Воспоминания о Седневе

В советское время все мы, члены Союза художников, могли бесплатно отдыхать и работать в домах творчества. Их было несколько: Сенеж, Челюскинская, Паланга, Дзинтари, Гурзуф, Хоста.

Осенью 1980 года Владимир Перцов позвал всех нас в украинский Дом творчества в Седнев Черниговской области.

На этот призыв откликнулись Владимир Чапля и я. На Украине я не бывал с детства, а на Северной Украине — никогда.

Сентябрь и октябрь 1980 года были ясными и тёплыми. Очарование и блаженство — украинская осень. Тепло, но не жарко, в воздухе золотится тонкая паутинка, под яблонями ковёр падалиц, божественные запахи фруктов, увядающих трав. Река Снов плавно катит свои воды в Припять, рыбаки в резиновых высоких сапогах стоят со своими спиннингами почти по пояс в воде. Гуси гуртятся, забывая, что они домашние, готовятся к дальнему перелёту. Однажды солнечным утром я с удивлением наблюдал, как огромная их стая тяжело поднялась в воздух, они сделали большой круг над рекой, но вскоре поплюхались в воду, не в силах бороться с набранным за лето весом.

Я тогда работал над повестью Юрия Тынянова «Смерть Вазир-Мухтара», делал чёрно-белые перовые иллюстрации для издательства «Детская литература». Работа уже шла к концу, я предполагал, что за эти два месяца смогу закончить её. Рука за долгие месяцы работы привыкла к туши и перу и, хотя глаза видели в Седневе тонкий и своеобразный осенний колорит, я почему-то акварель так и не распаковал, а начал с увлечением работать пером с натуры.

В этом заезде в Доме творчества были две группы: живописная и книжно-графическая. Последней руководил Георгий Якутович. Он тут был со всем своим семейством: женой Асей и двумя сыновьями. И Ася, и сыновья — тоже художники. Старший — Сергей — талантливый иллюстратор, а младший — юный начинающий живописец. Этот юноша, окружённый родственной и всеобщей любовью, казался святым. Работал он неистово и делал заметные успехи. По развитию он был кристально наивен, но с удивительно верными и ясными моральными суждениями. Например, о Печорине он отзывался как об очень плохом, злом человеке и недоумевал, почему автор назвал его «героем». И с этой его, хоть и наивной, прямолинейной оценкой трудно было не согласиться.

Мы с Чаплей были новыми людьми в среде украинских художников, людей, много лет знающих друг друга. Видимо, поэтому к нам чувствовался особый, доброжелательный интерес. Кроме того, я в те годы играл на гитаре и пел песни Высоцкого и Окуджавы, старинные русские романсы, а такие поющие люди часто становятся особо ценными для компании.

Пения в этот заезд было с избытком — пения и застолий. Даже без учёта многочисленных дней рождения водка на обеденных столах не переводилась. Её и в обычные дни пили, и без поводов: просто от хорошего самочувствия и ради дружества.

Главной певуньей с украинской стороны была Лариса Иванова. Какая она была художница, я так и не узнал, ибо она почему-то не показывала своей работы, но народные украинские песни она пела задушевно и мастерски.

У нас, в России, художественная богема редко поёт народные песни, а на Украине это очень принято.

Песен украинских было много, и не только мне известных. Полный смысл их текстов от меня ускользал, но мелодии и манера исполнения завораживали.

Жили мы рядом с очень сильными украинскими мастерами и редакторами издательств «Дніпро» и «Веселка» — такими как Николай Пшинка, Николай Компанец, Александр Данченко, Слава Дозорец, Сергей Якутович…

Георгий Вячеславович Якутович — руководитель группы, очень авторитетный и умный человек, блестящий художник. Однако наши постоянные застолья сильно отразились на его в то время уже пошатнувшемся здоровье.

Рядом в живописной группе руководитель (не помню его фамилии), живой и активный человек, приводил к нам на двор из ближайшего хозяйства лошадей, запряжённых и распряжённых, для рисования с натуры.

Мне тоже было полезно порисовать лошадей, внимательно изучить упряжь и устройство телеги.

Рисовали местных крестьян, каких-то девиц и друг друга.

Ходили пешком и ездили мы далеко за пределы нашей усадьбы. Соседние сёла выглядели вполне зажиточными и ухоженными, чего нельзя сказать о нескольких храмах, стоявших в полном небрежении, полуразрушенными. На крышах некоторых при отсутствии жести меж рёбер стропил росли кусты и целые деревца.

Одна церковь, деревянная, впрочем, была хоть и закрыта, но цела. Мне сказали, что Параджанов в ней снимал «Тени забытых предков».

Заходили мы в хаты, которые показались мне светлее, веселее и чище наших подмосковных домов. Видели мы и народную роспись в интерьерах, и рушники над иконами в красном углу. Я раньше думал, что рушник — это полотенце. Оказалось, что это весьма длинные полотнища, иногда более двух метров, расписные или вышитые, с пристрочкой кружев, и служат они не для вытирания рук, а для украшения хаты. Ими украшали даже кресты на кладбище.

