В тылу врага

10

Мысль использовать каменоломни принадлежала Аносову. До войны, когда по его инициативе осуществлялся план благоустройства города, он не раз бывал на Каменной Косе, где для строительства резали камень-ракушечник. Пришло время, он вспомнил об этом месте. И правда: трудно было бы найти более удобную базу для партизанского отряда.

Ядро отряда состояло из группы коммунистов, оставшихся для борьбы в тылу врага, и рабочих железнодорожных мастерских, не успевших эвакуироваться. К ним примкнули некоторые рыбаки, комсомольцы из города и окрестных колхозов, несколько девушек и женщин.

Командовал партизанами начальник городской милиции Теляковский. Он прежде служил в армии и знал военное дело. А комиссаром отряда был Аносов. Авторитет его стоял высоко. И не только потому, что его знали как секретаря горкома партии.

По образованию Аносов был физиком и до того, как стал партийным работником, преподавал в школе. Сейчас эти знания ему пригодились. Он организовал изготовление самодельных мин, гранат и бутылок с горючей смесью. Когда отряд очутился в затруднительном положении (имевшийся запас взрывчатки отсырел в подземелье и сделался непригоден), он и тут нашелся: возился с испорченной взрывчаткой, сушил ее, подмешивал что-то, и драгоценный запас был спасен. А недавно Аносов задумал применить особую кислотную мину, преимущество которой заключалось в том, что она занимала мало места и могла быть использована в самых разнообразных условиях.

Аносов и Теляковский работали дружно. Недавно возникший отряд быстро сумел перейти к активным действиям.

Вначале эти действия носили характер отдельных, как бы случайных ударов: сожгли склад с зерном, награбленным фашистами у населения, подорвали вражескую машину с солдатами. В то же время нужно было дать знать населению, что советская власть живет, что армия и народ продолжают борьбу. Аносов подобрал группу комсомольцев, юношей и девушек. Первое их дело, с которым они успешно справились, было разбросать и расклеить листовки с речью Сталина. Затем они начали систематически распространять сводки Совинформбюро. В отряде имелся радиоприемник, сводки записывались на слух и размножались на гектографе. А в последнее время выпустили листовки, призывающие молодежь не поддаваться посулам гитлеровцев и не ехать в Германию.

Враг тоже не дремал. В город был назначен немецкий комендант и появилось гестапо. Начались обыски, аресты. Поддерживать связь с городом сделалось опасно. Тем не менее партизаны готовились нанести серьезный удар. Враг должен почувствовать, что есть сила, которую он не в состоянии запугать и подавить.

Решено было взорвать мост на железной дороге, являющейся важной военной коммуникацией. Аносов хотел принять в этом личное участие. Между ним и Теляковским впервые возник спор. Теляковский считал, что комиссар не имеет права рисковать собой, а комиссар доказывал, что в такой опасной операции партизаны должны видеть комиссара рядом с собой.

— Тогда лучше я пойду, — сказал Теляковский.

— Нет. Отряд не может остаться без командира.

— А без комиссара? — сердито спросил Теляковский.

На умном лице Аносова появилась добродушная усмешка, которую Теляковский хорошо знал: чем добродушнее улыбался комиссар, тем тверже стоял на своем.

Итак, вопрос был решен. В диверсии участвовали пять человек — самые опытные подрывники. Шестым шел Аносов. Путь предстоял не близкий. Двигаться можно было только ночами. А летние ночи коротки. Зато дорога скрытая, по оврагам, — овраги здесь тянулись один за другим.

Место было заранее разведано. Узнали, что мост охраняется. Поэтому шли с таким расчетом, чтобы быть у моста в самое темное время ночи. Взрывчатку и все необходимое для выполнения задания несли в мешках. Впереди неслышно и легко шагал Федя Подгайцов, совсем молодой парнишка, слесарь железнодорожных мастерских. Он уже дважды бывал возле моста, высмотрел все и даже имел смелость предложить случившемуся там гитлеровскому офицеру свои услуги: устранил неисправность в дрезине, на которой ехал офицер, а попутно разузнал время следования ночных поездов.

Аносов шел позади, замыкая движение группы. Ему было трудновато поспевать за молодыми по неровному, усыпанному камнями дну оврага, перебираться с грузом за плечами из одного оврага в другой. Но он не отставал. Никто бы не сказал, что этому человеку за пятьдесят и что у него сердце не совсем в порядке.

Последний отрезок пути был особенно труден. Пришлось ползти, прижимаясь к земле, пока не миновали открытое место и не добрались до зарослей на берегу реки. Впрочем, какая река! — речка, обмелевшая от летнего зноя. Между ее обрывистыми берегами висел едва различимый в темноте мост.

Подгайцов подполз к железнодорожному полотну. Вернулся он скоро и доложил комиссару, что все в порядке. Часовой ходит по одной стороне моста и светит себе карманным фонариком. Поезд пройдет здесь ровно через час. Так что можно начинать… Разведчик говорил шепотом, близко наклоняясь к Аносову. Темень стояла такая, что Аносов не видел его лица.

Порядок действий был заранее тщательно разработан. Каждый знал свои обязанности. Пять человек гуськом спустились к воде возле самых устоев моста так, чтобы часовой не смог их заметить сверху, и начали взбираться на мост со стороны, противоположной той, по которой ходил часовой.

