Лекция 12
Вспомните, что в последний раз фон Шпат фактически одержал победу. Мельхиор попал в стеклянно-ледяное царство, но во время коронации вдруг осознал, что оказался в тюрьме. Сказав, что хочет убраться отсюда прочь, он разорвал путы, тем самым освободив Фо, и тот вместе с другими мальчиками взял Мельхиора с собой.
Они оказались на лугу, освещенном лунным светом. Воздух был теплым и свежим. Стоя в кругу, они пели и танцевали, а один из мальчиков бросил в Фо копье и пронзил ему сердце. Фо вытащил его из груди, и сразу же из открытой раны хлынула не кровь, а поток воды, которую все мальчики стали пить. Вода лилась из раны, а Фо становился все тоньше и ниже ростом, пока не исчез совсем. Его тело превратилось в призрачный туман, а потом трансформировалось в звуковые волны. Поток воды иссяк, утомленные мальчики повалились на траву и уснули с открытыми глазами.
Ото лба спящих детей исходил сияющий туман, он принимал форму окружностей, поднимавшихся все выше, и в конце концов образовавших одно большое кольцо. Оно постепенно сужалось и стягивалось вокруг Луны. Луна увеличилась в размерах и через некоторое время спустилась на землю, распавшись на мельчайшие брызги света. Из этих лучей вновь явился Фо и прикоснулся к спящим мальчикам. Они снова ожили и, весело смеясь, вскочили на ноги.
Окружив Мельхиора, мальчики звали его присоединиться к ним и сказали, что для этого его нужно распять. Не испытывая никакого страха, он принял их условие. Ему на голову надели терновый венец; после этого он почувствовал лишь легкую слабость, но не боль. Затем они его распяли. В тексте книги говорится, что Мельхиор ощутил в руках и ногах гвозди, словно прикосновение холодной тени, а все свое тело — как светлую тень. Он повис «тенью на кресте, находящемся между небом и землею, а его лицо было обращено к восходящему солнцу».
Но он ничего не видел, ибо небо и земля исчезли. Первые лучи солнца пронзили ему грудь и раскрыли нутро его тела, из которого мощным потоком хлынула кровь, и этот поток разделился на множество маленьких ручейков, которые бежали по земле и впитывались в нее. Он осознал, что больше не висит на кресте, он стал с ним единым целым, превратившись в огромное дерево. Из его распростертых рук выросло много маленьких ветвей; волосы развевались на ветру, голова становилась все больше и больше в размерах, а корни проникали глубоко в землю, из которой били ключи прозрачной воды. Вокруг танцевала ватага мальчишек, постепенно исчезая один за другим; некоторые из них взлетали, как большие птицы, в свете восходящего солнца и садились ему на голову. Его окружило множество животных, и их число постоянно росло: леопарды, олени, волки, медведи и лисы — все они собирались из лесных чащ, полян и опушек.
Крик вырвался из груди Мельхиора, и он превратился в такого же мальчика, как другие. Фо играл на флейте, а остальные мальчики пели: «Все звери возвращаются в райский сад». Когда песня закончилась, Фо отложил свою флейту и, взяв Мельхиора за руку, сказал: «У тебя было имя. Ты все еще помнишь, как тебя звали?» Мельхиор попытался вспомнить, но не смог, и сказал, что не знает, как его зовут. Он спросил: может быть, он спал и просто не может вспомнить свой сон. Фо сказал, что у них теперь совсем другие имена, чем были до распятия, но теперь они возьмут его в свою компанию и дадут ему новое имя, однако оно не будет настоящим до тех пор, пока он не вступит в царство.
«В какое царство?» — спросил Мельхиор.
Фо ответил: «В наше царство! Туда, где мы чувствуем себя дома. Там мы водим хороводы вокруг старых фонтанов и пьем священную воду; там, в черных зеркалах, мы видим, какими мы были раньше. Мы видим, как на темной поверхности зеркала появляются тысячи наших бывших образов, в которых мы существовали, пока не вступили в это царство, и в которые мы снова воплотимся, когда опять будем бродить по земле». (Очень важная фраза!)
Мельхиор спросил: «А зачем нам бродить по земле?» (Заметим, этот вопрос остался без ответа.)
«Разве ты не хочешь быть везде? Быть дождем и ветром, деревьями и травой? Не хочешь быть частью захода солнца и раствориться в лунном свете? Не хочешь быть каждым животным и каждым человеком? Говорить устами и видеть глазами любого человека? Мы можем свободно входить в любой образ и свободно из него выходить. Там, где мы появляемся, все превращается в вихрь и не существует ничего постоянного».
«Но когда же мы войдем в это царство?» — снова спросил Мельхиор.
«Сегодня или завтра, или через тысячи лет. Что вообще значит время? Мы можем просто выйти на перекресток, и любая дорога приведет нас туда; или же оно предстанет пред нами в виде далекого золотого песчаного берега по ту сторону великого океана. Или же мы просто откроем дверь в какой-нибудь незнакомый дом — и просто войдем в царство. В каждый момент времени, в любом месте мы можем оказаться у входа, но до тех пор нам суждено скитаться. Если мы остановимся, то никогда не попадем туда».
«А куда мы направляемся сейчас?»
Все дальше и дальше, — ответил Фо с сияющими глазами, — а прямо перед нами раскинулся огромный город, и когда мы его покинем, нас станет больше. И в этом городе больше никто ничего не узнает… Но у тебя должно быть имя. Кто тебе его даст? Тот, кто даст тебе имя, станет твоим спутником, если наша группа рассеется».
Мельхиор посмотрел на Фо и спросил: «А ты не хочешь быть моим спутником?»
Фо ответил: «Да, мы спасли друг друга, поэтому останемся вместе».
Затем он сделал знак окружавшим их мальчикам, и торжественно произнес: «Тебя будут звать Ли!»
«Ли! Ли! Ли!» — закричали мальчики.
Наступает разрядка. В предыдущей главе Мельхиор почти оказался пленником царства фон Шпата, однако в результате энантиодромии оно превратилось в свою противоположность. Теперь герой очутился в царстве Фо, врага фон Шпата. Из первой части этой главы можно понять, кто такой Фо. Мы знаем, что он возглавляет компанию мальчиков и что его имя указывает на Будду; однако Фо зовет к вечным блужданиям и вечным кармическим перевоплощениям, тогда как Будда учит отойти от кармы перевоплощений и бесконечной череды возрождений. С другой стороны, Фо считает это бесконечное перевоплощение наслаждением. Более того, так как он превращается в Луну, а затем, после ранения, возвращается на землю, он оказывается воплощением лунного бога и бога текучей воды. Когда разрывается его грудь, из нее струится поток жизни; в особенности делается акцент на том, что прорывается водный поток, и эта вода оживляет всех, кто ее пьет.
Раньше автор нам косвенно указывал на то, что фон Шпат ассоциируется со старым солнцем — Черным Солнцем, Сатурном. В древней мифологии солнечных богов он мог бы соответствовать греческому богу Хроносу, в средневековой алхимии — Сатурну. Мы пришли к этому, опираясь на описание танца фон Шпата с семью девушками, которые воплощают семь планет, окружающих бога Солнца. Фо — начало, противоположное Солнцу, а значит, рассуждая логически, он должен быть богом Луны, богом ночи, иррациональности, вечных изменений — т. е., естественно, обладать скрытыми чертами феминности. При этом не следует забывать о том, что в Германии слово «луна» мужского рода (der Mond), а в римской мифологии она имела черты гермафродита и ей поклонялись и как маскулинной, и как феминной фигуре. Этот гермафродитный аспект души свидетельствует о том, что символ Самости и символ Анимы все еще остаются неразличимыми. Фо символизирует бессознательное и в его маскулинном, и в феминном воплощении. Он воплощает ночное начало — другую сторону света бессознательного.
Меня попросили сравнить эту книгу с книгой Сент-Экзюпери «Маленький принц», чтобы показать различие в немецком и французском менталитете. К сожалению, я могу это сделать только очень кратко.
Однако, одна из характерных черт народа по другую сторону Рейна (т. е. в Германии) заключается в том, что символ Анимы не так четко дифференцирован. По существу, все феминные образы в этой книге относятся либо к образу торговки яблоками (фигура Матери-Природы), либо к Софии (слишком негативная и в достаточной мере материнская фигура), либо к образу бледной девушки-Анимы Генриетты Карлсен (она умирает почти сразу, едва появившись в повествовании). Энергетически заряженный образ души — это фигура гермафродита, а именно Фо, бога Луны. Если его сравнить с образом души в книге Сент-Экзюпери, т. е. с живущей на астероиде влюбленной парой — розой и Маленьким принцем, можно заметить, что у Экзюпери гермафродитный аспект оказывается дифференцированным. Он, по крайней мере, выступает в виде пары, при этом Анима дифференцирована еще больше, хотя все же является негативной феминной фигурой, истерической и высокомерной. Анима во французском выражении остается еще не очень развитой, но, по крайней мере, она отделена от символа Самости и проявляет себя внешне как независимая сущность.
