В плену теней

Глава 23

Хейли было страшно неловко беспокоить Эда за два дня до приезда дочери, но выбора не оставалось. Она позвонила ему около полудня.

– Теперь я знаю, кто убил Линну, – сказала она. – Мне трудно все объяснить, но это был Анри де Ну. Я видела в точности, как это произошло. – И она описала Эду последний сон, порой обращаясь к своим записям.

– Но ведь комната была защищена, – возразил Эд.

– Там есть дверь, которую Линна не заметила.

– Хейли, если бы в твоей квартире была еще какая-то дверь, я бы знал о ней, – сказал Эд подчеркнуто ровным голосом, словно успокаивал ребенка, увидевшего страшный сон.

– Рама задней стенки встроенного шкафа сделана из старого дерева. Скорее всего прежде там находился вход, а стенной шкаф пристроили на этом месте после. Понимаешь?

– И убийца прошел сквозь стену? Хейли, это смешно.

– Я все это видела во сне.

– Но ведь это был всего лишь сон.

– Да, – признала Хейли.

– А Линну де Ну убил кто-то вполне живой.

Тело Джо Моргана было «вполне живым», подумала Хейли, но ничего не сказала.

– Луи и Фрэнк Берлин дружили в школе. Луи бывал в старой квартире Фрэнка и после того, как у Сони случился удар. Это Луи посоветовал ему отделить одну комнату, чтобы сдавать ее и таким образом возмещать возросшие расходы на врачей и лекарства. Если бы не плата за аренду, откуда бы Фрэнк взял деньги на перестройку «Сониной кухни»?

– А ты не думаешь, что он получил страховку?

– Ты не мог бы это проверить, просто чтобы знать наверняка?

– Сделаю все возможное, – пообещал Эд.

Эд сказал это, просто чтобы успокоить Хейли, но, повесив трубку, задумался: прежде сны Хейли всегда имели точное объяснение в реальной жизни. И он принялся звонить.

Через два часа Эд уже знал, что Соня отписала кафе племяннику, но больше у нее ничего не было. Ни страховки, ни недвижимости, однако спустя четыре месяца после ее смерти Фрэнк приступил к грандиозной перестройке «Сониной кухни».

Кредит на эти работы был получен через инвестиционную компанию «Принс-Айленд».

Теперь положение Эда становилось двусмысленным. По делу об убийстве и самоубийстве расследование было закрыто. Полученная им информация носила характер в лучшем случае косвенной улики, а этого недостаточно для получения ордера на обыск. Поскольку все отделение, похоже, было в курсе его отношений с Хейли Мартин, над ним лишь посмеются – смешно обосновывать просьбу ее снами. Черт, если бы на его месте оказался кто-нибудь другой, он и сам с удовольствием посмеялся бы.

С другой стороны, Фрэнку тоже известно, что у него роман с Хейли, и, если он попросит, возможно, Фрэнк даст ему ключи от ее комнаты.

Эд подъехал к «Сониной кухне» за час до работы. В зале в это время посетителей было не много, но в кухне работа кипела вовсю – повара готовили закуски и супы для вечернего меню. Перебивая запахи лука, чеснока и стручкового перца – непременных ингредиентов любого блюда кахунской кухни, – в воздухе носились ароматы ванили, корицы и шоколада: это Фрэнк колдовал над роскошными десертами, коими славился его ресторан.

Эд и рассчитывал на занятость Фрэнка. Тот вполуха выслушал его рассказ о якобы забытых Хейли при отъезде сапфировых сережках.

– Ключи – на втором крючке, – только и сказал Фрэнк, добавляя еще одно яйцо в миску.

Судя по возрасту дерева, длинный коридор, ведущий в комнату Хейли, не перестраивался со времени основания дома, но дверь ее комнаты была сделана лет десять назад. Рама сколочена из дешевого дерева, а дверь, судя по всему, подобрана где-то на свалке. Очевидно, у человека, перестраивавшего квартиру, денег было в обрез.

Эд вошел. Хейли оказалась права: рама стенного шкафа была сделана из старинного дерева. Открыв дверцу, Эд увидел, что задняя стенка – это всего лишь крашеный щит из прессованной стружки. Очень удобный проход для духа, одержимого жаждой мести.

Проклятие! Он, подобно Хейли, начинает верить в сказки и, более того, намерен продолжить свои изыскания. Интуиция подсказывала, что разгадка тайны убийства близка. Даже если дело никогда не дойдет до суда – а оно едва ли дойдет до него, – Эд желал разобраться в случившемся ради Хейли, а еще больше – ради Джо.

