В стране кораллового дерева

Часть четвертая

Свет и тень

Апрель — сентябрь 1866 года

Глава первая

Анна со стоном разогнулась и положила ладони на ноющую поясницу. С раннего утра она вместе с другими женщинами занималась большой стиркой в доме Альваресов. Ее руки уже давно покраснели и опухли. От щелочи щипало в носу. К тому же в ушах постоянно звенел пронзительный голос сеньоры Альварес.

— Недостаточно чисто. — Сеньора Альварес повертела в руках маленькую белую скатерть. — Это я вычту из твоего жалованья.

Анна поджала губы и удержалась от язвительного ответа. На скатерти остались пятна от воска. Она приложила максимум усилий, чтобы их вывести. Лучше быть не могло.

— Сеньора Альварес… — Анна подыскивала слова, досадуя на то, что ее познаний в испанском все еще недостаточно для таких ситуаций. — Мне нужны… — «Можно ли вообще в таком случае говорить “нужны” или стоит сказать “необходимы”?» — Мне нужны деньги.

— Я ничего не плачý за невыполненную работу.

Анна поняла слово nada^[7], а остальное додумала. Жаль, что она до сих пор так плохо говорит по-испански. В немецкой общине, на церковной службе, везде, где встречались люди, они говорили на немецком. Конечно, дома тоже разговаривали на родном языке. Ее отец вообще отказывался учить какие-либо испанские слова.

— Когда-нибудь я все равно вернусь домой, — любил повторять он. — Как только заработаю достаточно денег, тотчас же уеду на родину.

Анна подняла голову и взглянула на сеньору Альварес. Та уперла руки в бока. Дорогие кружева украшали ее тонкую шею. Шелковое платье тихо шуршало от каждого движения. Анне снова пришлось подавить в себе гнев.

— Пожалуйста, сеньора, мне нужны деньги, — повторила она.

— Это не моя проблема.

Сеньора Альварес движением руки подозвала экономку и тихо обменялась с ней несколькими словами. Когда хозяйка отвернулась и ушла, Анна едва не закричала от отчаяния. Но вместо этого она склонила голову, превозмогая боль и разочарование.

Только через два часа она закончила работу. Уставшая, Анна потащилась домой. У ворот фирмы Брейфогеля она ненадолго остановилась. Она заметила, что они открыты.

Не успев хорошенько подумать, Анна проскользнула внутрь и направилась прямиком к конюшням. Тихо, почти бесшумно ей удалось открыть дверь. Во дворе никого не было. В этой части двора было тихо. Девушка заметила какое-то движение там, где стояли дрожки, которые сдавались внаем. Затаив дыхание, Анна прокралась по проходу до самых последних стойл.

— Пекеньо, — прошептала она.

Гнедая лошадь кивала Анне головой и всхрапывала. Сначала неуверенно, потом решительно Анна открыла калитку и вошла внутрь. Девушка ухаживала не только за Диабло, но и за невысоким мерином по кличке Пекеньо. Этот малыш ей особенно нравился. Вздохнув, Анна прижалась щекой к блестящей шее животного. Пекеньо слегка дрожал и фыркал. Несколько секунд Анна наслаждалась его теплом.

— Пекеньо, — произнесла она еще раз.

Последний год выдался непростым. После того как Анна потеряла работу в фирме Брейфогеля, благодаря сестре она получила место в доме Альваресов. Оплата была ниже, да и работа была тяжелее. Но это было лучше, чем ничего. Кроме того, Анна ничего так страстно не хотела, как двигаться вперед. Она больше не желала просить о помощи братьев. Она не хотела брать у них деньги, о происхождении которых совершенно ничего не знала. Это были ворованные деньги, кровавые деньги, из-за которых, возможно, какой-то бедолага испустил дух. Анна вздрагивала от одной мысли об этом. Она прибыла в эту страну в поисках красивой жизни, но, проведя три года в Буэнос-Айресе, о лучшей жизни ей оставалось только мечтать. Анна нежно гладила Пекеньо по шее и по спине. Да, она все еще надеялась на то, что все будет хорошо. Анна все еще не сдавалась.

«И не сдамся, — подумала девушка. — Я бы охотно организовала такую фирму, как у Брейфогеля. Я умею ухаживать за лошадьми. Но это, — снова вздохнула Анна, — несбыточная мечта». Где взять лошадей? Как заработать деньги на их содержание и конюшню? Нет, это невозможно.

Сзади послышался шорох, и Анна обернулась. Она не видела Штефана Брейфогеля уже несколько недель. Как обычно, бывший работодатель выглядел здоровым и бодрым. Яркое летнее солнце еще больше обесцветило его волосы, и они стали почти белыми. Кроме того, за последний год на его лице добавилась пара морщин, но плечи под льняной рубашкой остались такими же широкими и мускулистыми, как у молодого парня. Брейфогель стоял у открытой калитки и широко улыбался.

— Анна Вайнбреннер! Могу я поинтересоваться, что ты здесь делаешь?

Анна медлила, не зная, что ответить. Пекеньо отвернулся от нее и стал искать в яслях что-нибудь съедобное. «Я не знаю, — подумала Анна. — Не знаю. Ворота были открыты, и мне просто захотелось передохнуть здесь минутку, прежде чем отправиться домой».

Когда она взглянула в лицо Штефана Брейфогеля, у нее появилось неприятное предчувствие. Он подошел к ней.

— Как бы там ни было, я рад тебя видеть, Анна. Давно мы не встречались. Я скучал по тебе. Это ведь не значит, что ты мне не нравишься, если ты перестала здесь работать. Ты хорошо работала.

«И почему тогда мне нельзя было остаться?» — подумала Анна. Но она сдержалась и постаралась справиться с дрожью, когда заметила, что Брейфогель подошел к ней еще ближе.

— Я навещала Пекеньо, — нерешительно ответила она.

«Я говорю, как маленький ребенок», — подумала Анна и добавила:

— Я не хотела вам мешать.

— Но ты и не мешаешь.

Штефан Брейфогель подступил к ней вплотную. От него пахло табаком, пóтом и деревом.

— Ты красивая, Анна, ты знаешь об этом? В тебе есть жизнь, моя прелесть. Это мне всегда нравилось. Ты не такая, как другие женщины. Тебе хотелось навестить только коня, ты уверена в этом?

Брейфогель неожиданно схватил девушку за запястья. Одним рывком Анна высвободилась. Он рассмеялся.

— Хорошо, хорошо, мне нравятся такие девушки. Горячие, как арабские скакуны.

Он снова схватил ее крепкими руками и толкнул к стене. Анна вскрикнула от боли. Она почувствовала ладонями неотесанное дерево.

— Я же вижу, как ты на меня смотришь, малышка. — Штефан Брейфогель нагнулся ближе. — Ты на меня уже тогда так смотрела. Как сучка, у которой течка! Ты знаешь, что я это заметил.

Он хотел поцеловать ее, но Анна отвернулась.

— Я ношу траур.

Брейфогель рассмеялся.

— Калеб умер больше года назад, так что это ни к чему. Вы ведь плохо живете, не так ли? Я могу вам помочь. Ты же хочешь покупать малышке молоко, белый хлеб, сливочное масло и джем? Я могу тебе это дать. Я единственный, кто все может. — Брейфогель провел пальцем по ее левой щеке. — Тебе нужно просто сказать «да». Ты красивая женщина, Анна, а я настоящий мужчина, сильный мужчина.