На ярмарке, которую посетили вскоре, мы накупили этих рушников в Москву, для подарков и натюрмортов.

Недалеко от нас находилось имение Лизогубов (мы застали там музей, постоянно закрытый), весьма своеобразной архитектуры.

Седнев расположен меж невысоких холмов, подходящих к плоской пойме реки Снов. Река эта неширокая, но полноводная и довольно быстрая. Я не рискнул в неё залезть, а Чапля смело плюхнулся, разогнав уток, но вскоре выскочил: вода холодная. Кстати, Чапля — украинская фамилия, по-русски — это цапля.

По воскресеньям из Киева приезжали родственники и друзья и возобновлялось приутихшее было пьянство.

Столовая превращалась в банкетный зал. Никто, конечно, в такие дни не работал. Начиналась суета, приготовление столов, на которые выставлялись привезённые изысканные яства и выпивка.

Хотя пока трудно было обнаружить какие-либо достижения в нашей работе, но похвалы и поощрительные оценки выдавались, так сказать, авансом. Тосты провозглашались один за другим и один другого пьяней.

Я тоже посмел отличиться.

Когда до меня дошла очередь «тостовать», я под влиянием, оказанным на меня хорошей погодой, поэтичностью местной природы и прочего, сказал, что река Снов воспринимается мною с новым смыслом: река снов (сновидений). Этим я всех удивил. За долгие годы местные люди употребляли эти слова лишь в одном, обычном их значении. Затем я прочёл несколько своих стихотворений, сложенных накануне. Одно из них — «Журба», вариант часто певшейся песни на стихи Леонида Глибова:

Стоит гора высокая,

По-пид горою — гай,

Река тече глубокая,

Ну прямо Божий рай.

Не скоро обнародуем

Мы творческий интим,

Палитрою с природою

Мы спорить не хотим.

Идёт застолье шумное,

Настал потехи час

И тостов вязь безумная

Легко сближает нас.

Запомним дни рождения

И сладостный досуг,

Былые увлечения

И милых нам подруг.

Запомним солнце осени,

Лесов седую даль

И песен Малороссии

Весёлую печаль.

И как-то здесь не верится

(Лжёт медная струна),

Что молодисть не вернется,

Не вернется вона.

Стоит гора высокая,

По-пид горою — гай,

Река тече глубокая,

Уедешь — вспоминай.

Второе — уже не пародийное, лирическое:

На берегах уютных Снова

Я перебрал весьма спиртного —

Раскаянье сечёт.

Даю торжественное слово:

Восторг от Седнева седого

Представить на отчёт.

В часы веселия живого

Звучит украинская мова

И в сердце отдаёт.

На берегах уютных Снова

Поёт Лариса Иванова,

Божественно поёт.

Вдали от шума городского

Здесь сладко спится, право слово,

Забота не грызёт.

На берегах уютных Снова

Хотел бы оказаться снова,

Надеюсь, повезёт!

Но не повезло. Через шесть лет в этот благодатный край пришла большая беда. По соседству, в Чернобыле, рванул энергоблок на АЭС, и тлетворные облака радиации накрыли эти берега.

Что там сейчас — подумать страшно.

В октябре 1980 года закончился срок нашего пребывания в Седневе. Мы переехали в Киев. В Киеве я посетил издательство «Дніпро». Мне заказали иллюстрации к повестям и рассказам Алексея Толстого.

Ночевали мы у Якутовичей. На следующий день надо было уезжать в Москву, но не обошлось без приключения. Было, конечно, прощальное застолье; вышли мы с чемоданами, вроде бы, загодя, собираясь поймать такси. Но не тут-то было. Ни одного такси мы не увидели. Стоять долго на перекрёстке было глупо. Мы двинулись в сторону вокзала, в надежде по дороге всё-таки встретить хоть какую-то машину; но все такси как будто забастовали. Мы, все в поту, бежали со своими чемоданами в сторону вокзала, не глядя на часы. Мы понимали, что безнадёжно опаздываем.

На вокзал мы явились с опозданием на 20 минут и уже подумывали купить билеты на завтра. И вдруг… О чудо! Наш поезд стоял и нас ждал.

Даже после того, как мы залезли в вагон, он ещё для надёжности минут 10 постоял и только тогда медленно тронулся.

Прошло почти 30 лет.

За эти годы мы изредка виделись с нашими друзьями-киевлянами, в основном в Москве.

Книжку Алексея Толстого я сделал, и она вышла в свет в 1984 году.

Георгий Якутович скончался, ко всеобщему прискорбию.

Развалился СССР.

Украина стала «незалежной».

Киевляне почти перестали к нам ездить. Наши государства поссорились, как Иван Иванович с Иваном Никифоровичем.

Скажем почти по Гоголю: грустно на этом свете, господа!

Загрузка...