В потемках

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Следующим исповедался Калий. Это было особенно неожиданна для Ивоуна.

Ивоун, наконец, побывал наверху, как давно намеревался, постоял в благоговейном молчании перед мраморной мадонной. Она и в самом деле чем-то отдаленно походила на Дьелу. Закутанная в длиннополый плащ, просторные складки которого полностью скрывали тело святой, статуя возвышалась на мраморном постаменте, обращенная лицом на восток. Фигура вытесана столь искусно, что создавалось полное впечатление, будто под складками плаща и впрямь скрыто живое тело — к нему только прикоснись и ощутишь тепло и трепет. Лицо скорбящее, задумчивое, испытывающее муку-боль — ту саму муку, которую можно лишь носить в себе и терпеть, потому что избавления от нее никогда не наступит.

Скульптура слегка пострадала: по ней шаркнуло обломком лопасти вертолета. К счастью, удар пришелся вскользь и повредил лишь одну из мраморных складок одежды. Ивоун невольно содрогнулся от мысли, что удар мог прийтись в лицо.

А ведь скоро ее начнут уродовать падающие автомобили. Защитить, спасти невозможно. И не одну ее. Все остальные статуи, установленные на всех четырех стенах храма, подвергнутся одинаковой участи.

Ближняя гора из автомобилей уже сравнялась по высоте с храмом. Тень от нее сейчас не только достигла подножия собора, но взобралась уже на уровень второго яруса. Еще неделя — две, и солнечные лучи не станут попадать в окна, не будут освещать витражи.

Семь других столь же чудовищных пирамид возвышались немного поодаль от собора. Стрелы непостроенных виадуков сейчас молчаливо висели над старым городом. Их было на редкость отчетливо видно. Такой прозрачности воздуха, как в это утро, давно уже не бывало. Видимо, ночью дул сильный ветер и разогнал смог. Ивоун задержался долго и удивился, отчего это до сих пор не начало грохотать, ни один автомобиль не обрушился на старую Пирану. И вспомнил, сегодня праздник, день поминовения той самой святой девы, перед чьим изваянием он стоял. Как будто нарочно выбрал день. Это был первый день тишины с тех пор. как на Пирану начали сыпаться автомобили.

Споры спасать или не спасать древнюю столицу наверху давно прекратились. В сводках Пирану называли не иначе, как автомобильным кладбищем. Теперь все обитатели храма осознали свою участь все как-то притихли, погрузились в себя.

Известий о судьбе Щекота и Сидора не было. Ивоун ежедневно надеждой слушал сводку новостей. Если парням удалось выбраться наверх, о них упомянули бы. Живы ли они?

Хотя встреча к Калием произошла как бы невзначай, Ивоун сразу догадался, что тут не случайность. До этого парень не проявлял желания лазить по собору, осматривать витражи или скульптуры, а тут его занесло чуть ли не на самый верх.

— Ты все лазаешь, старик, — сказал он. — Каждый день. Не надоело?

— Мне нравится, — ответил Ивоун, не вдаваясь в разъяснения, что именно ему нравится.

Калию этого и не требовалось.

— Решил вот тоже посмотреть, пока нас не засыпали совсем. — сказал он с усмешкой. — Думал, в храме одни боги да святые, а тут всяких чертей и ведьм полным полно по зауглам. Чертей-то даже больше, чем святых.

Несмотря на развязный тон парня, Ивоун сразу почувствовал, что сказать ему хочется что-то другое, просто он не знает, с чего начать.

— Ладно, тут хоть видно, кто святой, а кто леший или ведьма. Глянул на рожу — и ясно, не ошибешься. А в жизни… Этакая красавица, хоть молись на нее, а раскусишь — стерва.

Ивоун с интересом взглянул в лицо парня. Сейчас впервые он уловил в его чертах нечто по-детски жалкое, беспомощное, какой-то внутренний надлом.

— Ей ведь, стерве, одного-то мужика мало — всех готова сграбастать. Ненасытная, — продолжал он. — Со старым хрычом легла бы в постель не раздумывая, если бы тот способен был. А теперь меня же винит. Чек, видишь ли, я у нее тиснул. Да мне что, деньги ее нужны? Пропади они пропадом! Деньги — тьфу. Деньги — это чтобы автомобиль купить, девчонок содержать… А у меня одни шиши были. Паршивый драндулет не на что было взять. А кто я без автомобиля? Сто шлюх мимо пройдут — ни одна не взглянет. Нет автомобиля, так ты и не человек. А тут та стерва — Плова, — пояснил он наконец, хотя Ивоуну и так было ясно, — сама на шее повисла. Даром что стерва, а красивая. Сама десять автомобилей стоит. Мне аж завидовать начали. Деньги позарез нужны стали. Тут как раз эти паломнички подвернулись — родственнички, седьмая вода на киселе. Такой куш! Я для виду только поломался, чтобы цену набить. А идти все равно боюсь. Плову одну оставлю — уплывет. А она сама тысячи стоит. Кое-как уломал ее прогуляться. А в общем-то на кой ляд я тебе все это выкладываю? У тебя хоть прежде-то девчонки были? Любил ты?