Он снова схватил ее за запястья и притянул к себе. Анна попыталась высвободиться.

— Хорошо, хорошо, — пробормотал он, целуя ее, — очень хорошо. Продолжай, мне нравится, когда женщины такие горячие.

Тяжело дыша, девушка прижалась к стене.

— Я в трауре, — повторила она.

Штефан Брейфогель снова рассмеялся и недвусмысленно посмотрел на ее платье.

— А на вид и не скажешь. А теперь не ломайся. Ты не пожалеешь…

Исполненными ужаса глазами Анна смотрела, как бывший работодатель пытается расстегнуть штаны. Она окаменела от страха, а в голове продолжали роиться мысли: «Мне нужно бежать отсюда. Нужно бежать».

Штаны Брейфогеля упали вниз. Он стоял в одних подштанниках. Анна поглядывала на дверь.

— Я бы советовал тебе остаться. Если мне все же не удалось тебя убедить, то подумай о том, что я все знаю о твоих братьях…

— О моих братьях? — Все внимание Анны снова было обращено на Брейфогеля.

— Ну, каждый знает, какие делишки проворачивают братья Бруннеры.

— Мне ничего об этом не известно.

— Правда? Я думаю, что ты знаешь об этом слишком много, моя дорогая. А сейчас давай приступим наконец к делу. Почему ты такая нерешительная? Я настоящий мужчина. Гораздо лучше, чем твой бывший.

Оскорбление и напоминание о Калебе придали Анне сил. В тот же миг она оттолкнула Брейфогеля. Он покачнулся. Она воспользовалась возможностью и выскочила из стойла. Ей в спину полетели проклятья.

Анна остановилась только тогда, когда добралась до дома. Она подождала у двери, чтобы восстановить дыхание. Из дома доносились голоса: сначала матери, потом сестры, затем плач маленькой Марлены. Анна глубоко вздохнула и толкнула дверь. Марлена первой заметила ее и, всхлипывая, протянула ручки. Анна прижала к себе дитя, пряча лицо в мягких волосах девочки. Неужели Штефан Брейфогель сказал ей правду? Неужели он знал о том, чем занимаются Эдуард и Густав? Анна не могла сказать этого наверняка, но Брейфогель стал ее врагом. Сейчас это было не самое плохое. Самым плохим оказалось то, что в конюшне Брейфогеля девушка потеряла то, что заработала за сегодняшний день.

Дни проходили в жалком однообразии, которым отличалась жизнь Анны и ее семьи в Новом Свете. Рано утром женщины отправлялись на работу в дом Альваресов, а днем или даже вечером возвращались. Работа была тяжелой, сеньоре Альварес оказалось нелегко угодить. Отец снова начал пить. Сегодня Анна вспомнила о том, как ее отец в первые месяцы после рождения Марлены обходился с ней, как гладил и целовал малышку, как радовался, глядя на нее. На глаза девушки навернулись слезы.

Вскоре братья впервые пришли навестить ее. Ходили чудовищные слухи, прежде всего о жестокости младшего брата Густава. Одному мужчине он отрезал нос, другому сломал челюсть, третьего ослепил, а четвертого вообще убил. Анна не знала, чему из этого верить. Но когда она увидела Густава впервые за долгое время, стало ясно, что все эти истории — правда. Анна и Густав никогда не были особенно дружны. Что-то пугало ее в глазах Густава. Она видела в них хладнокровие, кровожадность. Анна понимала: рядом с ним она никогда не будет чувствовать себя в безопасности.

Когда Анна заговорила с Эдуардом о Густаве, после того как тот ушел, старший брат вздохнул.

— Ты видишь, что с ним происходит? — спросил он.

Анна колебалась, прежде чем ответить.

— Я, конечно, сразу его узнала, но он изменился… Стал опаснее. Сейчас он не просто парень, с которым нужно вести себя осторожно, он… он… — Анна медлила, подбирая нужное слово. — Он кажется мне диким зверем, — наконец произнесла она.

Эдуард взглянул на сестру и кивнул.

— Пока что он слушается меня, — сказал он и снова вздохнул. — Но один Бог знает, как долго это продлится. Густав изменился, Анна. С тех пор как мы здесь поселились, я иногда вообще его не узнаю.

«Иногда я и тебя не узнаю, — хотела сказать Анна. — Что произошло с тобой? Ты превратился в вора, мошенника, даже убийцу? Что случилось с молодым человеком, который хотел построить собственную эстансию? Хотел засеять пшеницей поля, которым не видно конца и края, мечтал о громадных стадах коров, о которых и подумать нельзя было на родине».

Но Анна не отважилась это произнести. Некоторых вещей лучше вообще не знать. Она хотела помнить Эдуарда, который носил ее на плечах, с которым они строили плотины на реке. Они оба ненадолго замолчали.

— Если тебе понадобится помощь, скажи мне об этом, Анна, — произнес Эдуард.

Девушка покачала головой. От вора (и это еще мягко сказано) она ничего не хотела брать, даже самое необходимое. Анна все время с ужасом вспоминала о деньгах, которые ей пришлось у него занять.

Иногда, поздно ночью, когда в голове у Анны роились мысли, она начинала бояться, что когда-нибудь пожалеет об этом поступке.

В следующий день зарплаты Мария предложила приготовить ньокки — домашнюю картофельную лапшу. Анна была в восторге. Блюдо было простым в приготовлении, ингредиенты стоили недорого. Она попросила Марию рассказать о способе приготовления ньокки и через два дня приготовила их сама. Для этого сначала нужно отварить картофель, потом размять его, смешать с мукой и вымесить эластичное тесто. Из него формировались небольшие клецки, которые Анна варила в бульоне. Вот так просто готовилось это блюдо, поэтому девушка и решила готовить ньокки чаще, чтобы сделать меню более разнообразным.

Когда Анна позвала родню к ужину, перед ними впервые за долгое время стояли полные миски с едой. Замечательно пах томатный соус, картофельные клецки заманчиво блестели. Анна подала тарелку сначала отцу. Тот уставился на нее. Все ждали, пока он тихо произнесет молитву, но ничего подобного не произошло.

— Теперь и у нас появилась итальянская жратва, — съязвил Генрих.

Элизабет, Ленхен и Анна ждали, что после этой фразы все же последует молитва, ведь все были голодны. Но то, что случилось потом, заставило женщин содрогнуться. Резким движением руки Генрих швырнул тарелку на пол. Со звоном рассыпались бесчисленные фарфоровые осколки. В последний момент Анна успела выхватить большое фарфоровое блюдо с соусом и ньокки из рук отца.

— Дай сюда! — крикнул он дочери и требовательно протянул руку.

— Нет.

Генрих с угрожающим видом нахмурил брови. Он еще раз протянул руку.

— Ты моя дочь, ты обязана меня слушаться.

— Нет. — Анна покачала головой. — Так не пойдет, — ответила она, — так не пойдет, отец. Я не позволю, чтобы ты тянул меня в болото. Я здесь, чтобы жить. Я здесь, чтобы осуществить свои мечты.