В этих двух произведениях ярко выражены национальные психологические особенности, весьма отличающиеся друг от друга. Создается впечатление, что книга немецкого автора более архаична, в ней присутствуют более мощные и более динамичные символы. Читатель вовлекается в эмоциональную атмосферу, которая оказывается истерически-напряженной, а потому вызывает у него некоторый дискомфорт. Что касается негативных факторов, книга французского автора больше наполнена жестокостью и детской сентиментальностью в отличие от книги немецкого автора, полной динамики и преувеличений.
В отношении этого различия можно сделать два предположения: первое заключается в том, что языческий, дохристианский слой коллективного бессознательного французской культуры — в большей степени кельтского происхождения, тогда как в Германии он преимущественно древнегерманский (о разнице между кельтским и древнегерманским национальным характером можно прочитать у Цезаря и Тацита).
Второе и, возможно, даже более важное различие заключается в том, что римская культура проникла во Францию (так же, как и в Южную Германию, частично Австрию и Швейцарию) еще задолго до ее христианизации, а в областях, расположенных в бассейне рейки Мейн88, христианская вера выросла непосредственно из древнегерманского язычества. В средиземноморском регионе христианство явилось конечным результатом поступательного развития цивилизации, превратившись в духовную, хорошо адаптированную религиозную традицию.
Действительно, нации, культурной основой которых послужила древнеримская цивилизация, смогли легко понять и принять христианский символизм, поэтому там сохранилась возможность эволюционного перехода из одной цивилизации в другую. В других регионах, где римская цивилизация отсутствовала, исторический процесс эволюции прервался, и насаждение христианства происходило по-другому. Пользуясь метафорой, можно сказать, что у жителей северных областей бассейна реки Мейн остался пустым один из пролетов эволюционной лестницы цивилизации: существовали верхний и нижний этажи, а между ними — пустое пространство.
Такая ситуация характерна не только для Германии, она вскоре проявилась и в христианизированной Африке (где оказалась гораздо более серьезной проблемой), создав беспокойство и напряжение, безо всякой связи с культурно-экономическими проблемами региона. Христианизированные африканцы в своем эволюционном развитии имели такой же культурный пробел, как и жители северной Германии.
Подобные трудности испытывают и американцы. Оказавшись первопроходцами на Диком Западе, они попали под влияние примитивной цивилизации американских индейцев. В этой первобытной культуре можно было выжить, только став столь же сильным и примитивным, как и ее носители. С другой стороны, культурную основу первопроходцев составляла викторианская христианская традиция, что может служить объяснением, почему в лестнице эволюционного развития североамериканцев сохранилась определенная незаполненная ниша (или ее разновидность).
Однако пустота — не только недостаток. Ее преимущество заключается в том, что она придает человеку огромную динамику и дееспособность. Наличие внутренней полярности и внутреннего напряжения в таком состоянии делают людей чрезвычайно динамичными, активными и результативными в своей деятельности. Так, например, если мощные электрические заряды разной полярности расположены далеко друг от друга, то сила электрического поля также возрастает.
Именно незаполненная ниша эволюции создает больше энергичных, активных личностей. Однако при этом появляется не слишком приятная склонность к истерической диссоциации, отличительной особенностью которой является способность легко вовлекаться в массовые движения, попадать под влияние толпы, и т. п. Дело в том, что ядро такой личности значительно легче разрушить или вывести из состояния равновесия. В этом можно легко убедиться на примере Африки. В своем большинстве принявшие христианство африканцы оказываются очень ненадежными, непредсказуемыми, внушающими подозрение. Несколько лет назад — я не знаю, в какой степени эта проблема актуальна сейчас, — но еще несколько лет назад живущие в Африке белые предпочитали иметь африканских слуг, не обращенных в христианство, так как те были более надежными и предсказуемыми. У новокрещеных же констеллировалась странная полярность между высокоразвитым уровнем культурного сознания и архаичной, бессознательной частью личности — вместе со всеми проблемами, вызванными такой полярностью.
Возвращаясь к французскому и германскому менталитетам, скажу, что незаполненная ниша в лестнице эволюционного развития [немцев] — понятие весьма относительное, поскольку у французов существуют те же проблемы, только они выражены менее явно. Различия, о которых мы говорили, можно назвать всего лишь приблизительными, и естественно, делая столь общие выводы в отношении целых народов, следует иметь в виду большое количество исключений. С моей же стороны это была всего лишь попытка дать некоторые обобщенные характеристики.
Вопрос: Влияет ли латвийское происхождение автора на всю концепцию в целом, ведь он является уроженцем Риги?
То, что Гетц является уроженцем северной Германии, т. е. латышом, даже усугубляет положение дел, так как это может значить, что у него не было собственной, «домашней» культурной основы, кроме широко распространенного римского пласта наряду с русским и славянским влиянием. В северной Германии сильно славянское влияние, именно поэтому между северной и южной Германией ощущается скрытая враждебность.
Эпизод с распятием Мельхиора очень информативен. Очевидно, что Фо действительно символизирует возвращение к более древнему архетипическому образу, скрывающемуся за фигурой Христа. Если попытаться сравнить Фо с другими богами, можно заметить, что он оказывается ближе к Дионису. Где бы в романе не появлялся образ Фо, там же встречаются образы роз и винограда, что прямо указывает на возвращение к Дионису. Распятие, превращающее человека в дерево, напоминает об Аттисе, преобразившемся в материнское дерево. Таким образом, можно сказать, что, отдавая себя во власть Фо, Мельхиор тем самым «аттифицируется», то есть превращается в Аттиса. Поскольку все остальные тоже разделяют его судьбу, то кажется, что это группа людей, живших когда-то земной жизнью, а затем распятых и превратившихся в вечно странствующих мальчиков. Судьба каждого из них воспроизводит миф об Аттисе. Как известно, фигуры Аттиса и Диониса служат воплощением юного солнечного бога, бога-сына, умирающего весной.
Таким образом, истоки праздника Пасхи лежат в культовых обрядах, посвященных Аттису. Сохранилась древнеримская мозаика с изображением обвитого виноградной лозой креста и надписью-заклинанием: «О Ты, Дионис — Иисус Христос». Так что, по крайней мере, на заре христианства возникали сомнения в том, не является ли путь Христа повторением судьбы Диониса или Аттиса, но в несколько иной форме. Отцы церкви пытались четко определить новый христианский символ, помешав его поглощению старым культом (что означало бы победу фон Шпата). Чтобы обеспечить новизну и творческий подход к новому символу, новообращенные христиане истово боролись за определение четких отличий христианства от культа Диониса, однако сходство с архетипической фигурой было столь поразительным, что людей обуревали сильные сомнения. Этим и объясняется особый упор церкви на то, что Иисус Христос был исторической личностью в отличие от архетипической фигуры бога Диониса.
Вернемся к культурологической проблеме: если Фо символизирует возвращение к фигуре Аттиса или Диониса, то, вероятно, его фигура воплощает попытку бессознательного создать архетипическое переживание, которое послужило бы мостом через пропасть, возникшую [в сознании автора] вследствие внезапной христианизации. Можно предположить, что пройдя через такое переживание, автор действительно смог бы понять, что означает фигура Христа. Смахнув накопившуюся историческую пыль, вы увидите, что автор ведет речь о возвращении к изначальному переживанию того, что понимается под выражениями «возложить на себя крест», «нести крест» и «быть распятым [вместе] с Христом». Только в романе [переживание] несет другой оттенок — оно более экстатическое, динамическое и архаически жизнелюбивое. Это не что иное, как попытка бессознательного воссоздать христианский символ и оживить его в той форме, в которой он снова будет связан с глубинными слоями человеческой личности.
Насколько широко распространена эта тема и насколько она жизнетворна, можно судить по тому, как подобные попытки предпринимаются бессознательным совершенно в иной области. Те из вас, кто присутствовал на моей лекции, посвященной Никлаусу фон дер Флюэ (Niklaus von der Flue)89, могут вспомнить, что Христос [являлся ему] в образе берсерка — древнего воина в медвежьей шкуре. И в этом случае следует видеть не попытку отрицания символа Христа, но его новую интерпретацию, связывающую этот образ с архаичными пластами инстинктивной психики. Символ Христа сохранится в нас только в том случае, если мы поймем его во всей полноте, ведь если он не укоренился в глубинных пластах нашей души, он в любой момент может быть отторгнут, а это означает возвращение к атеизму или новой форме язычества.
Аналогичный феномен можно наблюдать в негритянских духовных песнопениях (spirituals). Здесь обнаруживается языческий пласт психики вместе с его внешним символическим выражением и религиозными эмоциями. Сверху на языческий пласт наложена христианская доктрина, однако христианство — лишь своего рода поверхностная лакировка. Ее всегда можно легко устранить с помощью любого массового движения или анти-пропаганды. И это будет продолжаться до тех пор, пока основной архетип христианской доктрины, который в нашей цивилизации носит имя Иисус Христос, не вызовет из глубины психики архетипический символ такой же силы, [как и языческий], не констеллирует его, полностью связав с эмоциональной сферой человеческой личности. Именно тогда вера станет живой, потому что только внутри себя человек может понять, какое значение архетип Христа имеет лично для него.
В противном случае можно говорить лишь об интеллектуальном понимании символа, заполняющем пустую нишу эволюционной лестницы развития. С тем же успехом можно поклоняться Дионису или, в контексте обсуждаемого, Вотану — его, как вы помните, также пронзили копьем, а затем подвесили на Мировое древо.
