В потемках

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Внизу он застал Сидора. Брила и С кол та оживленно беседующими.

— Да вы же попросту ни шиша не смыслите в технике, — наседал на иронично улыбающегося журналиста разгоряченный Сидор. — Это же величайшее изобретение века. И как чудовищно просто. Бензин нужен только на первые такты. От нагрева вода разлагается на кислород и водород… Вы журналист в не можете не знать, какое сейчас положение с нефтью — запасы совсем истощились. А тут обыкновенная вода.

— Может быть, и хорошо, что изобретение погибнет здесь. По крайней мере вола сохранится.

— Да воды на наш век хватит.

— На наш-то и нефти хватит.

— А почем- погибнет? Почему изобретение погибнет? — пристал к журналисту Брил.

— Да им стоит только сообщить, — подхватил Сидор. — Это же выход, черт побери! У тебя миллионы в кармане. Можешь купить хоть десяток вертолетов.

Сверху возвратились Плова и Калий. Они шли в обнимку, совсем примиренные. Глядя на них сейчас, никто бы, и не подумал, что еще недавно между ними была размолвка.

— Точно миллионы? — спросил Калий у летчика.

— Да этого только самый последний тупица может не понимать, — мгновенно взъерошился тот: насмешливый тон Калия задел его за живое. — О таком изобретении только мечтать можно было — заменить бензин водой.

— Благодаря этому парню, этому умнику, — Сидор по-приятельски похлопал Брила по плечу, — нас всех вытаскают отсюда без заминки.

— А станет ли он платить за всех?

Хотя этот практический вопрос задан был не Брилу, все теперь посмотрели на него. Один Сколт продолжал иронично улыбаться, похоже, он не разделял восторженности пилота.

Оказавшись в центре внимания, Брил растерялся.

— Ну, раскошелишься или зажмешься? — пристал к нему Калий. — Разменяешь свой миллион?

— Да где он, миллион-то?

— Здесь, — Калий похлопал изобретателя по пустым карманам.

— Твое изобретение — миллионы, — пояснил Сидор.

— Надо же, сразу два миллионера, — рассмеялась Плова, впервые с интересом приглядываясь к Брилу.

Вечером, когда затих грохот бомбёжки, все направились в подвал на переговоры. Щекот, который совсем уже приготовился пуститься в опасную дорогу, решил повременить. Как знать, вдруг да и выгорит удача. Может быть, наверху поверят Сидору.

Ивоун немного замешкался на лестнице. Когда он входил в каморку, где располагалась рация, переговоры уже начались.

— Не горячись, Сидор, — слышалось из динамика. — Мы тебя отлично понимаем… и сочувствуем. Только ты очень неудачно это придумал. Получается, что у вас там случайно оказалось самое наинужнейнее изобретение века. Переворот в технике и энергетике?

К подобному обороту дела Сидор не приготовился, он был уверен в успехе.

— Да вы что. не знаете меня? — горячился он, сопровождая слова отборной бранью.

— Знаем, — заверил голос из динамика. — и понимаем. Отлично все сознаем. Но лишних ста тысяч у нас ни у кого нет.

— Тут миллиарды!..

— Конечно, конечно. — откровенно уже издевался динамик — Один храм чего стоит.

— Тут сотни миллиардов — выход из кризиса! — горячился пилот. — Двигатель, работающий на воде. Расход бензина мизерный — только на первые такты для запуска.

— А потом на чистой воде? — с издевательским смехом спрашивал динамик. — Превосходно.

Сидор в ярости готов был разнести рацию. Его едва удержали.

— Ну, погодите, доберусь до вас, — пригрозил он.

Единственным утешением для Ивоуна после этого бурного дня было то, что Щекот пустился в опасный поход не один, а вместе с Сидором. Того и убеждать не потребовалось, он сам рвался наверх, чтобы «задать там жару». Они пытались уговорить и Брила. Сидор обещал помочь ему сконструировать вторую модель. Но, похоже, что Брила теперь удерживала здесь не только коляска.

Ивоуну опять не спалось. Он взобрался на первый ярус. Там было одно укромное место, где можно было отдохнуть, даже уснуть при желании. А утром, перед рассветом подняться наверх. Все же ему хотелось побыть немного наедине с изваянной мадонной, так похожей на Дьелу.

Светила луна. Сегодня она была какая-то ржавая и звезды тоже пробивались тускло, и свет их казался не обычным голубоватым, а тревожно-красным. Отчего так, Ивоун не знал. Он стоял возле каменных перил и вглядывался в темень. Невдалеке смутно громоздилась гора автомобильного лома. Где-то по ее склону сейчас могли карабкаться Щекот и Сидор. Мысленно Ивоун помолился за них.

