В Югославии

СОЛНЕЧНАЯ АДРИАТИКА

Поезд бешено мчится с гор, продырявленных тоннелями. Скалы известняка и придорожная зелень сливаются в серую ленту. Наконец из черного мрака последнего тоннеля мы выныриваем навстречу ослепительному сиянию моря и неба.

Большой город, вытянувшийся вдоль побережья, не похож на курортные местечки Адриатики. Заводские трубы, краны, судовые корпуса на стапелях — все это придает Риеке рабочий, деловой облик. А сколько тут кораблей! Один из них как раз уходит в море. Я различаю надпись: «Караганда». Здравствуй, землячка!

Риека — больше чем главный порт Югославии. Это, пожалуй, торговая гавань Средней Европы. Через риекские причалы каждый год проходит три с половиной миллиона тонн грузов из разных стран и в разные страны. Здешняя верфь спускает со стапелей большие корабли. Одним словом, Риека — город моряков и судостроителей.

Я спрашиваю на улице паренька, как пройти в порт. Он вызывается проводить меня. Паренек милый, с грустными глазами. Видно, у него неважно со здоровьем, он покашливает, на нем поверх рубашки натянут старый вязаный жилет.

— Горит восток зорою новий… — начинает вдруг он.

— Где учили русский?

Да в школе, вот где. Он может и по французски. Очень хотелось учиться дальше, но пока нельзя, надо работать: он старший из ребят, а дома у матери еще трое…

Управление порта занимает большое здание казенного вида. Вместе с председателем портового комитета профсоюза Степаном Баричем мы идем в комнату, где

заседают разные комиссии, комитеты, пленумы. Сейчас сюда заглянули председатель портового рабочего совета Бениамин Чикович, заместитель секретаря организации Союза коммунистов Павав Матайя и секретарь профсоюзного комитета Юру Булич. Все это народ молодой: самому младшему двадцать лет, самому старшему тридцать два года.

Партийный комитет порта объединяет пять организаций. Они созданы по профессиональному признаку: у механизаторов своя партийная организация, у грузчиков — своя, у рабочих внутреннего транспорта порта — своя…

Чисто производственные вопросы в парторганизациях обсуждаются сравнительно редко.

Дело партийной организации, говорит Павав Матайя, — политико воспитательная работа. Влиять на коллектив она должна главным образом через членов Союза коммунистов, которые, как наиболее авторитетные среди портовиков люди, естественно, имеются во всех руководящих органах.

Профсоюзный комитет порта состоит из одиннадцати человек. Ни один из них, в том числе председатель и секретарь, не освобождены от основной работы и не получают за выполнение профсоюзных обязанностей ни динара. Нет в порту и освобожденных партийных работников.

Распределение обязанностей между членами портового комитета профсоюза уже дает некоторое представление о характере его деятельности. Председатель и секретарь ведают общими делами; остальные занимаются вопросами: политической работы, обучения

рабочих, отдыха портовиков, социального здравоохранения, нормирования и оплаты труда, гигиены и техники безопасности, культурно просветительной работы, финансов, сбором членских взносов.

Комитет имеет несколько подкомитетов, созданных также по профессиональному признаку.

Наговорившись в комнате заседаний, идем в порт. Над причалами поднимаются мощные краны, но и тачка здесь в почете. Могучие битюги, запряженные в телеги на резиновом ходу, цокают подковами по мо

стовой. Ярко красные тягачи «фордзон» переставляют, вагоны, заменяя паровоз.

Юру Булич, профсоюзный секретарь, работает шефом одного из складов. Мы идем к Буличу в гости. Его склад имеет пять этажей и еще подземную часть. Лифты поднимают ящики с компотом, черешней, сиропами, малиновым соком, предназначенными к отправке в Советский Союз. Тут же стоят ящики с албанским липовым чаем. Один угол занимают кипы овечьей шерсти, привезенной из Австралии, другой — чехословацкие моторы, готовые к отправке в Бирму. Сложные пути проделывают иные грузы, попадающие на склады Риекского порта.

Юру тащит меня в «мензу» — столовую портовиков. Помещение не ахти какое — темновато, тесно, — но цены в мензе значительно ниже, чем в обычных городских столовых. Наибольшим спросом пользуются вареная фасоль, фаршированный перец, «кисело млеко», суп с макаронами, отварные макароны.

В мензе питаются большей частью сезонники: они составляют чуть не три четверти портовиков. Это в основном крестьяне, ищущие приработка. Больше всего приходит в порт грузчиков из деревень Боснии. Работа в порту кажется им легкой: ведь в крестьянском хозяйстве Боснии все еще очень мало машин и землю пашут на волах.