В романе Гетца Вотан является тем архетипом, который констеллируется в глубинных пластах национальной психики, что вполне естественно для германской цивилизации. Во Франции и других странах, где преобладает кельтская основа, этим исходящим из глубины архетипом служит Меркурий — Керун, бог-олень.
Этот бог претерпел превращение и был распят. Кроме того, это был солнечный бог, принесенный в жертву — бог весны, воскрешенный бог. В кельтских странах за фигурой Христа констеллируется архетип именно бога Керуна. В средневековых легендах — легенде о Святом Граале и кельтской основе легенд Англии, Ирландии и Уэльса — присутствует архетип Меркурия-Керуна, и во всех случаях он воплощает попытку установить связь между более поздним образом бога и древне-архаическими религиозными переживаниями этих народов.
В описании царства Фо есть и другие мотивы. Он говорит: «Мы водим хороводы вокруг старых фонтанов (что напоминает мне один из древнегерманских фонтанов-Урд (Urd) в основании Мирового древа) и пьем святую воду (человек, испивший воду из фонтана, становится прорицателем. Из фонтана [Урд] пьют воду шаманы и целители). Там, в черных зеркалах, мы видим то, какими мы были раньше. Мы видим, как на темной поверхности зеркала появляются тысячи наших бывших образов, в которых мы существовали до того, как вошли в это царство».
Здесь проявляется влияние Востока, которое мы уже заметили раньше. Оно выражается в идее, что в царстве можно увидеть все свои прошлые воплощения. В дальнейшем мы заметим, что автор верит в перевоплощение душ: эту веру он позаимствовал в результате изучения восточных учений и перенес ее на германскую основу. Так как все нации германского происхождения принадлежат «интровертированной области», мы заключаем, что дохристианская древнегерманская цивилизация также была интровертированной, оказавшись, таким образом, связанной с китайской и восточной духовностью. Древнегерманские руны (которые считаются буквами древнегерманского алфавита) изначально предназначались для предсказаний, подобно чертам (палочкам) в триграммах и гексаграммах великой китайской книги перемен «И-Цзин». Более того, в этой же роли руны использовались и позже.
Например, когда древние германцы брали пленников, кого-то из них они приносили в жертву Вотану. С этой целью «бросали руны», т. е. пленники вытаскивали палочки с начертанными рунами, и того, у кого оказывалась палочка с вырезанным знаком смерти, убивали. Других оставляли в живых, обращая в рабов или слуг. Согласно мифу, этот способ прорицания был создан Вотаном, когда он был пронзен копьем (мы точно не знаем, сделал ли это он сам или кто-то другой. Но вспомните, что Христа пронзило копье сотника Лонгина, и тот же мотив сохранен в романе — копьем пронзен Фо). Затем Вотан девять дней и девять ночей оставался подвешенным на Мировом древе, ясене Иггдрасиль, а когда упал на землю, то обнаружил у себя под ногами руны.
Таким образом, можно сказать, что созидательным итогом божественного распятия стало открытие рун — нового проявления культурного осознания, изначально заключавшегося в «прочтении» воли Судьбы. Это положение лежит в основе и китайской системы предсказаний «И-Цзин» представляющей собой способ исследования пути Дао, т. е. способ предсказания, основанный на принципе синхронии.
Даже сейчас многие люди, обладающие германской психологической основой, проявляют интерес к восточной культуре; похоже, что в настоящее время в Германии очень распространена тенденция искать решение всех проблем, и в первую очередь, исцеления вызванных войной травм, через обращение к восточной философии. На мой взгляд, это попытка найти все тот же интровертированной путь [исцеления], позволяющий работать над проблемами изнутри, вместо того, чтобы пытаться решить их извне. Естественно, экономический бум, что мы переживаем сегодня, не слишком способствует решению этих задач, но те, кто пытается справиться со своими внутренними проблемами, обращаются к интроверсии и, чтобы выработать в себе такую установку, в основном, исповедуют восточную философию.
Однажды одному своему пациенту-мужчине, уроженцу Северной Германии, имевшему привычку в своих поступках руководствоваться максимами из «И-Цзин», я предложила посмотреть на проблему именно в таком ключе. На следующую ночь после того, что я ему сказала то, что сейчас рассказала вам, ему приснилось, что он находится около прусских военных казарм. На входе висел щит с начертанными китайскими иероглифами и германскими рунами. Это говорит о том, что бессознательное сразу подхватило мое предложение, посчитав его вполне правдоподобным.
В скандинавской мифологии присутствие троллей также считается проявлением принципа синхронии. Мне бы не хотелось в это углубляться, но следует упомянуть о том, что к северу от реки Мейн люди (в особенности творческие личности), как правило, более интровертированы, и их, как и людей восточной культуры, больше интересуют синхронные явления, чем рациональная каузальность, больше присущая людям западной культуры. В северной Германии существует тенденция, более всего свойственная России и связанная с великим вопросом соединения восточного и западного менталитета в некий общий промежуточный образ мышления. Известно, что представители панславянизма, к числу которых принадлежал и Достоевский, провозглашали, что Россия — избранная страна, которая когда-нибудь сможет соединить в себе интроверсию Востока с внешней эффективностью и экстраверсией Запада. Замечу, что в наше время Россия не пошла по пути абсолютно внешней экстраверсии.
Царство в романе описано странно. Отчасти оно является райским садом, в который возвращаются дикие звери, отчасти — древним германским раем, фонтаном Урд, бьющим под Мировым древом. Вместе с тем очень ясно просматривается влияние восточных идей Нирваны, освобождающей человека от вечного странствия, от одного воплощения к другому, но — что интересно — за исключением того, что Фо и его компания еще не вошли в это царство. Они находят свой смысл в странствии и блуждании, а это противоречит буддистскому учению, согласно которому человек должен отрешиться от бесконечного кармического колеса перевоплощений. Тема блужданий больше тяготеет к западной традиции и несет оттенок фатальности. Другими словами, в романе провозглашается свобода движения сама по себе, даже если движение не преследует никакой цели. Однако экзальтированное чувство полноты жизни и причастности к творческому движению, не имеющее ни цели, ни результата, представляет собой очень опасный, демонический аспект.
Помните, я говорила, что фон Шпат находится на одном полюсе [психики], Фо — на другом, а Мельхиор — в центре. Сначала успеха достигает фон Шпат, затем (с появлением Фо и распятием Мельхиора) происходит энантиодромия, которая, по существу, является победой Фо. Позже мы увидим, как происходит еще одно превращение. Пребывание «на полюсе фон Шпата» смертельно [для личности], там все неподвижно и статично: стоит вам оказаться в стеклянном дворце в царстве духа, с вами ничего больше не произойдет — все станет ясным, ледяным, прозрачным, жестким.
При этом, на полюсе Фо все совершается во славу творческого движения самого по себе, во имя экстаза и эйфории. Здесь царит идея того, что творческий экстаз и есть смысл сам по себе, независимо от результата, к которому он приводит. Здесь прославляют постоянные эмоциональные взрывы и возвеличивают творческую эйфорию. Подобные ощущения проявляются в современном рок-н-ролле — танце, призванном вызывать наслаждение психофизическим движением и музыкальным ритмом при отсутствии какой бы то ни было конечной цели. Танец кончился, и вы падаете без сил, но назавтра все начинается снова, и это само по себе приносит удовлетворение.
На «полюсе фон Шпата» есть результат, но нет движения; на «полюсе Фо» есть движение, но нет результата. Вот еще один пример крайней односторонности, отсутствия связи [полюсов], когда человек просто разрывается между противоположностями.
Итак,
| Фон Шпат | Мельхиор | Фо |
| (Эго) | Вечное движение | |
| Разум без жизни | Ли | без результата |
| Лед-север | (сознание) | Юг |
В подобной констелляции исцеление может произойти только в том случае, если разовьются два других (феминных) полюса, так как в мужской психологии феминное начало, Анима, воплощает принцип реальности и осознания, осмысления (realization). Но в этой констелляции отсутствуют два феминных полюса.
А теперь я кратко перескажу дальнейшее продолжение истории.
С сияющими глазами Фо говорит, что они направляются в город, а затем обращается к Мельхиору, чтобы дать ему имя (имя «Ли» означает структуру, порядок, закон, сознание — т. е. все, что должен создать Мельхиор). То, что следует дальше, не слишком символично, а потому вполне понятно. Речь идет о пагубном воздействии Фо и его компании.
В романе есть город, называемый Штульбрестенбург (Stuhlbrestenburg). Bresten — древнегерманское слово, означающее болезнь, а слово Stuhl по-немецки «стул» или «экскременты». В данном случае явно подразумевается второй смысл, поэтому название города можно прочитать так: «Город Болезней и Экскрементов». В повествовании говорится, что однажды в городе случился пожар, который полностью его разрушил. Король, будучи по своему характеру человеком весьма эксцентричным, подумал, что не следует разрушать старые стены города, и снес сгоревшие дома лишь до определенного уровня (скажем, до двух метров от земли), оставив их стены совершенно черными. На обгоревшем фундаменте построили новые дома, но сделали их очень светлыми и изящными в стиле рококо. Король (его звали Вальтер II) считал свою идею очень занимательной. Но случилось так, что после пожара в подвалах сгоревших домов собрался весь преступный мир города; подвалы соединялись между собой, и преступники могли обмениваться информацией друг с другом. Время от времени бандиты вылезали наверх, чтобы ограбить банк или еще что-нибудь, а затем снова прятались в подвалах сгоревших домов. Полиция не могла с ними справиться, поэтому почтенные буржуа, жившие на верхних этажах домов, были весьма напуганы.