Она тут же осеклась. Генрих разразился язвительным смехом, а потом бросился на нее. Даже когда он ударил Анну по лицу, она не выпустила миску из рук. Следующим ударом Генрих повалил ее на пол. Миска выскользнула из рук Анны и разбилась. Ньокки и томатный соус залили пол. Над всем этим возвышался Генрих. Только теперь из глаз Анны полились слезы. Девушка вскочила. Генрих схватил ее за плечи и встряхнул.

— Мы немцы, — закричал он, — заруби это себе на носу, девчонка! Немцы! Мы едим немецкую еду.

Он так резко отпустил ее, что Анна едва не потеряла равновесие. Спустя секунду за отцом громко захлопнулась дверь. Анна тут же наклонилась. Может быть, удастся что-нибудь спасти, хотя бы ньокки, о соусе нужно забыть. Девушка дрожала от боли, голода и гнева, от того, как с ней обошелся отец, от того, что он растоптал все, что она с таким трудом сделала. Опустив голову, Анна стала убирать осколки. Она собрала на тарелку ньокки, которые не растоптал отец, и поставила их на стол. Мать и сестра смотрели на Анну широко открытыми глазами. Анна вымыла пол, выполоскала тряпку и села за стол, словно ничего не произошло.

— Я все равно хочу есть, — решительно сказала она. — Не знаю, что вы собираетесь делать, но я что-нибудь съем.

Анна наколола на вилку ньокки и отправила его в рот. Мать испуганно покачала головой.

— О нет, я не могу. Я не могу. А если отец узнает? Он придет в ярость.

— Хочешь умереть с голоду? — Анна снова взглянула на мать и сестру. — Вы хотите вдвоем умереть с голоду? Как он узнает, что вы ели? Просто не говорите ему об этом.

Элизабет снова покачала головой, в этот раз решительнее.

— Я не могу, не могу ему лгать, — запинаясь, ответила она. — Я ему никогда не лгала.

Она бессильно осела на стуле, а Ленхен тем временем взяла вилку.

— Попробуй, — уговаривала ее Анна, — они вкуснее с томатным соусом, но и так сойдет.

Рука Ленхен дрожала, когда она отправила в рот первые ньокки. Анна напряженно смотрела на нее.

— Ну как?

— Вкусно, — ответила Ленхен и потянулась к лицу сестры. — У тебя кровь.

Анна провела ладонью по губам.

— Ничего страшного, — пробормотала она.

Она подумала об отце. Когда-нибудь жизнь его за это накажет. Анна положила несколько ньокки на тарелку, поставила ее перед матерью, но Элизабет опять помотала головой и лишь с упреком взглянула на дочь.

— Ты еще пожалеешь, что пошла против отцовской воли.

Элизабет показалось, что девочки вообще не заметили, как она направилась к двери — слишком увлеченно они болтали. Собственно говоря, Элизабет всегда хотела, чтобы ее дочери были единодушны. Она просто сказала им «нет». Хорошо, когда сестры поддерживают друг друга. Она же была привязана к Генриху, как только вышла за него замуж. Она поклялась повиноваться мужу, а он за это защищал ее от мира, который ее пугал.

Элизабет замерзла, но прошла еще немного вдоль улицы, до того места, где лунный свет превращал лужи и сточные воды в серебристую ртуть. Тут женщина снова остановилась и потуже завязала шаль. Она спрашивала себя, когда же Генрих вернется домой. Элизабет боялась мужа и одновременно скучала по нему. Она не могла без него существовать. Он стал ее жизнью.

Было ли так всегда? Казалось ли ей раньше, что она просто не может без него жить? Элизабет уже и забыла. Она помнила, как Генрих попросил ее руки, когда отец проиграл все деньги и имущество. У нее не было выхода, кроме как принять это предложение. В конце концов, Генрих был привлекательным мужчиной, и мать советовала ей не раздумывать ни минуты. Да, он был элегантным мужчиной. Многие женщины смотрели в его сторону, хотя у Генриха было небольшое подворье и маловато земли. Элизабет нравилось его внимание. Отец хвалил молодого человека за хватку и трудолюбие. Тогда Элизабет еще не знала, что такое тяжелая работа, голод и бедность, но вскоре познакомилась со всем этим. Время помолвки оказалось для нее самым счастливым в жизни: у родителей еще оставалось немного денег, они могли хоть как-то держаться на плаву.

Генрих почти каждый день приносил ей цветы, а Элизабет следила за тем, чтобы на ней всегда было свежее платье, а волосы были уложены в красивую прическу. В гардеробе у нее было не одно платье, и каждый раз, когда они с Генрихом встречались, Элизабет надевала новое.

Молодой муж был очень обходителен с ней, защищал от своей матери, когда Элизабет испугалась старой коровы.

— Не нужно доить ее, если ты боишься, — шепнул Генрих ей на ухо.

Позже он сам заставлял Элизабет доить корову, как только понял, что вместо приданого получит кучу долгов. Он заставил ее прочувствовать, что значит обманывать мужа. И Элизабет поняла, что ей никогда не стоит лгать Генриху. Он клюнул на обман ее отца и всю жизнь не мог простить этого.

В первые месяцы брака Элизабет научилась ходить за плугом, когда Генрих вел впереди упряжку с парой волов. Женщина падала и снова поднималась, а муж даже не подавал ей руки. Элизабет работала в саду, присматривала за курами и помогала во время ноябрьского забоя скота. Ее белые руки стали грубыми, кончики пальцев были исколоты иголкой. Даже когда она вынашивала ребенка, муж не давал ей покоя. Генрих говорил, что ребенок, который не выдержит тяжелой работы, не должен появиться на свет. Элизабет научилась любить мужа вопреки страху. Она поняла, что никогда не следует ему перечить. У нее больше не было собственной воли. Она больше не была красавицей Элизабет. Она стала женой Генриха. И больше никем. Элизабет знала об этом. Она понимала, что никогда не сможет избавиться от него. Да она этого и не хотела.

Элизабет медленно вернулась домой.

Глава вторая

Пит тщательно изучил ситуацию, прежде чем отправиться за стол к дону Густаво. Рядом с Густаво было лишь два огромных охранника, хотя Пит по личному опыту знал, что они бандиту ни к чему. Брат дона Эдуардо был достаточно ловок, чтобы постоять за себя. В обращении с ножом ему не было равных. Пит уже встречал людей, которые хотели сразиться с доном Густаво. Большинство из них пожалели об этом, многим это стоило жизни.

Но в тот день обычно вспыльчивый молодой человек был спокоен, погружен в себя. Он откинулся на спинку стула. В правой руке между пальцами он покручивал сгоревшую спичку. Несколько дней назад он опять вернулся из дальней поездки и вскоре после этого, как обычно, поссорился со старшим братом. Это значит, что братья не так дружны, как вначале. Раньше они были не разлей вода. Старший склонялся к осторожности, младший был готов на многое.

— Можно присесть? — спросил Пит.

Дон Густаво поднял голову и внимательно посмотрел на него. На лице бандита не дрогнул ни один мускул. Он продолжал вертеть спичку между пальцами. Потом дон Густаво слегка наклонился вперед.

— Я плыл сюда вместе с твоей сестрой, — произнес Пит.

