В рай и обратно

НЕФТЯНЫЕ МИЛЛИОНЫ

Воздух над Абаданом пахнет нефтью, вода у берега отливает всеми цветами радуги. Мы еще не успели войти в порт, а в кают-компаниях и на палубах появились таблички с предупреждением «No smoking»[55]. На набережной суетятся люди в белых комбинезонах и алюминиевых шлемах. Мы остановились, чтобы запастись нефтью и водой. Эта процедура занимает целый день.

Иранские власти еще более недоверчивы, чем иракские. Нам не разрешили сходить на берег. Но наш агент, ловкий веселый итальянец, не желал считаться ни с какими запретами. Он отвел нас к неохраняемой калиточке в изгороди, окружающей сады Дома моряка. За калиткой стоял его автомобиль.

Казалось, что город всеми силами старается смягчить впечатление, создающееся из-за нефтеперерабатывающего завода, окружившего порт сплошным барьером разнообразных блестящих труб и бензохранилищ. Его широкие улицы, по которым нескончаемым потоком несутся современные автомобили, окаймлены живыми изгородями, дома утопают в зелени садов. Он вполне мог бы сойти за один из деловых, живущих идеалами бизнеса и комфорта городов Запада. Только базар сохранил восточный характер, хотя он и вполовину не такой оживленный и шумный, как базары Карачи или Басры. Убогие, сбившиеся в тесную кучу домишки с террасами на крышах, неглубокие ниши лавчонок, торговцы, попивающие кофе в их тени, и ковры — самые настоящие персидские ковры, темно-красные, с мелким черным узором. Они разостланы на тротуарах и висят на стенах, свешиваются с прилавков Магазинов, свалены в кучу в набитых тюках. Такое обилие ковров заставляет (пожалуй, обоснованно) предположить — не налажено ли здесь их массовое, фабричное производство.

Виды, открывавшиеся из окна машины, составляли резкий контраст с нашими недавними впечатлениями от Басры. Только полицейские казались удивительно похожими. Такие же вездесущие, столь же многочисленные, почти в таких же зеленых мундирах, с точно такими же деревянными дубинками.

Но видам из окна доверять нельзя. Мы пили потом кока-колу с агентом в Доме моряка, и он рассказывал о местных условиях жизни. Теперь мы могли представить себе Ирак перед свержением монархии. Та же самая привередливая бюрократия, замучившая население противоречивыми распоряжениями, запрещение передвигаться по стране без пропусков, доносы и аресты, крайняя нищета в деревнях.

В саду Дома моряка в Абадане превосходный бассейн. Мы плавали в нем при свете ярких ламп под бархатным ночным небом. Неподалеку на свежем воздухе перед экраном были расставлены скамейки. Сразу же за живой изгородью прожекторы выхватывали из темноты детали палубных надстроек кораблей, краны и шланги нефтяных насосов, фантастические очертания подъемных кранов. Из громкоговорителя доносился постоянно сопутствовавший нам в этом путешествии голос Далиды: «Mon Dieu que j’aime се port an bout du monde…»[56].

Когда, прыгнув с трамплина, я высунул голову над водой, до моего сознания внезапно дошла мысль, которая наполнила меня чувством гордости: да ведь я в Иране, в Персии!

Вдохнуть бы аромат роз Хафиза… Но в саду Дома моряка тоже пахло нефтью.

Почти всю ночь мы простояли на якоре невдалеке от устья Шатт-эль-Араба. На корме каждые несколько минут раздавалось металлическое дребезжание гонга. Выйдя утром на палубу, я почувствовал страшную духоту. Наше судно было облеплено таким густым желтоватым туманом, что верхушки мачт растворялись в нем. С разных сторон доносился неясный звон и хриплый рев других попавших в плен кораблей. Капитан стоял возле штурвальной рубки. Очертания его фигуры дрожали, окутанные медленно плывущими клочьями тумана. Казалось, он чувствует себя очень одиноким. Только на корме, перегнувшись через борт, стояли еще несколько человек. Время от времени оттуда долетал голос боцмана, выкрикивавшего какие-то цифры. Внезапно это сонное царство оживилось. Фигуры на корме распрямились и начали возбужденно жестикулировать. Капитан исчез. Затрещал звонок, и судно вздрогнуло от биения пульса проснувшейся машины. Не двигаясь с места, мы вспенивали бурую воду. Под нами что-то грохотало, по вибрации мотора чувствовалось, что он преодолевает яростное сопротивление. Палубы ожили. Вахтенный офицер мчался с плотником на нос к брашпилю. В воздухе висели восклицания, звонок дребезжал с удвоенной силой. Наконец корма «Ойцова» начала медленно перемещаться по кругу.

