Вампиры – дети падших ангелов. Реквием опадающих листьев

Глава 22 Он не заряжен

Какой же он эгоист! — возмущенно вскричала Важко, остервенело бросая газету «Питерское Зазеркалье» на столик. Одетая в свое лучшее — золотистое длинное платье, Наталья с осуждением добавила: — Взять и уехать, когда тут такое творится! Непостижимо!

Сестры Кондратьевы, в одинаковых серо-белых нарядах с пышными юбками, затрясли головами.

— Не ожидала от него, — плаксиво поддакнула Анастасия.

Другие гости промолчали, на лицах большинства было написано осуждение и недовольство.

Анжелика поймала на себе взгляд Важко, которая ждала поддержки хозяйки вечера, но та не нашла в себе сил согласиться с ней. Каким бы эгоистичным мерзавцем ни был их правитель, когда ей потребовалась помощь, он без раздумий встал на ее защиту. Попросил за нее самого Создателя. И тогда она поняла, что простила, больше не осталось у нее ни обиды, ни злости на него. Все прошло.

Он не желал утирать слезы тем, кто не хотел умирать, и предпочел уехать со своей девчонкой — не худший из вариантов.

— Лайонел просто трус! — фыркнула Виктория.

Анжелика вздохнула, любовно оглядывая свое короткое, с глубоким декольте, сиреневое платье и в тон ему туфельки. Похоже, остаться в стороне от обсуждения ей было не суждено.

— Эгоист, может быть, но… Я бы хотела посмотреть, как любой здесь, не трус, сказал бы об этом ему в лицо. — Она пригубила терпкой крови и, обведя взглядом своих гостей, насмешливо поинтересовалась:

— Непросто смириться, что после стольких лет ему плевать на вас всех? И свою вечность он решил закончить в компании глупой девчонки, которую знает считаные месяцы.

Гробовую тишину нарушил смех Вик Талилу, прибывшей пару дней назад в Петербург вместе со своим любовником. Первая дама Парижа приподняла бокал.

— Каждой женщине бы такого труса, который способен бросить дело своего бессмертия ради нескольких дней наедине с любимой.

На ней было осеннее платье, состоящее из сплетенных кленовых листьев. Корсаж из красных — крошечных, а юбка из больших — оранжевых и желтых. На шее сияло ожерелье из рубинов в виде листьев, такие же блистали в ушах и на туфлях.

Сегодня в сером петербургском обществе Вик являлась единственным воистину ярким пятнышком. Эта энергичная женщина никогда не унывала и принимала любую весть со спокойствием, достойным королевы. На острожный вопрос Бриана еще в начале приема «Вы готовы?» она передернула плечами и заявила: «Не совсем, платье давно готово, но никак не могу определить, какие туфли надеть на День Искупления! А вы, Бри, выбрали костюм?»

Ее жизнелюбивый торгаш Вио держался не менее мужественно и сразу после чистосердечного признания «Хочется, конечно, еще пожить» тут же принялся обходить гостей, предлагая за кругленькую сумму занести их имена в книгу «Последнее слово», которую шустро основала его корпорация. «Для потомков», как всем объяснял Ламберт. Для каких еще потомков? Этого никто не знал, но отчего-то все охотно платили.

После слов Талилу Важко сникла — та всегда уважала мнение первой дамы Парижа и во всем ей подражала. Сестры тоже примолкли.

На одного Фарнезе не произвели впечатления выступавшие. Он в одиночестве стоял у чуть отдернутой портьеры и смотрел в окно, потягивая из бокала кровь. К всеобщему удивлению тот не вернулся в Венецию, а продолжал оставаться подле старейшин. Выглядел он, пожалуй, апатичнее любого другого вампира.

Анжелика усмехнулась. Похоже, венецианский правитель боялся того мига, когда Ягуар поведет его по лабиринту загробного мира. Вряд ли Лайонел быстро забудет ему наглые ухаживания за Катей.

Девушка подавила вздох. Прием протекал как никогда уныло и скучно. И неожиданно ей подумалось, что оборвать эту ежедневную пытку не так уж и плохо. А следующая мысль поразила ее. Что она, собственно, тут делала? Высиживала часы, глядя на постные мины? Зачем?

Анжелика посмотрела на сидящего рядом Даймонда и, накрыв его руку, сказала:

— Отлучимся.

Они вышли из гостиной, девушка устремилась по коридору к входной двери.

— Куда мы? — изумился юноша, спускаясь за ней по лестнице.