Эд запер дверь. Стоя на верхней лестничной площадке, он прислушался к звукам, доносившимся из кухни, и, лишь убедившись, что Фрэнк там и занят, воспользовался вторым ключом – от квартиры Берлина. Дверь легко отворилась. Помедлив с минуту на пороге, Эд вошел и стал тихо пробираться по передней. Хотя все здесь было перестроено, деревянные части старинной отделки сохранились. Стенной шкаф находился именно там, где сказала Хейли, и представлял собой почти идеальную имитацию старинной работы, хотя был новым.

Эд открыл дверцу и заглянул внутрь. Там было полно места, чтобы, спрятавшись, заниматься колдовством.

И Эд прекрасно понимал, кто мог быть этим «колдуном».

– Вторжение в частное жилище – тяжкое преступление, – послышался голос Фрэнка.

Покрывшись испариной, Эд обернулся и увидел Берлина, стоявшего на пороге. В руке у него был пистолет тридцать восьмого калибра.

– Но я не стану звать полицию, во всяком случае, до тех пор, пока мы не поговорим. Идите сюда.

Эду ничего не оставалось, как подчиниться. Фрэнк посторонился, но, протискиваясь мимо его туши, Эд почувствовал, как дуло пистолета уперлось ему в висок. В тот же миг Фрэнк заломил ему руки за спину и выхваченные из-за пояса самого Эда наручники защелкнулись на его запястьях. Эд не был богатырем, но его удивило, с какой легкостью Фрэнк потащил его через переднюю. Умение Фрэнка обращаться с веревками и кляпом тоже поразило Эда, хотя следовало признать: излишняя болезненность процедуры выдавала в нем любителя. К тому времени когда Фрэнк привязал его к стулу у себя в столовой, обмотав веревкой туловище, ноги и руки у Эда начали неметь.

Если бы Фрэнк выстрелил в тот момент, когда заметил Эда в своей квартире, он располагал бы серьезными основаниями быть оправданным. В случае вторжения в частное владение луизианский закон целиком на стороне хозяина, и Фрэнк имел все шансы избежать наказания.

Однако Берлин приложил немало усилий, чтобы лишить Эда возможности двигаться. Это казалось обнадеживающим. Эд наблюдал, как Фрэнк запер входную дверь, задернул шторы и проверил крепость узлов на веревке.

– Туго? – спросил он.

Эд кивнул. Тряпка была слишком глубоко засунута в рот. Он старался не глотать, чтобы не задохнуться. Интересно, вынул бы Фрэнк кляп, если бы Эд стал задыхаться, или позволил бы ему умереть?

Впрочем, тот и не узнал бы, что Эд задыхается, потому что ушел, заперев за собой дверь.

На стене возле кухонной двери висел телефон. В кухне должны быть ножи. Немного придя в себя, Эд стал осторожно продвигаться к кухне. Ноги были связаны очень крепко, поэтому усилие он мог прилагать совсем незначительное, но помогало то, что стул был на колесиках.

Эд почти добрался до цели, когда вернулся Фрэнк, неся поднос с двумя кусками пирога, двумя горшочками супа из стручков бамии и корзинкой кукурузных лепешек. Постелив на стол салфетки и поставив на них еду, он откатил стул, на котором сидел Эд, обратно к столу.

Пистолет Фрэнк положил рядом со своим прибором.

– Ненавижу есть в одиночестве. Если вы согласитесь со мной поужинать, я выну кляп. Но если начнете кричать, то никогда не услышите того, что я намерен вам рассказать, понимаете? А поскольку вы с Хейли долго вынюхивали, что произошло в ее комнате, думаю, вам будет интересно это узнать.

Он прошел на кухню и вернулся оттуда с бутылкой красного вина, стаканами и салфетками.

– Видите ли, я знаю большую часть истории, – продолжил он. – Думаю, долг памяти Джо обязывает меня рассказать все кому-нибудь.

Эд заерзал, вытянул связанные сзади руки и прижал спину к плоской спинке стула, чтобы ослабить впивающиеся в грудь веревочные кольца.

– Так вы только сделаете хуже, – заметил Фрэнк. – Не беспокойтесь, долго вы здесь не пробудете.

Эд уставился на суп, надеясь, что Фрэнк поймет намек и хотя бы вынет кляп у него изо рта. Но тот не вынул.

– Так или иначе вам придется меня выслушать, – сказал Фрэнк. – Когда кого-нибудь загоняют в камеру для допросов, разве можно заставить его заткнуться, если он начинает выворачивать себя наизнанку? – Фрэнк навел на Эда пистолет и взвел курок.

Слабое утешение, подумал Эд, но если он сейчас выстрелит, то наделает много шума. Первые пули частенько не достигают цели или по крайней мере не убивают наповал, а рука у Фрэнка немного дрожит.