В то утро капитан не пришел завтракать. Судно то застывало в летаргическом сне, то начинало метаться, пытаясь вырваться из трясины прибрежных отмелей, на которые его выносило течение реки. Я совершенно потерял ориентировку. В штурвальной рубке радар рисовал линию берега — он был так близок, что мы почти касались его — и продолговатые пятна других кораблей, неподвижно стоявших около нас. Взгляд бессильно тонул в мягкой мгле.

Около девяти часов туман начал редеть, а потом, буквально за несколько минут, исчез, впитался в жаркую лазурь неба. С палубы около кают-компании казалось, что наша корма вздымается над болотистой почвой. Какие-то люди в грязных чалмах, задирая головы, разглядывали наше судно. По реке разносились скрежет и грохот свертываемых якорных цепей. После получасовых усилий нам удалось вырваться на свободное течение. Позади нас два корабля — норвежский и японский — так и остались неподвижно стоять на мели.

Мы тихонько двигались по илистой пойме реки. Она была здесь такой мелкой, что порой нам попадались рыбаки, бредущие по колена в воде всего в нескольких десятках метров от нас. Наконец, около полудня, мы вышли в молочно-зеленые воды Персидского залива. Над удаляющимся берегом стоял легкий фиолетово-розовый туман, цвет которого, сочетаясь с окраской моря, создавал необычно утонченную гамму оттенков, встречающуюся лишь на персидских миниатюрах.

В Кувейт мы пришли на закате. Последние отблески дня зажигали на далекой суше бесчисленные окна зданий. Как только сгустились сумерки, явился лоцман. Порт сверкал белыми огнями. Ряды новых просторных складов прерывались стройными высотными домами; некоторые из них были еще в лесах. На набережной в ожидании толпились кудрявые смуглые рабочие в выцветших штанах и пропотевших фуфайках. У каждого через плечо был перекинут узелок. Едва мы коснулись бортом набережной, они бросились к нашему судну и, не дожидаясь, пока спустят трап, перепрыгивали прямо через релинг[57]. Казалось, эти люди брали «Ойцов» на абордаж. Действовали они очень быстро и ловко. Здесь не было мундиров — как в Ираке, — но прием, оказанный «Ойцову», производил впечатление превосходно разработанной военной операции. Напротив нас, визжа тормозами, уже останавливались блестящие лимузины, из которых торопливо выскакивали таможенники и портовые чиновники. Сразу же вслед за ними подъехали грузовики. Ничего подобного нам не доводилось видеть еще ни в одной из арабских стран. Немедленно началась разгрузка. Не веря своим глазам, мы смотрели, как в кузовах грузовиков вырастают горы мешков с нашим сахаром. Тем временем в ночи, над белой пеленой портовых огней, разгоралось разноцветное зарево неона. С суши вместе с горячим дыханием пустыни до нас долетало веяние кипучей, быстро текущей жизни.

На переговоры с водителем такси мы затратили массу усилий. Мало того, что в качестве такси нам был предложен роскошный плоский «крокодил» с необычайно длинными заостренными крыльями. Мало того, что водитель едва понимал по-английски. В довершение всего нам пришлось еще торговаться с набобом в вышитой муслиновой чалме и роскошной нейлоновой рубашке, пальцы которого были унизаны золотыми перстнями. Мы хотели, чтобы он повозил нас по городу. Скажем, в течение часа.

