В поисках божественной обители

Странствие героя

Этот текст был написан прямо во время телепередачи, в которой звучали обвинения О.Дж. Симпсона и были показаны его побег и арест. То, что весь народ США была так захвачен этими событиями и сконцентрирован на одном человеке, свидетельствует о значительной душевной деятельности. Такая энергия всегда идет от души, то есть из некоторой области, расположенной глубже человеческого сознания. Откуда такая энергия, откуда такие проекции? Является ли Симпсон хотя бы в каком-то смысле героем, а если да, то в каком?

Представление о герое, как и представление о мифе, пришло к разрушению и требует осмысленного обновления. Подобно тому, как миф в современной культуре превратился в синоним идеи неправдоподобия, так и героя подгоняли под эпитет «могучий, мужественный, знаменитый». С нашей точки зрения, Симпсон является не героем, а знаменитостью, которая, наконец, получила свои пятнадцать минут славы и даже больше. Его гонки через весь Лос-Анджелес могут стать легендой, как стали легендой Бонни и Клайд, Диллинджер и Джесси Джеймс, а также другие головорезы, которые будоражили воображение всего населения. И это воображение сегодня возбуждено внезапной обратной связью – книгами, написанными за ту неделю, когда происходило событие, и отснятыми за месяц телевизионными фильмами. Знаменитости собирают проекции народных масс и становятся носителями их бессознательных потребностей и непрожитых жизней.

Люди были потрясены одной только мыслью, что мужчина, обладающий на редкость обаятельной Персоной и сделавший блестящую карьеру в сфере СМИ, мог убить свою жену. Те, кто знаком с юнговской концепцией Тени, могут испытать шок, но при этом совершенно не удивятся, ибо знают, что внутри убийцы находится мрак, существующий в каждом из нас. Читатели Библии могут найти темную сторону образа царя Давида. Читатели книги Юнга «Ответ Иову» столкнутся с темной стороной Бога. Читатели Готорна и Мелвилла отметят дьявольские козни в религиозных сообществах Новой Англии и бурных водах океана. Почитателей телевизионных проповедников грешки их кумиров сначала приводили в шок, а затем приятно возбуждали.

Везде и всюду, на полосах газет и в телевизионных передачах наши непрожитые жизни проецируются на великих и могучих. Часто такая фигура сначала делается объектом всеобщего внимания, а затем, когда ее слабости и недостатки становятся очевидными, незаметно сходит с пьедестала. Казалось, что О.Дж. Симпсон живет в Северной Калифорнии сказочной жизнью знаменитости. Обвинение в том, что он бил свою жену, угрожал ей и в конце концов убил, привело всех в шок, поскольку никто не мог предположить, что Симпсон является носителем обеих проекций: с одной стороны, солярного героя, а с другой – сил зла. Таким образом, можно сказать, что О.Дж. Симпсон перестал быть обыкновенным человеком, который в одно прекрасное утро может проснуться с желанием убить человека. Он превратился в манекен, в носителя проекций тех людей, которые никогда и никаким образом не соприкасались с вездесущей Тенью.

К тому же Симпсон очень походил на героя, если смотреть на него глазами Гомера и других авторов греческих трагедий. Это был выдающийся человек, выражавший надежды и ценности своего народа, вершитель великих дел, которого преследовала трагическая судьба и в конце концов привела к роковому поступку. Исследуя древнегреческие трагедии, мы видим, что Хор, олицетворяющий мудрость и точку зрения автора, говорит нам, в какой мере судьба движет героем. Судьба – неизменная сила вселенной, воздействия которой не может избежать никто – ни царь, ни простой смертный. Некоторым из нас судьба преподносит особый дар: например, мышцы и сухожилия, позволяющие пробежать сто метров за 9,8 секунды, или, например, способность одним взглядом окинуть все футбольное поле и пяткой отдать пас назад. Но пока часть энергии направлена на развитие таланта или на адаптацию к жизни, другие части психики остаются в тени и исчезают в бессознательном. Эти расщепленные части психики пребывают в бессознательном, пока не произойдет подходящий случай, когда они вновь смогут укрепить свою автономию по отношению к сознанию. Они снова овладевают сознанием, причем часто прикладывая значительные усилия из-за того, что ранее были подавлены. «Оскорбленный Почтовый Служащий Застрелил Девять Человек; Его Сотрудники Сказали, Что Он Был Прекрасным Парнем, Спокойным и Умеющим Владеть Собой».

