Вчерашняя быль

VIII.

Дети уже давно ушли в гимназию; жена встала и хлопотала по хозяйству, когда Кротов проснулся и, взглянув на часы, увидел, что проспал до половины одиннадцатого.

В спальню вошла жена.

-- Проснулся? А я уже шла будить тебя. Давать чаю?

-- Давай, и скорее! Я и то запоздал. Что, Суров проснулся?

-- Он? Он с детьми еще чаю напился, потом со мною -- кофе. Теперь что-то в кабинете делает. Что за милый человек! -- прибавила она, -- и все-то он знает.

-- Свет повидал. Ну, давай чаю!

Кротов выпил в постели два стакана, встал и прошел в кабинет.

Суров лежал на диване и читал газету. При входе Кротова он отбросил ее и протянул ему руку. Теперь при дневном свете Кротов увидел другое лицо. Морщины около губ и носа были видны яснее, в маленькой бородке белели седые волосы; цвет лица был темный, землистый.

-- Ты дурно спал? -- сказал Кротов, здороваясь, -- для чего ты так рано поднялся?

-- Пустое, -- ответил Суров, -- я вообще мало сплю. -- Ты куда сейчас?

-- В тюрьму. Потом по визитам.

-- Я провожу тебя до тюрьмы. Далеко это?

-- Нет, минут десять.

-- И потом, -- сказал Суров, -- еще одолжение. Вот тебе мой паспорт. Можешь быть спокоен, настоящий. Отдай в прописку и скорей назад. И еще вот деньги: тут тысяча четыреста рублей. Положи их у себя, -- он протянул ему паспортную книжку и конверт с деньгами.

Кротов взял и нерешительно взглянул на них.

-- Ты бы в банк лучше...

-- Ничуть не лучше, мне их под рукой иметь нужно, -- ответил Суров, -- на случай же чего, я там адрес положил. По адресу отправишь. Не беспокойся, -- прибавил он, -- легальнейший и солидный человек. Ну, двигаемся.

-- Погоди, я сочту и спрячу деньги, -- сказал Кротов и, опустившись в кресло, вынул из конверта деньги и сосчитал.

-- Верно, я все-таки дам тебе расписку.

-- Умно: мне важно их без всякой расписки держать. И, пожалуйста, не прячь далеко, чтобы, в случае чего, можно было сразу...

-- Сюда запру, -- сказал Кротов, -- кладя пакет в боковой ящик стола и запирая его.

-- Отлично! Ну, идем!

Жена Кротова вышла проводить их. Суров ласково устранил помощь горничной, надевая пальто, а потом стал закутывать голову в башлык. Кротов запахнулся в енотовую шубу и взял шапку. Они вышли на улицу.

Крепкий снег искрился под лучами негреющего солнца и скрипел под ногами. Редкие прохожие почти бежали, закутанные, окруженные паром своего дыхания.

Суров съежился, глубоко засунул руки в рукава пальто и шутливо сказал:

-- Ну, купец, пойдем пошибче!

-- И зачем ты вышел? Сидел бы дома. У жены водка, закуска...

-- Вот пробегусь по морозу, аппетит и нагуляю, -- ответил Суров и спросил: -- что, много у тебя там работы?

Кротов ответил. Суров продолжал расспросы, рассказывая о порядках в знакомых ему тюрьмах, и Кротов отвечал ему, передавая в свою очередь обиход их тюремной жизни.

-- А вот, и она самая! -- сказал он, указывая на тюрьму.

Она стояла на окраине города. Одинокая, словно отверженная, среди раскинувшихся справа и слева огородов, теперь занесенных снегом, на фоне ослепительно белой пелены, она угрюмо возвышалась грудою красных кирпичей, обнесенная каменной оградой, в которой, как щель, чернели ворота. По всей высокой стене ее фасада четырьмя рядами чернели маленькие окна камер, и белые, пушистые гирлянды снега, покрывшие железные прутья решеток, казались ресницами, опушенными инеем на сомкнутых веждах.

С правой стороны от тюрьмы стоял лес, и теперь от него вереницей шли в серых шапках и рваных тулупах арестанты, таща за собою сани с дровами. По бокам их шли, закутанные в башлыки надзиратели.

-- Это что же? -- спросил Суров.

-- За дровами ходили. У них там в лесу заготовка. Ну, иди домой! До свиданья!

-- Бегу, и это каждый день?

-- Каждый. Ну, иди!

Кротов пошел к тюрьме, и его словно проглотила маленькая калитка в черных воротах. Минуту спустя он здоровался с Виноградовым, который был дежурным, с Прокутовым и Свирбеевым, проходя к своему письменному столу проглядывать рапортички.

Прокутов, торопясь в корпус тюрьмы, с пачкою прочитанных им писем, оканчивал рассказ о своих карточных неудачах:

-- И куда ни поставлю -- бьет и бьет, и все комплектами! Как швед под Полтавой, все. А позади меня тут же раздача была. Крутолобов две тысячи просадил. Абдулин подошел с последней трешницей -- 470 сделал, не вышло! -- окончил он, вздохнув, и ушел.

Виноградов захохотал.

-- С ним всегда так, в наваре триста. Мало, через полчаса: "одолжи золотой". Всегда в проигрыше, как бутылка чернил.

Свирбеев широко улыбнулся, раздвинул рот до ушей и сказал:

-- Счастье, как мельхиор, мелькнет -- и нет!

-- Метеор, дурья твоя голова, -- поправил его Виноградов.

-- А какие новости? -- спросил Кротов.

