Первые восстания казаков, начавшиеся с конца XVI столетия(Косинского, Наливайко и т. д.), привели к жертвам среди евреев, но длились недолго, и размах их был не особенно велик. Предводители их не установили нужных связей за пределами Польши, классовый и религиозный антагонизм на Украине еще не совсем совпадали. Против повстанцев яростно сражался князь Острожский — общепризнанный глава православных в Речи Посполитой. Род князей Острожских исстари славился храбрыми воинами и православными меценатами. Так что время для религиозной войны, всегда столь страшной для евреев, тогда еще не пришло (но оно уже подходило — даже потомки князя Острожского в первой половине XVII века перешли в католичество). К тому же и опыта войны против поляков у казаков еще не было — им случалось подставиться под удар тяжелой польской конницы, а этого никто в те времена не мог выдержать. Но они учились на ошибках. А в 1648 году ситуация быстро стала меняться — Тридцатилетняя война стихала, и в Польшу возвращались ее ветераны. Как известно, и в наше время молодые люди, проведшие несколько лет на войне, потом с трудом приживаются на гражданке. А в средние века войны шли гораздо дольше, и проблема солдат, возвратившихся домой, стояла острее. Эти люди десятилетиями не знали мирной жизни и уже не могли войти в нее. Они повсюду представляли идеальные кадры для любой смуты.
Для примера напомню, что в Англии ветераны, вернувшиеся в страну после Столетней войны, сильно способствовали возникновению внутренней междоусобицы — Войны Алой и Белой розы. И пример этот не единичный.
Вот такая ситуация сложилась и в Польше. Войны, которые она вела в первой половине XVII века, были не бог весть какие страшные. Но у соседей каша варилась крутая — сперва Смутное время в России, потом — Тридцатилетняя война в Германии. Польша оказалась отчасти втянута в эти события — много выходцев из нее участвовало в тех войнах. Когда кончилось Смутное время, началась война в Германии, и головорезы пана Лисовского, отличившиеся до этого в России, тут же отправились на запад.
Речь идет о знаменитых «лисовчиках», названных по имени их первого предводителя Александра-Иосифа Лисовского. Это был авантюрист, осужденный на изгнание из Польши за участие в мятеже. Его звездный час наступил в Смутное время. Сформированная им: банда, состоявшая из нескольких тысяч конных головорезов, широко прославилась в России. Они поражали жестокостью грабежей и (надо отдать должное) военной удалью. Публика у Лисовского была самая разномастная. Много было украинских и русских казаков, поляков, литовцев. Но хватало и англичан, и шотландцев — множество профессиональных военных болталось тогда по всей Европе в поисках жалованья и добычи. Когда Лисовский в ходе войны умер, отряд сохранил свое название «лисовчики». После него командиры часто менялись — переизбирались буйной вольницей. По окончании Смуты «лисовчики» отступили в Речь Посполитую (1618 год) и стали дожидаться новой работенки. Ждать пришлось недолго. В 1620 году их направили на запад, в помощь Габсбургской (католической) коалиции: в Центральной Европе уже полыхала война 1618–1648 годов, впоследствии получившая название Тридцатилетней. К старому ядру отряда пристало много новых искателей военных приключений. Теперь «лисовчиков» насчитывалось (по польским источникам) десять тысяч человек (цифра весьма внушительная для того времени). И среди них явно преобладали украинские казаки. На западе «лисовчиков» ждал новый блестящий успех. Их удар в тыл чехам и венграм (трансильванцам) спас католическую Вену, которую те осаждали под протестантскими знаменами. Но нам важно другое — казаки тогда впервые попали в Центральную Европу и произвели ужасное впечатление своими грабежами и насилием. Даже католики, которых «лисовчики» в тот раз выручили, прямо говорили, что турки и татары (последние попадали в Европу в составе турецкой армии) в сравнении с казаками еще приличные люди. Позднее «лисовчики» продолжали воевать в Европе, часто разделялись, доходили до Италии, иногда на время возвращались домой, в частности, сражались в первой битве при Хотине (см. главу XIII). И к середине 20-х годов XVII века постепенно истаяли в боях. Как и большинство казаков того времени, они еще оставались лояльными Речи Посполитой — воевали только на ее стороне или вместе с ее союзниками. У поляков остались о них прекрасные, даже романтические воспоминания — хорошо, когда такие люди сражаются на твоей стороне и притом в дальних странах. А между тем связь «лисовчиков» с Польшей была минимальная. Жалование им платил венский император, и большинство среди них составляли не поляки, а, как я уже указывал, казаки. Так что верны Польше они оставались только в силу традиции, а может, и просто случайно. В них можно видеть прообраз будущих самостоятельных казачьих армий.