Итак, если человек теряет связь с неприемлемыми для него аспектами собственной психики, он сразу становится объектом их мести. Он будет сознательно совершать выбор в соответствии с этими правилами, чтобы затем нести ответственность за последствия. Поэтому авторы греческих трагедий в своих трилогиях изображали историю дома, то есть трех поколений семьи. Травмы первого поколения причиняют боль второму, которое, в свою очередь, наносит травму третьему. И так происходит до тех пор, пока не найдется человек, который испытал достаточно страданий, чтобы прийти к осознанию и разорвать порочный круг. Судьба наносит первую травму и приводит к появлению травмированных родителей каждого последующего поколения; при этом все несут ответственность за выбранную ими жизнь. И мы тоже несем ответственность за каждый совершенный нами выбор и его последствия. То, что человеку пришлось выбрать ложную перспективу, следуя видению, искаженному травмой, обычно становится ясно только впоследствии, с появлением осознания, которое приносят страдания.

Искаженное травматическое видение греки называли hamartia, при этом ценя самых отъявленных, выдающихся и самых злейших своих врагов ничуть не меньше, чем те преимущества, которые подарила им судьба. Эдип Софокла является высшим примером человека, пораженного Судьбой, а также той роли, которую в его характере может играть бессознательное, заставляя совершать предназначенный судьбой выбор. Парадокс «роковой свободы» Эдип ясно выражает в своем монологе:

Такой Эдип олицетворяет парадигму отмеченной даром личности, личности избранной, с точки зрения его уязвленного и одностороннего сознания. Эта парадигма проясняется в словах Хора:

Другой, более свежий пример роли трагического героя, сыгранной на мировой сцене, можно увидеть в деятельности бывшего президента США Ричарда Никсона. Травмированный потерей своей юности, он попал под власть комплекса власти и создал самый мощный властный центр во всем мире. При том, что hamartia, это уязвленное видение не получило должной свободы и оказалось не в состоянии потрясти новейшую историю. Поэтому он принимал такие решения, выбирал себе таких приверженцев и так направлял ход событий, что в конечном счете все это привело к его отторжению. Стоя в Овальном зале Белого Дома, чтобы подписать свое согласие с решением об импичменте, он обратился к воспоминаниям о своем несчастном детстве и стоявшей рядом с ним матери. О.Дж. Симпсон, насильник и убийца, осужденный законом, бежал к себе домой, чтобы увидеть свою мать. Волею судьбы сила таких отношений влекла этих мужчин все выше и выше и наносила им такие травмы, которые привели их к падению[108].

Рассказы о трагических героях не оставляют нас безучастными, ибо эти герои несут в себе противоречие, скрытое в каждом из нас. Судьба наносит травму и ставит нас в определенные рамки.

При таком пересечении характера и судьбы творится история. Это одновременно личная и коллективная история, ибо часто личность воплощает в себе мечты и надежды, а вместе с ними Тень целого народа. В молодости я очень часто слышал широко распространенную максиму: «В грехопадении Адама виноват каждый из нас». Адам как первый человек представлял собой парадигму человеческого бытия. Его гордыня позволяет ясно представить общечеловеческую склонность преувеличивать роль сознания, то есть говорить только то, что оно хочет услышать. В своей «Поэтике» Аристотель предположил, что нас тянет к тому, чтобы стать свидетелями этой трагедии, оказаться на сцене или в гуще исторических событий, ибо нам нужно пережить катарсис в результате очень сильных эмоций – жалости и страха. Наша жалость просыпается и освобождается, как только мы идентифицируемся с трагическими страданиями главного героя, и у нас возникает страх, что мы сами подвергаемся такому же риску.

Увидев смирение, насколько его можно распознать, Греческий Хор (в русском переводе – Корифей) обобщает трагическое противоречие всех героев, всего человечества: «Не считай счастливым мужа под улыбкой божества / Раньше, чем стопой безбольной рубежа коснется он».[109] Или же вспомним персонажа трагедии Шекспира, легендарного короля Ричарда II. Желая всё иметь, но всё потеряв, он напоминает нам, что

Такие персонажи, как О.Дж. Симпсон и Ричард Никсон, принародно разыгрывают психическую дилемму, свойственную всем людям. Когда сознание пренебрегает теневыми частями психики и приходит к мысли о своей сверхценности, у богов возрастает интерес к нему, они оказываются поблизости и содействуют восстановлению равновесия.

