Валдар Много-раз-рожденный. Семь эпох жизни

Глава 26. Во времена великой Елизаветы

Лежа на узкой кровати на выцветшем гобелене, во всеоружии в доспехах крестоносца, в том самом виде, в каком я отправился в последнее печальное путешествие из Иварсхейма с Брендой, если не считать того, что мой шлем был расстегнут и лежал рядом, мой меч покоился у меня на груди, мои руки были скрещены на рукояти, а мой щит стоял у моих ног — вот так я, заснувший перед пылающим костром Бренды в черную тоскливую полночь на Северном море, снова проснулся к новой жизни в начале очередного этапа моего долгого пути.

Какое-то время я лежал неподвижно, мои мысли, не сдерживаемые волей, блуждали по туманной границе между царствами сна и яви, то с закрытыми глазами оглядывая длинные просторы прошлого, которые возвращающаяся память делала все яснее и яснее, то лениво и мечтательно рассматривая маленькую, увешанную гобеленами комнату под круглым куполом, в которой я лежал.

С каждым все более глубоким вдохом кровь все быстрее и быстрее бежала по моим жилам, и через некоторое время вместе с жизнью ко мне вернулось неутолимое желание снова действовать и страстное желание узнать, как совершился этот последний мой переход из прошлого в настоящее, и что это за настоящее, в котором я снова увижу дневной свет и приобщусь к заботам живых людей, я — единственное оставшееся воспоминание о жизни ушедших веков.

Я поднялся с ложа и размял затекшие руки-ноги, а затем в качестве первого действия моей новой жизни, вытянул клинок из ножен и обнаружил, что его серо-голубой блеск все еще не потускнел, а верная сталь цела, ярка и остра, как всегда. Перевязь, украшенная золотом и драгоценными камнями, все еще пересекала грудь от правого плеча до левого бедра, и рыцарский пояс, который король Львиное сердце вручил мне на далеком поле битвы в Сирии, все еще был застегнут на мне. Латы, щит и шлем были так же блестяще отполированы и безупречны, как в то печальное утро в Иварсхейме, и каждая заклепка была такой же прочной, а каждое соединение таким же гибким, как и тогда, когда я впервые купил латы у оружейника в Венеции.

Как это могло случиться? Чья любовь и забота охраняла меня в течение многих лет смертного сна, лет, которые, как я мог догадаться, исчислялись сотнями?

На невысказанный вопрос вскоре был дан ответ, самый сладостный ответ, о котором я мог только мечтать после воспоминания о моей потерянной любви, потому что, стоя с обнаженным мечом в руке, я услышал, как ключ повернулся в замке, дверь открылась, гобелен был отодвинут в сторону, и там, одетая необычно, но изящно, со светом жизни в глазах и румянцем здоровья на щеках стояла та, которую я в последний раз видел мертвой, холодной и бледной, одетой в рыцарские латы на погребальном костре на моем корабле.

Но в следующее мгновение румянец исчез с ее щек, тихий сдавленный крик вырвался с полуоткрытых уст, глаза распахнулись в изумлении и страхе, а затем, как вспышка света, гаснущая в темноте, которую она осветила, девушка исчезла как раз в тот момент, когда я протянул к ней руки и быстро шагнул ей навстречу.

Онемев от изумления, но чувствуя, как бешено бьется мое сердце от новорожденного восторга и надежды, я стоял неподвижно, как стальная статуя, пока дверь не открылась снова. Гобелен был поспешно отброшен в сторону, и высокий, крепкий молодой человек, который, как я догадался с первого взгляда, был не кто иной, как брат той, что теперь носила облик Бренды, шагнул в комнату, но мгновенно побледнел и отпрянул. Однако он быстро пришел в себя, протянул руку и сказал на языке, который мало отличался от той приятной, энергичной английской речи, которую я узнал во время наших путешествий из уст Ансельма Линдисфарнского:

— Добро пожаловать обратно в мир, сэр Валдар Иварсхеймский! Вы спали долго и, по-видимому, хорошо, потому что я никогда не видел человека ваших лет таким молодым и здоровым.

Он рассмеялся на этих последних словах, а я, с интересом пожимая его руку, улыбнулся и сказал на своем старом языке:

— Я не знаю, сколько времени спал, но это не первый сон такого рода, как ты, возможно, знаешь, ведь ты знаешь мое имя и титул, который Ричард Львиное сердце даровал мне после битвы на равнине. А теперь позволь мне поблагодарить тебя за радушный прием и за ту заботу, которую оказали мне, пока я спал на том ложе. Но прежде скажи твое имя, чтобы я мог знать, кому причитается долг.