Неутомимый Юру ведет меня в душевую, потом в гараж, потом на причалы. Какие только флаги не полощутся на ветру над судами, приткнувшимися к этим причалам!

Юру весел, жизнерадостен и немножко фамильярен. Он приятельски подталкивает плечом старших, берет их за подбородки, показывая всем своим поведением, что профсоюзный секретарь не какой нибудь там чиновник…

Вот Чиро Романини, грузчик в выцветшем берете. Чиро лет пятьдесят, но он до сих пор таскает на спине по сто килограммов. Юру бьет по плечу Чиро. Тот отвечает ему тем же.

— А как с зимницей? — спрашивает Чиро, становясь серьезным. — Смотрите не прозевайте фасоль!

«Зимница» — это что то вроде известных и у нас самозаготовок. Профсоюзный комитет посылает людей за картофелем, дровами, фасолью туда, где все это дешевле. Закупленное привозится в порт и продается рабочим и служащим.

— Чиро, — строго говорит Юру, — ты покупал у нас картофель?

— Да, конечно.

— Сколько ты платил за кило?

— Вы же знаете, по одиннадцать динаров.

— А на рынке платят по двадцати. Так? Надейся на нас — будешь с дешевой фасолью!

Юру ведет меня туда, где грузится «Сараево» — новый пароход, построенный в Риеке. Возле него на причале горы хлопка из Америки.

— Русский лучше, — говорит Юру. И тут же хлопает себя по лбу: а клуб то он не показал! Мы идем в «Дом культуры портовых работников». Там ремонт. Но Юру пробирается сквозь леса и показывает: тут комната шахматистов, там — любителей драматического искусства…

Мы еще долго ходим по порту, и Юру рассказывает, как после войны все тут было разрушено и как трудно пришлось тем, кто восстанавливал все эти причалы и склады. Да и сейчас еще нелегко. Не все портовики хорошо зарабатывают, плоховато с жильем.

Славный парень Юру Булич! Сколько в нем энергии, веры в свои силы, да, видно, и умом бог его не обидел: все таки в двадцать лет быть секретарем профсоюзной организации крупнейшего порта страны — это чего нибудь да стоит!

Вечером улицы Риеки заполнены толпами моряков. Иностранцы идут в морской клуб в центре города. Это коммерческое предприятие с биллиардной, шахматными столиками и большим карточным залом, где с помощью рыцарей зеленого сукна в один вечер можно спустить все, что накоплено за долгое плавание.

Подны портовые кегельбаны; за синей завесой табачного дыма едва можно различить кегли. Каждый ловкий удар приветствуется криками и аплодисментами.

На набережной, против зеркальных витрин туристских контор, где в сиянии электрического света белеют модели роскошных лайнеров, горланят песни подгулявшие матросы. В порту мелькают тени грузовых стрел и слышатся хриплые голоса команды.

Несколько дней я прожил в Сплите. Его красоты и достопримечательности описывались столь часто и подробно, что, пожалуй, здесь нет надобности еще раз возвращаться к ним. Право, в Сплите жаль поспать лишний час, лишая себя возможности провести его возле лазурного моря — теплого, ласкового, воспетого поэтами Адриатического моря.

Обычно я шел к морю до восхода. Глубоко врезанная в берег сплитская бухта редко пустует. Плавучие доки и большой судостроительный завод также немало способствуют тому, что приморская часть Сплита не знает ночного покоя.

Не знает покоя и обсаженная пальмами набережная Тито. На рассвете тут свое особое оживление, совсем не похожее на праздное вечернее. Сюда приходят парусные шхуны и баркасы, груженные дровами. Впрочем, с нашей точки зрения, это не дрова, а черт знает что такое: какие то корявые тонкие стволы, сучья, корни. Как все это рубить и как этим топить, одним сплитчанам известно. Но других дров нет. Этот хлам продают по цене, от которой хозяйки хватаются за голову.

А пока разгружают дрова, на набережную вкатываются повозки с сухими кукурузными стеблями и листьями. Это тоже ходкий товар: его складывают в освободившиеся от дров трюмы. Дело в том, что на каменистой сухой почве некоторых островов Адриатики приживаются лишь горные кустарники. На этих островах кукурузные листья в большом спросе: рыбаки, например, набивают ими матрацы.

Какое то тупоносое суденышко мнет воду, торопясь к берегу. Оно еще не пристало, а ветер уже доносит винные запахи. На суденышке огромные бочки с виноградным вином нового урожая. Его будут перекачивать в вагоны цистерны.