Все было проделано точно. Взрывчатки не пожалели. Мост должен рухнуть, когда поезд заденет мину натяжного действия. Тогда от детонации взорвется весь запас взрывчатки.

Самым трудным и опасным было установить мину. Требовалось взобраться на настил моста, уложить мину между шпал, проверить взрыватель и натяжной механизм и замаскировать ее так, чтобы часовой или паровозный машинист случайно не заметил ее. За это дело взялся Федя Подгайцов.

Спустя сорок минут три человека вернулись. Усталые, промокшие, они тяжело дышали и молча легли на землю. Подгайцова и товарища, помогавшего ему, не было.

Прошло пять минут, еще пять. Если сведения Подгайцова верны, через десять минут по мосту пройдет поезд. Либо те двое не смогли установить мину, и тогда дело сорвалось, либо установили, но не успели вернуться, и тогда им грозит погибнуть под обломками моста.

Аносов был человек большой выдержки. Даже сейчас он ничем не обнаружил своей тревоги. Он опять взглянул на часы. Оставалось восемь минут. Он приказал всем быть на месте, а сам начал спускаться к воде.

— Товарищ комиссар, куда вы? Товарищ комиссар… — слышал он позади себя шепот, но не остановился. Когда Аносов был почти у самой воды, он уловил слабый всплеск. Две тени, пригибаясь, двигались в его сторону. Наконец-то!

— Назад! — раздался над ухом знакомый голос Феди Подгайцова. Втроем они не поползли, а уже побежали вверх по крутому откосу. К счастью, поднявшийся ветер зашумел в прибрежном лозняке и заглушил топот их ног. Вся группа торопливо отошла на безопасное расстояние от моста и залегла. А поезд не шел.

Судя по времени, его срок миновал. Может быть, поезд отменен или опаздывает? Ждать опасно. Предстоит обратный путь, скоро начнет светать…

Аносов решил отправить людей, остаться с одним Подгайцовым. Когда партизаны уже было собрались в путь, кто-то негромко произнес:

— Идет!

Звук, едва внятный, далекий, приближался, усиливался. Не оставалось сомнений: это поезд.

Темнота еще больше сгустилась. Мост, прежде слабо различимый, теперь будто растворился в ней. Где-то вверху блеснул огонек. Это часовой, заслышав шум поезда, зажег свои фонарик.

— Сейчас сыпанет! — весело и зло сказал лежавший рядом с Аносовым Подгайцов. И точно: темнота вдруг распахнулась. Отчетливо ярко, как нарисованный черной тушью на красной бумаге, возник мост, на нем поезд и вздыбленный паровоз. И сразу все это начало распадаться на куски. Как будто и мост и поезд действительно были не настоящие, а только нарисованные на бумаге, которую разорвали в клочья.

Тяжеловесные фермы моста, скрученные взрывом, опрокинутые, разбитые и горящие вагоны рушились, казалось, беззвучно. Человеческий слух, оглушенный взрывом страшной силы, еще не воспринимал других звуков. Глазам было больно от слепящего света. Воздух горячими толчками бил в лицо. Но для шести человек не было более приятного зрелища, чем это.

— Вот сыпанул… ох и сыпанул! — в восхищении повторял Федя Подгайцов понравившееся ему словечко.

Аносов выпрямился. Что-то могучее, грозное было в его лице, озаренном пожаром. Словно уже видели его глаза иной день — день всенародного торжества, день победы.

Обратный путь, налегке, совершался гораздо быстрее. Но все-таки утро догнало их. Пришлось укрыться в глубокой балке и дожидаться вечера.

Аносов очень устал, сердце давало чувствовать себя неприятными перебоями. Однако не это занимало мысли комиссара. Операция поглотила весь запас взрывчатки, имевшийся в отряде. Некоторое количество тола хранилось у Михайлюка. Что если воспользоваться случаем и пробраться к Михайлюку? Из шести человек лишь он один знает, где живет старик. Да и не откроется Михайлюк никому, кроме него.

Пока в вынужденном безделье тянулся день, Аносов все чаще возвращался к этой мысли. По соображениям конспирации о Михайлюке знали только три человека в отряде: Аносов, Теляковский и моряк Семенцов. Но Семенцов захворал. А взрывчатка крайне нужна. Притом Михайлюк смог бы раздобыть у знакомого аптекаря кислоты, необходимей для новой мины…

Посоветоваться с товарищами о таком деле Аносов не считал возможным: он сам должен решить. И он решил пойти.

На нем была старая заплатанная свитка, стоптанные порыжелые сапоги и дырявая соломенная шляпа. «В этом наряде меня трудно узнать, а дорога знакома, к дому Михайлюка можно добраться оврагом, так что риск невелик», — говорил себе Аносов, хотя знал, что риск очень велик: в городе действует гестапо, и после ночной операции начнутся новые обыски, аресты, строгая слежка. Но он знал и то, что некому, кроме него, получить взрывчатку.

Так случилось, что следующей ночью в отряд вернулись пять человек вместо шести. Они доставили Теляковскому шифрованную записку, из которой командир узнал, куда ушел комиссар.

Это было в тот самый день, когда Познахирко вернулся из города на хутор.