— Нет, нет, мой долг совсем небольшой, — ответил он, — с тех пор как десять поколений Кэрью до меня передали мне чудесное наследство от старого сэра Бодуэна, из которого я извлекаю удовольствие и пользу.

— Что? — воскликнул я. — Значит, тебя зовут Кэрью, и ты говоришь о том храбром Бодуэне де Кэрью, который смело напал на турок с маршалом госпитальеров — двое против двухсот — и сражался бок о бок со мной в той великой битве у реки Расселины[33], где мы так сокрушили силы султана, что, если бы не подлые предатели, которые нам мешали, мы могли бы отнять у него всю Сирию, а может быть, и Египет?

Прежде чем он успел ответить, дверь снова очень медленно отворилась, гобелен мягко отодвинулся в сторону, и милое лицо девушки, которая нашла меня первой, с робким удивлением уставилось на нас. Увидев, что мы разговариваем и смеемся, как и все другие существа из настоящей, честной плоти и крови, ее удивление взяло верх над страхом, она вошла и закрыла за собой дверь.

— Ах, госпожа Кейт, вы вернулись, — заметил молодой человек, ее брат, как я вскоре узнал. — Я был уверен, что женское любопытство быстро победит женские страхи. Итак, вы видите, что чудо, предсказанное старым сэром Бодуэном в завещании, все-таки свершилось, и вот ваш Спящий крестоносец проснулся и страстно желает знать, чья нежная забота, как он сам выразился, охраняла его, пока он спал. А теперь подойди и пожми ему руку. Нет, нет, для страха нет причины. Его рука такая же живая и теплая, как у меня, но намного сильнее, мои пальцы все еще покалывает от его рукопожатия.

Пока он говорил, он взял ее за руку, и подвел, одновременно и съежившуюся, и нетерпеливую, ко мне, и когда он вложил ее маленькую трепещущую руку в мою, я, как рыцарь, встал перед ней на колено, поднес ее руку к губам и поцеловал:

— Как в прошлом, так и в настоящем и будущем я буду твоим истинным рыцарем, милая леди, и тот, кто не признает тебя несравненной среди дочерей этой или любой другой страны, получит подтверждение правды на своем теле.

— Что это значит, сэр Валдар? — изумленно воскликнул ее брат. — В прошлом? Не скажете же вы нам, что, пролежав здесь триста шестьдесят лет, вы видели мою сестру Кейт и служили ей как истинный рыцарь во времена рыцарства?

— Да, — подтвердил я, поднимаясь на ноги и глядя им в глаза, — я скажу это и скажу искренне, хотя вряд ли вы мне поверите. Но это долгая история, и я прошу у вас прощения за то, что столь резко и грубо затронул эту удивительную и ужасную тему. Скажите мне, дорогая леди, что я могу надеяться на прощение.

— Да, да, — ответила она, отступив на шаг и прижав руку к груди. Она молча смотрела на меня несколько мгновений, а потом с той же милой улыбкой, которая так часто радовала мое сердце, продолжила: — Но мне нечего прощать, и я действительно верю вам, как бы чудесны ни были ваши удивительные слова, потому что вы рыцарь моих снов, о которых я расскажу когда-нибудь, когда вы снова поведаете нам историю, которая была легендой для нас на протяжении многих поколений. Ой! Я забыла, что я здесь хозяйка и что вы, наш гость, должно быть, испытываете голод и жажду после столь долгого поста. Пойдемте, Филип, выведите сэра Валдара из его унылой спальни в гостиную, а я посмотрю, что есть в кладовой.

Ее слова были столь же желанны, сколь и любезны, так как во мне просыпались первые инстинкты обычного человека — есть и пить, поэтому я прошел за сэром Филипом (таков был его титул) через дверь, вниз по длинному узкому коридору с каменной крышей, вверх по невысокой каменной лестнице и через другую дверь, которая вела в просторную комнату с дубовым потолком, увешанную гобеленами, на которых были искусно вышиты сцены рыцарских подвигов, среди которых была одна, о которой сэру Филипу не было нужды рассказывать мне, изображавшая доблестную атаку старого сэра Бодуэна, которую я лично наблюдал у реки Расселины.