Он никогда бы не подумал, что молчание может быть таким неприятным. Он ведь не был великим оратором.

Дон Густаво по-прежнему ничего не говорил, лишь пренебрежительно взглянул на собеседника. Пит раздумывал. Он все еще не был уверен в том, что сможет подобраться к младшему Бруннеру. Разговор о сестре, очевидно, ничего не даст. Но, наверное, это был единственный шанс, и Пит не мог его упустить. Он наклонился немного вперед, упер локти в столешницу и нервно облизнул губы.

— Она… как бы это сказать… немного высокомерна.

Пренебрежение на лице Густава постепенно сменилось одобрением. Пит воспользовался возможностью и махнул Михелю Ренцу.

— Может, он тоже к нам присоединится?

Дон Густаво с безразличным видом пожал плечами. Спичка вновь быстро завертелась в его пальцах. Глаза искали какую-то точку в пространстве. На какой-то момент показалось, что его мысли где-то далеко отсюда, но Пит был уверен, что ум Густаво работал четко и ничто не ускользало от внимания.

— Вы хороший человек, — произнес он, надеясь, что легкую дрожь в своем голосе слышит только он сам. — Наверняка вы здесь лучший. Я не понимаю… — Пит откинулся на спинку стула, чтобы не было заметно, как дрожит его тело, — почему ваш брат другой.

Дон Густаво выхватил нож так быстро, что Пит даже не успел этого заметить. Не поднимая головы, он начал вырезать канавки на столе. Пит подумал, прежде чем продолжить.

— Вы заслуживаете большего, вы должны быть главарем… Равным своему брату, если не… Он стал слишком осторожным. Так считают многие из нас. Мы…

Тут Пит захрипел. Дон Густаво, как зверь, одним прыжком бросился на него и приставил дрожащему человеку нож к горлу. Смертоносный металл неприятно царапал кожу. Пит ощутил во рту привкус крови, потому что от страха крепко прикусил язык. Густаво говорил еле слышно, но от этого его голос звучал еще более грозно:

— Одну вещь, только одну вещь я должен тебе сказать, Пит Штедефройнд.

«Он знает мою фамилию, — пронеслось в голове у Пита. — Откуда он знает мою фамилию?»

— Не смей говорить о доне Эдуардо. Мы братья, понял? Мы не разлей вода, и такая собака, как ты, не сможет нас рассорить.

Пит закашлялся. Его тело сковало смертельным страхом. Потом Густаво толкнул Пита назад и медленно побрел на прежнее место.

— Тебе жить надоело?

Михель закашлялся.

Пит покачал головой. Прошло несколько секунд, прежде чем он снова смог говорить. Он постарался изобразить на лице непринужденную улыбку.

— Не переживай, все идет по плану.

— По какому плану?

Михель беспомощно покачал головой. Пит не ответил. Да, все шло по плану. Глубоко в душе у дона Густаво он посеял зерно, которое вскоре должно прорасти.

Глава третья

Работа в доме Альваресов была тяжелой, но выбора не было. Рано утром, еще до того, как Альваресы поднимались с постели, к ним в дом приходили Ленхен и Анна и вместе с другими слугами старались выполнять обязанности как можно тише. На праздники сестры задерживались до глубокой ночи. Они помогали готовить еду, наводить порядок в комнатах, убирать и мыть посуду. Иногда им приходилось прислуживать за столом, но это случалось редко. Порой сестрам удавалось понаблюдать за гостями в салоне и за танцами. Подчас они говорили о красивых платьях, туфельках, прическах, кружевах, перьях, украшениях и дорогих тканях. Глаза у Ленхен горели. Но Анна знала: то, о чем мечтает ее сестра, никогда не исполнится.

Анна тяжело вздохнула и принялась убирать посуду после завтрака. Сеньор и сеньора Альварес не доели белый хлеб, и им не нужны были куски, которые остались на столе. Ломтям все равно суждено было оказаться среди отходов. Анна на мгновенье задумалась, можно ли взять их с собой, но потом отказалась от этой мысли. Это было слишком рискованно, ее могли обозвать воровкой и выгнать. Другой возможности заработать немного денег у нее нет, кроме… Анна скривила губы при мысли о том, что предложил ей Брейфогель. Она начала собирать тарелки и сбрасывать объедки в бак. На одной из тарелок лежал кусочек булки с вареньем, почти объеденная куриная ножка. В обеих тарелках виднелись остатки кофе с молоком. У Анны заурчало в животе. Утром она съела лишь кусок черствого хлеба с водой. На завтрак сеньор Альварес велел принести добавку — тарелку с пирогами, которые он так и не осилил. Кувшинчик с молоком опустел лишь наполовину, его содержимое тоже следовало отправить в помои, которыми кормили свиней.

Желудок Анны снова сжался от голода. В один миг девушка так ослабела, что едва могла держаться на ногах. Она смотрела на белую сдобную булочку, от которой откусили всего один раз. Как бы обрадовалась маленькая Марлена, если бы Анна принесла ее домой! Но она не могла рисковать, это было слишком опасно.

Анна поставила посуду на поднос и принялась вытирать стол, прежде чем постелить новую скатерть. Ее взгляд снова упал на сдобную булочку, и девушка недолго думая бросила ее в карман фартука. Сердце у Анны заколотилось. Ей пришлось несколько раз глубоко вздохнуть, прежде чем она снова смогла приняться за работу. Анна не могла думать о том, что будет, если ее поступок откроется. Вместо этого девушка представила, как обрадуется Марлена, как она засмеется, когда увидит булочку, как закричит звонким голоском: «О, спасибо, мама!»

На стуле сеньора Альвареса лежало какое-то письмо. Анна стряхнула крошки и начала складывать листы, сгибая их заново. Вдруг ее взгляд упал на фотографию, которая затерялась среди страниц. На ней был изображен видный темноволосый мужчина. Рядом с ним сидела женщина, высокомерно смотревшая на фотографа. Это была Виктория.

Анна не могла поверить своим глазам. Должно быть, ей показалось. Она уже хотела положить письмо и фотографию на место, но вдруг решила перевернуть дагерротип. На обратной стороне красовалась надпись, сделанная мелкими, почти неразборчивыми буквами: «Senior Humberto Santos de Salta e su esposa Victoria Santos» ^[8].

«Сантос, — повторила про себя Анна, — Сантос».

Она вспомнила озорное лицо и улыбку Виктории. Анна положила фотографию и письмо на приставной столик и начала расставлять стулья.

С внутреннего дворика доносились голоса сеньоры Альварес и ее подруг. В это время дня дамы встречались за чаем, потом вместе шли в церковь.

«Сантос, — снова повторил фамилию голос в голове у Анны. — Из Сальты».

Не было ли это слишком неправдоподобно? А что, если она ошибалась? Вдруг память обманывает ее и это на самом деле не Виктория?

Анна расстелила новую скатерть и поставила большой серебряный подсвечник в центр стола.

А если все же она?

Анна нервно вытерла руки о фартук. Всего пару шагов — и она вновь взяла в руки фотографию. Нет, это определенно Виктория. На обратной стороне кто-то написал: «Сеньор Умберто Сантос де Сальта и его супруга Виктория Сантос».

— Сальта, — прошептала Анна, — Сальта.