Шофер в ответ показывал два пальца — два динара. А динар это ни больше, ни меньше как английский фунт. Два фунта — почти все наше состояние! Мы знали, что не только можно, а просто необходимо спорить из-за каждой копейки. Однако одно дело торговаться с босым «Махмудом» и совсем другое дело здесь. Мы растерялись. Эти остроносые итальянские ботинки, эти перстни, это выражение равнодушия и скуки в глазах! Босоногими феллахами чувствовали себя мы. Борьба казалась нам печально неравной, но у ворот порта, как назло, не стояло больше ни одного такси.

С пропусками у нас не было ни малейших затруднений, но иракский опыт оставил в наших душах травму. Мы склонны были рассматривать каждую возможность вырваться с корабля как единственную и — быть может — последнюю и поэтому не могли решиться на требующийся в таком случае маневр: изобразить полное отсутствие заинтересованности. Кипя от ярости, мы расплывались в умильных улыбках, а голоса наши источали елей. После чрезвычайно долгих переговоров мы сошлись в конце концов на семидесяти пяти фильсах, то есть трех четвертях динара.

Мы не увидели ничего, что заслуживало бы названия портового района. Ни единого признака окраины города, никаких развалин. Несколько километров проложенной в пустыне, разделенной на два ряда автострады — и сразу же начинается сверкающий новизной город, поистине выставка современной архитектуры.

Город еще недостроен, многие дома в лесах. Быстрота его возникновения просто ошеломительна. Словно кто-то выписал себе город и сейчас вынимал его из пакета.

Собственно говоря, все в самом деле обстояло почти в точности так. У нас не было возможности заглянуть в карман к эмиру, но всем известно, что он мог бы себе это позволить. Еще в Европе я слышал, что эмир на своих нефтяных концессиях зарабатывает миллион долларов в день (восемьдесят миллионов тонн ежегодной добычи — это кое-что значит!). Здесь, однако, эта цифра была опровергнута. Не один миллион долларов, а около трех миллионов ежедневно. Легендарный «позолоченный кадиллак» при таких масштабах просто мелочь.

Движение на мостовых очень оживленное; повсюду новейшие модели автомобилей. В глубине боковых улиц, ближе к побережью, встречаются отдельные старые арабские дома из глины. Чаще всего это остатки разрушенных зданий. Если они еще целы, вокруг идут приготовления к сносу.

Несмотря на современные здания и сооружения, несмотря на поистине нью-йоркские магазины ультрамодного французского и итальянского готового платья, многочисленные закусочные и панорамные кинотеатры, европейские костюмы встречаются очень редко. Преобладают черные женские абы, а у мужчин — куфьи и белые рубахи до пят, правда, очень чистые и сшитые из очень дорогих материалов. Верность мусульманской традиции подтверждается также огромным количеством мечетей. Их разукрашенные минареты и купола из легкого цветного бетона, возвышающиеся среди громад всевозможной геометрической формы, кажутся фальшивыми драгоценностями, использование которых ради стилизации старых форм не может создать впечатления старины и ограничивается лишь кокетливым намеком на нее.

Шофер сам выбирал дорогу. Город, в котором по существу сосредоточено все население страны (остальная территория — это нефтеносная пустыня), расположен вокруг торгово-административного центра; он состоит как бы из обширных районов вилл, связанных широкими шоссе. На многочисленных круглых площадях — здесь, как и в Басре, это любимый урбанический мотив — выстроились плотно прижатые друг к другу стройные бетонные конструкции, напоминающие по форме водонапорные башни. Мы узнали потом, что это водосборники, возведенные в первый период строительства города. Теперь они не нужны, потому что вода, которую раньше привозили из-за границы на танкерах, теперь «производится» на месте. Год назад американские инженеры выстроили в порту установки для опреснения морской воды. Сегодня вдоль многих улиц тянутся ряды молоденьких, недавно посаженных деревьев, которые ежедневно заботливо поливают садовники магистрата, а в каждом ресторане официант приносит вместе с едой графин пахнущей хлором воды и несколько демонстративно ставит его перед клиентом. Эта вода — хоть и довольно невкусная — служит для жителей Кувейта лишним основанием для гордости, как ставший обыденным признак их процветания.