Мы сели за стол, и леди Кейт, как я вскоре стал называть ее на старый манер, вскоре сама собрала для меня обильную трапезу, объяснив, что пока она должна быть и хозяйкой, и экономкой, так как старая Марджори, их служанка, наверняка умрет от страха при виде меня. Когда я наелся и напился, как голодный волк, я снова попросил сэра Филипа рассказать, как я очнулся в такой приятной компании.

И он рассказал мою историю следующим образом:

— Этот дом — поместье Кэрью, — начал он, как мне показалось, несколько печально, — и стоит он на остатках того, что когда-то было одним из самых прекрасных поместий в Нортумберленде, а та комнатка, в которой вы спали долгим сном, находится в полуразрушенной башне, которая является всем, что осталось от мощного и величественного замка, в который наш доблестный предок, сэр Бодуэн де Кэрью, вернулся со священной войны после того, как крестоносцы заключили перемирие, о котором вы знаете гораздо больше, чем мы. Замок стоял вон там, на том маленьком холме, на котором до сих пор видны остатки внешних крепостных валов. В ту ночь, когда он вернулся домой, сторож, стоявший на вахте наверху, увидел в море яркий свет, потому что берег находится всего в полумиле отсюда, и когда об этом донесли сэру Бодуэну, он приказал немедленно вывести в море гребную шлюпку, чтобы спасти жизни на горящем корабле, ибо, как вы, несомненно, знаете, славный старый рыцарь был столь же добр сердцем, сколь и силен рукой. Шлюпка быстро двинулась в путь, и на корме драккара, одного из тех, на которых древние викинги отправлялись на войну, нашли лежащего ничком рыцаря могучего телосложения, с головы до ног облаченного в великолепные доспехи. Носовая часть корабля почти сгорела, и вода уже лилась через открытые швы и шипела, попадая на огонь, когда они сняли рыцаря с палубы и перенесли на шлюпку. И едва это сделали, как пламя вспыхнуло в центре палубы, судно развалилось надвое и пошло ко дну.

— Увы, бедная Бренда! И все же ты нашла могилу, достойную дочери конунга.

Эти слова вырвались у меня совершенно бессознательно посреди недолгого молчания, потому что сэр Филип замолчал, и они с Кейт смотрели на меня, ожидая, что я скажу что-нибудь в ответ на эту историю о конце моего последнего путешествия.

— А кто была Бренда, сэр Валдар? — спросила Кейт с румянцем на щеках и дрожью в голосе. — Она тоже была с вами на том горящем корабле?

— Нет, — ответил я, — потому что эта милая душа, которая сейчас смотрит на меня вашими глазами, дорогая леди, уже вернулась в свой дом за звездами, но все, что было смертного в ней — да и в вас тоже — лежало на том пылающем костре, который я соорудил для нее и зажег своими руками. Но это лишь малая часть той длинной истории, которую я должен вам рассказать, потому что вы должны услышать целое, прежде чем сможете понять часть.

Она съежилась в глубоком кресле у окна и на мгновение закрыла лицо руками, словно отгоняя какое-то страшное видение, а сэр Филип, взглянув сначала на нее, а потом на меня, продолжал:

— Мне кажется, сэр Валдар, что моя история скучна и ничтожна перед всеми чудесами, о которых вы нам расскажете, поэтому я постараюсь изложить ее как можно короче, чтобы меньшее скорее уступило место большему.

Когда шлюпка доставила вас на берег и вас внесли в замок, сэр Бодуэн сразу узнал командира викингов, который спас жизнь королю Ричарду в Сирии и был посвящен в рыцари за этот и многие другие доблестные поступки самим великим Львиным сердцем. И еще он вспомнил чудесную историю, которую вы рассказали в шатре короля Ричарда о других жизнях, которые вы прожили, и о других войнах, в которых вы сражались, хотя об этом тогда он ничего не сказал. Поэтому, когда заговорили о том, чтобы похоронить вас, он объяснил, что вы просто впали в транс, и поклялся, что до тех пор, пока собственными глазами не увидит следов разложения на вашем теле, кладбищенская плесень не коснется вас. Он приготовил для вас ту маленькую комнату, в которой вы пребывали с тех пор до сегодняшнего дня, и расположил вас в ней в подобающем рыцарю виде. Когда двенадцать лет спустя он заболел в последний раз, а на вас не появилось ни следа перемен, он составил завещание и, назначив мессы за упокой вашей души на тот случай, если она никогда не вернется в тело, оставил ту часть своего состояния, которая образует это поместье, наследнику своего дома на вечные времена с условием, что вам обеспечат покой в вашей комнате до тех пор, пока не наступит тление смерти или вы не выйдете из транса. Кроме того, он распорядился, как вы увидите в завещании, когда я его покажу, чтобы у вас никогда не изымали ничего, принадлежащего вам, и чтобы каждый день хозяин поместья или, в его отсутствие, кто-нибудь, кому он мог бы полностью доверять, навещал вас и следил, чтобы ваши доспехи и оружие хранились в чистоте, а ваша комната была в порядке. Эту должность, надо сказать, госпожа Кейт взяла на себя шесть лет назад, когда умерла наша мать, а Кейт была всего лишь маленькой девочкой двенадцати лет; так что, видите ли, вы уже старые друзья.