А потом на запад попало еще много казаков. В частности, двухтысячный казачий отряд сражался под французским флагом[30] (Тридцатилетняя война охватила многие страны). Но все когда-нибудь кончается. Кончалась и эта война[31]. И казаки направились домой. С огромным военным опытом и новейшим вооружением. И без всякого стремления к мирной жизни. Их прибытие не могло не обострить обстановку. Тем более что ветераны Тридцатилетней войны не только отвыкли от мирного труда, но и утратили обычное для средневекового человека чувство социальной дистанции между аристократом и простолюдином. Так как денег для оплаты наемных солдат у всех участников той войны вечно не хватало, то самые важные вельможи и самые прославленные полководцы часто выступали перед солдатами и униженно просили их не бунтовать по поводу неуплаты жалованья, не переходить к противнику, а подождать. Понятно, что, вернувшись домой, казаки не робели перед знатностью самых сановных панов.
Между тем король Владислав IV вступил в переписку с казаками, обещая им привилегии и милости. Видимо, он планировал с их помощью в дальнейшем организовать поход на Турцию. Но казацкая верхушка скрыла королевское письмо в угоду местным польским властям. Казаки, кстати, любили этого короля, и он благоволил к ним. Но события развивались так, что это принесло Речи Посполитой только вред.
На этом этапе и появляется в истории грозный для евреев персонаж — Богдан Хмельницкий. На вид в нем нет ничего демонического. Это человек в ту пору лет пятидесяти, реестровый казак, имеющий чин сотника (офицера казачьих войск). Человек состоятельный. Его предыдущая жизнь известна мало. Как и все казаки, много воевал, побывал в турецком плену, оттуда или бежал, или выкупился. Был даже слух, что получил он свободу, приняв ислам. А вернувшись из плена, вернулся и в православие. В казачьих бунтах до того активно не участвовал. Был довольно хорошо образован. Он сам был сыном казачьего сотника, претендовавшего на шляхетское достоинство. В молодости посещал иезуитскую школу (см. главу XI). Возможно, в Тридцатилетнюю войну побывал в Западной Европе. Когда он стал знаменит, появилось множество родословных, приписывавших ему знатных предков. Но ничего о его родне, кроме отца, Михаила Хмельницкого, неизвестно. Отец его погиб в бою с турками. Видимо, тогда в плен попал и Богдан (см. главу XIII).
Был в жизни Хмельницкого факт, который обычно замалчивался в его биографиях, написанных в советское время. В 1632–1634 годах Богдан сражался под польским знаменем против русских. В той войне (которая вошла в историю как «Смоленская война») украинские казаки сильно помогли полякам, и она кончилась неудачно для русских. Хмельницкий служил хорошо. Польский король лично наградил его дорогой саблей. Прошло более двадцати лет, и в новой обстановке Богдан слезно каялся московским послам в великом грехе: отец завещал ему никогда не сражаться против русских, а он нарушил отцовскую волю и опозорил себя. Что ж, «новое время — новые песни». Только вот душеспасительная история про отца вызывает некоторые сомнения. Михаил Хмельницкий, казачий сотник, был много лет лично знаком с гетманом Жолкевским и был у него на самом лучшем счету. А гетман Жолкевский, «человек, который сорок четыре года нес на своих плечах Речь Посполитую», был тем полководцем, который в 1610 году победоносно вошел в Москву. Скорее всего, старший Хмельницкий, как и многие украинские казаки, в той войне участвовал, конечно, на польской стороне. И уж точно никогда не конфликтовал с Жолкевским. Они и погибли в один день. Трудно представить себе Михаила Хмельницкого ярым русофилом.
