ВЕЧНЫЕ ВСАДНИКИ

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

Когда Солтан вернулся с пастбища в Аламат, ему показалось, что здесь разучились улыбаться, что собаки перестали лаять, а петухи никогда не умели петь. Прежний веселый шум мальчишек не слышен.

Население Аламата теперь состоит, похоже, только из женщин, детей и стариков. Редко где увидишь мужчину. Тех джигитов, которые так холили коней, гарцевали на них, красовались у родника, ухаживая за девушками, уже не было.

Мать ходила грустная. За два месяца от отца была только одна треуголка, написанная чьей-то рукой, но подписанная каракулями отца. В письме не был указан адрес, отец обещал: «Ждите, напишу».

Вся их жизнь в Аламате теперь – ожидание. И днем и ночью ждут. Глаза целый день устремлены на ворота, на улицу – не идет ли почтальон? Он сейчас в ауле самый долгожданный человек… Пока он еще никому не приносил ужасную весть. Но это продолжалось недолго. Весть такая пришла: одноглазый почтальон, сам не зная того, вручил семье «А» – девочки Мариам – черную весть. И не успел он выйти с их двора, как услышал за собой горестные причитания, плач. Почтальон застыл у ворот не в состоянии сделать шага ни назад, ни вперед. А соседи уже бежали к этому двору, вбегали в ворота, обходя почтальона как чумного. Он стоял обгорелым столбом, готовым рухнуть; лицо у Одноглазого потемнело, тело сникло.

С того дня почтальон сделался сам не свой. Вручая письма, он уже знал по конверту, похоронка в нем или послание аламатца. Еще живого… Он, почтальон, стал для Аламата и желанным, и страшным человеком.

Услышав о гибели отца Мариам, Марзий помчалась соболезновать, Солтан – за ней вслед. Большой двор был полон стариков и женщин. Шайтан, растерянный и печальный, тоже оказался там. Они с Солтаном молча сели на сосновое бревно. Женщины навзрыд плакали в доме, старики сидели во дворе, опустив седые головы.

– Что сейчас с нашими отцами…-тихо сказал Шайтан.

Солтан не ответил, а вспомнил тот последний день на Бийчесыне, когда с ним прощался бледный, озабоченный отец.

В это время женщины вывели за руки во двор Мариам. Солтан и Шайтан подскочили к бледной, почти потерявшей сознание девочке, кто-то обливал ее лицо водой.

Через некоторое время она открыла глаза, провела рукой по мокрому лицу и увидела своих школьных товарищей, заплакала, причитая:

– А что же станет со мной, а как я буду жить без отца? А где мы найдем его могилу? А отомстили ли за моего отца?

Солтан и Шайтан, переполненные чувством жалости, не могли найти слов, чтобы утешить Мариам.

Уходя со двора, Солтан только и нашелся сказать ей, впервые называя «А» по имени:

– Будь мужчиной, Мариам!

Так первая трагическая весть с фронта потрясла весь аул. Но хорошие вести тоже шли. Такая весть в сентябре прилетела и в дом Солтана! Отец писал, что служит под началом генерала Доватора в кавалерийской части, был легко ранен, но снова в строю. Писал, что с ним ничего не случится, напоминал Солтану, что надо хорошо учиться, работать, помогать матери во всем. Он давал советы, чтоб именно надо сделать по дому к зиме. Это письмо окрылило! Солтан и мать ожили, работа по дому пошла веселее.

Серый служил Солтану отличную службу. Каждый день Солтан ездил на нем в лес за хворостом, за ними всегда гордо шагал «проклятый» баран, еле дыша от жира и своим устрашающим видом пугая встречных, хотя все знали, что вне дома он никого не трогает.

Пока Солтан собирал хворост, баран и Серый дружно паслись на полянке. Солтан приторочивал к ишаку – по бокам— две вязанки хвороста, туго затягивал ремни. Ишак стоял хмуро, не возражая, а у его носа скучал баран, спокойно жуя жвачку и как бы утешая друга. Затем отправлялись домой.

Так Солтан заготовил немало топлива на зиму. Привезет две вязанки дров и бежит к Тугану. А вечером домашние уроки.

Утром все сначала: чуть свет надо убирать в хлеву, выгонять скот за околицу…

В голове еще одна забота: не покидало беспокойство за сено. Он умеет косить, но когда этим заниматься? Бросать учебу никак нельзя, об этом матери и не заикнешься.

Спасибо, помог семьям фронтовиков завод: с помощью старших школьников завод заготовил понемножку сена и для этих семей.