— Ну, это вы могли бы опустить, Филип, — воскликнула Кейт, снова краснея и безуспешно стараясь не смотреть мне в глаза. — Какое это имеет отношение к судьбе сэра Валдара?

— Может быть, большее, чем готова признать ваша дорогая скромность, прекрасная леди, — заметил я, улыбаясь ее милому смущению. — Что мы вскоре и докажем.

— Вполне возможно, — сказал сэр Филип со смехом, который быстро угас в его голосе, когда он продолжил рассказ.

— Но позвольте мне закончить, осталось уже немного. По мере того как сменялись поколения, а вы спали, судьба нашего дома претерпела много перемен, все к худшему, и после войны Роз у нас остался только разрушенный замок, наше незапятнанное имя и это единственное поместье, которое старый сэр Бодуэн сохранил ради вас и, к счастью для нас, вне досягаемости ростовщиков, которые забрали все остальное, потому что если бы кто-нибудь из Кэрью попытался продать поместье, то по условиям завещания оно сразу же перешло бы к аббатству Алник, и таким образом можете видеть, сэр Валдар, что всем, что осталось от нашего имущества, мы обязаны вам.

Ближе к вечеру сэр Филип закончил свое повествование, и тогда я попросил его рассказать, о том, что произошло в мире с тех пор, как я в последний раз покинул его. И он изложил в меру своих знаний, которые были немалыми для джентльмена его времени, большую часть той мировой истории, которую описывают ваши летописцы, и таким образом избавил меня от необходимости повторять ее. Однако, по правде говоря, почитав с тех пор писания тех же самых летописцев и сравнив их с тем, что я видел сам, я предпочел бы простую историю этого елизаветинского джентльмена всем их напыщенным томам и искаженным страстью романам о мужчинах и женщинах и поступках, которые эти самые мужчины и женщины вряд ли узнали бы, если бы смогли о них прочитать.

Но больше всего, что было естественно, сэр Филип рассказал о росте и славе своего народа, об этой сильной, энергичной расе англичан, лучшие и самые сильные линии крови которой, как я знал, можно было проследить через отважных викингов и их многочисленные миграции к тому героическому первобытному народу, чья царица была моей первой земной любовью, и чью армию я привел с ней к победе над древней мощью Ниневии.

Он рассказал, как викинги, пришедшие и с севера, и с юга под именем норманнов под знаменем Завоевателя, прошли через яростное горнило гражданской и внешней войны, и под безжалостными ударами молота судьбы были выкованы в народ, единый мыслью, кровью и бесстрашной предприимчивостью, и как теперь, в 1585 году от рождества Христова, доблестная Англия, эта страна сильных, храбрых мужчин и прекрасных, благородных женщин, стояла одна на пороге кризиса своей судьбы перед лицом деспотизма и тьмы — единственная страна во всем мире, в которой вера и свобода могут идти рука об руку, а люди осмеливаются быть людьми и бросают вызов королям или жрецам, желающим сделать их рабами.

Когда он, наконец, закончил, некоторое время мы молчали, а затем старый боевой огонь снова вспыхнул в моей груди, раздуваемый духом храброй истории, которую он рассказал, и я вскочил на ноги, выхватил меч, поднес золотую рукоять к губам и воскликнул:

— Тогда такая страна, как эта героическая Англия, и этот храбрый народ, в жилах которого течет через бесчисленные века кровь моих первых доблестных товарищей по оружию в давно забытом Армене, будет моей страной и моим народом, и я буду сражаться за Англию и за ее народ, сколько мне позволит судьба, и да поможет мне бог и этот мой добрый меч!