Из за волнолома выныривают рыбацкие парусники. Рыбаки спешат: скоро покажется солнце. Первый деревянный ящик с серебристыми сардинами буквально на ходу попадает в жилистые руки возчика раньше, чем веревка с суденышка захлестнет причальную тумбу. Возчики давно ждали на набережной со своими ручными тележками. Теперь все нервничают, торопятся. Лица рыбаков серы от бессонной ночи. Они лихорадочно разгружают рыбу. Скорей! Скорей! Слышатся смутно знакомые слова, увы, не украшающие ни один славянский язык…

Возчик, впрягшись в оглобли, рысцой трусит к рынку, а рыбаки нетерпеливо подталкивают тележку сзади. Важно привезти ночной улов как можно раньше, чтобы распродать его тем, кто торопится на работу. Далматинцы понимают толк в рыбе, требуют самую свежую. На рассвете она стоит сто пятьдесят динаров кило, к часу дня — шестьдесят, даже сорок динаров. Но вот что любопытно: в этих краях, где море не скупится на рыбные деликатесы, лучшим лакомством считается… привозимая за тысячи километров грубая норвежская треска, высушенная, провяленная прямо на камнях!

А вот и солнце. Вскоре откроются двери отелей, туристы выйдут на утреннюю прогулку. К этому часу набережная будет нарядной и чистой, последние кукурузные листья и щепки соберут мусорщики. Уйдут и рыбацкие баркасы.

Но не одни же частники, спешащие на утренний базар, промышляют в водах Адриатики! Разумеется, нет, и вот доказательство: солидная учрежденческая табличка «Риба» на фасаде одного из домов.

Саенко Брайевич, коммерческий директор «Рибы», любезно знакомит с деятельностью предприятия. В основном оно покупает и перепродает рыбу, но немножко промышляет и самостоятельно, своим флотом. У кого покупает? Две трети — у рыболовецких кооперативов, остальное — у «приватных» рыбаков.

Летом, когда уловы богатые, флот «Рибы» зани

мается главным образом перевозкой скупленного. Он, Брайевич, в это время не знает покоя: надо командовать судами, распоряжаться по радио, куда что везти.

Да, к нему сходятся все нити. Он должен отлично знать рынок, чтобы точно определить, сколько рыбы выгоднее отправить по городам Югославии, сколько экспортировать в Италию, сколько пустить на переработку. Здешние консервы идут в Южную Америку, Австрию, Бельгию, Австралию, в Бельгийское Конго. Они успешно конкурируют с португальскими сардинами.

Заходит разговор о ценах. Частникам «Риба» платит по таксе, установленной местной торговой палатой, кооперативам — по цене, установленной местным союзом кооперативов. Допустим, союз установил цену— шестьдесят динаров за кило. К ней он делает дополнительную наценку в пятнадцать динаров; три динара идут на содержание союза, восемь девять — в основной фонд кооперативов, а два три динара остаются для поощрения рыбаков.

— А при покупке у частника наценок нет?

— Нет.

— Но тогда вам выгоднее покупать у частника?

Мой собеседник улыбается и разводит руками: разве вообще можно обойтись без частника? На Адриатике промышляют пятнадцать тысяч югославов, но едва треть из них — профессиональные рыбаки. Надо поддерживать и профессионалов, значительная часть которых промышляет коллективно, и тех, кто ловит только в сезон, ради приработка. Вообще нужна гибкость, гибкость и гибкость. «Риба» ведь не монополист, у нее есть конкуренты.

— Кто, например?

— Да вот «Ядран».

Оказывается, конкурент совсем близко, даже не в двух, а в полутора шагах: контора «Ядрана» помещается в одном коридоре с «Рибой».

Я перехожу в лагерь конкурента.

Чем отличается «Ядран» от «Рибы»? «Риба» главным образом скупает и кое что ловит, «Ядран», напротив, больше ловит и кое что скупает.

— Мы с «Рибой» каждый за себя, — говорит председатель рабочего совета «Ядрана», заведующий складом Миховил Франич. — «Ядран» «дерется» со своим конкурентом только на внутреннем рынке, а за границей теперь договорились действовать сообща.

— Но почему бы тогда не передать целиком экспортные операции одному из предприятий?

Франич считает, что это было бы стеснением свободы и шагом к монополизации.

В разговоре выясняется, что ни «Риба», ни «Ядран» не заинтересованы в покупке и продаже мелких партий рыбы. Они отдают торговлю на городском рынке почти целиком в руки частников. Не исключено также, что какой либо предприимчивый хозяйчик в горячую пору скупает по дешевке мелкие партии у рыбаков победнее прямо на месте лова и перепродает «Ядрану» или «Рибе».