Ситуация ухудшилась, когда полиция поймала одного из главарей преступников. Он сообщил информацию о географии подземного мира, и тогда полиция решила одним ударом очистить город от бандитов.
Жителям города, говорится в романе, приходилось много и тяжело работать, и жили они в суете, ненависти и жадности. На фабриках и заводах, в церквях и домах удовольствий (борделях) кипела жизнь, но в городе было жарко и довольно грязно — черные обугленные стены сгоревших домов испускали миазмы.
Неприятности стали происходить и в соседнем городе Раттенхаузене (Rattenhausen, дословный перевод — Крысиный Дом). Школьному учителю, совершившему двадцать лет назад дурной поступок по отношению к одному из своих учеников (романтически настроенному мальчику, похожему на Отто фон Лобе) привиделось, что один из его нынешних учеников — тот самый мальчик, по отношению к которому он скверно поступил. Учитель перед всем классом пал на колени и стал просить прощения. Оказалось, что мальчика по имени Ранке (Ranke), у которого он хотел просить прощения, в этот день совсем не было в школе, он болел и сидел дома. Директор школы лично отправился к нему домой и проверил это. Случился грандиозный скандал, и учителю пришлось уволиться. На следующее утро больше половины мальчиков в школу не вернулись; более того, их нигде не могли найти.
Второй случай произошел почти в то же время с одним очень уважаемым банкиром, господином Ротбухом (Rotbuch). В середине рабочего дня, когда сотрудники его банка отсутствовали, им овладела сумасшедшая идея. Открыв окно первого этажа, банкир стал бросать деньги прямо на улицу, в рыночную толпу. В результате возникла страшная давка, два человека погибли, многие были серьезно ранены.
Банкира арестовали и поместили в психиатрическую лечебницу. Когда он пришел в себя, то сказал, что не понимает, что на него нашло. Он рассказал, что к нему пришли два мальчика в куртках с поднятыми воротниками и кожаных кепках и заставили его поступить именно так, и он, послушав их, действовал по принуждению.
В тот же день обнаружилось, что двери городской тюрьмы взломаны. Тюремную охрану нашли связанной в курятнике вместе с начальником тюрьмы, который, одетый в парадную форму, прыгал по курятнику с раскинутыми руками, кукарекая как петух. Все заключенные тюрьмы исчезли. Предположили, что они убежали в соседний Штульбрестенбург и присоединились к живущим в подвалах местным бандитам.
В передовице местной газеты Rattenhausen Bote все происходящее объяснялось массовым психозом. В статье говорилось, что компания бессовестных подростков, по-видимому, начитавшихся рассказов о Шерлоке Холмсе, статей Карла Маркса и романов Александра Дюма и заразившихся авантюризмом, попыталась заставить горожан последовать идеям, которые не могут быть воплощены в жизнь. Газета утверждала, что все это — результат спешки и ненасытности в погоне за новыми приключениями, навеянных современной жизнью, ведь то, что еще вчера считалось чудом, сегодня становится обыденной реальностью, а потому даже очень разумные люди уже не могут увидеть разницу между возможным и невозможным. В такое бурное время, продолжала статья, когда все переворачивается вверх дном, мы лишь можем посоветовать нашим добропорядочным гражданам доверять только тому, что подтверждено официально. Единственное, чему можно верить — это городская печать Sigillum Signum veri (государственная печать, удостоверяющая истинность). Официальные лица рекомендовали срочно заняться поисками и поимкой злоумышленников, чтобы те перестали причинять вред жителям города, сеять сумятицу и неразбериху. С этих пор, говорилось в статье, горожане должны следовать указаниям городского правительства, Caveant cónsules.
Другая статья в этой же газете, написанная врачом-психиатром доктором Хинкельдэй (Hinkeldey) рассказывала о массовом психозе и предупреждала о вреде сверхурочной работы, самокопании и чрезмерных фантазиях. Доктор рекомендовал холодные ножные ванны на ночь и массаж влажным полотенцем с утра.
В следующей главе те же самые мальчики, одетые в куртки с поднятыми воротниками и кожаные кепки, появились в городском соборе.
Люди на улице, услышав красивую музыку, входили в собор. Храм был полон народу, на алтаре горели свечи. Играла танцевальная музыка, причем она была настолько заразительной, что люди забывали о том, где находились, и пускались в сумасшедший пляс. Музыка звучала все громче, присоединились барабаны, скрипки, трубы. Когда заиграл орган, наполнив храм звуками потустороннего мира, присутствующие уже не выдержали. Учитель, окружной судья и прокурор скакали, как козлы, в обнимку с базарными торговками.
Музыка оборвалась, и в соборе, появился старейший член консистории господин Писторий (Pistorius) в полном облачении. Он медленно направлялся к кафедре. Все вдруг замолчали и пали на колени, умоляя о прощении. Но вдруг с кафедры раздался громкий продолжительный хохот. Полное красное лицо Пистория становилось все меньше и все белее; спустя минуту он уже казался малолетним мальчиком. Затем вместо уважаемого члена консистории прихожане увидели блеющего козла, положившего мохнатые копыта на пюпитр.
Это была своего рода массовая галлюцинация, овладевшая всеми присутствовавшими. Только учитель Фламм (Flamm) сохранил ясность ума и попытался обратиться к согражданам. Но тут около сотни мальчиков спустились к нему с органа и стали издевательски ему аплодировать и громко смеяться. Затем у алтаря появился обнаженный юноша и заиграл на флейте, а присутствующие хором подвывали ему по-собачьи. Те, кто был смертельно напуган, пытались выбежать вон, но двери храма оказались запертыми, поэтому прихожане карабкались на скамейки и пытались вылезти через окна. Когда флейта смолкла, юноша, мальчики и розы исчезли. Двери собора открылись. Никто не осмелился вымолвить ни слова, и люди молча выскользнули из церкви на улицу.
Судья, оказавшийся в соборе, со всех ног бросился в здание суда, где в это время судили сексуального маньяка. Прокурор встал, чтобы произнести речь, но в течение часа лишь открывал и закрывал рот, все больше возбуждаясь, но ни одного его слова не было слышно. Когда он, побледневший и уставший, плюхнулся в свое кресло, из зала встала одетая в белое платье женщина и начала аплодировать. Затем взял слово адвокат, но прежде, чем он начал свою речь, перед ним появился его двойник и обвинил его в подлоге. Защитник пришел в такой ужас, что еле-еле смог вымолвить лишь несколько слов, и его двойник тут же заявил, что тому нечего сказать в свое оправдание. В зале поднялся шум, присутствующих с трудом удалось успокоить.
Затем лже-адвокат начал длинную речь. Он утверждал, что обвиняемый всего лишь искал способ получить удовольствие, ведь получают же некоторые удовольствие от того, что судят других. В чем же тогда заключается разница? Одни получают удовольствие в том, чтобы вести себя согласно морали, другие — в том, чтобы вести себя аморально, одни находят прелесть в том, чтобы убивать людей, другие — в том, чтобы исполнять закон. Лже-защитник перевернул ход дела с ног на голову, создав такую путаницу понятий справедливости и беззакония, что присутствующие тут же решили, что не стоит скрывать собственные жадность и безнравственность.
На месте помощника судьи появился обнаженный мальчик, который несколькими часам ранее играл на флейте в городском соборе. Женщина в белом объявила, что она провела полчаса в соседней комнате с помощником судьи. Она оказалась совершенно беззащитной, он вонзил ей в грудь нож для резки бумаги, и тогда, находясь у него в руках, она превратилась сначала в мальчика, а затем в свинью. У нее в груди до сих пор торчала рукоятка ножа, вырезанная из слоновой кости. Мальчик взял руку помощника судьи и произнес: «Посмотрите, она вся в крови»! Кровь полилась на пол, обвиняемый встал, подошел к помощнику судьи и весьма доброжелательно попросил поцеловать его, сказав, что теперь они кровные братья.
Затем обвиняемого признали невиновным. Мальчик и женщина в белом захлопали в ладоши и закричали: «А теперь поцелуйтесь!». Снова происходит невероятная сцена: все вокруг обнимаются и целуются. Все колокола в городе зазвонили, горожане приставали друг к другу: они начинали спорить, возражать, ссориться, драться, кричать — это происходило до тех пор, пока не появилась вооруженная полиция.
Пока события разворачивались в суде, король был в театре (это был романтичный человек, но плохой правитель, очень напоминающий Людвига II Баварского, короля-артиста)90. Король смертельно скучал, если возникала необходимость выполнять обязанности монарха, поэтому, сидя в королевской ложе, он предавался романтическим мечтаниям и меланхолии. Он смотрел спектакль и чувствовал невообразимую скуку. В первом отделении на сцене происходил диалог между главным героем пьесы, директором одной электротехнической компании, и его сводным братом. Герой как раз произносил длительный монолог в защиту материализма, себя самого и себе подобных, утверждая, что в золото находится в надежных руках идеалистов-практиков, как вдруг на сцене появились два мальчика, и хаос начался.