-- А никаких! -- ответил Виноградов, вставая и потягиваясь, -- из уголовных, политиков ни одного. Ну, их к Богу! У нас теперь всего два карася, и то замучился с ними. Сам ночью два раза прибегал да два раза телефонировал. Ну, куда они к дьяволу убегут? А утром, в шесть часов, эту Холину на очную возили...

-- Ну, скоро избавят вас, -- сказал Свирбеев.

-- Это еще вопрос. Дадут каторгу, тогда с ними понянчишься, пока дальше не отправишь... Да-с, так и не спал, как грецкий орех!

-- А возможно, что каторга, -- спросил Кротов, -- вставая и собираясь идти.

-- Просто, как фунт изюма! Дело знаете?

-- Подробности, нет.

-- Василь Васильча ухлопали. Помните?

-- Ну, как же!

-- Двух рабочих забрали, они на барина указывали. Ну-с, барин этот наш Макаров и есть. Будто он им револьвер дал и советовал, и все такое...

Кротов кивнул. Виноградов закурил, пустил дым через нос и продолжал:

-- Ну-с, а у вдовы Пичулиной девица Холина поселилась. Оказывается, в одно время с Макаровым к нам приехала, в одно время уехала, да и арестована с ним вместе. Но штука не в том, а в том, что она, уехавши, две бомбы забыла. Поняли? Вот где апельсины зреют!

-- В чем же обвиняют ее?

-- Соучастие и бомбы! Сегодня эта Пичулина признала ее.

Кротов с облегчением вздохнул.

-- Ну, за это вешать не станут...

-- Вешать за шею будут, -- сказал Виноградов.

Свирбеев расхохотался до кашля, а Кротов только укоризненно качнул головою и пошел в госпиталь. Ему вдруг стало легче при мысли, что эта девушка не обречена на казнь. Он даже без обычного отвращения встретился в больнице со своим коллегой; Честовским, шутил с больными, принял амбулаторных и отправился по визитам, а к шести часам подъезжал к дому, и, смотря на ряд освещенных окон, которые словно приветствовали его, обещая покой и ласку, почувствовал себя совсем счастливым.

Он позвонил, вошел и уже в сенях услышал громкий смех Сурова.

-- Наконец, ты вернулся! -- воскликнула Маня, выбегая к нему в переднюю, -- мы совсем голодные! -- и, поцеловав его, закричала: -- будем обедать!

Кротов дружески улыбнулся Сурову, прошел в спальную, переоделся и, когда снова вошел в столовую, на столе уже стояла миска, а Суров наливал в рюмки водку.

Кротов сел, чокнулся и с удовольствием выпил.

-- Ну, какие у вас тюремные новости? -- спросил Суров.

-- У нас? Какие же? -- Кротов пожал плечами: -- цинги нет, тифа нет и слава Богу!

-- Вот, значит, ты главного и не знаешь, -- сказал Петя, а сегодня даже в "Листке" напечатано. К вам привезли Макарова и Холину, причастных к убийству полицмейстера, и на той неделе военным судом судить будут!

Кротов смутился и, принимая из рук Сурова тарелку супа, сказал:

-- А, это! Да привезли...

-- Ты видел их? -- быстро спросила Маня.

-- Его нет, ее видел, -- ответил Кротов.

-- Больна? В госпитале? -- опуская ложку, спросил Суров.

-- Нет! С дороги устала. Нервы. На бессонницу жаловалась. А так молодцом...

Суров глубоко перевел дыхание.

-- Какая она? -- спросила Маня, -- блондинка, брюнетка? Молодая? Красивая?

Кротов описал, как умел, ее внешность и тихая грусть послышалась в его голосе. Невольно представилась ему тесная камера с холодными голыми стенами и в ней одинокая девушка, зябко кутающаяся в платок, сиротливо сидящая на табуретке перед убогим столом...

У Мани задрожал голос:

-- И неужели, папа, ее повесят?

Кротов даже махнул рукой.

-- Кто сказал? Чушь! Она даже мало замешана... -- и он передал дело, как слышал от Виноградова.

-- Разве они разбирают? -- сказал Суров. -- Они машина, автоматическая машина для выполнения казни через повешение...

-- Ну, не скажи, -- ответил Кротов, -- с фактами считаться надо, соблюсти хоть формальную сторону. Бомбы, да, теперь это не шутка, но за них не казнят...

-- А что, этот господин здесь любим был? -- спросил Суров, меняя разговор, -- полицеймейстер этот?

-- Он?! -- пылко воскликнул Петя, -- первый негодяй!

-- У этого Семенова на жалованьи состоял. Как он укрощал тогда рабочих, ужас! -- морщась, сказала Маня, -- помнишь, мамочка, Чеканова?

-- Да, -- передернув плечами, подтвердила жена Кротова, -- не в меру старался. Слушать рассказы, так мороз по коже...

Суров вздохнул и повел рукою по лицу.

-- Да, в такие моменты вспоминается закон старика Моисея: око за око, кровь за кровь, зуб за зуб... Никому не сладко...

Обед окончился и все встали из-за стола.

-- Ты, пожалуйста, не стесняйся, -- сказал Суров, входя с Кротовым в его кабинет, -- привык спать на диване и спи, а у меня и этой барской привычки нет, и дело имею.

Кротов лег на диван, на который была уже положена подушка с плодом, а Суров сел за стол и вынул записную книжку.

-- Я тебе не помешаю?

-- Пожалуйста!

-- Да, еще, -- сказал Суров, -- ты для вида все-таки поищи мне места. Если нужно будет, я и прошение подам, а то мне здесь, быть может, и с месяц прожить придется. Ты позволишь?

Кротов даже приподнялся.

-- Да хоть совсем живи у нас. Ты так всем понравился, а я...

-- Ну, спасибо. Так я займусь малость!