Вчерашняя быль

V.

Кротов спал после обеда, когда сквозь сон почувствовал, что его кто-то тихо толкает в плечо, и услышал голос дочери:

-- Папа, -- говорила она громким шепотом, -- тебя какой-то господин спрашивает.

-- А! Сейчас... хорошо... -- пробормотал он спросонок.

В ту же минуту почти над его ухом раздался добродушно веселый голос:

-- А, он тут сибаритствует! Не беспокойтесь, я его разбужу сам!.. Глеб, возри, если ты не слеп!..

Что-то знакомое, полузабытое послышалось Кротову в этой фразе.

Он быстро сел на диван и, еще не проснувшись, стал всматриваться в своего гостя.

Маня зажигала на столе лампу. Посреди комнаты стоял невысокого роста худощавый блондин в мягкой рубашке и пиджаке.

Небольшая бородка и жидкие усы слабо скрывали острые черты лица, и Кротов сразу узнал тонкий нос, высокий лоб и насмешливо улыбающиеся губы.

-- Виктор! -- воскликнул он и, встав с дивана, порывисто обнял гостя.

Гость поцеловался с Кротовым и, обернувшись к Мане, сказал:

-- Иногда и мужчины целуются. Мы, видите ли, с вашим отцом старинные товарищи.

-- Да, да, по гимназии еще, -- подтвердил Кротов.

Маня сделала реверанс и убежала сообщить новость матери и брату.

Кротов держал за руку своего гостя и, любовно вглядываясь в его лицо, говорил:

-- Совсем тот же. И не изменился. Вот усы да борода только. Я бы тебя сразу узнал.

Тот засмеялся:

-- За то тебя узнать трудно! Почтенное пузо, почтенная лысина...

А затем понизил голос и сказал:

-- Прежде всего надо объясниться с тобою. Во-первых, я теперь не Виктор и не Томанов, а Алексей Викторович Суров. Понимаешь? Бывший земский врач Гдовского уезда...

Кротов вопросительно взглянул на него.

-- Не понял? Попросту, я нелегальный. Меня ищут и если найдут -- возьмут. Не Сурова, -- усмехнулся он: -- Суров чист, как любой октябрист. У Сурова настоящий паспорт. Но ищут Томанова, Мухина, Ложкина. Мне надо прожить здесь недели две. Теперь скажи прямо: можно мне остановиться у тебя или нельзя? Я узнал, что ты на на службе по полиции или в тюрьме, -- и все-таки пришел к тебе открыто. Говори и ты прямо!..

Кротов тотчас с горячностью ответил:

-- Это пустое одолжение. Мой дом -- твой дом. Спать здесь будешь, -- указал он на диван, с которого встал, и прибавил:

-- А служу я не в полиции, а при тюрьме и в качестве врача.

-- Обиделся, -- усмехнулся Суров, -- я, ведь, это без упрека. Жизнь расшвыривает людей.

-- Нет, я так это... чтобы ты узнал. Теперь можешь весь багаж перевозить сюда.

-- Багаж? Со мной все! Чемоданишко в передней бросил... Ну, отлично, -- он сел на диван и достал из коробочки папиросу, -- теперь, значит, и закурить можно. Чаем напоишь?

-- Кури! -- нежно сказал ему Кротов, подавая зажженную спичку. -- Чай, вероятно, через полчаса будет: уж и рад я тебя видеть! Шутка ли, почти четверть века! Да! Мне было 20, теперь -- 43; 2З года! Эх, как время-то идет. А ты почти не изменился. Так же худ, та же улыбка. Только вот морщина от носа. А у меня вон, видишь? -- и Кротов нагнулся и хлопнул себя по макушке.

Суров съежился и прижался в самый угол дивана, видимо наслаждаясь и отдыхом, и теплом, и куреньем.

-- Побелели, поредели кудри, часть главы моей, -- ответил он, -- зубы в деснах ослабели и все прочее... Одно слово: время. Но для тебя оно прошло, кажется, не совсем бесследно. Отец семейства, обстановка... Свой дом. Может, и генерал? Ну, рассказывай, как достиг?