Актер превратился в мяч, который мальчики сначала стали перекидывать один другому, а затем кинули королю, который, поймав его, бросил им обратно, и тот с громким хлопком взорвался. Король радостно зааплодировал, и тогда появились еще два мальчика, которые возложили ему на голову корону, дали ему в руки скипетр и державу, а на плечи накинули горностаевую мантию. Мальчики взяли короля за руку и повели вниз по появившейся лестнице из цветов, спускавшейся от королевской ложи к подмосткам. Весь зал с ужасом взирал на происходящее. Придворный маршал попытался спасти ситуацию, крикнув «Ура!», а некоторые зрители запели государственный гимн. Тут корона свалилась с головы монарха, и все увидели, что она сделана из бумаги. Из углов здания стал подниматься дым. Король и мальчики исчезли, двери распахнулись, и в зале появились темные фигуры с топориками и пистолетами в руках. Зрители задрожали, по залу поползли слухи, что это пришельцы из потустороннего мира. Темные фигуры пронзали людей мечами, рубили топорами, убивали из пистолетов. Дым сгустился, и здание театра развалилось на части, похоронив под собой людей.
Между тем в городе происходила кровавая битва, причем никто не представлял, кто с кем сражается. Кто-то, одетый в черное, взобрался на крышу стоявшего на рынке трамвайного вагона, и в зареве горящего театра кричал: «Друзья! Остановитесь! Образумьтесь! Вы убиваете друг друга только потому, что боитесь друг друга! Старый порядок сделал вас врагами! Создадим новый порядок! Не забывайте о том, кто является вашими истинными врагами. Это мальчики! Они скрываются везде и принимают любой облик! Кто они? Вы их знаете? Откуда они взялись? Везде, где они появляются, воцаряется хаос. Если вы за ними последуете, то никогда не будете жить в мире. Земля зашатается у вас под ногами. Жизнь и порядок исчезнут! Вас засосет водоворот, и сумасшествие разорвет вас на части!»
На минуту горожане застыли, но их тревога продолжала расти. Тишину нарушили крики, проклятия и вопросы: «Мальчики! Мальчики! Мальчики! Где они? Ищите мальчиков! Убить их! Нет, надо убить этого человека, он предатель!»
Оратор снова распростер руки: «Друзья, — начал он, — вы не ищите Бога, вы хотите, чтобы Бог отвечал вашему желанию, чтобы он утолял вашу тоску и помогал вам в работе. [Бог, созданный Эго! Какая чепуха!] Вы хотите, чтобы жизнь приняла новую форму; вам хочется установить священный незыблемый порядок, священный порядок своей работы. Этот священный порядок и стремление к нему существует у вас внутри. Я скажу вам о том, что вы чувствуете глубоко внутри. Я дам вам законы, которым вы последуете. Мы [духовный мир фон Шпата] хотим вас исцелить и подарить вам добро!»
На фигуру оратора упал лунный свет; вокруг него собралась большая толпа людей, умолявших научить их и все время оставаться с ними.
«Мы хотим вам помочь, — отвечал он, и голос оратора зазвучал, как набат колокола, — не утоните снова в этом ветхом, глубоком мраке! Не тоскуйте по вечности, которой не существует!»
Снова в толпе раздались крики о том, что надо найти мальчиков. Выступающий предупреждал, что ни в коем случае их нельзя трогать, но его уже никто не слушал. В центре площади раздался взрыв, стало разгораться пламя, и в огненном зареве пожара появилась группа обнаженных мальчиков. Мальчики двигались вперед со словами: «Те из вас, кто свободен, идите к нам. Пусть остальные строят свои воздушные замки! Пусть они навсегда застынут в своем твердом порядке, работе и счастье! Пусть к нам придут те, кто любит пламя и вечное превращение — в нашу ночь, когда их задушит ваш день, в наше царство, когда от их царства не останется камня на камне!»
В группе обнаженных мальчиков раздавалась песня, вселявшая дрожь в толпу собравшихся на площади людей. Песня становилась все громче, и даже солидные люди в очках подхватили ее. Горожане подняли ружья и выстрелили в мальчиков. Но тут появился парусник, внезапный порыв ветра наполнил силой его паруса, и поющие мальчики вознеслись над головами изумленных людей. В толпе нашлись те, кто закричал: «Стреляйте в них! Не дайте им уйти!» Но как только раздались выстрелы, корабль с мальчиками распался на множество мельчайших искр. На площадь посыпались миллионы роз, наполняя воздух сладким, захватывающим дыхание ароматом.
Корабль (очевидно, что это колесный парусник Диониса), а также розы подводят нас к очевидному выводу, что перед нами древняя архетипическая фигура Диониса, принявшая новый облик. В приведенном мной отрывке вы без труда узнаете речь фон Шпата и слова Фо. Их противоположность очевидна.
Содержание книги говорит само за себя. Читая ее, поражаешься, что она была написана около пятидесяти лет тому назад91, однако в ней оказалось предсказанным все то, что мы пережили — вот доказательство пророческой силы искусства. Ведь в романе предсказан даже поджог Рейхстага, и дальнейшие комментарии не требуются.
Странен и таинственен мотив сожженного города, на обугленных останках которого возводятся новые светлые архитектурные постройки и сооружения. Это еще раз доказывает, что если в эволюционной лестнице существует незаполненное пространство (ниша), т. е. сохраняется разительный контраст между нижней, эмоционально-архаичной областью психики с присущей ей языческим отношением к жизни, и верхним слоем высшей цивилизации, то в случае, если эта проблема не осознана и не проработана, полое пространство будет постоянно создавать почву для всеобщих катастроф — войн, революций и т. п., за которыми последует репрессивное восстановление [порядка] на обломках старых развалин и мусора, который не удалось вовремя вычистить.
Вызывает страх то, что в сегодняшней Германии снова происходят подобные события. На обугленных руинах двух мировых войн эта страна с большим энтузиазмом (élan) переживает экономический подъем, и единственный вопрос, который никто не обсуждает с немцами — это вопрос о том, что же действительно происходило [в стране]. Большинство жителей Германии не хотят повернуться лицом к этой крайне насущной проблеме — это прошлое, оно было ужасным, и «я не одобряю всего, что происходило, но давайте больше не будем оглядываться назад, давайте быстрее построим новую жизнь». Это означает, что не произошло никакого очищения. Даже сейчас, когда все успокоилось, они не говорят: «Давайте оглянемся и спросим себя, что же с нами произошло с точки зрения психологии», ведь тогда бы настал момент осознания. Но вместо этого вновь создан тайный подпольный мир, наполненный революциями, проявляющийся в малевании свастики на стенах домов и подобных выходках.
Происходит так, словно люди, пережив нервное потрясение с помощью медикаментов, стали жить так, как жили прежде — вместо того, чтобы обратиться к бессознательному и понять, что явилось причиной такого состояния. Во время нервного срыва всегда есть что-то позитивное, создающее этот срыв, оно стремится вырваться наружу. Если человек не желает обратить внимание на свое состояние и не отделяет, как Золушка, зерна от плевел, он не только теряет связь со своим прошлым и собственной психикой, но и утрачивает позитивные ценности бессознательного.
Это утверждение справедливо и в отношении национал-социализма, представляющего собой извращенное стремление к обновлению и творчеству. Если бы архетипическая фигура Фо (которая, без сомнения, представляет собой новый образ архетипа Спасителя) была бы осознана и принята немцами не в качестве сумасшедшего фюрера, а на внутренне-субъективном уровне, это осознание положило бы начало великому движению созидания. Вместо этого архетип оказался экстериоризирован, смешан с политической пропагандой и влечением к власти, что, в конечном счете, и привело к катастрофе, свидетелями которой мы стали.
Таким образом, мы наблюдаем развитие невроза в более глобальном масштабе, подобное тому, как болезнь возникает и развивается у конкретной личности. То, что констеллируется в неврозе, имеет невероятно созидательную природу, но если ее вовремя не распознать, созидательное начало приведет к нервному срыву. Если же обратить на него внимание, то, все, что сделало человека больным, может его исцелить. Из романа ясно, что религиозно-романтический élan vital национал-социализма мог бы привнести огромное культурное обновление немецкому народу, дать новое развитие его сознанию. Но из-за неверного поворота динамическая энергия оказалась направлена на решение экстравертированных политических целей и привела к прямо противоположному результату, вызвавшему мировую катастрофу. В этом заключается еще одна причина, почему я на своих лекциях анализирую эту книгу. Я говорила о немцах, потому что книга была опубликована в Германии, но эта проблема распространена гораздо шире — такая же ситуация существует в Америке, в особенности среди подростков и малолетних правонарушителей. В других странах она имеет свои национальные особенности, но эта современная проблема не является чисто немецкой, хотя Германия оказалось первой, locus minoris resistentiae (местом наименьшего сопротивления), где болезнь вышла наружу. Но страдаем от ее проявлений все мы.