— Честная клятва верности, подобающая истинному рыцарю и хорошему человеку! — воскликнул сэр Филип, вскакивая со стула и подходя ко мне с вытянутыми руками. — Род Кэрью сейчас довольно беден мирским богатством, а я последний мужчина в роду, но у меня еще есть сердце и руки, чтобы отдать их Англии, и вместе с вами, сэр Валдар, я отдам их. Пришло время, когда стране нужна каждая рука и каждый меч, и тот, кто откажется от боя — тот не мужчина, потому что вскоре Англии придется помериться силами с тиранами мира и победить или проиграть, чтобы никогда, быть может, не подняться снова. Вот вам моя рука, хотя она и недостойна пожимать ту руку, которая знала хватку Львиного сердца, и когда настанет день Армагеддона, мы с вами да встанем рядом в битве!

И наши руки сцепились в тишине, которая говорила лучше, чем слова, а Кейт подошла к нам и, положив свою мягкую, теплую ручку на наши, торжественно и нежно произнесла:

— Аминь, мой брат и вы, рыцарь моих грез, пробуждения которого я так долго и почти безнадежно ждала! Лучшей клятвы никогда не давали ради лучшего дела, и я прекрасно знаю, что вы ее сдержите… А теперь, сэр Валдар, — продолжила она, застенчиво взглянув на меня, и ее нежная серьезность растаяла в нежную улыбку, — поскольку вы теперь вдвойне один из нас, я осмелюсь еще раз попросить вас рассказать нам вашу историю и историю той, чью душу вы назвали моей и чей облик, как вы говорите, я ношу.

На такую милую просьбу никто не смог бы ответить, кроме меня, поэтому мы снова сели, поклявшись в нашей новой дружбе с помощью кувшина доброго старого вина, которое я заставил Кейт подсластить своими губками, прежде чем самому прикоснуться к нему. Я начал рассказ старой «Сагой о Валдаре, изгнаннике из Асгарда», а потом рассказал им историю всех моих земных любовей и войн, всех моих переменчивых радостей и печалей, жизней и смертей, начиная с первого пробуждения на том голом утесе в Армене; примерно так, как я изложил его здесь для вас, за исключением того, что мой рассказ был значительно короче.

Была уже глубокая ночь, когда я дошел до истории нашего возвращения в Иварсхейм, смерти Бренды и путешествия, которое привело меня в Англию. И когда последние слова медленно и печально слетели с моих уст, Кейт поднялась с глазами полными слез и подошла ко мне, протянув руки. Ее прекрасное лицо было почти таким же бледным, как в то последнее зимнее утро в Иварсхейме. Она сказала:

— Да, да, это так! Вы сказали, что мы можем не поверить вашей истории, и все же мы верим, потому что вы — настоящий рыцарь моих снов, и все, что вы рассказали, я видела и слышала, каждое дело и слово, возможно, не только в ночных видениях, которые приходили ко мне!

Я взял ее за руки и, глядя ей в глаза, сказал, движимый каким-то удивительным импульсом, который формировал слова помимо моей воли:

— Да, сестра моей души, это правда! Ты была Илмой из Армена и Циллой из Сабеи, и, хотя Балкис и Клеопатре по удивительному капризу судьбы было позволено принять твой образ, они не были тобой. Ты была той, кто преклонила колени перед крестом, когда я опустился на землю, чтобы умереть на Голгофе, и ты была той милой арабской девушкой, которая сражалась рядом со мной за ислам и умерла такой храброй смертью при Ярмуке; и ты была Северной лилией Брендой, которая первой признала истину, которую я принес в Иварсхейм, и пошла за мной, чтобы найти свою смерть во имя Христа в священной войне, хотя не оружие поразило тебя; и теперь ты снова живешь на земле со мной, и я снова твой истинный рыцарь, и…

— И на этом история заканчивается, пока рука судьбы не напишет ее продолжение, добрый сэр Валдар, — сказала она, вырвав руки и отступив от меня на приличное расстояние, как будто зная, что в следующий миг такой побег стал бы невозможен. Всего мгновение она стояла и смотрела на меня со смехом и испугом, с таким милым выражением вызова и независимости в глазах, что мое мрачное настроение улетучилось, как тень, и я тоже рассмеялся:

— Да будет так, милая моя леди, и, хотя перо держит судьба, все же я сделаю все, что в моих силах, чтобы направлять ее руку, когда она будет писать.