Но во время нашей поездки о процветании Кувейта мы могли судить прежде всего по огромному размаху строительства. Возбуждающая атмосфера бума создавалась не только благодаря оживленному движению или силуэтам работающих кранов, заметных в перспективе каждой улицы. Ее красноречивым признаком было разнообразие архитектурных форм. Даже если жилой квартал был запроектирован по типовому проекту, каждый дом отличался от соседнего цветом, формой какой-нибудь второстепенной детали, фактурой штукатурки или материалом отделки.

Перед нашими глазами, словно в гигантском калейдоскопе, мелькали строительные площадки, новые разноцветные поселки, огромные административные здания из стекла и алюминия. Автомобиль огибал все новые и новые площади, мчался по бетонированным шоссе к очередным городским кварталам. Час пролетел незаметно. Мы принялись уговаривать водителя, чтобы он отвез нас в порт. Он делал вид, что не понимает, и гнал машину дальше, в противоположном, как нам казалось, направлении. Когда наконец у ворот порта я протянул таксисту тщательно отсчитанные фильсы, он только пожал плечами. Все началось сначала. Два пальца, унизанные перстнями, как ни в чем не бывало требовали двух динаров. Напрасно мы ссылались на нашу договоренность. Когда, вконец измучившись от этой торговли, я вручил франту динар, он с негодованием вернул его мне обратно. В таком случае он не возьмет ничего. Презрительно махнув рукой, он завел мотор. Гениальный психолог! Словно он знал, что имеет дело с поляками. Мы проиграли. Он получил свои два динара.

Докеры, которые столь усердно трудятся в порту (хорошо оплачиваемая сдельная работа!), все без исключения — сезонные работники из других арабских стран. Так же как и строительные рабочие. Исконный житель Кувейта не станет утруждать себя подобными занятиями. Его даже за прилавком своего магазина нечасто увидишь. Продавцы, почти как правило, — индийцы, ливанцы или сирийцы. Кувейтец — собственник по призванию. Законодательство страны оговаривает для пего право владения землей, домами, торговыми или производственными предприятиями. Кроме того, гражданин Кувейта бесплатно получает квартиру и медицинскую помощь. Больше того, если он посылает детей в школу, государство платит ему за это, а дети в течение всего времени обучения получают материальную поддержку. «Имеющему да воздастся!»

На двести тридцать тысяч граждан страны таких привилегированных приходится около ста пятидесяти тысяч. Остальные — это разновидность современных илотов.

Наш случайный знакомый, индиец, продавец из магазина ювелирных изделий и фототоваров, как-то вез нас в своем элегантном красном кабриолете. Успев уже привыкнуть к сумасшедшей скорости местных таксистов, мы похвалили его разумную манеру вождения. Он улыбнулся.

— Не забывайте, — сказал он, — что я иностранец. Если б я случайно попал в катастрофу, в которой пострадал бы кувейтец, я несомненно проиграл бы дело, даже будучи абсолютно правым. Я не могу рисковать.

Мы познакомились с ним при забавных обстоятельствах. Наши скромные средства были уже на исходе, и Мариан решил продать фотоаппарат. Этой операции мы посвятили целое утро. Задача оказалась непростой, хотя аппарат заинтересовал многих — «Зоркого» здесь еще не видали. И как раз этот индиец решился в конце концов его купить. Однако ему нужно было получить разрешение владельца магазина. Он усадил нас в удобные современные кресла, велел принести кофе — тот самый несравненный, по-особому приготавливаемый кофе, какой пьют только в странах арабского Востока.

— Присмотрите за моими товарами, — сказал он.

Мы остались втроем — Мариан, капитан и я — в прекрасно охлаждаемом кондиционными установками магазине, где в витринах под стеклом сверкали золотые цепочки, броши, кольца и часы, а расставленные по полкам ультрасовременные кино- и фотоаппараты соперничали друг с другом в цене и элегантности.