Она не ответила, лишь улыбнулась.

На улице стояло безветрие. Дворцовая площадь с одинокой колонной расстелилась темным полотном с зеркальным отражением фонарей у ног двоих.

Вскоре они оказались в садике, возле фонтана напротив Адмиралтейства. Луна висела прямо над позолоченным шпилем, словно протыкающим черное небо своим острием.

Девушка присела на гранитный бортик фонтана и притянула к себе за полы пиджака Даймонда.

Тот упер руки в бортик и, наклонившись, поцеловал ее в шею.

— Я даже не надеялся вытащить тебя оттуда, — кивнул он на серый дом, где продолжался прием.

Анжелика нежно погладила его по щеке. Сейчас она жалела только об одном: что Лайонел слишком поздно встретил Катю. Девушка подавила вздох. Слишком поздно открыл ей глаза на то, что имеет значение, а что нет.

— Какой ты представляешь свою новую жизнь? — тихо спросила она.

Даймонд прижался губами к ее ладони и прошептал:

— Мне все равно, какой она будет. Но я мечтаю стать очень богатым и влиятельным, чтобы ты заметила меня. А чего хочешь ты?

Анжелика засмеялась.

— Быть очень красивой, чтобы один влиятельный и богатый мальчишка непременно в меня влюбился. И сделал мне предложение…

Он присел рядом и, покрывая ее плечо и шею поцелуями, пробормотал:

— И у нас была бы самая шикарная свадьба на всем белом свете!

Прогрохотал выстрел. Железная банка, стоящая на дощечке, приколоченной к метровой палке, воткнутой в землю, отлетела в сторону. С березы вспорхнула стайка птиц.

Максан, довольный собой, хохотнул и отошел чуть в сторонку, освобождая место для Бесс. Девушка вытянула руку с пистолетом, прицелилась и выстрелила. Пуля сбила соседнюю банку.

— Ворошиловский стрелок отдыхает, — прокомментировал друг.

Девушка улыбнулась.

— «Проще простого стрелять в цель, когда цель есть».

Они стояли вдвоем посреди поля, справа за деревьями с желтой листвой проходило шоссе, слева — золотистая полоса леса. Ярко светило солнце, над головой простиралось чистое синее небо. Воздух был холодным и свежим, изо рта шел пар.

Бесс присела на поваленное бревно. Они частенько сюда наведывались компанией, жарить шашлыки или пострелять. Бывало, оставались ночевать с палаткой. Но сегодня на предложение Максана «Я позвоню пацанам» девушка сказала: «Не хочу ждать, поехали вдвоем».

Друг если и удивился, ничего не сказал.

Она наблюдала, как он целится в банку, прищуривая один глаз, и думала о том, сколько всего связывает их. Ближе этого парня у нее никого не было.

— Лизо, — обернулся Максан, — харэ пялиться, ты не даешь мне сосредоточиться!

Девушка усмехнулась, опуская глаза. Возможно, она видела его в последний раз.

Он сбил банку и, победоносно заржав, воскликнул:

— Так хотела пострелять, а сама сидишь, как клуша на насесте!

Она встала и подняла руку с пистолетом, но видя, что друг пристально смотрит на нее, перевела на него взгляд, и у нее вырвалось:

— Если я вдруг исчезну, ты расстроишься?

Максан провел ладонью по лысой макушке.

— Что за фигню ты несешь?

Она засмеялась, солгав:

— Я пошутила. Хотела изобразить твою дуру Светку. Получилось?

Друг не засмеялся, смотрел серьезно и обеспокоенно. А когда она уже прицелилась, сказал:

— Если ты вдруг исчезнешь, я подниму ментов всего города и мы тебя отыщем.

Бесс нажала на курок — промахнулась, а Максан прибавил:

— Дуреха, ты за свою жизнь стольким мужикам дала, что на твои поиски кинутся целые легионы.

— Я просто пошутила, — повторила она.

Он пихнул ее плечом, пожурив:

— Мазила. — Вскинул руку с пистолетом. — Учись у профи.

Банка слетела с подставки. Бесс убрала пистолет во внутренний карман косухи.

— Не хочу больше стрелять.

Парень сердито засопел.

— У тя чё — ПМС: то хочу, то не хочу. Определись уж как-нибудь?

Бесс присела на бревно, сгребла ногой набросанные рядом ветки, кору и развела костерок. Максан сходил к целям, расставил банки, а когда вернулся, заметил:

— Ты как-то изменилась…

— Да?

