить ему, какой роман она пишет, выяснилось, что Чейз знаком с массой людей. Им постоянно мешали – то официантка, которая их обслуживала, то две девочки, одна из которых подскочила и поцеловала его в щеку, то какой-то попрошайка, увидевший Чейза через окно и вошедший, чтобы спросить, не найдется ли у него мелочи на кофе и тост.

Чейз сказал, что возьмет счет своего знакомого, отлучился на несколько минут и, вскоре вернувшись, снова с вниманием стал слушать Хейли.

– На кой черт вам нужно все это описывать? Мне кажется, эта семья и так достаточно настрадалась, – сказал он наконец.

– Луи де Ну дал мне разрешение. Я могла бы расспросить о родителях его самого, но, полагаю, милосерднее по отношению к нему получить информацию от кого-то, не столь близкого семье.

– Не столь близкого? Ну, по сравнению с детьми, наверное, это правда. Я был личным врачом Джоанны на протяжении трех последних лет ее жизни и всегда лечил Анри.

– Что вы о них думаете?

– Вы собираетесь меня цитировать?

– Нет, мне просто нужно кое-что уточнить. Итак, Анри был главой семьи…

– Главой? О да, он правил ими всеми с сердечностью Сталина или Гитлера. Но был блестящим человеком и дьявольски искусным оратором. За это клиенты прощали ему недостатки, хотя сомневаюсь, чтобы он имел друзей.

– От чего он умер?

– От того, что я записал в свидетельстве о смерти. Чтобы вам было понятнее, скажу, что это можно определить как постепенный отказ всех органов – почек, печени, сердца, мозга. Единственное, что не изменило ему до конца, – это легкие и его мерзкий характер. В последние месяцы от него ушла чуть ли не дюжина сиделок. И меня всегда поражало, как преданно его дети бегали вокруг него каждый раз, когда казалось, что он отдает концы. А когда это действительно случилось, Луи даже отослал сиделку и сам почти час сидел у одра покойного. – Доктор покачал головой. – Преданность – любопытный инстинкт.

– А какой была Джоанна?

– Святой, по крайней мере в сравнении с Анри. До той катастрофы она была самой красивой женщиной, какую я видел в жизни. Даже после, когда она страдала от невыносимых болей, я числил ее в десятке самых восхитительных. Бедняжка! Я не сторонник умерщвления из милосердия, но для нее, попроси она меня, я бы это сделал. Но она никогда не просила.

– Луи говорил, что она страдала от болей, но не объяснил их происхождения.

– Автокатастрофа. У Джоанны был перелом позвоночника, но часть нервных путей сохранила проводимость и чувствительность. До конца жизни она отдыхала от чудовищных болей только под действием седативов. А что касается Анри, то он был вынужден жить с чувством вины.

– За рулем был он?

– Нет. – Доктор замолчал, подбирая наиболее точные слова. – В тот вечер стоял такой же мороз, как сегодня. Анри напился, и за руль пришлось сесть Джоанне. Машина перевернулась на обледеневшем мосту к северу от Мэндевиля. Несмотря на то что Джоанна стала инвалидом, Анри боготворил ее по-прежнему и так себя и не простил.

– А как он прореагировал, когда она покончила с собой?

– Она не покончила с собой.

– Но ведь она приняла кучу таблеток, разве нет?

Чейз казался удивленным.

– Как, черт возьми, вы до этого докопались?

Хейли на ходу пришлось придумывать правдоподобный ответ:

– Я беседовала с другом Линны. Он утверждал, что она ему об этом рассказывала.

– Эх, мисс Мартин, просто кто-то неверно истолковал факты. Видите ли, Джоанна принимала столько морфия, что у нее развилось привыкание к нему. Тех таблеток, которые она получала по рецепту, было недостаточно, чтобы убить ее. Они лишь позволяли ей забыться. Когда я ее увидел, она лежала, свесившись с кровати. В таком положении она не могла глотать. Выражаясь непрофессионально, она поперхнулась слюной, начала задыхаться и, поскольку не могла позвать на помощь, умерла.

– А что, рядом никого не было? – спросила Хейли.

– Дети спали. Когда Анри нашел ее, у него хватило ума не трогать тело и тут же позвонить мне. Причина смерти Джоанны оказалась очевидной. Осматривая ее, я нашел бутылочку с таблетками под одеялом, спрятал ее в карман и никогда не говорил о ней Анри. Этой семье и так досталось.

Но Анри успел увидеть бутылочку сам, подумала Хейли.

И он использовал этот факт, как умел использовать ту или иную информацию против нелояльного свидетеля, чтобы сломить сопротивление дочери и заставить ее покориться.

– Вот счет, – сказал Чейз, протягивая ей аккуратный листок бумаги. В нем значилось и то, что съел попрошайка, но Хейли безропотно расплатилась. Как-никак она получила информацию.

Вернувшись домой, она стала записывать то, что рассказал ей доктор, но вдруг остановилась и уставилась на рисунок на стене.

– Понимаешь, что я узнала, Линна? Если ты меня слышишь, можешь снять грех с души. Ты не убивала свою мать.