Тут уж надо упомянуть и о совсем нелепой версии происхождения Хмельницкого. Каждому палачу евреев, до Гитлера включительно, приписывают еврейских предков. Самая неудачная из таких попыток — приписать Богдану Хмельницкому отца — крещеного еврея, корчмаря из местечка Хмельник. Оттуда якобы и фамилия его. Но как раз имя и род занятий отца Богдана Хмельницкого история сохранила.
Другая поразительная биография, только с «обратным знаком», станет во времена восстания знаменита на Украине. Иеремия Вишневецкий (по-украински — Ярема) — украинец, рожденный в православной магнатской семье. Родители Иеремии были ревностными и деятельными православными. Мать даже основала православный монастырь. Иеремия был потомком Дмитрия Вишневецкого — Байды, основателя Запорожской Сечи (см. главу XII) и унаследовал от предка храбрость и военные способности. Но в молодости он «ополячился» — перешел в католицизм. И не было у восставших украинцев врага страшнее его (рвение искреннего неофита! О нем еще пойдет речь).
Но вернемся к Хмельницкому, который был несправедливо и жестоко обижен польскими властями. У него отняли хутор и увели молодую жену или невесту. Он тогда был вдовцом и то ли женился во второй раз, то ли собирался жениться. Возможно, что женщина действовала по своей воле, но с хутором было явное беззаконие. Это признают все. Хмельницкий пытался действовать по закону, но безуспешно. Тогда он ушел на Сечь. И стал готовить восстание. До этого ему удалось раздобыть королевское письмо, как я уже говорил, скрытое казацкой верхушкой, что было важно. На первом этапе он еще призывал не к радикальной революции — на это казакам было трудно решиться, — а к восстановлению законности, в защиту королевской воли, попранной магнатами. Подобный прием, кстати, частый в средние века и даже позже — в начале восстания ссылаться на королевскую волю. А уж потом, когда костер разгорится, об этом можно и не вспоминать.
С этим письмом далеко не все ясно. По-видимому, события развивались так. С 1645 года на Средиземном море бушевала очередная венецианско-турецкая война. Она вошла в историю как Кандийская война. (Кандия — это Крит, тогда принадлежавший Венеции). Конечно, венецианцам в то время была бы очень кстати сильная атака турецких берегов казачьим флотом на Черном море или тем более большая польско-турецкая война. И венецианская дипломатия работала в этом направлении, взывая к христианской солидарности и обещая субсидии. Польский король Владислав IV был склонен поддержать венецианцев. Магнаты этому противились. Поэтому король и начал без лишнего шума заигрывать с казаками, готовя почву для того, чтобы в крайнем случае направить их против Турции и без согласия Сейма. Широкое обнародование королевского письма Хмельницким не только подбодрило казаков и вызвало скандал в Польше, но побудило и турецкую дипломатию всеми силами натравливать казаков и татар на Польшу, что Богдану и требовалось.
И Хмельницкому удалось возмутить Сечь. Но он сделал и больше — съездил в Крым и договорился с крымским ханом (Ислам-Гиреем III). Обычная татарская агрессивность в то время еще больше возросла. В Крыму был голод, и хан был рад отправить людей в набег. Уже и раньше было замечено: казаки бунтуют против поляков, когда с татарами мир. Тогда казачья агрессия и направляется в сторону Польши. Теперь с татарами у казаков был уже не только мир, но и союз — по приказу хана мурза (князь) Тугай-бей во главе сильного отряда татар присоединился к Хмельницкому. Хан обещал и сам явиться, если будет удача. А удача, как мы уже знаем, была.