Он мельком глянул на нее.

— Не один я заметил, пацаны тоже говорят. Как связалась с эти фраером поганым, так вообще…

— Мне он нравится, — отрезала Лиза.

— Да ладно, — сдаваясь, поднял руки друг, — слышали уже.

Он присел рядом с ней, вынул сигареты и закурил. Бесс достала из сумки бутылку коньяка.

— Бахнем?

— Давай. — Он порылся в карманах, вытащил пачку жвачки, полпакетика сухариков со вкусом салями и пакетик сушеных кальмаров.

Максан откупорил бутылку и поинтересовался:

— А какой повод-то?

— А он нужен?

Они рассмеялись.

Парень отхлебнул из горла и передал ей. Отметил:

— Из дорогих.

— У отца стащила, — Бесс забросила в рот горсть сухариков, после чего вынула мобильник и включила музыку. Заиграл Rammstein — медляк «Ohne Dich»[16].

Максан пожевал кальмары и с улыбкой вспомнил:

— Под эту песню мы танцевали на крыше дома прямо напротив окон моей бывшей!

Бесс издала смешок.

— Ага, она открыла форточку и орала, что ты больной.

Друг захохотал.

— Но не могла перекричать музыку, а мы занялись любовью…

Они помолчали. Вскоре бутылка опустела, ветки сгорели, солнце покатилось за горизонт. По золотистому закатному полю, точно крадучись, от леса двинулся вечерний туман.

— Погнали? — спросил Максан.

Они сели на мотоциклы и выкатили на шоссе. До Нарвской добрались за сорок минут. Солнце успело спрятаться.

Друг махнул на торговый центр:

— Зайдем? Хочу посмотреть себе новый ремень.

Припарковались около центра, двинулись к стеклянным дверям, но не дошли — прямо перед ними выросла огромная фигура в шерстяном пальто.

Бесс отшатнулась.

Ювелир шагнул к ней, рывком расстегнул ее куртку и, вынув из внутреннего кармана пистолет, направил на Максана.

Парень потрясенно посмотрел на нее, она покачала головой.

— Он не заряжен.

Мужчина спокойно улыбнулся, обнажив зубы, и ей вдруг стало страшно. Желтые глаза пристально смотрели на ее друга, а тот вдруг покраснел.

— Ты не справился, — наконец хрипловатым баритоном изрек Ювелир.

— Он о чем он? — спросила Бесс у Максана.

Тот пожал плечами, продолжая как зачарованный смотреть в глаза могучему седовласому мужчине.

— Что происходит? — воскликнула девушка, пытаясь загородить Максана.

Ювелир оттолкнул ее и спустил курок. Прогрохотал выстрел. Совсем не такой звук издавало оружие, заряженное резиновыми пулями. Друг схватился за живот, медленно оседая на асфальт. Из-под его ладоней расплылось кровавое пятно.

— Он же не был заряжен, — выдохнула Бесс, опускаясь рядом и зажимая кровоточащую рану. Девушка потрясенно подняла глаза на Ювелира.

— Зачем?

Тот приподнял руку, и пистолет повис у него на пальце.

— Его миссия завершена.

— Макс, держись! — Она вытащила из кармана телефон, чтобы вызывать «скорую».

Друг схватил ее за руку и, крепко стиснув, прохрипел:

— Не надо. — Взгляд мутных голубых глаз переместился на Ювелира, и Максан повторил его слова: — Я не справился.

— Не справился? С чем?

Друг, морщась от боли, усмехнулся, и у него изо рта потекла кровь.

Бесс прокричала в трубку адрес.

Максан закрыл глаза, но она трясла его руку, умоляя:

— Потерпи, не сдавайся…

Его ресницы задрожали, губы зашевелились:

— Я не уберег тебя, не уследил… Я… я провалил миссию…

— О чем ты болтаешь? Какая миссия?

— Ты… — все что он пробормотал и затих.

Вокруг собирались люди. Ювелир стоял на месте и даже не думал уходить, продолжая крутить на пальце пистолет.

— Тебя посадят! — крикнула Бесс, глаза защипало от навернувшихся слез.

С презрением глядя на нее, мужчина промолвил:

— Во что он тебя превратил, девочка моя.

Бесс ощутила прикосновение к своим плечам, подняла голову и увидела Вильяма, он встал так, чтобы загородить ее от Ювелира. Но тому было все равно. Он смотрел на величественные Нарвские триумфальные ворота, и казалось, мысли его витали далеко отсюда. На губах играла едва заметная улыбка, а глаза сияли — в них словно языки пламени плясали.