— Любовь — это нечто другое…

— Другое. — передразнил Калий — А что другое? То же самое, только слюней больше. Ты объясни, что другое? Объясни.

— Трудно объяснить.

— Трудно, — снова передразнил Калий. — Вы как сговорились. Спрашивал у одного умника, еще там, наверху, тоже заладил: трудно объяснить. По его, любовь тоже другое. Про музыку так же говорят: мол ваша, ну эта. — он каким-то особым изломанным движением изобразил новомодный танец, — дескать, эта музыка ненастоящая, а есть другая. Ну есть. А чего она такая скучная?

— Она не всем кажется скучной. Нужно научиться слушать. А многим, особенно молодым, легче привыкнуть к музыке, которая сразу доступна: в ней все построено па примитивных ритмах. После нее серьезная музыка кажется сложной и непонятной. А то, что непонятно, люди отвергают.

— Постой, постой, старик, — перебил его Калий. — Может быть, ты и прав… Когда она первый раз начала играть в такую рань, я хотел запустить в нее чем-нибудь потяжелее, да лень было с постели встать. А потом я просто не замечал, что она там играет. А вскоре… знаешь, старик, — сам себе поражаясь, — признался Калий, — начало нравиться. Стал вроде слушать.

— Вот видишь. — Ивоун не знал, радоваться ему за парня или нет. Останься он наверху, ему бы никогда не пришло в голову слушать серьезную музыку.

— Может быть, и эта… любовь тоже бывает разная… А, старик?

— Может быть.

— Да разве ж такую, как Плова, можно любить иначе? Она же вся из одной юбки состоит. Вся душа у нее там, под юбкой.

— Так ли хорошо ты ее знаешь?

— Еще как. Мы с ней по ночам не в гляделки играем.

Ивоун подумал, что вот и он сам. Калий, на первый взгляд производит отнюдь не благостное впечатление.

— Возможно, Плова вовсе не столь проста, как ты представляешь, — сказал он.

На это Калий только хмыкнул.

Ежедневные сеансы связи пришлось прекратить: истощился запас батарей. Включали только приемник. Наверху люди жили своими интересами. Теперь уже про старый город даже вспоминали не каждый день.

У Ивоуна вошло в привычку каждое утро взбираться на верхнюю галерею. Горы автомобильного лома вырастали на глазах, солнце даже в середине дня попадало только в верхние окна, все остальные витражи оставались в постоянной тени.

В этот день Ивоун расстроился. Один из автомобилей, летящих сверху, достиг центра сквера и вдребезги разбил одно из «величайших творений человеческого духа», как обычно именовали это произведение — статую «беглого каторжанина». Случись это каких-нибудь полтора — два месяца назад, о подобном событии протрубили бы на весь мир.

Совершенно расстроенный, он спускался вниз, почти не замечая лестничных витков. Перед глазами у него все еще стояла жуткая картина: измятый, лопнувший кузов автомобиля, нацеленный острым углом в голову мраморного изваяния, скрежещущий звук удара, хруст камня, и — пустое место там, где только что стояла скульптура, — меж других, украшающих фасады храма.

Внизу ему встретилась Плова.

— Вы чем-то расстроены? — в ее голосе прозвучало искреннее участие, хотя улыбка на лице была привычной, завлекающей — рекламные улыбки женщин Пираны известны всему миру.

— Вы, верно, чем-то опечалены? — вторично спросила она.

Он в нескольких словах рассказал ей, что именно его расстроили.

— Вы так переживаете, точно это не камень пострадал, — изумилась Плова, и улыбка столь неуместная теперь, совершенно исчезла с ее лица.

Видимо, он глянул на нее пристальнее, чем следовало.

— Вы как-то странно глядите на меня, — заметила она.

— Сегодня вы не похожи на себя.

— Правда? Мне самой кажется, я становлюсь другой, меняюсь.

— По-моему, к лучшему. Жаль только…

Он хотел сказать: жаль только, что для этого потребовалось столь много пережить и что другая, обновленная, Плова, возможность которой лишь приоткрылась, навсегда будет похоронена на дне автомобильного кладбища.

Он попытался объяснить ей это.

— Да, да, — тотчас согласилась Плова, у нее вдруг объявилась способность понимать с полуслова. — Наверху я жила в каком-то кисельном тумане, не задумываясь ни о чем. Как мне противно все это теперь… У всех на уме одного сорта штучки. Все хотят только одного. Я и стала такой, как они хотели. А что мне оставалось? Попробуй не стать — заставят. Да там иначе и не выживешь. Слышала — есть другие, живут и думают по-другому, верила и не верила — считала: притворяются. Да и как поверишь, когда там, наверху, их и в глаза не видела. А тут сразу ты и… Брил.

— Этот чудак изобретатель!

— Он смотрит на меня совсем иначе. Так никто еще не смотрел. Сначала мне было смешно. Он, точно ребенок, ничего не замечает Да ведь этот жеребец все выложит ему. И Брил поверит. Да и как не поверить, если все правда Да только сколько же это может продолжаться?! Не хочу оставаться такой. Что мне делать?