Как и ожидал – нет, надеялся – Эд, Фрэнк снова положил пистолет обратно на стол и потянулся к бутылке. Разлив вино по стаканам, он поставил один из них перед Эдом, хотя тот никак не мог пить с кляпом во рту.

– Начнем сначала, как говаривала тетя Соня. А началось все, когда я был еще ребенком. Люди думают, что я толстый из-за своей профессии, но на самом деле это не так. Я родился толстым. Говорят, во мне было десять с лишним фунтов. Чтобы сфотографировать такого ребенка, нужен широкоформатный объектив – подобные шуточки преследовали меня с младых ногтей. К шестому классу любимым развлечением одноклассников было придумывать отвратительные клички мне и всем, кто решался иметь со мной дело. Во время перемен, если учитель великодушно позволял мне это, я предпочитал оставаться в классе и читать книжки.

Многие дети в школе были из бедных семей – родители с трудом наскребали деньги на учебу. Линна в своих модных нарядах, которые она носила с восхитительной небрежностью, казалась нам кинозвездой. Ее бы боготворили, если б к одиннадцати годам она не приобрела дурную славу. Все ее сторонились. Отношения с товарищами усугублялись из-за брата – самого блестящего ученика, какого когда-либо знала школа.

Учителя обожали Луи. Это было видно по тому, с каким благоговением они вывешивали на почетную доску его работы – всегда такие аккуратные и всегда отмеченные высшим баллом. Они рассказывали нам, как он занимается, – склонившись в своей затемненной комнате над маленьким письменным столом. Думаю, для Луи было счастьем, что он не мог ходить в школу. Другие дети сожрали бы его при первой же возможности.

Но поскольку он из дома не выходил, все лишь насмехались над ним, так же как надо мной. Только у меня не было такого защитника, как Линна.

Линна не была бойцом – в том смысле, что не могла никому расквасить нос. Но однажды Брайан Фостер переусердствовал в издевательствах над Луи – он назвал его Филином. Линна велела ему заткнуться, однако это лишь раззадорило Брайана. И вот когда в понедельник он пришел в школу и заглянул в свою парту, я услышал, как сначала из его горла вырвался сдавленный звук, а потом его начало рвать – прямо на одежду, на пол… Подбежала учительница, заглянула в парту и завизжала.

Я сидел через две парты от Брайана, в заднем ряду, который всегда предпочитал, чтобы быть незаметнее. Но тут я подошел и из-за спины учительницы заглянул в парту Фостера. Кто-то положил туда дохлую крысу так, что она лежала на животе, свесив морду на сиденье. Это и само по себе отвратительно, но у крысы еще были выколоты глаза, а вместо них вставлены стеклянные шарики.

Несколько ребят, тоже увидевших это, дико закричали. Остальные начали хохотать. Я посмотрел на Линну, сидевшую в другом конце класса, – это, безусловно, было дело ее рук. Она читала книжку, и на ее лице играла злорадная улыбка.

Все ждали, что будет после уроков. Но ничего не случилось. Линна позаботилась об этом еще на первой перемене. Когда она подошла к Брайану, даже я придвинулся поближе, желая расслышать, что она скажет, и увидеть, как поступит Брайан. Ведь он кричал, что готов убить ее. Но Линна просто посмотрела ему в глаза, улыбнулась и сказала: «С тем, что сделало Луи слепым, можно справиться. Есть способ. – Она протянула руку: в ней были зажаты три белых волоска – такие были в нашей школе только у Брайана Фостера, – и добавила: – Никогда не задирай меня. И не смей ничего говорить о моем брате». А потом она прошептала что-то ему прямо в ухо. Лицо у него вытянулось, он повернулся и пошел прочь. Если бы мы не наблюдали за ним, думаю, он побежал бы, но под прицелом десятков любопытных глаз ему пришлось лишь рассмеяться, чтобы не потерять лицо. Однако Брайан больше никогда в жизни не насмехался над Луи. И никому не рассказывал, что шепнула ему Линна.

Однажды в январе Линна шесть дней не ходила в школу. Поскольку во время перемены я один сидел в классе, ко мне подошла учительница и спросила: «Ты ведь живешь на Бродвее, не так ли? – Я пробормотал, что так. – Ты не мог бы отнести домашнее задание Луи де Ну?» Я действительно жил на Бродвее, но в районе Клэрборна, то есть, чтобы попасть к Луи, мне нужно было пройти или проехать на велосипеде добрых двадцать кварталов. Конечно, этого я учительнице не сказал, потому что мне было чертовски любопытно побывать в доме де Ну.

Я отправился туда прямо после школы и всю долгую дорогу представлял себе, как завтра стану героем, поскольку буду единственным, кому удалось увидеть Луи де Ну собственными глазами.