— Честный вызов, клянусь честью, который прозвучал в истинно рыцарском виде, — рассмеялся сэр Филип, поднимаясь со стула и переводя взгляд с нее на меня. — А теперь, госпожа Китти, у тебя осталось всего несколько часов ночи, чтобы увидеть еще один из твоих удивительных снов, так что иди спать, а то завтра мы увидим меньше розового на твоих щечках. Можешь довериться мне, я позабочусь о дальнейших желаниях твоего доброго рыцаря, так что пожелай ему спокойной ночи!

С этими словами он поцеловал ее на прощанье, как охотно сделал бы и я, и гораздо теплее, но для этого было еще рано, и поэтому поцелуй, который я так жаждал запечатлеть на ее губах, я был вынужден приложить (насколько она позволила) к ее руке. Когда дверь за ней закрылась, мне показалось, что с ней из комнаты ушла половина света.

Несмотря на поздний час, мы с сэром Филипом продолжили беседовать о других делах, которые требовали скорейшего устройства. Сначала он помог мне снять доспехи, в которых я пролежал так бессознательно долго. Потом он сходил в погреб и наполнил еще один кувшин вином, а когда вернулся, то застал меня с разложенным на столе содержимым последнего свитка, в котором было все, что осталось от сокровищ давно умершего фараона. Я всегда держал свиток на шее, под мягкой кожаной туникой, которую носил под кольчугой, и там он и оставался. Как будет видно, благодаря темным и коварным путям судьбы случилось так, что часть сохраненных сокровищ фараона-тирана, который несомненно выжал большую часть его стоимости из горького труда рабов, пошла на покупку средств, чтобы нанести самые суровые и изощренные удары за свободу, какие позже увидел мир.

Сэр Филип, конечно, уже знал о том, как сокровища попали в мои руки. Честность и верность его предков, которые, несмотря на бедность, не сняли ни единого драгоценного камня с моей перевязи, сохранила не только мое бедное, впавшее в транс тело, но и сокровище, которое должно было вернуть дому Кэрью его прежнее величие. Поэтому я выбрал самый красивый драгоценный камень, огромный великолепный алмаз, чья несравненная чистота отлично подходила тому дорогому призванию, которое я для него назначил, и сказал:

— Ни одна грязная рука торговца не должна прикасаться к нему. А эти и эти, — продолжил я, выбрав две пары лучших изумрудов и рубинов, — пойдут вместе с ним, и самый искусный мастер в Англии сделает из них дар любви, чтобы ваша милая сестра не приняла, быть может, неправильного решения относительно того кроткого вызова. Ну, а остальные штучки, которых хватит выкупить короля, принадлежат тебе и мне, сэр Филип. С твоей долей, которая принадлежит тебе по завещанию старого сэра Бодуэна, ты выкупишь древние земли Кэрью, и от тебя с какой-нибудь милой английской девушкой, которую ты возьмешь в жены, старый род обретет новую жизнь и расцветет так, как никогда прежде. Со своей долей я вернусь к своему старому ремеслу, куплю корабли и эти удивительные новые орудия из огня и грома, о которых ты рассказывал, и найму экипажи из англичан, в жилах которых течет кровь славных конунгов. И тогда ты представишь меня этой вашей девственной королеве, великой Елизавете, которую ты с таким восторгом почитаешь, и я пойду сражаться за нее и Англию против темных душ, кровавых тиранов, о которых ты рассказал. И когда я прославлю себя военными подвигами, достойными войти в историю, тогда я дерзну приступить к самому дорогому завоеванию, о котором я только что говорил.

— И ты не один пойдешь сражаться с «донами», мой добрый и щедрый сэр Валдар! — воскликнул он, беря меня за руку. — Теперь я могу говорить с тобой откровенно и скажу, что только моя бедность, моя ответственность перед Кейт и перед тем, что многие поколения составляло наше фамильное наследство, помешало мне стать авантюристом и искать славы и богатства на море и в золотых испанских Индиях, ведь я полюбил море с тех пор, как впервые увидел его, и самой заветной мечтой моей жизни были далекие земли и залитые солнцем моря, которые когда-нибудь будут принадлежать Англии. Так что, если ты примешь меня в напарники, мы пойдем вместе, а древние земли Кэрью могут немного подождать.

— Охотно! — воскликнул я. — Лучшего брата по оружию я и желать не мог. А как же твоя прекрасная сестра? Сможешь найти для нее безопасное убежище, пока нас не будет?