В течение получаса мы занимались выпроваживанием покупателей, а когда индиец вернулся, деловой визит превратился в светскую беседу. Когда выяснилось, что следующим портом, куда мы должны зайти, будет Бомбей, разговор оживился — покупатель «Зоркого» был родом из Бомбея. Мы спросили его, не собирается ли он туда вернуться. Он, конечно, скучает по родине. Может, когда-нибудь он вернется, если заработает достаточно для того, чтобы открыть в родном городе собственное солидное предприятие. А что, если он решит навсегда остаться в Кувейте? Ну, об этом еще надо подумать. После пятнадцати лет проживания в стране можно получить гражданство, но только при условии, что ты мусульманин. Немусульманин теоретически может стать гражданином Кувейта только через тридцать лет. Наш собеседник проработал тут уже семь лет. Он не принадлежит к числу особенно религиозных людей, но мысль об изменении вероисповедания его отнюдь не привлекает. И все же ему будет тяжело покинуть этот город. Он был свидетелем его рождения, тесно сжился с ним.

Катая нас по городу на своем автомобиле, он замедлил ход на одной из площадей у начала центрального района. Посреди нее мы увидели остаток примитивной глиняной стены с воротами.

— Это оставлено на память, — сказал он. — Семь лет назад, когда я приехал сюда, весь город был окружен такой стеной. Впрочем, его и городом трудно было назвать. Кувейт тогда представлял собой нечто вроде обычного поселения в пустыне. Эти ворота запирались после захода солнца. С наступлением темноты никто не отваживался выходить из города, опасаясь «народа пустыни».

Сколько же представителей этого грозного «народа пустыни» сидели теперь за рулями обгоняющих нас автомобилей? События семилетней давности казались относящимися к глубокой древности. «Когда-то» — наиболее подходящее в данном случае слово, которое само попахивает стариной — неотвязно преследовало нас. Гам, где освещенное яркими лампами шоссе огибало комплекс строящегося университета, его спортивные площадки, скверы и лаборатории (конечно, «только для кувейтцев»), когда-то, семь лет назад, лежала молчаливая, полная опасностей, окутанная мраком пустыня.

Наша поездка окончилась на плотно забитой автомобилями стоянке перед сверхсовременным кинотеатром. Огромный зал, курительные и кафе, микроклимат, паркет, билетеры в красных ливреях. Внутри преобладали белые шелковые и муслиновые чалмы, но немало попадалось и европейских дамских нарядов. Вероятно, традиционные абы ждали своих хозяек в автомобилях. Между рядами сновали продавцы мороженого и сладостей.

Фильму предшествовала хроника, почти полностью посвященная актуальным египетским проблемам. Больше всего места занимал репортаж о сессии Лиги арабских стран. По ступеням величественной лестницы дома, в котором проходили заседания, поочередно поднимались живописные фигуры в бурнусах, чалмах и фесках. Когда из черного лимузина вышел Насер — атлетически сложенный, улыбающийся, сказочно элегантный, — в зрительном зале раздались аплодисменты.

Потом шла очень мрачная американская психологическая драма, в основе которой лежал столь модный сейчас на Западе конфликт между старостью и молодостью — безнадежная последняя любовь старика, рассказанная современным языком с примесью притворно-грубой сентиментальности.

Когда-то и в Европе не было магазинов в нашем смысле слова. Вся торговля вместе с ремеслами сосредоточивалась на базаре. В крупных городах в каждом районе был свой базар. Европа отказалась от этой системы в конце средних веков. На Востоке, в особенности на Ближнем Востоке, она сохранилась до сегодняшнего дня — скорее как социальная привычка, чем хозяйственная необходимость.

Правда, и на улицах Кувейта есть всевозможные лавки и магазины, которые могут смело конкурировать — как по снабжению, так и по оборудованию и организации — с самыми современными торговыми центрами Европы или Америки. Но для жителей города жизнь была бы лишена прелести без базарных сплетен, без возбуждающих торговых сделок возле каждой лавчонки, без темноты крытых улочек суков. Наряду с торговлей по западному образцу Кувейт сохранил традиционную форму базаров.