Разумеется, заходит разговор о доходах, о прибылях, о «вышаке».

— Как у вас в этом году?

Франич понуро опускает голову. Да, мыслилось, что будут добыты горы рыбы, но год пока что неудачный. Вся надежда на зимний улов. А если и тут не выйдет, тогда…

Я знаю, что бывает тогда, когда нет прибыли.

После этих разговоров я уже как то по другому смотрю на паруса рыболовецких судов. Но море яркосинее и такое спокойно ласковое даже в эти осенние дни, что хочется верить в рыбацкую удачу на зимнем лове, в те вожделенные горы рыбы, которые возбуждают радужные надежды на «вышак» и гонят прочь мрачные мысли об урезанном заработке и других неприятностях.

* ❖ ❖

В Сплите я повстречал советских туристов. Их только что привезли к Адриатике, к солнцу из осеннего Сараево, где уже осыпались листья.

В нарядном автобусе фирмы «Путник» нашлось местечко и для меня. Мы помчались вдоль набережной, залитой солнцем. «Море смеялось» (я похищаю

это выражение у Горького — трудно найти другое, которое так подходило бы к полуденной Адриатике). Над пальмами бульвара носились чайки, и белый нарядный пароход готовился плыть в голубизну моря и неба.

Мы поехали за город, в галерею Ивана Мештровича — югославского скульптора, живущего в Америке, но присылающего на родину многие свои работы. Галерея занимает бывшую виллу Мештровича. Вечная зелень субтропиков окружает светлые стены галереи, ароматный мирт и земляничное дерево заглядывают через невысокую каменную ограду.

Потом мы вернулись в город, и экскурсовод, влюбленный в древности, повел нас в Диоклетианов град. Он ласково трогал тысячелетние колонны, и его вдохновенный голос переносил нас во времена Рима.

Все туристы были сибиряками. Назавтра им предстояла поездка вдоль побережья, затем отдых в одном из отелей «адриатической жемчужины», как называют здесь курортный городок Опатию.

Среди туристов был молодой инженер. У него что то не ладилось с «Зорким», и я попытался помочь ему.

— До чего обидно, до чего обидно… — бормотал он.

Я думал сначала, что его огорчает неисправность

фотоаппарата. Но он высказался вдруг горячо и определенно:

— Вот скажите, почему так? Тут красота, пальмы, галереи, римские дворцы, как в сказке. А у нас…

— Где у вас?

— Ну, у нас, в Новосибирске…

Я посмотрел на него. Ему было лет двадцать пять— двадцать шесть. Значит, он не может знать старого Новосибирска. А я хорошо помнил жалкий провинциальный городишко с несколькими каменными домами— Новосибирск 1924 года. Тот самый Новосибирск, который стал теперь одним из крупнейших в мире центров машиностроения и огромным городом, по числу жителей далеко превосходящим не только Сплит, но и югославскую столицу.

Да, там нет пальм, моря, Диоклетианова града. Но отнимите ка от Сплита пальмы и море! Это, конечно,

очень экзотично — бродить беспечным туристом по средневековым улочкам, среди которых есть такие, где вы прижимаетесь к стене и с вежливой улыбкой показываете всем своим видом встречному: проходите, мол, я пока врасту в стену. Но ведь на этих не знающих солнца улицах живут люди, много людей. И Диоклетианов град отнюдь не музей; между колоннами протянуты веревки с бельем, и связки красного перца свешиваются вдоль исторических стен. Мне говорили, что в граде обитают сейчас три с половиной тысячи человек — и, дорогой мой обитатель коммунального дома в Новосибирске, попробовали бы вы пожить в разгороженных переборками неотапливаемых каменных казармах римской крепости!

Нелепо утверждать, что у нас все хорошо, а везде все плохо. Но сколько все таки поверхностных, односторонних впечатлений привозят домой вместе с сувенирами и яркими наклейками на чемоданах иные любители иноземной экзотики!

Не принято кончать книжку извинением, но я все же хочу это сделать. Пусть читатель простит мне, что я не рассказал ему о больших заводах Югославии, о строительстве гидростанций, о росте производства стали, об университетах и о многом, многом другом. Но у нас уже выходили книги, где как раз обо всем этом говорилось и притом весьма подробно. Я же своими непритязательными очерками, рассказывающими главным образом о быте и нравах, старался лишь в какой то мере дополнить их.

Издательство ЦК BЛKCM „Молодая гвардия“ 1957