Наверное, ни один герой не служит нам большую службу, чем тот, кто напоминает о наших ограничениях, то есть о пропасти между смертными и богами. Тогда было бы весьма полезно назвать героем человека, который расширяет ощущение наших возможностей и напоминает о неизбежных границах человеческого бытия.

Конечно, самым очевидным примером мог бы оказаться человек, способный выйти за пределы физических возможностей, например, летчик-испытатель или астронавт. Но исследования духа, интеллекта и творчества в той же мере свидетельствуют о героических поступках. «Одинокий орел» Чарльза Линдберга привлек к себе внимание всего мира, поскольку в этом небольшом томике было рассказано о проверке способности человека мечтать и воплощать свои мечты в жизнь. Более сорока летчиков уже перелетели через Атлантику, но Линдберг первым сделал это в одиночку. Это было драматическое повествование об одиноком испытании духа, о мужестве, терпении и смелом полете воображения, соединившем два континента. Точно так же Бетховен не только переложил на ноты музыкальные темы, но, как и все творцы, раздвинул границы самой музыки. В каждом случае героический дух расширял границы возможного. А значит, каждое героическое усилие – это упражнение в переосмыслении возможного и видоизменении его границ.

Понимание героического персонажа как образа, расширяющего наше ощущение возможного, требует умения различать положительных и отрицательных героев. Образы известных в истории палачей, которые увлекали народы во мрак, напоминают нам о существовании Тени. Иногда возможности нашего разума расширяют психотические явления. Современную женщину, которая сегодня слышит голоса, побуждающие ее маршировать «под музыку власти», сочтут человеком, страдающим психическими отклонениями. Орлеанская Дева Жанна д'Арк нарушила эти границы и была признана святой. Когда Джордж Фокс [Джордж Фокс (1624-1691) – английский религиозный деятель, основатель Общества друзей (квакеров). Из-за конфликтов с представителями официальной церкви не раз оказывался за решеткой. – Прим. ред.] в состоянии безумия брел через поселок Личфилд, он придумал Общество друзей.

Даже деятельность Гитлера может напомнить о том, как силы бессознательного проецируются на харизматическую личность и доводят обычных граждан до сумасшествия. Нам следует поразмышлять над этими примерами, чтобы осознать, насколько хрупко индивидуальное чувство этики и личной ответственности. За последние несколько столетий люди почувствовали всю шаткость иерархии фундаментальной мифической системы ценностей. Поэтому повсюду стали появляться антигерои. Их характерный след идет от Достоевского и Мелвилла через Альфреда Пруфрока Элиота, произведения Сола Беллоу, Филиппа Рота и других, к двум бродяжкам Беккета, стоящим на обочине дороги.

Многие исторические персонажи, пострадавшие от клеветы и пыток, становились проповедниками «священной войны» против общественных ценностей, утверждая, что эти ценности давно устарели, и такая декларация получала признание у следующих поколений. Так, например, Сократ был приговорен к смерти своими согражданами. Приводя доводы в защиту своей правоты, Сократ заметил, что обыкновенный человек не может быть несправедливо обвинен другими. Справедливость нельзя ни дать, ни отобрать: она должна быть состоянием души. Следовательно, такие святые «преступники», как Сократ, Иисус, Мартин Лютер Кинг и другие нарушители устоев, существовавших где-то и когда-то, являются героями, ибо они совершали поступки в соответствии со своим более широким нравственным видением мира, которое постепенно расширяло видение мира окружавшими их людьми.

Для обычного человека часто наступает момент истины, когда ему следует совершить поступок, заставляющий его столкнуться с расширением границ возможного. На этой границе такие люди могут оказаться в полном одиночестве, их могут совершенно не понимать, они не будут получать никаких вознаграждений, но при этом делать все, что должны, если хотят быть честными по отношению к самим себе. Когда человек сталкивается с ограничениями, вызванными страхом, он представляет собой нечто совершенно универсальное, а благодаря импульсу героизма может возвысить человеческий дух.

Мы должны рассмотреть два вопроса: что представляет собой типичное странствие героя и в чем заключается его психологический смысл.

Ни в одной отдельно взятой легенде не содержатся все описанные здесь мотивы странствия, но при этом в каждой из них присутствует хотя бы один аспект. Например, герой всегда «призван», хотя сначала он может не осознавать этого зова и даже не желать его. Так, например, Одиссей, чтобы избежать похода на Трою, выдавал себя за сумасшедшего. Он посыпал свое поле солью, но когда рядом оказались его дети, сделал разумный выбор во имя их спасения, подчинившись воле судьбы.