Кувейтский сук — это оазис древности в фантастическом городе, только что порожденном нефтяными миллионами. Он составляет целый квартал, окруженный административными корпусами и высотными зданиями, пересеченный асфальтовыми артериями, по ночам со всех сторон озаряемый цветным заревом неоновой рекламы, но упорно сохраняющий свою архаическую обособленность. Эту архаичность создает только настроение.

Здесь нет никакой старинной архитектуры, а товары ничем (кроме цен) не отличаются от товаров с витрин и полок современных универмагов. Низкие, одноэтажные и двухэтажные домишки, выстроенные как попало, иногда украшенные карнизами в псевдомавританском стиле, с выступающими на тротуары галереями, которые поддерживают деревянные столбы, облепленные пестрыми объявлениями; длинные торговые ряды, связанные в единое, целое общей крышей, — все они помнят прошлое. В то время Кувейт был просто одним из уголков пустыни, где после открытия под песками запасов нефти стоило поселиться и развернуть торговлю. Даже самые честолюбивые замыслы не шли дальше создания образа «туземного» городка, живущего отдельными проявлениями колониальной инициативы. Никто тогда не предвидел такого головокружительного роста богатства.

Но на суке богатство сохраняло прежний облик и традиционные обычаи. Золото Аравии всегда разжигало воображение древних путешественников; они описывали лавки золотых дел мастеров на базарах и восхищались их искусством. Правда, сегодня здесь трудно найти змеевидные браслеты, подвески в форме фантастических цветов и серьги полумесяцем — на суках преобладают декоративные украшения в стиле современного американского барокко, — но характер торговли не изменился.

Улица золотых дел мастеров, широким полукругом протянувшаяся по краю сука, едва ли может похвалиться хотя бы несколькими зеркальными витринами. Большинство магазинчиков — открытые темноватые лавчонки, в глубине которых поблескивают золотые цепи, подвешенные наподобие колбас в мясных лавках, а вокруг чувствительных весов сидят закутанные в белое бородатые купцы — они пьют кофе и с достоинством ведут неторопливую беседу, нередко посасывая при этом гибкие чубуки кальянов.

Изображая богатых туристов, мы приценивались к разным товарам. Все они стоили около трех с половиной долларов за фунт. За фунт?! Пораженные, мы начали лихорадочно рыться в памяти. Динар равен примерно трем долларам. Да это просто даром! Грамм стоит несколько центов. Почему же никто из команды не возвращался на корабль, увешанный золотом?

Загадка раскрылась очень скоро, когда мелкий торговец, у которого мы спросили цену какого-то колечка, взвесил его. Сказочный фунт оказался английским фунтом — золотой монетой, которая служит кувейтским золотых дел мастерам разновесом.

Выходя в море, мы проплыли мимо идущих под надутыми парусами лодок искателей жемчуга. Современная техника обошла стороной этот промысел. Никаких скафандров не было и в помине — их заменяли набедренная повязка и нож для защиты от акул.

Наш курс пересек красавец мхаили со скошенной реей. На его корме в лучах утреннего солнца сверкал хвостатый автомобиль. Ржавый туман постепенно скрывал изящные очертания города, гасил яркий блеск алюминиевых реторт-установок для дистилляции воды.

Мы покидали порт, когда в Кувейте была объявлена мобилизация. Нет, никакого вторжения не предвиделось. В течение трех дней в городе с нетерпением ожидали прибытия американского парохода с новейшими моделями автомобилей для эмира. Ежегодно, в первых числах ноября крупнейшие боссы автомобильной промышленности присылают патриархальному владыке Кувейта новинки к наступающему сезону. У старого эмира есть свое хобби. Его подданные относятся к нему совершенно серьезно, но человек, прибывший из современного мира, не может избавиться от своеобразного чувства меланхолии. Что будет, когда в один прекрасный день нефть кончится или в результате новых изобретений перестанет быть волшебным сокровищем? Какое будущее ждет в наше время эту сказочную страну?

Этот пароход с машинами мы встретили под вечер и обрадовались. Бедняга эмир сможет вздохнуть с облегчением.