Вот название, которое она забыла, — Сальта. Оно напоминает «соль», так они шутили с Юлиусом на корабле.

Но где же эта Сальта находится? Может быть, Виктория уже давно позабыла об Анне? Девушка вновь взглянула на фотографию. «Значит, вот как выглядит Умберто, наследник Рикардо Сантоса, восхитительный муж Виктории». В ее голове медленно утверждалась новая мысль.

«Я поеду в Сальту, — подумала Анна, — и попрошу Викторию о помощи. Я хочу наконец наладить свою жизнь. Она мне поможет. Мы ведь подруги».

Когда поздно вечером Анна отправилась домой, в ее голове уже созрел план. Марлена останется у родителей. Анна попросит Марию приглядывать за малышкой. У старших братьев она сможет попросить денег на дальнюю дорогу. Будет трудно, но это необходимо сделать, если она хочет выбраться из нищеты.

— Ты хорошо все обдумала, малышка? — спросил ее Эдуард, когда на следующей неделе Анна решилась его разыскать.

Она кивнула.

— Да, и ты это знаешь.

Эдуард улыбнулся.

— Ты права. Ты всегда хорошенько думаешь, прежде чем что-то предпринять. — Он какое-то время помолчал. — Я рад, что могу тебе помочь.

Брат протянул ей деньги и крепко сжал ее руку.

— По какой дороге ты поедешь?

— Вверх по Паране до Санта-Фе, а потом…

— В окрестностях Санта-Фе живет много немцев.

— Да.

— Это опасное путешествие.

— Да.

— Ты храбрая женщина, Анна.

— Я все тебе верну. Все до единого пфеннига.

— Не стоит.

Анна поднялась.

— Но я так хочу.

Глава четвертая

Прошло еще несколько недель, прежде чем можно было отправляться в путь. У Анны разрывалось сердце, когда она оставляла Марлену, но иначе было нельзя.

Эдуард устроил Анну на одну из своих ломовых телег, чем очень помог ей.

— Эти деньги мне не нужно возвращать, слышишь? — строго сказал он. — Если бы я мог тебе что-нибудь подарить, ты бы поехала в экипаже. Так что бери их и молчи, дорога будет трудной. — Он серьезно взглянул на Анну. — Я надеюсь, ты знаешь, зачем это делаешь.

Анна так же серьезно кивнула в ответ, хотя и не догадывалась, что ее ждет. Она просто не хотела об этом думать и гнала от себя мысль о том, что ей придется возвращаться в прежнюю, печальную жизнь пешком. На повозке она планировала добраться до реки Тигре, а по ней уже доплыть до Росарио. Говорят, оттуда до Сальты нужно скакать на лошади от четырех до шести недель. Но, возможно, Анне потребуется еще больше времени, потому что она не была опытной наездницей. Девушка побледнела, когда Эдуард описал ей маршрут, хотя брат и обещал выделить Анне в провожатые одного из своих лучших людей. Этот человек должен встретить ее в Росарио. Анна призналась себе, что никогда прежде не представляла истинных размеров страны, в которой теперь жила.

Несмотря на то что Анну тяготили переживания и страхи, дорога от Тигре до Параны произвела на нее огромное впечатление. Река была такой узкой, что корабли иногда цеплялись за ветки деревьев, растущих на противоположных берегах, засаженных олеандрами и апельсиновыми деревьями. На обводных каналах находились поселения, построенные на сваях. Здесь на морские корабли загружали кости и шкуры. Повсюду стоял запах дубильных веществ и разложения, как в Ла Боке.

Могучая Парана, к которой они наконец подъехали, текла спокойно. Берега ее, часто крутые, но иногда и пологие, поросли лесом. К ним причаливали сотни судов. Здесь гнездились целые стаи больших цапель и других водоплавающих птиц.

Наконец впереди на отвесном берегу показался город Росарио. Анна стояла у борта и, прикрыв рукой глаза от солнца, смотрела, как приближается город. На пляже стояли деревянные конструкции, хижины, крытые тростником и обсаженные плакучими ивами, и несколько матросских пивнушек. Несколько мужчин стояли на пристани, готовые подхватить багаж пассажиров и отнести его до места ночлега.

Кто из них Паблито? Сойдя на берег, Анна нерешительно прижала дорожный узелок к груди, пытаясь защититься от шныряющих между пассажирами помощников. Она чувствовала себя, как в первый день после прибытия в Буэнос-Айрес. Все казалось чудовищно чужим, и девушка не знала, к кому обратиться.

— Сеньора Вайнбреннер?

К Анне подошел мужчина. Он был на голову выше ее и в два раза толще. Незнакомец внимательно взглянул на девушку.

— Я Паблито. Меня известили, что вы приедете.

«Паблито», — подумала Анна и внимательно взглянула на крепкого мужчину. «Маленький Пабло», если сказать иначе. Это звучало скорее как шутка. Эдуард рассказал сестре, что Паблито некоторое время жил в Сальте и как нельзя лучше подходит на роль провожатого. К тому же он говорит на ломаном немецком.

— Да, я Анна Вайнбреннер, — произнесла девушка и протянула Паблито руку, которую он с ухмылкой неожиданно осторожно пожал.

По дороге Паблито рассказывал Анне о том месте, куда она направлялась. Очевидно, он хотел развеять ее неуверенность. Наверное, Сальта была восхитительным местом. Вскоре Анна отважилась задать вопрос, но даже если Паблито и слышал о семье Сантосов, он ничего о них не рассказал, только то, что они были уважаемыми людьми.

Дойдя до небольшого постоялого двора, где она хотела переночевать, Анна уже чувствовала себя намного увереннее. И хотя девушка думала, что от волнения не заснет, в Росарио она спала всю ночь как убитая.

Рано утром они отправились в путь. Анна едва успела умыться и прожевать черствый кусок хлеба, как со двора ей уже свистнул Паблито. Он раздобыл лошадей: крупного гнедого для себя и небольшого пегого для Анны. Девушка нерешительно взглянула на коней, но иного выбора не было: нужно было ехать верхом, если она хотела оказаться в Сальте. Пешком она туда дойти не сможет. От Росарио дорога проходила по равнине, где виднелись отары овец и пожелтевшая трава, но не было ни кустов, ни деревьев.

Утром, когда они отправились в путь, было прохладно, однако солнце светило так ярко, что Анне приходилось щуриться. На горизонте степь скрывалась в утреннем тумане. Яркий, почти белый солнечный свет пробивался сквозь дымку, заставляя землю блестеть. Снова и снова то ближе, то дальше появлялись силуэты лошадей или коров. Иногда виднелись всадники.

Вскоре у Анны разболелись ягодицы, и она все время ерзала в седле. Вечером они завернули на эстансию.

Это был первый крестьянский двор, который увидела Анна в Аргентине. Здесь стоял большой дом, виднелось много загонов, в которых содержали коров. Тут не выращивали ни хлеба, ни овощей. Войдя во двор, Анна сразу почувствовала странный сладковато-гнилостный запах, стоявший над эстансией. Девушка ужаснулась, обнаружив повсюду следы убитых животных. Стопки шкур ожидали дальнего путешествия. Повсюду валялись черепа, внутренности, рога, копыта и кости. В небе кружили стервятники, чайки и другие птицы. К горлу Анны внезапно подступила тошнота, и девушка крепче схватилась за поводья. Паблито с усмешкой покосился на нее.