Зов или призвание сопряжены с необходимостью отвергнуть некоторые прежние индивидуальные или коллективные ценности. При этом путь очень редко оказывается ясным и никогда не бывает легким. Герой должен быть настойчивым; самым трудными помехами на его пути становятся бездействие, страх и стремление вернуться домой.

Иногда герой будет получать необходимую помощь от посторонних: старого ворона, лесного гнома, животного-помощника, использовать советы мудрого старца – или силы, необходимые, чтобы подняться над социальными традициями. На пути он встречает множество соблазнов: дьявольские сомнения, надежда на легкий исход, соблазн обогащения, власти, получения наслаждений. Во время длительного возвращения на Итаку Одиссею пришлось удерживать своих воинов, желавших пристать к Острову Поедающих Лотос, сладкие семена которого облегчали их боль. Он должен был уберечь их и от наслаждений волшебницы Кирки, которая потом превращала своих пленников в свиней. В конце концов эти искушения заставили всю его команду забыть о странствии.

Часто герой таких повествований оказывается в мире приключений; а иногда странствие бывает внутренним, герой погружается в глубины бессознательного. Если после этого погружения герой остается живым – а многие его предшественники, как правило, не выживали – и выходит победителем из сражений с разными чудовищами, живущими в этих глубинах, – только тогда он обретает возможность подняться наверх и впоследствии совершить трансформацию. Такая трансформация означает переживание смерти и возрождения. Кем был этот человек и каков был мир его сознания, уже не имеет значения. Трансформацию претерпевают абсолютно все.

Часто такая борьба приводит к травматизации личности. Вспомните хотя бы раны Христа, Вотана (Одина) или Одиссея; пережив страдания от ран, они впоследствии стали героями. Травмы обостряют сознание и становятся неизбежной расплатой за расширение сознания. Нередко возникают символы этого нового состояния: горшок золота, рука возлюбленной, новый дворец. Однако это лишь внешние атрибуты изменившегося отношения души к космосу.

Герой обретает новое осознание возможного и новые отношения с сообществом и богами. Поскольку условие достижения этих изменений прямо не связано с ценностью трансформации сознания, такой «приз» следует рассматривать метафорически. Любое странствие в поисках «трофеев» означало бы приверженность материальным ценностям и отрицание духовности: стремясь найти икону вместо бога, человек теряет и то и другое.

Героическое странствие внешне может быть похожим на приключения, однако его цель заключается во внутренней трансформации. В то время как героические приключения в нашей коллективной памяти принимают некую внешнюю форму, мотивы вызова, погружения, борьбы, получения ран и травм и возвращения представляют собой часть повседневной жизни каждого человека. Умение видеть, что каждый из нас является частью этого богатейшего жизненного паттерна, лежащего в основе повседневности, означает восстановление глубинных законов жизни.

В недавнем прошлом Том Стоппард написал интересную пьесу «Розенкранц и Гильдестерн мертвы». Розенкранц и Гильден-стерн – второстепенные персонажи шекспировской трагедии «Гамлет». У Шекспира Гамлет – трагический герой, который принял вызов и преодолевает огромное внутреннее сопротивление своему долгу отомстить за отца. В финале самой длинной пьесы Шекспира Гамлет преодолевает свою «летаргическую» нерешительность и начинает действовать. Между тем выходы Розенкран-ца и Гильденстерна на сцену завершаются простой ремаркой, что они мертвы. Это не имеет никакого значения, если пьеса называется «Гамлет», но становится чрезвычайно важным в пьесе, которая называлась бы «Розенкранц» или «Гильденстерн».

Стоппард убежден, что каждый из нас вовлечен в величайшую драму с неопределенным сценарием, в которой мы, конечно, призваны играть главную роль. Конец пьесы известен заранее: мы умрем. Однако смысл пьесы Стоппарда вытекает из того, откуда и каким образом главный герой приходит к осознанию и совершает свой героический выбор. С уверенностью можно сказать, что эти два образа Стоппарда сливаются в фигуру антигероя, ибо они блуждают по «сцене» своей жизни, не имея ясного представления о том, кто они такие и что происходит. Их блуждания ненароком прерывает парень по имени Гамлет, пересекая им путь с чувством собственной значимости.

Розенкранц и Гильденстерн – это прототипы наших современников, которые, не чувствуя себя героями, не получая мифологической поддержки, блуждают от одной идеи к другой, от импульса к импульсу, уныло хватаясь то за одно, то за другое в надежде найти что-то, на чем можно было бы остановить взгляд.