Кротов не без самодовольства улыбнулся.

-- Бога гневить нечего, генеральства мне не надо, а устроился. Меня любят, знают, есть практика. Десять лет, ведь, тут! -- Кротов замолчал, потом вздохнул и прибавил: -- Я до этого времени много пережил, Виктор!..

-- Зови меня Алексеем.

-- Да, Алексей, запомнить надо...

-- Постарайся. Алексей Викторович Суров.

-- Алексей, Алексей... Хорошо! Да, много пережил я за это время.

И Кротов начал рассказывать пережитое, вспоминая про все свои мытарства. Как он женился на четвертом курсе и ему пришлось и семью держать и учиться. Потом земская служба, где надо было ладить и с предводителем, и с председателем, и с исправником, и со старшим врачом, а если тот жил с акушеркою, то и с нею!..

-- Да! А по молодости не мог. И мотался с конца в конец по государству Российскому. Двух детей на эпидемиях потерял -- одного дифтеритом, другого скарлатиной. Да! Наконец, попал сюда в земство; у предводителя дворянства, князя Томилина, жену вылечил, и вот тут врачом пристроился. Так-то, -- окончил он, -- теперь живу оседло. Дело делаю и доволен...

-- Доволен... -- вполголоса повторил за ним Суров. Кротов встал и взволнованно подошел к дивану. Абажур лампы скрывал в густой тени плечи и голову Сурова, и Кротов заговорил, обращаясь к светящемуся кончику его папиросы.

-- Вот ты с усмешкой сказал про мою службу: не то в полиции, не то в тюрьме...

-- Я не знал, что ты врач...

-- Все равно! Пусть не врач! Разве я не могу везде служить честно, внося в свое дело человеческие отношения, помогая -- по мере сил -- слабому, облегчая участь страдающего? Да еще где? В тюрьме? Где так дорого всякое внимание, всякая ласка. Нет, ты не прав. Я думал об этом, много думал, и до сих пор мне не в чем упрекнуть себя и не за что покраснеть.

Он взволнованно прошел от дивана к двери и назад к дивану.

-- Гм... я рад за тебя, -- сказал из темноты Суров, -- во всяком случае я, думая о тебе, никогда не допускал, что жизнь тебя может оподлить.

-- Никогда! -- горячо подтвердил Кротов.

-- Но притупить... может...

-- Папа, самовар подан! Мама зовет! -- заглянув в комнату, сказала Маня.

Суров быстро встал с дивана и, подойдя к Кротову, положил ему руки на плечи и сказал с молодым порывом:

-- Но дочка у тебя -- одна прелесть! Если не обманывают ее глаза, то душа ее чиста и возвышенна. Одна?

Кротов радостно улыбнулся.

-- Сын еще, Петр, погодки. Да, брат, они у меня чистые. Жизнь их не тронула. Вот познакомишься с ними, увидишь. Идем! -- и он обнял Сурова.

-- Помни: Алексей Викторович Суров, -- сказал Суров, собираясь идти, и остановился, --Черт возьми, кажется, гости к вам!

В передней слышалось сопенье, кто-то снимал кожаные галоши; потом громко высморкался и зашаркал по полу.

Кротов махнул рукою.

-- Это мой партнер в шахматы. Здешний учитель истории. Только, пожалуйста, для спокойствия, -- спохватился он, -- не волнуйся и не спорь, если он что-нибудь насчет современности ляпнет.

Лицо Сурова осветилось лукавой усмешкой.

-- Черносотенец?..

-- Почти...

-- Как ты?..

Кротов отрицательно покачал головой и сказал:

-- Я не мог уклониться от выборов и подал за октябриста, но в душе я -- кадет!

Суров весело и громко рассмеялся.

-- Черт возьми, совсем красный.

-- Смейся, -- сказал Кротов, -- и любовно прибавил:

-- Тебе, кажется, все еще 20 лет!..

-- С хвостиком...

Кротов снова обнял его.

-- Так не спорь с ним...

-- Что я дурак, что ли? Спорят только до 23 лет, да и то по глупости.