— Аргентинцы любят мясо, — заметил он. — Овощи, пшеница — корм для скота. Ни один креол не станет заводить стада коров для молочной фермы или разбивать огород, как это делают немцы.

Анна не ответила, лишь плотнее сжала губы: она боялась, что ее стошнит.

Спустя некоторое время девушка привыкла к запаху. Позже их с Паблито угостили матэ — типичным южноамериканским напитком. Хозяин эстансии оказался немцем, но он удивительно ловко приспособился вести хозяйство в Аргентине. Его сыновья, в чем Анна убедилась на следующее утро, ходили в чирипах и пончо, как настоящие гаучо.

На ужин, естественно, подали мясо, которое ели без соли. Хотя Анне приходилось бороться с усталостью, она прислушивалась к разговорам Паблито и хозяина о тех временах, когда еще дикий крупный рогатый скот бегал по прериям и на него можно было охотиться. Тогда каждый имел право убить любое животное, если нужно было мясо, только шкуру следовало вернуть хозяину животного.

Утром следующего дня они отправились дальше по долине. Анна все еще чувствовала боль, но не жаловалась. Иногда появлялись большие птицы — нанду, по словам Паблито; попадались и олени. И, конечно, коровы. То тут, то там виднелись длинные караваны груженых мулов, сопровождаемые странными всадниками.

— Это troperos, так их называют, — проворчал Паблито в ответ на вопрос Анны и, ухмыльнувшись, добавил: — Сброд.

Анна нахмурилась. Ей показалось, что Паблито дружелюбно приветствовал troperos, словно большинство из всадников были ему знакомы. Спустя некоторое время Анна решилась и спросила:

— Вы тоже когда-то были troperos?

Паблито оценивающе взглянул на девушку.

— Вы очень наблюдательны, сеньора Вайнбреннер. Да, когда-то я был одним из них. Я был частью отряда, который сопровождал товары с юга на север и с севера на юг. Это очень старый промысел в этих краях. Караваны мулов начали ходить с тех пор, как здесь появились первые испанцы. Они доставляют серебро на побережье, а назад везут все, что нужно для жизни горняков.

Паблито сплюнул и пришпорил лошадь, так что Анне не оставалось ничего иного, кроме как тоже ускориться, чтобы не отстать. С каждым днем она скакала верхом все увереннее. Боль постепенно проходила.

Несколько дней они ехали, прибившись к одному из караванов, который перевозил товары в Сан-Мигель-де-Тукуман.

Паблито договаривался с начальником каравана, рядом с которым ожидал сын-подросток, а также какой-то английский путешественник. Анну удивила толпа слуг, человек двадцать, а также старший рабочий, которого называли capataz, а кроме того, пятьдесят запасных мулов и двенадцать двухколесных повозок, крытых льняной материей, которые тянули мулы, запряженные по трое. Хотя Паблито еще ворчал по поводу платы, на его лице Анна заметила облегчение и уверенность в благоприятном исходе путешествия.

Каждое утро перед выездом путешественники, горничные и слуги пили матэ — напиток, который Анна впервые попробовала на эстансии. Девушка не сразу смогла привыкнуть к ритуалу, который сопровождал приготовление этого напитка. Чай заваривали из высушенных листьев и веточек кустарника или дерева, как объяснил ей Паблито. Все щедро сдабривали сахаром, в конце вливали кипящую воду. Полученный желтый экстракт пили через металлическую трубочку — бомбилью. После нескольких глотков калебасу^[9]приходилось наполнять снова. Наготове над костром всегда висел котелок с кипятком. Так продолжалось некоторое время. Калебаса и бомбилья передавались изо рта в рот, от хозяина к служанке и батраку, от мужчины к женщине. Все пили через одну трубочку, которую, как заметила Анна, никто не вытирал. Когда этот ритуал заканчивался, все отправлялись в путь.

В обед спешились и расседлали коней, чтобы переждать жару.

Мужчины из отряда собрали в пампасах высохший навоз, разожгли костер и приготовили еду. Варили обычно caldo с ají, мясной бульон со стручками красного перца, потом asado — жаркое, и дополняли все это galletas — своего рода печеньем и вином. Вечером, если караван останавливался в эстансии, готовили то же самое еще раз. Начальник каравана с сыном и англичанином ели за маленьким столом, а Паблито, Анна и слуги располагались вокруг. Мужчины рассказывали истории, болтали о любовных приключениях, а их попутчики внимательно слушали и с наслаждением качали головами.

Обоз покинул равнину, на которой не росло ни кустов, ни деревьев, и углубился в густые леса, поросшие высокими вечнозелеными рожковыми деревьями с крепкими стволами и раскидистыми кронами. Они перемежались с чаньярами, кустами, сладковатые оболочки семян которых употребляли в пищу. Путешественники пересекли широкую, но мелкую реку Сегундо.

Через десять дней они добрались до раскинувшейся в долине Кордовы и увидели ее церкви, монастыри и старинные здания из белого известняка. Здесь тоже была традиционная центральная площадь, но задерживаться не было времени — первые troperos поскакали дальше.

На востоке показались предгорья Анд, словно гигантские волны, накатывающие на пляж.

Через две недели после того, как путешественники оставили позади Кордову, после изнурительной езды верхом по практически непроходимому лесу, в котором росли кебрачо — деревья с необычайно крепкой древесиной, — чаньяры и кактусы, они наконец добрались до Салинас, пользовавшихся дурной славой соляных степей с влажными ослепительно-белыми соляными почвами. Анна не могла поверить в то, что видела. Покуда хватало глаз, простиралась соль. Она отражала солнечный свет, и из-за этого болели глаза. Никогда еще Анна не видела такого неприветливого ландшафта. Повсюду виднелись ребра ослов и мулов, и часто девушке казалось, что перед ней человеческие скелеты. Мухи, от которых путники уже успели настрадаться, роились вокруг. Их укусы вызывали сильный зуд. Зато путешественники наконец-то смогли отдохнуть от пыли, которая стала невыносимой за последние дни поездки.

После трех дней поездки по пустошам караван снова достиг песчаного, но лесистого региона. Путешественники медленно продвигались по зыбкой почве. По вечерам у костров рассказывали истории о разбойниках. Анна не могла не бросить гневный взгляд на Паблито, но его лицо оставалось непроницаемым.

Одну из следующих ночей они впервые за долгое время провели в доме. Это была простая хибара из глиняных кирпичей, без окон, крытая соломой. Вместо дверей вход был прикрыт куском кожи. Внутри стоял стол, несколько кресел, обтянутых овчиной, и кожаный чемодан, в котором хранилась одежда и прочее имущество. В доме разместились англичанин и преводитель каравана с сыном. Паблито и Анна нашли местечко на веранде. Каркасы, перетянутые кожаными ремнями и застеленные шкурами и пончо, служили им постелью. На ужин в тот вечер подали большую миску козьего молока и кусок жареной козлятины, от которой каждый своим ножом отрезал ломти. Предводитель каравана угостил их вином. Кто-то из мужчин заиграл на гитаре, остальные запели, и вскоре путешественники уже танцевали со служанками.

Через месяц караван пересек границу провинции Тукуман и вскоре достиг одноименного города, расположенного на равнине. Тут выращивали сахарный тростник, рис, кукурузу и табак. Кроме того, местные жители занимались разведением скота. Большинство строений в городе были окружены садами, огороженными высокими глинобитными стенами. На площади, засаженной роскошными аллеями апельсиновых деревьев, располагались две главные церкви города, ратуша, множество кофеен и несколько красивых жилых домов. В Тукумане Анна и Паблито отделились от каравана. Анна была измучена, но цель еще не была достигнута.

После двух слишком коротких дней отдыха они вновь двинулись в сторону Сальты. Им предстояло ехать еще двенадцать дней.

Сальту основали на отрогах Анд в XVI веке и во времена испанской колонизации считали одним из самых значительных центров с индейским населением. Важнейшие дороги к плоскогорьям Анд вели из Сальты через высокогорную долину Кебрада-дель-Торо. Несмотря на скудный ландшафт, у этого пути были преимущества: можно было попасть в поселения высокогорного Перу без значительных перепадов высот. На востоке провинцию Сальта и расположенную немного севернее провинцию Жужуй от воинственных племен кочевников отделяла труднопроходимая и малоинтересная для сельского хозяйства возвышенность Чако.

Как и Тукуман, Сальта располагалась у входа в широкую долину. На востоке виднелась гора Сан-Бернардо. С севера и запада ландшафт постепенно возвышался, переходя в конце концов совершенно неожиданно в горы. Сальта стояла на реке Ареналес — одном из притоков Саландо. На ее берегах были табачные плантации и субтропические леса. На юге город ограничивался рекой Ариас. Местные жители называли ее la linda — красавица.

Красочным описаниям Паблито можно было верить. Сальта была не похожа на Буэнос-Айрес. Большинство ее улиц были узкими, словно зажатыми между старинными домами. Движение было оживленным. Город в основном населяли индейцы. При виде Сальты сразу становилось ясно, что империя инков простиралась далеко на восток вплоть до этой местности. Анна с удивлением заметила, что ее познания в испанском языке ей здесь совершенно не пригодились. Паблито объяснил ей, что она слышит древние индейские языки кечуа и аймара.

— Вы говорите на этих языках? — спросила Анна своего спутника.

— Почему я должен говорить на индейском языке? — коротко бросил тот.

Анна задумалась. Паблито был не первым, кто с пренебрежением отзывался о коренных жителях страны.

На ночь Паблито снял для Анны жилье у одной семьи. В Сальте не было гостиниц, и путешественникам приходилось рассчитывать лишь на гостеприимство местных жителей.

— Мне сопроводить вас до самого конца вашего путешествия? — спросил он.

Анна на мгновенье засомневалась. Может, просто сказать «да»? Что в этом такого? Паблито сопровождал ее всю дорогу. Но потом Анна представила, как объявится в роскошной эстансии Сантосов с таким провожатым. «Нет, — подумала она, — я не могу так поступить». Девушка набралась решимости и сказала с улыбкой:

— Большое спасибо, но последний отрезок пути я проеду одна.

Паблито дружелюбно улыбнулся в ответ.

— Тогда я попрощаюсь с вами еще сегодня. Эдуардо был прав, когда говорил, что его маленькая сестренка — очень мужественная женщина.

Анна покраснела, а когда Паблито немного позже проехал мимо нее, грациозно сняв шляпу, уже готова была просить его остаться.

— Наймите мула, — сказал Паблито (пегого жеребца они продали по прибытии в Сальту), — и завтра же утром отправляйтесь в путь.

Анна кивнула. Через несколько секунд Паблито скрылся в сутолоке переулка и девушка осталась одна. Ее охватила легкая дрожь. Хотя Анна намеревалась еще немного осмотреться в городе, теперь она с опаской возвратилась в арендованную комнату. Тут не было окон. К тому же девушка с ужасом обнаружила, что в помещении полно паразитов. На следующее утро она проснулась вся искусанная и отправилась в путь как можно быстрее.

Как успела заметить Анна, с самого утра на главных улицах и базарной площади толпился народ. На маленьких ослах с близлежащих долин приехали индейцы и привезли на продажу дерево, фрукты, овощи и пшеницу. На берегу реки царило такое же экзотическое оживление. Страх, который испытывала Анна, постепенно сменился любопытством. Она остановилась, чтобы немного осмотреться.

На берегу реки Ареналес не было видно ни одного белого, зато было много женщин всех прочих оттенков кожи. Маленькие индианки стояли рядом с рослыми черными женщинами, худыми и плотными. Под дружный смех они стирали, полоскали и выкручивали белье. Их бодрые голоса разрезали воздух.

Впервые Анна подумала о том, как давно не слышала немецкую речь. Когда она увидела, как какая-то мать гладит по голове ребенка, на нее в тот же миг нахлынули воспоминания о дочери. «Марлена…» — подумала она и едва сдержала слезы. Так надолго она еще никогда не покидала дочку.

Анна нерешительно огляделась по сторонам. Кого же спросить, где находится эстансия Сантосов? Прислушавшись, девушка поняла, что не понимает ни единого слова. Она вдруг почувствовала невероятную усталость: напряжение последних недель брало свое.

Вероятно, это был момент слабости, момент, когда утомление после долгой дороги одолело ее. Пока Анна любовалась большим собором и думала о Марлене, ее внимание привлекли крики. Что-то пошло не так, но было уже поздно. Вор схватил узелок со всем ее имуществом и бросился бежать. Мужчина, который пытался задержать его, вернулся ни с чем. Две женщины с лицами, исполненными сочувствия, спешили к Анне. От страха девушка не понимала ни слова из того, что они ей говорили.

«Я одна, — подумала она, — без денег, далеко от Буэнос-Айреса и семьи». Женщины и мужчина говорили слишком быстро.

— Я немка, — запинаясь, произнесла Анна. — Немка.

Мужчина вопросительно уставился на нее. Одна из женщин что-то быстро сказала ему, и он кивнул.

— Мне очень жаль, — медленно произнес он по-немецки. По его выговору Анна поняла, что его немецкий гораздо хуже, чем ее испанский.

Обе женщины уже отвернулись, но Анна, собравшись с силами, сказала:

— Эстансия Сантосов. Permiso, я ищу эстансию семьи Сантос.

Мужчина вдруг улыбнулся.

— Она находится там, на западе, далеко. Нельзя пешком.

Именно это Анна и хотела узнать. Она приветливо улыбнулась и кивнула своим незнакомым помощникам, хотя хотела кричать и молить о помощи. Но она просто не могла просить о помощи совершенно незнакомых людей. Ей придется отправиться в путь пешком, без мула, на которого у нее теперь не было денег.

Анна решительно зашагала. На равнине, в коричнево-серой пыли она вдруг почувствовала себя ничтожно маленькой. Сентябрьское солнце удивительно тепло пригревало.