Если бы победа нового Бога была осознана изнутри, это привело бы к открытию бессознательного и необходимости творческого обращения к нему. Но фон Шпат, который воплощает вечное искушение превратить уникальное внутреннее переживание во внешний коллективный порядок, увлек немцев в роковой порочный круг. Еще больше ужасает, что немцы поверх обугленных руин снова строят легкую бело-розовую архитектуру рококо. Следовательно, они движутся к другой катастрофе — и будут продолжать это движение, пока хотя бы несколько человек не заметят, куда именно они движутся.
Вопрос: Есть ли в мировом сообществе народы, у которых нет того, что вы называете нишей в эволюционной лестнице развития?
Я бы сказала, что эта проблема существует везде, хотя и менее заметна в Италии и странах Средиземноморья, ведь ветры дуют даже через Альпы. В тексте романа так и говорится: «Дует северный ветер».
Далее я вкратце перескажу остальное содержание книги, но сначала хочу сообщить о том, что г-жа Рамп узнала об имени «Ли». В отношении имени «Фо» очевидно, что автор имеет в виду Будду, но с именем «Ли» возникает более серьезная проблема, так как в словаре китайского языка содержится великое множество значений этого слова, и остается неясно, какое из них имеет в виду автор. Скорее всего, он имеет в виду значение «разум и рассудительность, порядок». Так, если вспомнить, Мельхиор представляет собой фигуру Эго, которая разрывается между двумя противоположностями, так что значение имени Ли как разум больше всего соответствует Эго.
Мельхиор — химик, ученый, и пока не наступило время, когда он стал разрываться между двумя силами, его действительно можно было назвать весьма образованным, рассудительным человеком. Поэтому он воплощает сознание, которое разрывается между противоположностями.
Г-жа Рамп также рассказала, что происхождение этого слова весьма интересно. Дело в том, что изначально этим словом обозначали таинственные узоры драгоценных камней, другими словами, особую природную структуру камня, такого, как опал или оникс — часто рисунок этих камней темного цвета.
Но каким образом узор в камне стал основой значения слова «Ли», т. е. разума? Естественно, здесь нужно мыслить категориями китайской культуры. Согласно мифу, все китайские культурные паттерны (cultural patterns) возникли по аналогии с извилистым рисунком великих китайских рек. Реки служили основой китайских карт, и возникающие паттерны означали возделанную, облагороженную почву окружавшего китайцев мира. Поэтому в китайской культуре сознание — это понимание тайной модели самой природы.
Китайцев, как и другие азиатские народы (и что достаточно странно, в определенной мере и немцев) вовсе не интересуют рациональные каузальные связи. Китайцы обладают врожденной способностью понимать паттерн Дао, т. е. умеют осознавать [происходящее] через предчувствие (divination) бессознательного, благодаря чему читают синхронию событий и образные аналогии. Поэтому в контексте китайского менталитета таинственный узор камня вполне соотносятся с разумом.
В романе, однако, эта ассоциация играет роковую роль, так как Фо (Fo) и Ли (Li) связаны друг с другом. Сложив вместе эти два имени, получим «foli(e)»92. Так как в книге предсказана вспышка массового психоза, вполне возможно, что автор думал о наличии этой связи.
Следующая глава называется «Трансформация любви».
Мельхиор (которого теперь зовут Ли) идет по выжженной солнцем земле. Он видит цветы, распустившиеся на кустарниках, а под ногами ощущает обжигающую почву. Находясь на природе, он испытывает воодушевление; каждый куст протягивает к нему ветви, и он чувствует, как напряжение пропадает. Он идет вдоль реки, и волны сопровождают его. Солнце тонет в водах реки, она начинает постепенно увеличиваться в размере. Нарастает шум волн, волны подхватывают Ли, обдавая прохладой его горячую кожу, и поднимают над землей. Вдруг он слышит чей-то крик, доносящийся снизу, и падает. Чьи-то губы ищут его губы для поцелуя, и он вдруг понимает, что находится в объятиях хрупкого человеческого создания. Он чувствует прикосновение к своим губам и раскрывает объятия. Он ощущает прикосновение чьей-то кожи к своей коже, слышит биение чьего-то сердца и понимает, что обнимает женщину.
«Кто ты? Откуда ты взялась?» — спрашивает он.
Их объятия становятся все жарче. Они будто бы находятся в просторном белом зале с высокими колоннами, возвышающимися над ними, но тут колонны растворяются в ярком пламени, наполняя пространство ароматом, и вместо них появляются темные стены, мерцающие тусклым светом.
Тело нашего героя изменилось, трансформировалось. Он почувствовал, что теперь его тело — тело женщины, предающейся лесбийской любви. Та, которую он обнимал, в свою очередь превратилась в загорелого гиганта с широкой грудью и крепкими мускулистыми руками, с ослепительно белыми зубами и черными губами; глаза его были бездонны. За одной переменой тел следовала другая: гиганта сменил человек со смуглым лицом и толстыми смеющимися губами, который нежно ласкал Мельхиора (Ли) руками. Затем появилась чернокожая женщина, потом индианка, потом брюнетка. Всякий раз, когда менялись объятия, он видел себя в новом помещении и ощущал себя в разном теле. Он был то рабом, которого целовал император, то проституткой, предававшейся любви с двумя пропахшими кровью солдатами, то пастором, возлежащим с утонченной женщиной на благоухающем ложе.
Вокруг потемнело, и он больше ничего не смог различить. Он оказался в стенах храма. Рядом неподвижно стояли священники, глаза их были полузакрыты. Он сам превратился в черноволосого крестьянина, стоящего у алтаря с какой-то крестьянкой. Он озирался вокруг мучительным взглядом затравленного зверя, из его многочисленных ран текла кровь. Священники окружили его, подняв вверх мечи. Ли закричал, испытывая невыразимый ужас, и мечи опустились. Он увидел, как льется его кровь. Все заволокло кровавым туманом.
Из влажного тумана возник девственный лес, заросший гигантскими деревьями и кустами в человеческий рост. Оттуда доносилось рычание тигров. Пантера вцепилась когтями в тело Ли, и он ощутил себя дикой, шипящей кошкой. Над головой щебетали миллионы разноцветных птиц, Ли растворился в пустоте, он больше ничего не понимал.
Он падал все ниже и ниже. Всего за секунду падения мимо него пронеслись все помещения, в которых он бывал раньше. Он слышал музыку. Через бесконечную тополиную рощу двигались танцующие люди. Вдруг прорвался яркий солнечный луч, и в синих концентрических кругах засияло солнце. Он проснулся на подушках облаков и увидел, что рядом с ним, дыша ровно и спокойно, спит Фо. От его лица исходил свет, губы все время вздрагивали, словно от сладкой боли. Его тело было белым и чистым в утреннем свете, и в нем было столько очарования и благодати, что на глаза Ли навернулись слезы. Фо открыл глаза и увидел Ли. Взяв его лицо в руки, он поцеловал его в лоб. Оглянувшись, они увидели, как на рассвете нового дня пробуждаются их товарищи.
В этой главе мы видим, что царство Фо и его власть становятся такими же доминирующими, всесильными и абсолютными, какой была власть фон Шпата. Только здесь Ли притянут к земле, ввергнут в закон вечного превращения, чьей движущей силой является Эрос или даже сексуальность в самых разнообразных формах.
Следующая глава называется «Падение».
Мальчики подняли руки, приветствуя свет, но подул сильный ветер, и они решили, что надвигается буря. «Буря! Буря! — закричали они. — Приближается наше царство! Мы уже дома!»
«Мы уже дома! — повторил Фо, — мы нырнули в темные источники, чтобы вновь расцвести в мире!» Затем они рефреном запели фразу, которая постоянно повторяется в книге: «Время распадается, пространство растворяется, целостность (gestalt) уничтожается».
Мальчики, трепеща, окружили Фо. Фо опустил руки, и они задрожали от боли, и вскоре от боли дрожали уже все мальчики. Их лица вдруг увяли и постарели, их глаза ослепли, их кожа стала дряблой, а руки — тонкими и иссохшими. Все посмотрели на Фо, согнувшегося, словно под тяжелым бременем. Как из тумана, из него стали появляться человеческие фигуры. Они кружили над ним и растворялись в пустоте. Из других мальчиков, которые тоже дрожали от боли, появилось множество фигур: девушки, старики, призраки, ангелы, самые разные мужчины в самом разном одеянии и солдаты, облаченные в военную форму. Ли видел тысячи лиц. Он дрожал. Он кричал сам и слышал, как кричали другие. Их стоны смешались со звуками, которые издавали парящие над ними фигуры. Началась буря.
С каждой отделявшейся от мальчиков тенью их тела становились все более прозрачными, крики все более невнятными, движения слабели. Их тела засияли мягким внутренним светом, но череда фигур была бесконечной, ведь перед тем, как войти в царство, мальчики должны были выпустить на волю все образы, которые они принимали, т. е. бесконечное число собственных воплощений. Мальчики слабели, но их мучения были добровольными, поскольку страдания означали приближение царства. Все они смотрели на Фо и не замечали, как туман постепенно застилает далекие огни города, они не ощущали окружающей их враждебной атмосферы. Мальчики были парализованы своим тяжким бременем. Кто овладел ими? Кто к ним подкрался, чтобы схватить беззащитных слепцов? Внезапный раскат грома поверг мальчиков в шок. Облака, на которых они плыли, исчезли, земля разверзлась под ними. Они хотели закричать, но не смогли. Из уст Фо вырвалась почти беззвучная фраза: «Это… не… царство».