Без Серого и без «проклятого» барана Солтану было бы скучно заготавливать хворост в лесу. А с ними не соскучишься! Однажды, когда Солтан уже набрал хворосту и собрался погрузить его, он увидел, что Серый и баран спят голова к голове мертвецким сном. Солтан всячески тормошил их, пинал, но они еле раскрывали глаза и снова засыпали. Ну и чудеса! Вдруг Солтан заметил, что от той мяты, которая росла рядом на полянке, не осталось ни кустика. И он понял причину беспробудного сна двух обжор: они объелись мяты! А все потому, что лопают подряд все, что подвернется, не раздумывая: то, что ест один, ест и другой. Пришлось дать выспаться, но и домой они брели сонные, шатаясь на ходу, как пьяницы, и удивляя прохожих.

…Наступили осенние холода. Люди перешли из летних комнат, от веселых, но ненадежных в стужу очагов, в зимние, с печным отоплением. У Лепшоковых во дворе было под навесом достаточно топлива на зиму, потому что и Марзий постаралась: запасла кизяк, сложила его рядом с дровами. Сена, наверное, при бережливом расходе хватит для коровы с теленком, перепадет кое-что и для единственного теперь барана и для ишака.

Марзий и Солтан сделали так, как советовал в письмах отец: зарезали всех семерых овец, чтобы не тратить на них сено, сдобрили мясо чесночно-соляным раствором, высушили его на солнце и ветре, затем Марзий сложила все это вяленое мясо в просторный деревянный закром и сказала:

– Этого нам хватит до возвращения отца, а там он снова заведет овец.

В большой кадке – запасенный еще с лета тузлук, масла Марзий запасла целый бурдюк.

Лишь после всего этого и полегчало у Марзий на душе. Теперь ее мальчик не будет голодать. Конечно, выручили и родители Марзий: дали про запас кукурузы и пшеницы. Ведь на рынке не купить, там сразу подорожало все.

Марзий упорно занималась хозяйством, обрабатывала вечерами овечью шерсть и ждала, ждала мужа. Она никогда не выключала круглый репродуктор, боясь пропустить что-либо о войне. Оттуда, из черной чаши репродуктора, шли тяжелые вести, они никого не радовали.

Аламат как будто оделся в траур. Сама природа надела его на аул: вот уже проходит зима, а с неба еще не упала ни одна снежинка, над голым темноватым аулом мечутся сильные ветры, их вой раздирает душу, наводит тоску.

В первую осень войны свадеб в Аламате не было. Вечно болтливая гармонь умолкла словно навсегда. Разве можно играть даже ради собственного успокоения, если у соседей горе? Обычай предков – не играть на гармони, когда у соседа беда, – соблюдался строго.

Солтан и Шайтан однажды шли по пустой Главной улице. У аулсовета сидели на завалинке несколько стариков, а перед ними стоял новый председатель, когда-то потерявший руку при падении с лошади. До ухода старого председателя в армию он, Хаджи-Сеит, работал секретарем Совета и своей левой рукой научился писать так ловко, что удивлял всех. Сейчас он обратился к старикам:

– Джамагат[23], наступает зима, нашим доблестным бойцам нужны теплые вещи: шубы, варежки, носки, шарфы…

– Что же, государство само разве не может одеть своих солдат? – сказал Кривая талия со злой усмешкой.

Старики посмотрели на него с недоумением, никто ему не ответил, а председатель продолжал:

– Так вот, дорогие мои, надо ли нам по этому поводу устраивать собрания, писать протоколы? Давайте обходить каждый дом. Объясним людям, и каждый будет рад помочь. Повернувшись к Кривой талии, председатель презрительно спросил: -А без тебя как-нибудь обойдемся. И мы, и государство!

– Можно, мы тоже пойдем по домам? – спросил Солтан у председателя, показав на друга.

– А как же! – одобрил председатель. – Дети фронтовиков…

Солтан и Шайтан взяли на себя Главную улицу, обещав привлечь для обхода весь свой класс и даже ребят постарше.

Значит, теперь у него, Солтана, еще одна забота. Да какая! Ради фронта! Уход за Туганом – это тоже для фронта. О том, чтобы готовиться к весенним конным состязаниям, на заводе уже не было речи, но весной Солтан непременно пойдет с табуном на горные выпасы – табунщиков не хватает.

Марзий замечала, что сын стал совсем взрослым: санки, альчики – все это забыто, он все время в заботах. У нее сжималось сердце, что детство у сына отнято, но она говорила себе: «Как же иначе, если каждый день, идя в школу и обратно, мальчик то и дело слышит плач и рыдания то в одном, то в другом дворе?» Похоронки не обходили Аламат стороной…

Но и жизнь брала свое: в Аламате произошла свадьба! Вернулся с фронта безрукий Батал, его любимая девушка ждала его, не отказалась от инвалида. И состоялась свадьба, но свадьба горькая – без гармони, без танцев, потому что кругом черный траур…