Внутри каждого из нас живет нерешительный Гамлет, стоящий на перепутье, есть в каждом из нас и Розенкранц с Гильден-стерном. В каждом из нас есть архетип героя и способность принять вызов жизни. Если у человека есть реальный кумир, он лишь напоминает о его предназначении. Действия другого человека, поднимающегося на недоступную вершину, изобретающего новую вакцину, формулирующего идею преобразования мира, приносящего в мир красоту, напоминают нам о собственном призвании, о нашем героическом зове.

Конечно, единственной меркой, с которой мы можем подходить к себе в финале (или по которой нас будут оценивать другие люди), является то, насколько отчетливо мы услышали этот зов и ответили на него, стремясь стать самими собой и сопротивляясь всему, что удерживает нас на месте. Истории о героях могут воодушевлять нас и вести вперед, но лишь до тех пор, пока приходится отвечать на собственный зов, то есть становиться на путь индивидуации. Так, древний дзенский коан гласит: «Я ищу лицо, которое у меня было перед сотворением мира». Во всем мире есть люди, которые спокойно, день за днем, отвечают на этот зов, заботясь о своих детях, выполняя свою обременительную, но необходимую работу, преодолевая сомнения и страх. Эти люди и их непроторенные пути заслуживают гораздо больше восхищения, чем любые знаменитости. Официально признанные герои не должны заставлять нас отворачиваться от нашего странствия; наоборот, они должны напоминать нам о нем.

Постоянно повторяющимся лейтмотивом героического странствия является путешествие от бессознательного к сознанию, из мрачных глубин к сверкающим высотам, от зависимости к самодостаточности. Эта сила, эта структурированная энергия (которая, собственно, и составляет архетип), ищет возможности преодолеть власть хаоса и сладкие соблазны сознания, чтобы обрести еще более тонкую структуру.

Каждое утро у подножия кровати сидят два ухмыляющихся злых карлика. Одного зовут Бездействие, другого – Страх. Каждый из них с удовольствием пожирает нас живьем. Редко случается так, что человек со вчерашнего дня продолжает бороться с ними, ибо они постоянно ищут новые пути, чтобы овладеть его душой. Энергия, необходимая для того, чтобы их побороть, является частью архетипа героя, причем она становится доступной далеко не сразу. С этой точки зрения человек может видеть, насколько универсальной оказывается драма героя, ибо каждый из нас приходит к осознанию тонкого соблазна удобства и страха, парализующего, как взгляд Медузы Горгоны. Наше жизненное странствие представляет собой череду поражений в борьбе с этими демонами, ежедневные новые призывы к победе над ними, а также исполнение главной роли в драме своей жизни.

В «Тысячеликом герое» Джозеф Кэмпбелл подтверждает, насколько широко распространен так называемый мономиф героя. Этот главный миф можно подразделить на три этапа: уход, инициация и возвращение. На стадии ухода человека изгоняют из сообщества или он перерастает существующие традиционные нормы. Тогда он должен отправиться в чужие земли. Подъемы, падения и раны способствуют постепенному посвящению неофита в таинства природы и человеческих отношений. Человек редко возвращается на прежнюю землю и никогда – к старой психологии. Такое возвращение обесценило бы самую суть странствия и аннулировало появившееся осознание. Поэтому возвращение происходит по спирали – с переходом на более высокий уровень. Следовательно, странствие – это не поступательное движение, которое происходит раз и навсегда, а эволюционное движение по спирали. Странствие обязательно дифференцирует личность, развивая нового человека, которого больше нельзя узнать по его соплеменникам и прежним ценностям. Герой должен нести бремя одиночества и вины и, как заметил Юнг, обязан что-то вернуть людям:

Таким образом, мы видим, что героический вызов брошен всем нам, ибо происходит не только сотворение личности, но эта личность обретает ценность для своего сообщества. Многие считали, что индивидуация представляет собой форму нарциссической одержимости. Но это совершенно не так: получившая развитие личность, человек, возвращающийся после героического странствия, служит своему сообществу, принимая вызов, совершая искупление и наполняясь новой энергией.

Архетип странствия представляет собой формализацию жизненной силы, то есть активизацию и канализацию либидо в направлении дальнейшего развития. Величайший риск, которому человек когда-либо подвергался, представляет собой тонкий соблазн бессознательного, стремление вернуться к удобному и известному. Юнг описывает такую личность следующим образом:

Нет сомнения в том, что великие мифы и мифотворческие системы стремились активизировать и канализировать либидо человека, а при разрушении этих великих направляющих образов человечество почувствовало свое психологическое сиротство. Поэтому нам приходится еще лучше осознавать задачу своего развития, ибо мы часто решаем ее в молчании и одиночестве.