Изо всех своих сил мальчики старались держаться вместе, пока из них не были исторгнуты последние воплощения, но тут откуда-то появилась болотная топь и поглотила их. Веки Фо отяжелели. Ли видел, как Фо упал на землю, но не мог даже тронуться с места, чтобы прийти на помощь. Над ними кружили разноцветные птицы, а в середине группы мальчиков появились странные фигуры. Они молча приблизились к застывшим детям и взяли их за шею, чтобы поцеловать.
Во взгляде некоторых мальчиков появился немой ужас. Страх придал им новые силы, и они стали отталкивать от себя незнакомцев. Однако кто-то из мальчиков позволил себя поцеловать. Как только один из незнакомцев приблизился к Фо, Ли закричал: «Очнись! Очнись!»
Но Фо его не услышал, и незнакомец склонился над ним. Но едва тот притронулся к мальчику, как тот вскочил на ноги и закричал: «Остановитесь! Спасайтесь! Убирайтесь вон!» Нескольким мальчикам удалось себя защитить, пока на них смотрел Фо, и с огромными усилиями они очнулись. «Ко мне! Ко мне!» — кричал Фо остальным, но было уже слишком поздно. Они оказались жертвами незнакомцев, погрузились в смертельный сон и уже не могли слышать Фо. Пришельцы выдували парящие, высвобожденные тени, которые растворялись в воздухе. Затем незнакомцы ушли, не оглядываясь, захватив с собой пленников, и чем больше они удалялись, тем более прозрачными и похожими на стекло становились их фигуры.
Ли оказался на просторной ледяной поверхности. «Что случилось? — спросил он себя. — С тех пор как враг преградил дорогу в царство, с нами что-то произошло. Мы безнадежно потерялись в этой неразберихе. Мы больше не узнаем друг друга. Наша группа распалась».
Солнце стало красным. Порывами ветра смело весь снег со льда. Лед стал похожим на зеркало, и Ли почувствовал, что замерзает.
Здесь мы сталкиваемся с энантиодромией другого свойства. Точно так же, как и в эпизоде коронации Мельхиора-Ли, когда он закричал, что хочет убраться оттуда, и его унесли мальчики, здесь, оказавшись у границ царства, почти избавившись от всех своих воплощений (в восточном понимании — освободившись от кармических проекций, от вовлеченности в действительность и устремляясь к царству, к открытию Самости), [в его судьбу] вновь вмешивается противоположный полюс. Маятник вновь качнулся в другую сторону. У мальчиков отсутствует поворотная точка, что и привело опять к бессмысленной энантиодромии.
На практике это лучше всего проиллюстрировать на изменяющемся состоянии шизофреников. В какие-то периоды они полностью находятся во власти коллективного бессознательного, в процессе постоянного внутреннего превращения; они даже не могут точно определить, кем являются в конкретный момент: Богом, Иисусом, Древом жизни или островом из золота и серебра. Они могут сказать: «Мы с Неаполем должны обеспечить макаронами весь мир!» — такие высказывания характерны для переживаемого ими момента. Находясь в подобном состоянии, человек оказывается во власти коллективного бессознательного, в процессе вечного изменения. Но если в приступе шизофрении присутствует какой-то неизлечимый (fatal) компонент, то в материале появляются рациональные фрагменты. Например, пациент сначала заявляет: «Я Иисус Христос, я Мировое Древо», что вполне предсказуемо, но затем он продолжает: «Мы с Неаполем должны обеспечить макаронами весь мир!» и привносит в свое высказывание абсолютную банальность, фрагмент обыденной внешней реальности, который нарушает гармонию проявления коллективного бессознательного. Благодаря этому сразу можно распознать шизофреническое содержание, поскольку в более значимый материал внедряются фрагменты интеллектуальной банальности.
Можно сказать, что в таком материале присутствуют фрагменты фон Шпата: стеклянное царство разбилось и нашло основу в материале коллективного бессознательного. Сказать «Мы с Неаполем должны обеспечить макаронами весь мир» значит сказать абсолютную чепуху, но сказать «Я есть Христос и Мировое Древо» значит сказать нечто очень важное, ведь внутри Самости у каждого из нас есть божественный источник, и христианин должен принять этот факт с известной долей скептицизма.
Если аналитику удается отделить один материал от другого, то болезнь поддается лечению. Однако, если пациент пытается справиться с заболеванием только с помощью лекарств, не разбирая [свое состояние] в деталях, он попадает в ригидную норму, типичную для постпсихотического состояния. Он становится жестким, психически нормальным и высокоинтеллектуальным. Он осуждает все, что когда-то переживал, утверждая, что не хочет об этом говорить. Он подавляет свои переживания, сохраняя ригидную норму достигнутой рассудительности, которая обычно является стандартом коллективного сознания, достаточно скудным с интеллектуальной точки зрения.
В обоих случаях отсутствуют две вещи: первая — возможность осознания реальности психики, поскольку шизофреник, находясь в состоянии острого психоза, полагает, что архетипы внутреннего мира абсолютно реальны — именно поэтому он считает себя Иисусом Христом. Но он говорит об этом безо всякого намека на мистику, он имеет в виду буквальный смысл: назови он себя сейчас Иисусом Христом, ему не придется завтра идти в офис. Он не осознает [архетип] на уровне души, во внутренней плоскости, а принимает его буквально и конкретно.
Мой опыт показывает, что самая жесткая борьба по выводу шизофреника из этого состояния происходит тогда, когда аналитик пытается сделать все возможное, чтобы пациент осознал символический уровень интерпретации. Настаивая на конкретном понимании вещей, человек тем самым вводит в свою болезнь
странную примесь рационализма и материализма. Он не замечает реальности психики. Он не может принять гипотезу о том, что психическая реальность противоположна внешней физической реальности; он смешивает одну реальность с другой, что приводит к абсурду. Когда такие люди впадают в состояние фон Шпата, они становятся рациональными, но все же не признают реальности психики.
Вторая вещь, которой не хватает [шизофренику] — это функция чувствования, т. е. возможность правильного восприятия ценностей. Юнг рассказывал случай о своей пациентке-шизофреничке, которая время от времени переставала его слушать. Ему стоило больших усилий узнать, что же с ней происходит в моменты, когда она резко прерывает общение. В конце концов она призналась, что в эти моменты звонит Деве Марии для того, чтобы быстро узнать ее мнение. Другими словами, в это время пациентка была недоступна, так как на линии связи находился другой абонент, с которым она общалась! Однако если человек имел мистическое переживание образа Девы Марии, он должен был полностью находиться под воздействием материала бессознательного. Люди, с которыми происходило такое внутреннее переживание, еще несколько дней после него потрясены этим опытом, что является вполне адекватной реакцией на эмоционально переполняющее религиозное переживание. Но для шизофреника будет вполне типичной фраза: «Алло! Это Дева Мария? Отлично!» — вы или совершенно в это не поверите, или будете шокированы. В случае с шизофренией отсутствует система ценностей. В бреду пациенты говорят одинаковым тоном и об Иисусе Христе, и о снабжении макаронами. Самая элементарная банальность и самое глубокое религиозное содержание смешиваются безо всякой оценки.
В этой связи большое значение имеет мифологическая история Амура и Психеи. Психея, подобно Золушке, должна перебрать зерно, отделив его от плевел, тем самым отделив добро от зла. Так в символическом смысле выражена функция психики, заключающаяся в определении ценностей. Если утрачена Анима, чувства также пропадают — такое часто случается при шизофрении. Как только у мужчины уходят чувства, утрачивается контакт с Анимой, возникает подобное [шизофрении] состояние. Как только определенное количество людей оказывается в этом состоянии, развивается массовый психоз — такую картину мы уже видели и, возможно, не в последний раз.
Теперь Ли попал в ледяную ловушку и оказался среди духов мертвых. Он снова увидел своего умершего отца, Генриэтту Карлсен и Отто фон Лобе. Он почувствовал внутри холод и полную растерянность. Он не знал, где находится, и пошел наугад. Мы видим, что Ли вновь вернулся на север, к полюсу фон Шпата.
(Вы помните, что фон Шпат ассоциируется с севером, холодом и льдом, а ветер, дующий на юг, означает приближение Фо. В данном случае холод, естественно, относится к миру мертвых). Далее нам придется опустить какую-то часть книги.
Ли увидел лошадь, белую птицу и Фо. Обращаясь к нему, Ли сказал: «Пошли». Они вскочили на черного коня и поскакали прочь. Что-то внутри Ли испытывало сомнения и чувствовало себя обманутым, — ему было как-то жутко — но Фо торопил его. Они сели на корабль. В этот же момент сразу, без рассвета, взошло солнце, и Ли увидел рулевого. Посмотрев в глаза шкиперу, он узнал фон Шпата. Ли закричал, наступила полная темнота.