Вильям оттащил девушку от недвижимого тела и поставил на ноги, крепко прижав к себе. Она испачкала его белый свитер кровью, но он даже не заметил, гладил по волосам, шептал на ухо слова утешения.

Приехала милиция, Ювелир сам выступил им навстречу. Но прежде чем сесть в машину, он обернулся и встретился глазами с Бесс.

— «В каждой жизни должно быть немного дождливой погоды». — Мужчина вскинул голову, взглянул на небо, которое в этот момент прорезала ослепляющая молния. Раздался страшный грохот, серебристая полоса разделила небосвод на две части и ударила в распростертое на асфальте тело Максана.

Бесс перестала дышать, глядя, как от него отделяется прозрачная оболочка. Она поднялась, и девушка не поверила своим глазам — то был не Максан, а совсем другой мужчина — темноволосый, очень красивый.

Он улыбнулся ей и растаял в воздухе.

— Ты видел? — прошептала Бесс.

Вильям кивнул.

С неба, озаряемого яркими вспышками молний, полился дождь, Ювелира увезли, прибыла «скорая» и забрала тело. Осталась лишь лужа крови, растекшаяся вместе с водой по асфальту, и на нем превратилась в четко начертанное слово «Прощай!»

— Ты видишь это? — потрясенно посмотрела девушка на Вильяма.

— Вижу, — отозвался тот и взял ее за руку. — Идем.

Путь им преградил человек в форме.

— Девушка, это вы вызвали «скорую»? Нам необходимо…

Вильям уставился на него, медленно проговорив:

— Она не вызывала. Мы только что подошли.

Мужчина, поежившись, с извинениями отступил.

Они быстро устремились к переходу метро, Лиза лишь раз обернулась, посмотреть на слово из крови, но на асфальте уже ничего не было. Девушка потянула молодого человека за руку и тихо сказала:

— Я хочу умереть.

Он посмотрел на нее испуганно, но она не дала ему ничего сказать и добавила:

— Я не буду прощаться с отцом. Потеряет он меня сегодня или завтра — все одно. Быть застреленной бывшим любовником — это мне подходит.

Вильям прикоснулся губами к ее виску.

— Ты очень сильная.

Она покачала головой.

— Нет. Мне хочется плакать… просто я толком не умею.

Звучала «Сказка странствий» Шнитке — бесконечно красивая мелодия, щемяще глубокая и нежная.

Лодка медленно скользила во тьме, отдаляясь от корабля. Катя смотрела на капитана, стоящего на палубе, и ждала.

— Неужели дьявол солгал и эта монета не последняя? — закусила она губу.

Лайонел, методично двигая веслами, улыбнулся.

— Дьявол и ложь — близкие родственники.

И в этот миг девушка увидела, как с носа корабля в воду обрушился Грааль. Раздался треск, главная мачта с черными парусами покачнулась.

Теофано, сжимая в руке подзорную трубу, в ужасе оглядывался по сторонам. Он закричал: «Дочка, Каридад!» — и бросился вон с палубы. А корабль весь затрещал и, ломаясь, на глазах начал оседать в воду.

Катя закрыла лицо руками, в голове поселился крик, заглушая прекрасную мелодию, эхом повторяющий одно и то же имя: «Каридад! Каридад! Каридад!»

Когда же девушка вновь посмотрела туда, где только что находилось судно, перед ней простиралась лишь черная вода.

— Вот и все, — сказал Лайонел.

— И что теперь?

— А ты как думаешь?

Я? — Она растерялась. — Им дадут еще один шанс?

Нос лодки осветился — ночь перед ним расступилась, раздвигая черный занавес в розово-голубое утро.

— Если ждать, пока кто-то даст тебе шанс, может незаметно пронестись вечность, — промолвил молодой человек. Его золотистые волосы озарились, точно нимб.

Девушка вытянула руку, наблюдая, как ее пальцы освещает нежный свет.

— Но разве есть другой выход, кроме терпеливого ожидания? Что мог Теофано против дьявола?

Впереди возник кровавый остров. Нежные тонкие лепестки маков, наполненных кровью, сияли в розово-голубом рассвете.

Лайонел засмеялся.

— Он мог молиться Богу. И просить его об избавлении.

Катя шокированно тряхнула волосами.

— Наверняка он не знал…

Лодка причалила, молодой человек выкинул на берег сумку и помог девушке сойти.

— Между знанием о том, как следует поступить, и нашими истинными желаниями всегда лежит пропасть.

Они остановились друг против друга. Катя коснулась его щеки и призналась:

— Мне очень хотелось вернуться сюда. Здесь ты другой.

Он поймал ее ладонь, притянул девушку к себе и, осыпая поцелуями, пробормотал:

— Только ты и я.

— Ты хотел сказать, что я в полной твоей власти, — засмеялась она, тщетно пытаясь высвободиться из его объятий.

Играл Роберт Штольц — «Два сердца и один вальс» — мелодия взлетов и кружения.

Они повалились в маки, сгибая и ломая стебли цветов, на бархатистые лепестки рассыпавшихся бутонов, источающих горьковатый аромат.

Катя следила из-под ресниц за пальцами своего искусителя, скользящими по тонким белым кружевам на корсете ее платья. Те не спешили проникнуть под ткань, прикосновения были возбуждающе легкими и дразнящими.

Девушка провела ладонью по его груди до низа живота, запуская руку под нежно-розовую рубашку и расстегивая брюки. Лайонел склонился к ее губам, но Катя мягко повалила его на спину и нависла над ним.

— Почему ты так редко позволяешь мне доставить тебе удовольствие?

— В моей жизни его было слишком много, и как единственному твоему любовнику мне нравится заботиться о твоем удовольствии.

Она покрывала его грудь поцелуями, спускаясь ниже и с наслаждением вдыхая морозный аромат, исходивший от его кожи. Таким удовольствием было видеть его при розовато-голубом свете утра. Она бесконечно устала от темноты, от желтого сияния ламп, фонарей, свечей и этой вечной луны. Рассвет тонул в алом море маков, хотелось раствориться в нем, стать частичкой нежного света, чтобы не знать больше тьмы.

Лайонел неотрывно смотрел на едва покачивающиеся цветы над лицом; в зеркале ледяных глаз отражались алые лепестки.

Девушка ласкала его губами и языком. В голове играла Прелюдия си-минор Лядова. Музыка точно повторяла движения танца ее пальцев, звучала в унисон с дыханием.

— «Катя? А что ты делаешь?» — неожиданно раздался тонкий голосок.

— Черт возьми, — выругался Лайонел, в досаде закатывая глаза.

Девушка приподнялась на локте и, сконфуженно глядя на чертенка, выдохнула:

— Мы играем.

— «А во что?»

— Видишь ли, Олило…

— Проваливай, урод! — взорвался молодой человек.

Чертенок испуганно попятился, а Катя с укоризной посмотрела на Лайонела, осторожно заметив:

— А если бы это был наш ребенок, который не вовремя забежал в спальню, ты тоже так бы ему сказал?

В голубых глазах заострился лед, но в уголках красиво очерченных губ возникла едва заметная улыбка.

— Нет, я бы сказал: тебе рано, сынок, знать правила этой игры. Но когда ты станешь старше, я тебе их расскажу.

От его слов у девушки перехватило дыхание, а сердце сжалось от нежности.

— Я тебя люблю, — шепнула она.

Он застегнул брюки, насмешливо заметив:

— Это определенно утешает некую часть меня… несомненно лучшую часть.

Катя улыбнулась, пообещав: «Мы продолжим», затем подозвала чертенка и, когда тот доверчиво приник к ее ладони, сказала:

— У меня для тебя много подарков.

Глаза Олило загорелись. Дрожа от нетерпения, он тронул копытцем голубой бриллиант на ее кольце.

Но Лайонел категорично покачал головой.

— Нет.

Катя потерла мизинчиком холодное бриллиантовое сердце.

— Я ведь не смогу забрать его с собой…

— Я что-нибудь придумаю, — заверил он.

Она лежала на холодном железном столе с закрытыми глазами и слушала стук сердца отца. Тот сидел рядом, горько склонив голову. О чем он думал?

Конечно о ней — о своей непутевой дочери. И наверняка винил во всем себя: что не уделял достаточно времени воспитанию, не проявил где-то твердость, не уберег.

Он заплакал, когда подошел к столу для опознания и увидел ее — белую как мел, укрытую по шею простыней.

Бесс надеялась, что отец поскорее уйдет, но тот продолжал потеряно сидеть рядом.

— Теперь я совсем один, — прошептал он, а потом обреченно засмеялся. Девушка чувствовала на себе его взгляд. — Что бы ты на это сказала, милая? «Одинокими мы делаем себя сами»?

Ей хотелось улыбнуться, но она даже не дышала. Для него она умерла, и куда большей жестокостью, чем оставить его одного, было бы теперь оплошать.

— Сколько же мудрости мне известно благодаря тебе. — Он дотронулся до ее руки. — Но разве заменит она мне тебя?

Его теплая ладонь гладила ее холодные пальцы.

— Я никогда не говорил, как сильно тебя люблю. Ты и не знаешь… каким счастливым делала меня.

Если бы могла, она бы возразила.

Разве то счастье? Они прожили двадцать лет под одной крышей как чужие. Сталкивались в коридоре, в ванной, в кухне, обменивались дежурными фразами. Иногда ужинали вместе, чаще всего молча.

Не сейчас — с ее смертью — он стал вдруг одинок, а много лет назад — с уходом ее матери. Почему она так поступила? Бесс не знала. Ей было все равно. И стоя на пороге бессмертия, обернувшись и глядя на свое прошлое, она не видела ничего, что бы стоило вспомнить. Она не чувствовала прежде ни к кому нежности, любви, привязанности, ни по кому не скучала. Жила для себя — одна, всегда одна. Единственный, кого она ждала, — это Ювелир — ее учитель, отец, любовник, незнакомец. И еще был лучший друг. Лиза не задумывалась, почему он рядом и что ощутит, если тот однажды исчезнет.

Но с тех пор, как узнала вампира с изумрудными глазами, все ее чувства, даже незнакомые ранее, словно обострились. Любовь к нему стрелой прошла через сердце, открыв его для всего мира. И для отца, и для друга, и для матери, бросившей ее когда-то, и для каждого, кого знала.

Сейчас ей было по-настоящему больно от осознания, что над ней в слезах стоит человек, которого она никогда не знала и не любила. Человек глубоко несчастный, что потерял ее.

Когда она услышала тяжелые шаги по направлению к двери, крепко-крепко стиснула зубы, чтобы не прокричать, как невыносимо ей жаль.

Отец ушел, она еще около получаса лежала, не дыша, не шевелясь. А потом медленно села. В помещении морга было пусто и холодно.

Бесс спрыгнула на пол и подошла к шкафчику, где лежала сложенной ее одежда. А на ней одиноко — колечко с темным камнем и торчащим из него шипом. Девушка надела его на указательный палец, задумчиво покрутив. Это была единственная вещь, которую она оставила. Не дорогая ей, просто вещь. Даже не чей-то подарок.

Оделась и покинула помещение. Бесшумно прошла по коридору больницы Святого Авдотия и вскоре вышла на Улицу. Смеркалось. В узком переулке у тротуара, среди луж, стоял золотой чоппер, а рядом с ним Вильям.

Молодой человек прижал Лизу к себе и поцеловал в висок, прошептав:

— Ты молодец.

Бесс села на мотоцикл, взялась за рифленые ручки, поглаживая их. Ей хотелось, чтобы обращение совершил этот нежный юноша, но ее удостоил чести сам Создатель.

Она помнила боль, холод во всем теле, звуки последних ударов своего сердца.

Но та боль была ничем по сравнению с другой, разрывающей изнутри. Ее медленно убивала боль воспоминаний. В одну цепь соединились дни и ночи, полные безразличия, бездумной праздности и наслаждений. Она помнила все — каждый миг своей странной жизни, за которую так отчаянно цеплялась. В ней были любовь, нежность, забота, участие, только она не замечала. И не отталкивала от себя людей, и не удерживала, не просила остаться, когда те уходили, устав биться о каменную стену ее равнодушия. К ней тянулись мужчины, они хотели ее, нуждались в ней. После утех партнеры шептали на ухо, что она возродила их к жизни, говорили: «Ты лучшая», «Ошеломительная», реже «Люблю тебя». С ней они презрительно отзывались о «порядочных» женщинах, называли их «недотрогами с комплексами». Но отчего-то всегда уходили к этим недотрогам, влюблялись, женились на них. Чтобы потом, втайне от жены, детей, тихонько, без обязательств навещать таких как она — доступных.

— Прокатимся? — неуверенно спросил Вильям.

— Я хочу побыть одна, — отозвалась Бесс.

Думала, как всегда отойдет в сторону, сдастся, уступит, но он сел позади нее и обхватил за талию.

— Ты всегда была одна. А теперь ты со мной.

Лиза посмотрела на него через плечо и не нашла ни слов, ни цитат, чтобы выразить, как он нужен ей сейчас.