«Смертельная тяга к пропасти», о которой говорит Юнг, – это ухмыляющийся карлик Бездействие. Второй карлик, Страх, чаще посещает людей, много и тяжело работающих для достижения безопасности, которая в результате оборачивается ловушкой, насмешкой жизненной силы. Чтобы расти и развиваться, следует отбросить мысль о безопасности и двигаться в неизвестное. Именно об этом говорил Юнг:

* * *

Вечное возвращение и героическое странствие – таковы две великие идеи, которые должны иметь в виду современные жители Запада. Нам следует гораздо лучше осознать их, ибо мы живем вне стабильной мифологической традиции, которая сама по себе активизирует эти императивы, канализирует либидо, облегчает горе и сглаживает изумление от всего происходящего. Те, чьи традиции насыщены образами Великой Матери, получают поддержку «великого небесного ветра». Нам приходится обходиться без нее.

Возможно, сегодня мы стали более невротичными, то есть отличаемся более глубоким внутренним расщеплением, чем тогда, когда не задумывались над проблемой смертности. Созданная нами культура сфокусировалась на приобретении и накоплении, подпитывается стремлением к власти и поддерживается отрицанием. Смертность – это последняя из потерь человечества, перед которой мы бессильны и которую невозможно отрицать. Смертность выступает как непростительное оскорбление современной западной культуры, и потому мы называем регулярную медицинскую помощь «героическими усилиями, направленными на спасение человека», как если бы смерть была нашим врагом.

В тибетской культуре давно велись наблюдения за переходом от жизни к смерти, за временем после окончания жизни и временем возрождения (bardo), то есть за временем откровения и трансформации сознания. В этой традиции ежедневная медитация о человеческой смертности считалась работой души, а не плодом болезненного воображения. Чем больше работа души, тем более развитым становится трансформированное сознание. Какими же далекими эти размышления о смерти кажутся человеку в расцвете сил, когда он переполнен невротическими устремлениями модернизма! К тому же рассматривать свою жизнь как элемент мозаики, искру в общем великом пламени, каплю в космическом океане означает не отрицать ее индивидуальность, а поместить себя в общий контекст божественного мироздания.

Для эпохи странников это становится окончательным возвращением домой. Военный секретарь Эдвин Стэнтон, наверное, должен был ощутить его в тот момент, когда мимо него проходил Линкольн, ибо он обронил фразу: «Теперь он принадлежит вечности»[114]. Память о Великой Матери, ее жертвенном цикле, великом круге, вечном возвращении для всего человечества является одновременно роком и судьбой. Те, кто может ассимилировать этот образ, впитав его в свою плоть и кровь, пройдут через одиночество, которое является главной характерной чертой современной культуры.

Другая великая идея – героическое странствие – напоминает нам о противоречивой истине: человек лучше всего служит великому таинству природы, развиваясь как индивидуальность. Парадокс заключается в том, что человеческая личность должна быть включена в великий цикл и должна пережить в нем свое воплощение, чтобы ощутить себя индивидуальностью и продолжать свое развитие. В этом процессе участвуют сообщество, человек и – в той мере, в которой мы можем допустить, – божество.

Вполне возможно, что дуновение экзистенциальной свободы, одиночества и ужаса вызовет ощущение нестабильности, однако выбор совершается в условиях именно такого психологического климата. Состояние современного общества характеризуется блужданием от одной идеологии к другой, от мод и причуд к тоске и депрессии. Однако можно уловить общий смысл этих двух великих мифологических паттернов и постичь их на индивидуальном уровне.

Каждый из нас обречен выстрадать, осмыслить и, наконец, воплотить уникальное переживание цикла жертвоприношения-смерти-возрождения, чтобы отбросить карликов бездействия и страха и стать тем, кем нам предначертано стать природным таинством. Если мы примем это уникальное и одновременно абсолютное требование стать главным действующим лицом в собственной жизненной драме, значит, мы живем героической жизнью. Мы можем восхищаться другим человеком, но нам не нужен герой, чтобы получать компенсаторное удовлетворение. В диалоге двух персонажей из пьесы Брехта «Галилей» эта мысль ясно выражена:

Рильке весьма красноречиво выразил и наш риск, и наше стремление в четвертом «Сонете к Орфею»: