Вдоль по памяти

Воспоминания о Седневе

В советское время все мы, члены Союза художников, могли бесплатно отдыхать и работать в домах творчества. Их было несколько: Сенеж, Челюскинская, Паланга, Дзинтари, Гурзуф, Хоста.

Осенью 1980 года Владимир Перцов позвал всех нас в украинский Дом творчества в Седнев Черниговской области.

На этот призыв откликнулись Владимир Чапля и я. На Украине я не бывал с детства, а на Северной Украине — никогда.

Сентябрь и октябрь 1980 года были ясными и тёплыми. Очарование и блаженство — украинская осень. Тепло, но не жарко, в воздухе золотится тонкая паутинка, под яблонями ковёр падалиц, божественные запахи фруктов, увядающих трав. Река Снов плавно катит свои воды в Припять, рыбаки в резиновых высоких сапогах стоят со своими спиннингами почти по пояс в воде. Гуси гуртятся, забывая, что они домашние, готовятся к дальнему перелёту. Однажды солнечным утром я с удивлением наблюдал, как огромная их стая тяжело поднялась в воздух, они сделали большой круг над рекой, но вскоре поплюхались в воду, не в силах бороться с набранным за лето весом.

Я тогда работал над повестью Юрия Тынянова «Смерть Вазир-Мухтара», делал чёрно-белые перовые иллюстрации для издательства «Детская литература». Работа уже шла к концу, я предполагал, что за эти два месяца смогу закончить её. Рука за долгие месяцы работы привыкла к туши и перу и, хотя глаза видели в Седневе тонкий и своеобразный осенний колорит, я почему-то акварель так и не распаковал, а начал с увлечением работать пером с натуры.

В этом заезде в Доме творчества были две группы: живописная и книжно-графическая. Последней руководил Георгий Якутович. Он тут был со всем своим семейством: женой Асей и двумя сыновьями. И Ася, и сыновья — тоже художники. Старший — Сергей — талантливый иллюстратор, а младший — юный начинающий живописец. Этот юноша, окружённый родственной и всеобщей любовью, казался святым. Работал он неистово и делал заметные успехи. По развитию он был кристально наивен, но с удивительно верными и ясными моральными суждениями. Например, о Печорине он отзывался как об очень плохом, злом человеке и недоумевал, почему автор назвал его «героем». И с этой его, хоть и наивной, прямолинейной оценкой трудно было не согласиться.

Мы с Чаплей были новыми людьми в среде украинских художников, людей, много лет знающих друг друга. Видимо, поэтому к нам чувствовался особый, доброжелательный интерес. Кроме того, я в те годы играл на гитаре и пел песни Высоцкого и Окуджавы, старинные русские романсы, а такие поющие люди часто становятся особо ценными для компании.

Пения в этот заезд было с избытком — пения и застолий. Даже без учёта многочисленных дней рождения водка на обеденных столах не переводилась. Её и в обычные дни пили, и без поводов: просто от хорошего самочувствия и ради дружества.

Главной певуньей с украинской стороны была Лариса Иванова. Какая она была художница, я так и не узнал, ибо она почему-то не показывала своей работы, но народные украинские песни она пела задушевно и мастерски.

У нас, в России, художественная богема редко поёт народные песни, а на Украине это очень принято.

Песен украинских было много, и не только мне известных. Полный смысл их текстов от меня ускользал, но мелодии и манера исполнения завораживали.

Жили мы рядом с очень сильными украинскими мастерами и редакторами издательств «Дніпро» и «Веселка» — такими как Николай Пшинка, Николай Компанец, Александр Данченко, Слава Дозорец, Сергей Якутович…

Георгий Вячеславович Якутович — руководитель группы, очень авторитетный и умный человек, блестящий художник. Однако наши постоянные застолья сильно отразились на его в то время уже пошатнувшемся здоровье.

Рядом в живописной группе руководитель (не помню его фамилии), живой и активный человек, приводил к нам на двор из ближайшего хозяйства лошадей, запряжённых и распряжённых, для рисования с натуры.

Мне тоже было полезно порисовать лошадей, внимательно изучить упряжь и устройство телеги.

Рисовали местных крестьян, каких-то девиц и друг друга.

Ходили пешком и ездили мы далеко за пределы нашей усадьбы. Соседние сёла выглядели вполне зажиточными и ухоженными, чего нельзя сказать о нескольких храмах, стоявших в полном небрежении, полуразрушенными. На крышах некоторых при отсутствии жести меж рёбер стропил росли кусты и целые деревца.

Одна церковь, деревянная, впрочем, была хоть и закрыта, но цела. Мне сказали, что Параджанов в ней снимал «Тени забытых предков».

Заходили мы в хаты, которые показались мне светлее, веселее и чище наших подмосковных домов. Видели мы и народную роспись в интерьерах, и рушники над иконами в красном углу. Я раньше думал, что рушник — это полотенце. Оказалось, что это весьма длинные полотнища, иногда более двух метров, расписные или вышитые, с пристрочкой кружев, и служат они не для вытирания рук, а для украшения хаты. Ими украшали даже кресты на кладбище.

На ярмарке, которую посетили вскоре, мы накупили этих рушников в Москву, для подарков и натюрмортов.

Недалеко от нас находилось имение Лизогубов (мы застали там музей, постоянно закрытый), весьма своеобразной архитектуры.

Седнев расположен меж невысоких холмов, подходящих к плоской пойме реки Снов. Река эта неширокая, но полноводная и довольно быстрая. Я не рискнул в неё залезть, а Чапля смело плюхнулся, разогнав уток, но вскоре выскочил: вода холодная. Кстати, Чапля — украинская фамилия, по-русски — это цапля.

По воскресеньям из Киева приезжали родственники и друзья и возобновлялось приутихшее было пьянство.

Столовая превращалась в банкетный зал. Никто, конечно, в такие дни не работал. Начиналась суета, приготовление столов, на которые выставлялись привезённые изысканные яства и выпивка.

Хотя пока трудно было обнаружить какие-либо достижения в нашей работе, но похвалы и поощрительные оценки выдавались, так сказать, авансом. Тосты провозглашались один за другим и один другого пьяней.

Я тоже посмел отличиться.

Когда до меня дошла очередь «тостовать», я под влиянием, оказанным на меня хорошей погодой, поэтичностью местной природы и прочего, сказал, что река Снов воспринимается мною с новым смыслом: река снов (сновидений). Этим я всех удивил. За долгие годы местные люди употребляли эти слова лишь в одном, обычном их значении. Затем я прочёл несколько своих стихотворений, сложенных накануне. Одно из них — «Журба», вариант часто певшейся песни на стихи Леонида Глибова:

Второе — уже не пародийное, лирическое:

Но не повезло. Через шесть лет в этот благодатный край пришла большая беда. По соседству, в Чернобыле, рванул энергоблок на АЭС, и тлетворные облака радиации накрыли эти берега.

Что там сейчас — подумать страшно.

В октябре 1980 года закончился срок нашего пребывания в Седневе. Мы переехали в Киев. В Киеве я посетил издательство «Дніпро». Мне заказали иллюстрации к повестям и рассказам Алексея Толстого.

Ночевали мы у Якутовичей. На следующий день надо было уезжать в Москву, но не обошлось без приключения. Было, конечно, прощальное застолье; вышли мы с чемоданами, вроде бы, загодя, собираясь поймать такси. Но не тут-то было. Ни одного такси мы не увидели. Стоять долго на перекрёстке было глупо. Мы двинулись в сторону вокзала, в надежде по дороге всё-таки встретить хоть какую-то машину; но все такси как будто забастовали. Мы, все в поту, бежали со своими чемоданами в сторону вокзала, не глядя на часы. Мы понимали, что безнадёжно опаздываем.

На вокзал мы явились с опозданием на 20 минут и уже подумывали купить билеты на завтра. И вдруг… О чудо! Наш поезд стоял и нас ждал.

Даже после того, как мы залезли в вагон, он ещё для надёжности минут 10 постоял и только тогда медленно тронулся.

Прошло почти 30 лет.

За эти годы мы изредка виделись с нашими друзьями-киевлянами, в основном в Москве.

Книжку Алексея Толстого я сделал, и она вышла в свет в 1984 году.

Георгий Якутович скончался, ко всеобщему прискорбию.

Развалился СССР.

Украина стала «незалежной».

Киевляне почти перестали к нам ездить. Наши государства поссорились, как Иван Иванович с Иваном Никифоровичем.

Скажем почти по Гоголю: грустно на этом свете, господа!