Сначала Анне еще встречались люди, но потом она оказалась на дороге одна. Девушка шла мимо сочных зеленых плантаций табака, затем мир вновь превратился в пустыню из пыли и камней. Скоро ее стала одолевать жажда. Уже долгое время Анне на пути не встречались ни колодцы, ни ручьи, ни пруды. Горизонт расплывался у нее перед глазами. Девушка мерзла и потела одновременно. Сколько еще пройдет времени, прежде чем появится эстансия? Дойдет ли она за один день? Что скажет Виктория? А вдруг она уже позабыла их дружбу на корабле? Анна чувствовала, что потерялась на просторах этой страны. Что, если Виктория ее прогонит? Анне внезапно стало страшно, очень страшно.

Двое работников с эстансии Санта-Селия первыми заметили фигуру женщины, которая, покачиваясь, приближалась к главному дому. Именно они рассказали об этом молодой сеньоре, когда та пила чай в салоне. Растерянная, Виктория выскочила во двор — и как раз вовремя, чтобы подхватить валившуюся с ног Анну.

— Виктория, — вымолвила Анна, — пожалуйста, помоги мне.

После этих слов девушка потеряла сознание.

Глава пятая

— Война — такой же бизнес, Эдуард, как и все прочие. Она может принести нам прибыль.

Густав встал перед братом, водрузив правую ногу на стул и опершись руками на колено. В 1865 году Парагвай напал на аргентинский Корриентес. С этого момента началась кровопролитная война между Парагваем и тройственным союзом — Аргентиной, Бразилией и Уругваем.

— И на чем же мы будем делать бизнес? На поставках оружия, на контрабандных товарах для противников? Я не думаю, что мы перейдем на чью-либо сторону…

От сигары, которой пыхтел Эдуард, остался один окурок. Он оценивающе взглянул на брата.

— Например, — тон Густава свидетельствовал о том, что он зол и с трудом сдерживается, — все они должны снабжать свои армии. Все они будут платить, и очень неплохо. — Младший брат скрестил руки на груди и убрал ногу со стула. — Мы должны на что-то решиться. Мы должны пойти добиться большего, чем уже имеем. — Он пренебрежительно махнул рукой.

Эдуард откинулся на спинку стула.

— Но у нас хорошо идут дела, Густав. Мне кажется, лучше оставить все как есть.

— Нет. У нас больше нет прироста. Это шанс для нас. Все войска, флотилии, поставки продовольствия должны будут идти через порт Буэнос-Айреса вверх по Паране. Тот, кто сможет перевозить больше товаров, станет успешным. У нас есть связи, и мы должны ими воспользоваться, Эдуард. Эта война нас озолотит.

— Кто так говорит?

— Пит.

— Я знаю его?

Эдуард выпустил струйку дыма. Конечно, он знал Пита. С этого человека он не сводил глаз. С первого взгляда Эдуард счел его опасным. Змея, которая греется в его норе, готова укусить, как только придет время.

В какой-то миг на лице Густава отразилось юношеское разочарование.

— Пит умный человек, — настаивал он.

Эдуард опустил сигару и задумчиво взглянул на брата, потом собрал во рту слюну, прежде чем прицелиться в плевательницу.

Он попал точно в цель. Густав скрестил руки на груди. Что-то шевельнулось в душе Эдуарда: он был старшим братом и всегда следил за младшим, который был рядом. Когда-то они были неразлучны. Со вздохом Эдуард положил окурок в пепельницу.

— И что он говорит, твой Пит?

— Он говорит, что нам не следует упускать возможность, связанную с войной. Он говорит, что на войне всегда можно сделать хорошие деньги.

Война… Эдуард, не сводя глаз с брата, покачал головой.

— Война, Густав, прежде всего грязное дело, очень, очень грязное. На войне люди умирают.

— Они умирают всегда и везде. — Выражение лица Густава стало вызывающим. — Люди умирают каждый день, Эдуард. Ты и сам их убивал.

Эдуард скрестил руки на груди.

— Если без этого нельзя было обойтись.

— Приходилось? Правда? — Теперь юношеский задор мгновенно улетучился с лица Густава. — Это ведь ты приказывал убивать, дорогой мой брат. Если речь шла о деле, тебе было все равно. Разве не так, братишка? Тебя же не волновало то, что я замарал руки.

Эдуард едва заметно вздрогнул. Теперь он понимал, что это неправильно, но есть вещи, которых нельзя изменить. «Сегодня, — подумал он, — я бы повел дела совсем иначе». Он сглотнул, пытаясь избавиться от кома в горле.

— Я тебя ни к чему не принуждал, Густав.

— Разве? Но я делал то, что было необходимо, и это оказалось выгодным для тебя, правда? Должен же быть человек, принимающий непопулярные решения.

Эдуард снова сплюнул, затем взял окурок из пепельницы и заметил, что его снова нужно раскуривать.

Пока Эдуард этим занимался, он внимательно рассматривал из-под полуопущенных век младшего брата. Раньше Густав его удивлял. В Аргентине братья все больше отдалялись друг от друга. Иногда жестокость Густава пугала Эдуарда, но он знал, с чего все началось: Густав заботился о том, чтобы никто не занял место его брата. Он заботился об уважении, которого Эдуард сам никогда бы не добился. Старший брат вновь затянулся сигарой и выпустил вверх кольца дыма.

«Возможно, Густав и этот Пит правы. Может, деньги, вложенные в войну, действительно окупятся».

И если Эдуард спросит себя сейчас, на чьей он стороне, сможет ли он дать ответ? Он должен вкладывать деньги. Во время войны многие законы, которые мешали продвижению дел, просто не работали.

Юлиус уже некоторое время смотрел из окна в сторону порта. Его семья всегда любила путешествовать, и раньше решение отправиться в путь казалось ему смелым. Но теперь у него складывалось впечатление, что его родственники не такие уж храбрые и решительные, как Анна. Разве он не рассчитывал в любой момент встретить друга семьи или делового партнера отца, где бы ни находился? Разве он не был уверен в том, что всегда сможет взять деньги в долг, если это потребуется? Неужели мир бизнесменов и торговцев в Буэнос-Айресе отличается от немецкого? В большинстве случаев достаточно лишь назвать свое имя, чтобы уладить все вопросы. Может быть, сам Юлиус оказался авантюристом?

Вероятно, это настоящая авантюра — стать солдатом или отправиться в Патагонию.

Юлиус оперся рукой на оконную раму и вздохнул. Все же он переплыл океан, чтобы что-то себе доказать. Удалось ли ему это? В чем-то он все-таки добился успеха. Юлиус быстро нашел работу и друзей, с которыми проводил вечера. Он смог раньше намеченного срока вернуть матери деньги, которые она дала ему взаймы, и отец его простил: для него, что, впрочем, было известно и раньше, главным являлся успех.

А Юлиус стал успешным. В ближайшем будущем ему предстояло принять участие в прибыльных предприятиях, и он обзавелся полезными связями. Некоторое время назад он опять стал общаться с отцом. Они регулярно переписывались. Тогда Юлиус и сообщил об успехе, которого достиг. Отец поделился опытом, который накопил за долгие годы коммерческой деятельности. Все было так, словно Юлиус никогда не менял ход своей жизни.

Но это неправда. Юлиус положил руку на лоб. У него не было чувства, будто он достиг поставленной цели и все изменилось. Еще какое-то время Юлиус наблюдал за суматохой в порту, а потом с улыбкой на лице выудил из кармана жилетки серебряный песо. Орел или решка, солдат или Патагония? Что выпадет на этот раз?