Даже безгрешному Брилу нашлось, в чем покаяться. Верно, будь Ивоун священником, он с легким сердцем отпустил бы ему этот грех.

Брил так же не поленился, взобрался чуть ли не на самый верх. Он неуклюже шагал по витой лестнице, ступая сразу через две, а то и три ступени. Идти таким манером было неудобно, потому что ему каждый раз приходилось ставить ногу на скошенную часть ступени. По своему обыкновению Брил был погружен в себя, что-то бормотал и едва даже не позабыл, зачем шел, чуть было не разминулся с Ивоуном, который нарочно прижался к стене, чтобы пропустить изобретателя. Ивоун только про себя подивился: «Чего ему понадобилось наверху?»

— О! Кажется, я вас и искал, — сразу сознался Брил. — Вот только убей меня на месте, не помню зачем. Ну да это после, само вспомнится, — заговорил он с живостью. — Вы знаете, я кажется понял, почему они строили такие тесные и витые лестницы — так легче обороняться малыми силами. Вот смотрите…

Он, раскорячив свои сильные ноги, встал в позу, в какую по его мнению должен становиться воин.

— Здесь у меня щит, — показал он на свою левую руку, — а здесь меч. Сколько бы не напирало снизу, хоть целое войско — сражаться можно только один на один. И у того, кто наверху — преимущество. Вот встаньте против меня, не так, не так, — поправил он Ивоуна. — Левую руку вперед — в ней щит. Теперь попробуйте достать меня мечом — он у вас в правой руке.

В самом деле не так-то просто дотянуться. Ивоун живо вообразит эту сцену воин — против воина. Тому, который осаждает, — не просто. Пусть даже снизу напирает целая рота, помочь остальные ему ничем не могут, будут только мешать.

— Вспомнил, — обрадовался Брил. — Я искал вас вовсе не за этим. Мне хотелось поговорить…

Они оба спускались теперь вниз. Брил чуть приотстал. Ивоун все время слышал его дыхание у себя над головой. Непослушные шаги изобретателя никак не хотели ступать на каждую ступеньку, подчиняться скосу лестничного витка, он норовил перешагивать сразу несколько и постоянно оступался, раскидывал в стороны руки, хватался за шершавые окаты каменной стены.

«Если этот верзила упадет, он задавит меня», — подумал Ивоун.

Они благополучно миновали четыре витка, близко внизу под ними забрезжил свет, попадающий на лестницу сквозь щель очередной бойницы. Через нее же снаружи приносились крики стрижей, чем-то сильно обеспокоенных. Пахнуло свежим воздухом, пахнущим птичьим пометом. Стрижиными гнездами были облеплены все амбразуры.

Беспрерывный грохот автомобильного кладбища проникал сюда приглушенно. Да слух к нему давно уже привык, не замечал, ловя на его фоне посторонние звуки. Ивоуну почудилось кошачье мяуканье.

«Откуда взялась кошка?»

— Меня почему-то все считают простаком. Я привык к этому еще со школы. Говорят, я непрактичен и совсем ничего не смыслю в быту. Я ни на кого никогда не обижался — пусть думают, как нравится. Только ведь я вовсе не такой наивный, как все полагают. Мне просто не интересно вникать в мелочи, а замечать я все замечаю и все сознаю.

Ивоун слушал, еще не догадываясь, к чему клонит Брил, что означает это признание. Честно говоря, он в сам считал Брила человеком со странностями, чудаком.

— Вы ведь и сами так думаете. — продолжал Брил.

Ивоун едва не оступился, услышав это.

— Признаюсь: да, — сказал он в полной растерянности.

— А ведь и вас тоже считают чудаком.

Ивоун негромко рассмеялся, и Брил проговорил, угадав его мысли:

— Вот видите, вы тоже об этом знаете.

«Оказалось, что мы способны понимать друг друга без слов».

— Она считает, что я совсем ничего не смыслю, ни о чем не догадываюсь. Она опекает меня, как младенца. — Брил произносил эти слова как-то по-особому глухо и точно про себя. — Ничего не могу поделать с собой. Она так искренне хочет мне добра. Как жаль, что на самом деле я вовсе не такой, каким она считает меня. Она думает, что обманывает меня, а мне так хочется быть обманутым.

«Так это обычно и начинается. — подумал Ивоун. — Но только другие не признаются, что хотят быть обманутыми».

— А ведь на самом деле никакого обмана нет, — уже вслух продолжал он свою мысль. — Она любит вас.

— Вы хотите утешить меня.

— Должна же она когда-то полюбить по-настоящему.

— Послушайте, — Брил остановился ступени на три выше Ивоуна, так что в лестничном полумраке вовсе не видно было его лица, оно терялось в потемках. — Кажется, кошка?

На этот раз кошачий призывный крик раздался совсем близко, у них над головами. Оба повернули назад. Сверху из-за поворота вновь брызнул рассеянный свет. В оконце амбразуры сидела черная кошка. Похоже, она давно уже бродяжничала в покинутом городе и стосковалась хоть по чьей-нибудь ласке. Брил погладил ее и кошка без сопротивления далась ему в руки.