— Поговорим с ней об этом завтра, — ответил он со смехом, который пробудил во мне слабую надежду. — Я не сомневаюсь, что у нее найдется, что сказать по этому поводу.

Решив этот вопрос, мы перешли к другим. Он уже сообщил мне, что никто не знает тайны моего существования, кроме него и Кейт, единственных оставшихся отпрысков рода сэра Бодуэна. Поэтому, чтобы избежать ненужных сплетен, было решено, что я некоторое время пробуду в своей старой комнате, пока сэр Филип не достанет мне достаточно одежды по современной моде, а затем мы с ним уедем как-нибудь ночью, незамеченные немногочисленными слугами в поместье, чтобы на следующий день он мог привезти меня в качестве гостя. Так и было в свое время проделано, и я поселился у них в облике странствующего рыцаря удачи, который искал ее улыбки во многих странах (по правде говоря, так ведь оно и было) и вернулся в Англию, чтобы насладиться ее плодами.

На следующий день мы изложили свои планы ее светлости и спросили ее совета. Она выслушала их, как я и ожидал, с ярко раскрасневшимися щеками и сверкающими глазами, горящими героическим духом. Но, когда сэр Филип заговорил о том, чтобы оставить ее здесь, она вспыхнула красивым притворным гневом и прямо заявила, что она такой же хороший моряк, как лучшие из нас, что она родилась у моря, знает и любит все его капризы, и что мы должны взять ее с собой, или она пострижется, наденет мальчишескую одежду и запишется юнгой на один из наших кораблей, невзирая на наши возражения.

Напрасно сэр Филип рассказывал ей обо всех трудностях и опасностях, с которыми нам придется столкнуться, о суровой, грубой жизни на корабле и о тысяче рисков, которым нам придется подвергнуться. На все это она отвечала, неуклонно качая своей хорошенькой головкой, и, в конце концов, он был вынужден уступить. Так, женскими методами она добилась своего, к моему немалому удовлетворению, как вы, наверное, догадались.

Мы не позволили нашей решимости обрасти пылью, поэтому не прошло и месяца, как сэр Филип запер поместье и отпустил на пенсию немногих остававшихся слуг. А мы втроем отправились в Ньюкасл, где за два или три камушка старого фараона наняли добротную барку водоизмещением около 200 тонн, хорошо оборудованную и вооруженную, и благополучно прибыли на ней в Лондон. Во время плавания, с помощью сэра Филипа и корабельных канониров я узнал, как пользоваться теми ужасными новыми орудиями, которые стали применяться в моем старом военном ремесле.

Высадившись в Лондоне, я принялся за работу и с помощью сэра Филипа и некоторых купцов, друзей его и его отца, продал египетских драгоценных камней на сумму, превышающую 50 тысяч фунтов ваших современных денег, на которые мы купили, укомплектовали и снарядили четыре лучших корабля, какие только смогли найти на Темзе и в Медуэе.

Лучший из них, прекрасный новый фрегат водоизмещением 500 тонн (по тем временам это был большой корабль) мы сделали флагманом, и наша леди собственноручно окрестила его «Леди Кейт» в свою честь. Остальные корабли были поменьше, два из них фрегаты водоизмещением около 200 тонн, которые мы назвали «Бренда» и «Зорайда», а четвертый — 50-тонный баркас, который должен был служить нашим разведчиком и вспомогательным судном, его мы прозвали «Приключением».

Все это заняло около двух месяцев тяжелой и напряженной работы, и в течение этого времени мы были, в основном, предоставлены себе, и когда, наконец, все было готово и мы задались вопросом, сколько еще времени секретарь Уолсингем, которого сэр Филип просил выдать нам каперские грамоты, заставит нас ждать, 25 мая 1585 года пришло волнующее известие, что король Филипп Испанский предательски захватил большой флот английских судов с зерном, чтобы накормить свою постоянно растущую армаду, и в тот же день секретарь призвал нас немедленно прибыть в Вестминстер ко двору, чтобы быть представленными королеве.

— Хорошая новость, сэр Валдар, — заметил сэр Филип, показывая депешу. — И вдвойне хорошая новость для вас, потому что вы увидите не только величайшую королеву, когда-либо правившую королевством, но и величайшего человека, который помогал создать его, потому что сам адмирал Фрэнсис Дрейк находится при дворе, и вскоре свершатся великие дела.