Ивоун пропустил момент, когда Дьела начала играть на органе. По-настоящему услышал музыку, когда она исполняла уже вторую часть «Короткой мессы» — приглушенную, плавную и певучую, с удивительно красивыми переходами. Красивыми и вместе с тем тревожными. И снова Ивоун возомнил, что он понял музыку, понял, что она говорит. Все люди, каждый из них в отдельности, рождаются для великой цели. Но не всякий способен постигнуть, в чем эта цель, в чем состоит назначение его жизни. Лишь немногие, те, кто способен страдать, разгадывают смысл и назначение жизни. Одно лишь страдание ведет к цели. Другого пути нет. Гладкие и покойные дороги заводят в тупики. «Прямы короткие пути: потребна скорбь, потребно время, чтобы могло произрасти на ниву брошенное семя». Ивоуну почему-то вообразился не кто-либо из великих мучеников, прошедших тернистый путь страдания, а Щекот при свете ржавой луны, бредущий поверх искореженных автомобилей.

Он не заметил, когда Дьела перестала играть. Музыка все еще продолжала звучать у него в душе. На время он даже позабыл про женщину, точно орган рождал звуки сам по себе. Ивоун на мгновение испугался, услыхав рядом с собой легкие шаги.

— Ой! — негромко вскрикнула Дьела, тоже не от испуга, а от внезапности: в темноте она почти наткнулась на Ивоуна.

— Это вы, — произнесла она, и в ее голосе Ивоуну послышалась радость.

— Как сегодня странно светит луна, — сказал он.

— Вот и мне тоже самое подумалось, — поспешно согласилась она, точно это было самое важное для нее. — Я всегда боялась лунного света. Он какой-то чужой… обманчивый.

— Они двое бредут там сейчас, — указал Ивоун в сторону смутно чернеющей горы, из-за которой пробивался рассеянный свет из окон высотных зданий новой Пираны.

— Дай бог им удачи.

Она не стала спрашивать, кто эти двое, догадалась сама.

— Мне их жаль, они не осознают…

Ивоун так же сразу понял, что она имеет в виду не только Щекота и Сидора, ушедших из храма, но и всех остальных, исключая лишь троих: Ивоуна, Сколта и себя. Только они трое осознают, что выхода отсюда нет и не питают никаких иллюзий.

— Вы с каждым разом играете все лучше и лучше, — сказал Ивоун.

— Мое последнее утешение. — Они оба говорили почему-то шепотом. — Совсем еще недавно у меня было другое страстное желание — иметь ребенка. Раньше я считала, что ребенок помешает заниматься музыкой, оторвет меня от музыки навсегда. Теперь жалею… И вот — мне не осталось ничего другого, кроме музыки — последнее утешение.

Подобное признание можно услышать разве что в исповедальне. Их разговор и впрямь происходил точно в бреду.

— Не следует отчаиваться, у вас есть близкий человек, есть помощь.

Ивоун лишь смутно отдавал себе отчет, что произносит не свои слова, а общие, какие, возможно, и должно говорить на исповеди.

— Муж?.. Да, да, вы правы. Он хороший, честный, благородный, смелый, великодушный. Но… мы с ним почти чужие. Это не его вина. Не знаю, чья. Нет, нет, я ни в чем не виню его. Тогда, в прошлом, нас влекло друг к другу, казалось, с нами совершается что-то небывалое, особенное. Мы оба втайне ждали какого-то чуда, полного слияния душ… А случилось то, что случается со всеми. Мы живем каждый сам по себе. Я уверена в нем, он не оставит в беде, никогда не совершит подлости. Я его по-настоящему уважаю. Но между нами нет чего-то. Не знаю чего. Может быть, любви! — шепотом выкрикнула она последние слова, и они прозвучали точно призыв, мольба о помощи.

— Никто из смертных не знает, что такое любовь, — вновь произнес Ивоун чужие, общие слова. — Никто, — заверил он, точно ее это могло утешить.

— Да, никто, — в самом деле успокаиваясь, признала Дьела. — Может быть, это искусство — любить? И трудное искусство. А мы все только ждем любви, как манны небесной. Мы ничего не делаем для нее — просто ждем. А не дождавшись, заявляем: любви нет. Господи, о чем это мы говорим? — точно опомнившись, придя в себя, спросила она. — Об этом ли нужно думать теперь?

— Да вы правы, — согласился он, все более про себя поражаясь странному разговору, который происходил между ними.

— Вы постоянно бродите ночью, один. Вам тяжело?

— Нет, нет, — заверил он поспешно. — Я просто люблю ходить по храму, слушать орган, смотреть, как луна просвечивает сквозь витражи.

— Скоро не будет и луны тоже.

— Не будет, — подтвердил он.

— Желаю вам хорошего сна, — сказала она.

— Благодарю. И вам тоже.

Они разошлись, будто не было между ними только что этого странного разговора и ее безумного признания.

Ивоун не подозревал еще, что это будет не единственная исповедь — ему предстояло еще выслушать много других столь же неожиданных признаний.