О, этот дом! Господи, да всей обеденной перемены не хватило бы, чтобы описать его. А еще там была Жаклин – цветная домоправительница! У кого еще могла быть такая прислуга?

«Хочешь сам отнести ему работу?» – спросила она меня.

Я поднялся по лестнице. В комнате было темно, как и описывали учителя. Луи лежал в постели на спине, заложив руки за голову. Играла какая-то классическая музыка, не помню, что именно. И на глазах у него было что-то вроде маски.

Я вспомнил о Брайане и крысе со стеклянными глазами-шариками.

«Я принес тебе домашнее задание», – сказал я.

Он снял маску и сел, скрестив ноги.

«У тебя есть конспекты?» – спросил он.

Я покачал головой и объяснил: меня прислали только потому, что его сестра больна.

«Тебе нравится ходить в школу?» – задал он следующий вопрос.

Я снова покачал головой.

«Это все, что ты умеешь?» – Он покачал головой, передразнивая меня.

«Тебе повезло, что ты не можешь туда ходить – так там противно!» – выпалил я.

Луи рассмеялся. Смеясь, он казался намного младше, и от этого я почувствовал себя уютнее.

«А что это было у тебя на глазах?»

«Это из-за головных болей. У меня всегда болит голова, если я долго напрягаю зрение».

Я окинул взглядом его комнату, ожидая увидеть телевизор, какие-нибудь игры, но, кроме магнитофона, там ничего не было. Я взглянул на стопку кассет, лежавших рядом с магнитофоном. Ничего популярного, нового.

«У тебя есть радио? – спросил я. Теперь пришла его очередь качать головой. – А что ты делаешь, когда не занимаешься?»

«Читаю».

«Но это же вредно для глаз».

Он опять рассмеялся. Клянусь, до той минуты я никогда не слышал такого чудесного смеха, разве что Линна смеялась так же. Они вообще были очень похожи.

Мне стало жалко этого мальчика. Ну, то есть… он ведь был в этой комнате как в западне. Конечно, у него были деньги и шикарный дом, но, глядя на него – такого худого и бледного, – я понял, что он очень редко выходит на улицу, если вообще выходит.

Вы уже догадались, что я наконец встретил кого-то, кто был еще более несчастен, чем я, и почувствовал от этого облегчение.

«У тебя есть какие-нибудь игры?» – спросил я.

Около часа мы играли в шахматы. Жаклин принесла нам лимонада. Помню, он был приготовлен из свежевыжатого лимона. Забавно, как рано определяется то, что вы потом делаете со своей жизнью. Вы, например, играли в полицейских и воров, когда были ребенком?

Эд отрицательно покачал головой. При этом конец кляпа еще глубже проник в горло. У Эда начались позывы на рвоту, из глаз хлынули слезы. Он постарался втянуть их носом и осторожно вдохнуть. В голове мелькнула мысль, что заговорить человека до смерти – чертовски изощренный способ убийства.

– С вами все в порядке? – спросил Фрэнк.

Эд снова энергично покачал головой.

– Если я выну кляп, вы будете вести себя тихо?

Эд так же горячо закивал. Фрэнк думал, казалось, целую вечность, но наконец решился и вынул кляп. Эд несколько раз глубоко вдохнул. Фрэнк стоял рядом с мокрым кляпом наготове.

– Рассказывайте дальше, – попросил Эд, когда снова смог говорить.

Но прежде чем продолжить рассказ, Фрэнк поднес стакан с вином к губам Эда и помог ему сделать несколько глотков, затем заставил съесть ложку супа и снова дал запить вином. Он кормил Эда до тех пор, пока горшочек не опустел, потом сел на свое место и, набрав в рот вина, покатал его там, прежде чем проглотить.

– Потом к нам присоединилась Линна. Не помню, как она выглядела, помню лишь, что на ней был ворсистый халат. Она присела на кровать рядом с Луи, и меня потрясло их сходство: одинаковые губы, глаза, волосы.

За минуту до ее прихода мы с Луи смеялись, но стоило появиться Линне – и меня словно не стало в комнате. С каждой минутой я испытывал все большую неловкость, хотя и не мог понять, в чем дело.

«Ну, мне надо идти», – сказал я наконец.

«Придешь еще?» – спросил Луи.

«Я принесу тебе домашнее задание, если Линна не придет в школу в пятницу».

«Нет, я спрашиваю, придешь ли ты просто так?»

Линна улыбнулась. Мне очень хорошо была знакома эта улыбка. Так улыбались на перемене ребята, перед тем как начать дразнить меня.

«Да, приходи еще, Белли», – сказала она.

«Белли? Животик? – Луи переводил взгляд с нее на меня. – Это они так тебя дразнят?»

«В лучшем случае», – ответил я и тут же испугался: что, если он спросит об остальных кличках?

«А как они дразнят меня?» – внезапно спросил Луи.

«Очкариком! – ответила Линна и добавила: – В лучшем случае».

Она посмотрела на меня и снова улыбнулась своей дразнящей улыбкой.

«Я могу прийти в пятницу. Не важно, пойдет Линна в школу или нет», – сказал я.

И пришел. И потом приходил. Не регулярно, когда получалось. В конце следующего года Луи наконец смог несколько месяцев сам ходить в школу, и оказалось, что я по крайней мере подготовил его к худшему.

Фрэнк помолчал, дал Эду выпить еще глоток вина, потом доел суп и снова наполнил стаканы.

– Лучшее вино из моего погреба. Идеальной выдержки. Я хранил его для особого случая. Думаю, момент наступил – Фрэнк Берлин на исповеди. Что вы об этом думаете?

– Оно того стоит. Но еда была бы куда приятнее, если бы я мог есть сам.

Фрэнк покачал головой:

– Лучше я буду думать о том, что рассказываю, чем о том, что вы на меня вот-вот накинетесь. Если бы я верил, что вы сможете сохранить самообладание, то повел бы вас вниз и угостил по высшему разряду, как того требует последний в жизни ужин. – Он отломил кусочек лепешки и стал медленно жевать. – Тем летом все переменилось. Линна повзрослела, не постепенно, как обычно взрослеют девочки, а как-то сразу. В мае она уже была прелестной девушкой, а в июле – очаровательной женщиной. Теперь большую часть времени Линна проводила не с Луи, а с Жаклин или сама по себе. Луи стал еще более одинок, чем прежде, и я подолгу торчал у него в комнате.

Мы с Луи тоже изменились – вытянулись. Я вырос на шесть дюймов, не прибавив при этом в весе, и в течение нескольких следующих лет был скорее крупным, чем толстым парнем.

С Луи произошло то же, что с Линной, – из мальчика он сразу превратился в мужчину. И в какого красивого! Я любил наблюдать за ним – как он ходит, как жестикулирует во время разговора, любил слушать, как он говорит – медленно, словно обволакивая тебя сладким сиропом. До сих пор, взбивая какой-нибудь густой соус, я вспоминаю его голос.

Господи, я любил его! Но я никогда ему об этом не говорил. Разве можно было признаться в этом своему лучшему и единственному другу? Ведь тогда я потерял бы его навсегда.

Однажды мы купили у лоточника в парке пирожки с мясом и присели на парапет у реки неподалеку от его дома. Вокруг никого не было, и вдруг, без предупреждения, он наклонился и поцеловал меня. За несколько мгновений мое лицо, должно быть, сменило полдюжины оттенков красного. Я думал, он меня разоблачил и дразнит, но тут почувствовал, как он языком раздвигает мои губы, как обнимает меня… – Фрэнк помолчал. – Вам противно это слушать, не так ли?

– Нет.

– Тогда удивительно? Мне кажется, кроме страха, вы испытываете еще какое-то смутное чувство. А что вы ощутили, когда впервые целовали Хейли Мартин?

– Восторг, – признался Эд.

– Тогда вы испытали лишь малую толику того, что испытал я, целуя Луи де Ну. Видите ли, то был мой первый поцелуй, и я обожал Луи. Поверьте, любовь не различает мужчин и женщин, девочек и мальчиков. Моя любовь была такой же, как у всех, только немного более трогательной. Да, трогательной, – повторил он. – Понимаете, я был слишком молод, чтобы распознать искусный поцелуй. В противном случае я бы удивился, каким образом мальчик, который редко ходит в школу, научился целоваться так. Позднее в тот же день, когда Луи затащил меня к себе в комнату, я должен был бы удивиться, где он научился так трахаться. Только то, чем мы занимались, я никогда не называл этим грубым словом. Я называл это сближением, любовью. «Трахаться» – так говорит нынешняя молодежь. Либо они честнее в своих чувствах, либо чувства у них просто отсутствуют.

В течение следующего года мы сливались в экстазе при первой же возможности, а их было немало. Мы осмелели, но не смелость разрушила наши отношения, а жара.

Тот август побил все рекорды жары в городе, привычном к пеклу. Даже при работающем кондиционере в комнате Луи можно было разве что с трудом дышать. Проведя вместе несколько часов, мы решили принять душ, потом передумали и сели в ванну.

У Анри была огромная ванна на ножках в виде звериных лап. Мы наполнили ее до краев прохладной водой и добавили пену, которую прихватили у Линны. В тот день Анри не должно было быть дома. Линна с Жаклин тоже куда-то ушли, и мы дурачились, намыливали друг друга и наконец по-настоящему возбудились. Только мы начали, как дверь распахнулась.

На пороге стояла Линна. Я спрятался за занавеску, но на меня она даже не посмотрела. Она вперила взор в брата. Было в ее лице нечто такое – не могу объяснить, что именно, но я сразу понял: они с ним были близки, и не раз.

Она что-то сказала и повернулась, собираясь уйти, но тут на пороге возник Анри де Ну. Он грубо оттолкнул ее, не обратив ни малейшего внимания на то, что она сильно ударилась о стену.

Линна убежала, оставив нас с Анри. Когда ушел и Анри, у меня был разбит нос и сломана пара ребер. Этого я, впрочем, тогда даже не заметил, потому что Луи лежал на полу, подтянув ноги к груди, и стонал. Один глаз у него заплыл. Я потянулся к нему, но он ударил меня по руке.

– Уходи, – сказал он.

К тому времени Луи регулярно посещал школу. Мы все еще каждый день сидели за одним столом во время обеда, но вне школы я больше никогда к нему не подходил. Думаю, он все понял, поскольку ни разу не спросил, почему я его сторонюсь.

Я был единственным ребенком в семье, поэтому, наверное, никогда не смогу постичь той любви-ненависти, которая может существовать между братом и сестрой. Грех кровосмешения всегда казался мне чудовищным, быть может, потому, что на его фоне мои собственные прегрешения представлялись менее ужасными.

После окончания школы наши пути разошлись. Я начал работать в тетушкиной таверне, дела постепенно переходили под мой контроль. Иногда я вспоминал о Луи, но так и не посмел ему позвонить.

Фрэнк снова замолчал, потягивая вино, потом налил еще стаканчик. Казалось, он забыл о присутствии Эда.

– Тетю Соню хватил удар, она стала плохо видеть, и у нее почти полностью отнялась правая нога. Лечение требовало денег, средств не хватало, поэтому я перевел ее в маленькую спальню, а большую переоборудовал и сдал. Какого только отребья не было среди моих квартиросъемщиков, пока наконец не появился Джо! Он платил вовремя, помогал, когда у меня возникали проблемы, комнату содержал в такой же чистоте, как я – свою, и стал одним из моих лучших клиентов. Последнее, правда, меня несколько беспокоило, поскольку именно из-за пристрастия к выпивке Джо не смог ничего добиться в жизни и едва сводил концы с концами.

А потом, в один прекрасный день, он пришел ко мне с Линной. Я посмотрел на нее, вспомнил Луи и весь вечер старался обходить ее стороной. У нее была репутация бабочки-однодневки, и я полагал, что, когда она уйдет, я ее, вероятно, больше не увижу.

Но Линна меня удивила. Она не бросила Джо, а после того, как он потерял работу, переехала к нему. Ходили слухи, что Анри не ладит со своими детьми. Меня это не удивляло.

Потом Анри умер. Невелика потеря, подумал я. Спустя несколько недель в баре появились Луи с Джо и Линной. Мы выпили вместе, а когда Джо с Линной поднялись к себе, Луи остался.

«Я думаю о тебе, – сказал он. – Постоянно».

«Почему?» – искренне удивился я.

«Потому что ты – единственный человек, который любил меня», – ответил он и взял меня за руку.

Я понял, чего он хочет, и повел наверх, потому что и сам этого хотел. Когда Луи разделся, я увидел, что он ничуть не изменился. Тело его было гибким, движения плавными, как тогда, когда мы были подростками. Тот короткий период, когда я был крупным, а не толстым, давно миновал. Я чувствовал себя обрюзгшим, безобразным и решил не раздеваться, чтобы не показывать ему, как заплыли жиром мои ляжки и живот.

Думаю, он все понял, потому что сел в кресло и притянул к себе мою голову. Я взял в рот его отвердевшую плоть и ласкал, пока он сидел, потягивая вино и гладя меня по голове. Все происходило в полной тишине. Даже в момент кульминации его дыхание не участилось. Когда я закончил, он склонился и поцеловал меня. Его губы были сладкими от вина, и я вспомнил тот первый поцелуй у реки. Воспоминания нахлынули на меня с новой силой, словно не было этих лет разлуки.

Недели через две Луи сказал мне, что очень беспокоится из-за Линны: деньги, которые она получила при разводе, вот-вот закончатся, а она не хочет слушать, когда он уговаривает ее изменить образ жизни. Луи хотел, чтобы она вернулась домой, где он мог бы контролировать ее поведение и финансы. Я был польщен его доверием и хорошо понимал его тревогу, поскольку сам заботился о тете Соне. Вы же знаете Луи. Слышали, как он умеет говорить. Он может быть таким чертовски убедительным, словно гипнотизирует вас.

Впрочем, не думайте, что я был так уж легковерен. Линну я видел почти ежедневно и понимал, что она на грани срыва. Даже Джо беспокоился, старался не отходить от нее ни на шаг. Иногда по ночам я слышал, как она нараспев произносит заклинания, а проходя мимо их двери, чувствовал аромат трав, которые она воскуряла.

«Вудуистские бредни, – думал я. – В них верит большинство моих служащих. Я и сам немного верю в них – кто же не хочет оградить от бед свое заведение или машину?» Но одержимые тратят на разные фетиши, амулеты и жертвоприношения все свои деньги. Я знал, Линна не содержала Джо, значит, она все спускала на подобные глупости. Короче, я пообещал Луи помочь.

Моя роль была легкой. Единственное, что мне следовало сделать, – это дать Луи ключи от квартиры Джо и моей и, когда Линна и ее любовник будут сидеть в кафе, подлить в стакан Джо что-то, от чего он на часок отключится. Луи намеревался немного раньше войти в комнату Джо, убрать из нее все фетиши и амулеты, потом перейти в мою квартиру и спрятаться в стенном шкафу. Когда Линна приготовится лечь в постель, он начнет произносить свои собственные заклинания, а поскольку Джо не сможет прийти ей на помощь, она перестанет ему верить и вернется к Луи.

Сейчас все это звучит довольно глупо, но мне-то было известно, что познания Луи в области вудуизма гораздо шире, чем познания Линны. И он убедил меня, что сможет ее перебороть…

Фрэнк почти допил вино и приканчивал пирог. Когда он протянул кусочек Эду, тот отрицательно покачал головой. Происходящее казалось ему диким, страшным и противоестественным. Он старался не заглядывать далеко вперед и не думать о том, одну или две пули выпустит в него Фрэнк, когда придет время.

– Случай представился Луи в день моего рождения, – продолжил Фрэнк. – Пили за счет заведения, поэтому я знал: стаканчика два Джо непременно пропустит. Но они с Линной не говорили, что собираются делать после вечеринки, а я не хотел подливать ему снотворное, пока не буду уверен: они пойдут к себе наверх, потому что Джо имел обыкновение садиться за руль, когда Линна была пьяна. Я представил себе, как он засыпает за рулем и они оба – а может, и еще кто-нибудь – погибают, и не хотел брать на душу такой грех.

Наконец Линна пошла наверх. Джо остался ненадолго, чтобы выпить еще стаканчик. Луи дал мне две дозы какого-то снадобья, и я вылил в стакан Джо все, потому что не знал, допьет ли он свой стакан до дна. Однако он допил, а потом попросил налить еще. К тому времени когда он уходил, сон уже начал одолевать его, поэтому, полагаю, отключился он очень скоро.

Мы с двумя помощниками отнесли Соню наверх вскоре после полуночи. Луи к тому времени уже занял свое место.

Я не волновался, поскольку был уверен: если что-то пойдет не так, Линна обозлится на брата, а не на меня. Но все обернулось совсем иначе.

Сработало сигнальное устройство, с помощью которого тетушка вызывала меня в случае необходимости. Я проигнорировал вызов, отправился в кухню, где было тише, и стал прислушиваться. Сначала я услышал, как что-то упало с глухим стуком, потом снова заработало сигнальное устройство и пищало уже не переставая. Не обращать на это внимания больше было нельзя.

Я побежал наверх и увидел, что тетя лежит в коридоре перед открытой дверью комнаты Джо. Кажется, прежде всего я заметил нож, а потом…

Фрэнк помолчал, сделал глубокий вдох и продолжил, подбираясь к самому страшному:

– Я любил Луи больше, чем собственную мать, поэтому сделал то, чего не сделать не мог. Я поднял нож, унес его к себе, вымыл и только тогда позвонил в полицию.

– Зачем вы вымыли нож? – спросил Эд – сработал инстинкт полицейского.

– Я думал, это Луи убил Линну и обронил нож, когда убегал. На ноже могли остаться отпечатки его пальцев. Теперь я рад, что поступил именно так, потому что отсутствие орудия преступления отвело подозрения от Джо. Равно как и снотворное, которое я ему подлил. Полиция опросила моих служащих, но никто ничего необычного не заметил. Джо тоже допросили и отпустили. По крайней мере на моей совести его арест не остался, с меня достаточно было видеть его горе.

Я рассказывал Хейли, как он пил после смерти Линны и как разговаривал с погибшей возлюбленной по ночам, словно она была жива и находилась в комнате рядом с ним. Только в эти часы он и разговаривал. Его словно покинула душа.

Моя тетушка протянула всего несколько дней и умерла от еще одного удара. Луи подождал недели две и в один прекрасный день снова объявился в «Сониной кухне». Сел за стойку, заказал выпить и долго ничего не говорил. Потом довольно громко произнес: «Я утратил контроль, и он убил ее». Счастье, что в зале никого не было. До сих пор не могу понять, что означали его слова.

Если Фрэнк собирался сделать признание, а потом убить его, то Эд понимал, что жить ему осталось несколько минут. И решил рискнуть.

– Когда Луи дал вам деньги? – спросил он.

– Я догадывался, что вы об этом знаете. Он бросил на стойку визитную карточку, сказал, чтобы я позвонил по указанному номеру и назвал его имя. Я не стал этого делать, а просто положил карточку в бумажник.

Видите ли, я не хотел брать денег за свою помощь, не хотел вспоминать о случившемся. Потом Джо умер, дело закрыли, а от врачей, из больницы, из похоронного бюро на меня сыпались все новые счета. Я понимал, что скоро потеряю все – это лишь вопрос времени, поэтому сдался и в конце концов позвонил Луи.

– Как умер Джо? – спросил Эд.

Фрэнк покачал головой:

– Я рад, что не знаю этого.

– А Селеста?

– Не надо загонять меня в угол. – Прикончив пирог, Фрэнк пошел на кухню и налил им обоим коньяку, предварительно подогрев бокалы над газовой горелкой. Из коньячной рюмки Эду было труднее пить, и несколько капель пролилось на грудь. Фрэнк забормотал извинения, промокнул салфеткой его рубашку, потом снова сел на стул и продолжил: – Я старался забыть об убийстве. Луи, должно быть, тоже, поскольку он, казалось, не вспоминал обо мне. Но до меня доходили слухи, что он перестроил старый дом, продал свою долю в юридической фирме и стал затворником. Думаю, он любил ее. Скорее всего он любил только ее.

Я долго никому не сдавал комнату Джо, а потом нашел некую пожилую даму. Ей нравились обои, поэтому я не стал их менять. После той дамы комнату сняла Хейли.

Мне следовало бы догадаться. Господи, писательница! Она обнаружила рисунок на стене и стала копать. Я позвонил Луи после того, как Хейли побывала у него, но он уже дал ей разрешение на публикацию романа.

«Пусть он заплатит», – сказал Луи.

Я спросил, о чем, черт возьми, он толкует.

«О Карло, – ответил Луи. – Пусть он заплатит».

Я страшно нервничал: Хейли раскапывала все новые факты и, безусловно, рано или поздно узнала бы что-нибудь обо мне или о Луи.

Луи же не беспокоился ни о чем до тех пор, пока я не рассказал ему о Селесте. Это его насторожило, и однажды, когда Хейли уехала куда-то вместе с вами, я впустил его в ее комнату. Он сел за компьютер и прочел записи Хейли.

«Ничего страшного», – все время повторял он, но чем больше он пытался успокоить меня, тем сильнее я нервничал и тем невыносимее становился Норман.

Наконец Норман взял дело в свои руки. В тот вечер, когда у Луи был прием, он бушевал так, что я согласился поехать туда для разнообразия. Он дождался, пока я усну, и вышел. Я услышал, как отъезжает его машина, приревновал как черт, поскольку думал, будто он отправился к кому-то другому, и последовал за ним. К тому времени когда я поднялся по лестнице, он уже разбил компьютер Хейли, вывалил все из ящиков ее стола и начал вспарывать матрас.

С минуту я наблюдал за ним, польщенный тем, что он делает это из ревности. Потом сказал наконец: «Отдай мне нож», – забрал его, и в этот момент появилась Селеста.

Коридор освещается ночником, который включается автоматически, но все же там было довольно темно, я смог рассмотреть лишь, что это была не Хейли. На какой-то миг мне показалось, что это мужчина, и я запаниковал. Один удар – и Селеста была мертва…

Вероятно, Фрэнк не помнил, что нанес ей еще три удара. Эд знал: такое часто случается в состоянии аффекта.

– Я бы признался, но тогда начали бы копать дальше и узнали бы остальное. Я не мог так поступить по отношению к Луи.

С этими словами Фрэнк взялся за ручку пистолета и стал поглаживать пальцем дуло.

– Мне нужно было кому-то все рассказать, – продолжил он после паузы и добавил с искренней мукой: – Впрочем, все это чудовищная ложь. Все, что я рассказал об убийстве Линны, – ложь. – Он поднял пистолет и снова взвел курок. – Все – ложь. С тех пор я узнал слишком много, чтобы понять: в ее смерти повинен я сам.

Эд закрыл глаза и забормотал молитву, которая, как он полагал, откроет ему дорогу в рай. А потом стал молиться о другом: «Только бы он промахнулся! Только бы промахнулся…»

– Забавно, – сказал Фрэнк. – Я думал, дуло пахнет порохом.

Какого черта?! Эд открыл глаза в тот самый миг, когда Фрэнк спустил курок.