Фон Шпат принял обличие Фо и хитростью заманил Ли на корабль. Здесь опять происходит энантиодромия, но на этот раз причина ее — в сознании. Дело в том, что фон Шпат и Фо — это две копии или два аспекта одной сущности: в одном скрывается другой. Подобное можно встретить в крайних психологических противоположностях, поскольку в критической точке два начала сливаются в одно. Это похоже на Тай-ги-ту китайской философии: в черном или белом всегда существует зародыш противоположности.
Следующая глава называется «Возвращение». В начале мы попадаем в психиатрическую лечебницу, где пациенты гуляют по больничному саду.
У одной из женщин в стеклянной шкатулке лежала борода ее последнего мужа, и она постоянно просила санитара и других окружающих снова вернуть его к жизни. Среди пациентов клиники был один печальный пожилой мужчина, в котором мы могли бы узнать Мельхиора.
Вступив на корабль, Мельхиор, возможно, умер, и, перевоплотившись, оказался в психиатрической больнице. Далее идет описание того, как пациенты клиники поют и дерутся между собой: все это описание мы опустим.
Другой пожилой человек, лысый параноик, подошел к Мельхиору и произнес: «Вы только спокойно выслушайте меня. Мы больше не имеем права не понимать друг друга. Почему вы всегда за мной следите? Это бессмысленно!»
«Я не слежу за Вами», — ответил тот.
«Нет, следите. Я это чувствую. Вы занимаетесь этим с первого дня, как здесь оказались, но давайте не будем об этом говорить. Как вам известно, я император, но совершенно не хочу, чтобы об этом узнали. Я живу в тысячах воплощений, но Вы меня узнали сразу. Я тоже знаю, кто Вы такой. Вы великий человек, великий мастер. Я не буду называть имен, но я Вас знаю. Зачем нам враждовать? Мы можем объединиться. Давайте разделим землю: Вы возьмете юг, а я север (два полюса). Я даже готов отдать Вам часть своей территории, потому что могу допустить, что на юге живут менее умные люди, зато ими легче управлять. Давайте объединим наши усилия! Я приму любое предложение, которое Вы изволите сделать. Или, быть может, Вы хотите север? Возьмите, пожалуйста! Я возьму юг. Мне совершенно не важно. Главное, что Вы перестанете меня преследовать. Давайте объединимся! Сейчас самое время, иначе мы просто не справимся. Мы должны уничтожить человечество прежде, чем людей станет слишком много, причем это нужно сделать быстро, пока никто ничего не заметил, иначе они нас остановят. Мы снова хотим создать на земле рай, ибо мир стал слишком злым. Мы оставим несколько женщин, и с их помощью вырастим новое поколение людей. Но ради Бога, будьте осторожны! Никому ни слова! Мы должны все держать в тайне».
Он распахнул объятия, но его собеседник, Мельхиор, пробормотал: «Я не понимаю, что Вы имеете в виду!»
Лысый мужчина спросил: «Так вы не хотите этим заниматься? Вы не хотите это сделать для себя? Ах, да. Теперь я все понял! Вы хотите меня убить! Но взгляните на себя! Я вижу! Я знаю! Я знаю!». Он огляделся и на некотором расстоянии увидел фигуру в белом халате. С криком он убежал прочь.
Человек в белом халате, который оказался врачом, подошел к Мельхиору и спросил, как тот себя чувствует. Мельхиор ответил, что чувствует себя свободно. Доктор сказал, что знает о том, что Мельхиор полностью вылечился, и что прекрасные химические эксперименты, которые он делал, это полностью подтвердили. «Я не собираюсь избавлять Вас от навязчивой мысли, что Вы — доктор Мельхиор фон Линденгус из Шиммельберга, исчезнувший сто лет тому назад. Я думаю, что Вам невозможно избавиться от этой идеи, но все-таки дикие фантазии, преследовавшие Вас год тому назад, когда вас нашли в лодке, дрейфовавшей в открытом море, прекратились. Тем не менее, Вы все еще не вспомнили свое настоящее имя, и для того, чтобы облегчить Вам общение с властями, я послал запрос, чтобы Вам разрешили употреблять то имя, на котором Вы настаиваете. Вы сможете продолжить читать ваш курс в университете и снова жить нормальной жизнью».
Спустя три дня Мельхиор вышел из клиники.
Это роковой поворот истории. Прикрываясь сумасшествием, другая половина — в образе Тени-лысого старика — попыталась объединить противоположности. В психиатрической клинике происходит последняя попытка соединить две части: северную и южную половины мира, Фо и фон Шпата, — для того, чтобы признать противоположности, осознать, что они являются двумя аспектами единой сущности. Однако затем эта попытка смешивается с маниакальными идеями разрушения всего мира и создания новой расы. Как известно, создание Herrenrasse 93 — это одна из фантазий нацистского режима; всех остальных людей следовало быстро уничтожить из-за угрозы перенаселения земли и с целью создания новой расы (частично с этой проблемой мы сталкиваемся и в настоящее время). В предложении лысого старика проявляется странная смесь конструктивных тенденций (соединения противоположностей) и губительных маниакальных фантазий. Объединения противоположностей не происходит, и Мельхиор снова регрессирует в рациональную норму.
Если соотнести это с личностью автора, то, вероятно, он был близок к состоянию сумасшествия, в котором мог осознавать проблему противоположностей, но вместо этого переключился на свою одностороннюю сознательную установку. Таким образом, Мельхиор вышел из психиатрической клиники, получил статус профессора университета и снова, так же, как и в начале книги, стал успешным в скучном смысле этого слова.
Однажды днем по пути домой Мельхиор встретил на улице молодого человека, внешность которого показалась ему привлекательной. Когда тот проходил мимо, Мельхиор приподнял шляпу и представился. Молодой человек изумленно на него посмотрел, но сказал, что его зовут Вальтер Map (Walter Mahr, «mar» означает кошмар, а «mare» — кобыла). Мельхиор объяснил, что у него создалось впечатление, будто раньше они где-то встречались. Однако молодой человек ответил, что не имеет никакого представления, где это могло бы случиться, ведь он родился и вырос в этом городе, из которого никогда никуда не уезжал, а Мельхиор живет в этом месте только три года. Но когда они остановились у дверей квартиры Линденгуса, Мельхиор попросил молодого человека зайти в гости на несколько минут. В доме Мельхиора Вальтер Мар откровенно признался, что когда он был мальчиком, ему часто снилось такое лицо, как у Мельхиора, только намного моложе. «Да, — прервал его Мельхиор, — человеку может многое присниться; возможно, я тоже видел вас во сне».
«Мне снилось, — продолжал Мар, — что в окно смотрит Ваше лицо и зовет меня голосом, похожим на Ваш. Однажды кто-то сел ко мне на кровать и сказал, чтобы я последовал за ним и позволил себя распять».
Пока Мар говорил, волнение Мельхиора становилось все сильнее; он ответил, что в памяти у него все перепуталось, и он не может вспомнить детали. Про себя он пробормотал что-то о кресте и струящейся крови, а затем попытался зажечь Мара идеей о том, чтобы вместе покинуть город. Мельхиор сказал, что сейчас Вальтеру лучше уйти, а завтра прийти снова, готовым к тому, чтобы отправиться в странствие.
После ухода Мара Мельхиор на какое-то время сел и задумался. Затем он разделся и посмотрел на юношескую красоту своего тела, удивившись, какое отношение к такому телу имеет его лысая голова. Затем он снова оделся и сел за стол писать. Вдруг ему пришло в голову, что в его работе больше нет никакого смысла. Он вышел на улицу и зашел в кофейню, там он встретил друга, с которым они поговорили о празднестве, посвященном столетию великой революции, которая произошла в Штульбрестенбурге, о том, что тогда происходило на улицах и об убийстве короля в городском театре. Но Мельхиор прервал своего друга, сославшись на усталость и на необходимость идти домой.
На улице ему показалось, что он слышит чьи-то шаги. Улицы, фонари, небо, звезды — все казалось ему странным, а за спиной он слышал шаги, которые раздавались в такт его собственным. Сам того не замечая, он запел песню, присоединившись к невидимому хору. Пение становилось все громче; флейты, барабаны и цимбалы играли марш, и он увидел себя въезжающим на белом коне в освещенный город. В окна и с балконов дворца из-под вуалей смотрели дамы и девушки, а когда он въехал на центр площади, они, сбросив свои вуали и оказавшись совершенно нагими, стали бросать ему розы. Перед Мельхиором открылись ворота, мальчики взяли под узды коня, Мельхиор спрыгнул на землю — и оказался на пустынной улице перед входом в собственный дом.
Он не мог сделать ни шага. Его колени подкосились, и он упал. Лежа в снегу, он плакал от бессилия. Затем он смог подняться и сделал несколько шагов по направлению к двери, но едва достав ключ, отпрянул назад, словно дверь его от чего-то предостерегала. Он чуть помедлил, подумал и пошел обратно к кофейне, чтобы дождаться утра, но, вспомнив о пустынных улицах и своей усталости, не смог двигаться дальше и, превозмогая ужас, вернулся домой. Он остановился на лестнице в темноте, прислушался, постояв перед дверью своей квартиры, и снова повернулся, уже собираясь уйти — настолько все показалось ему странным и внушало страх. В квартире он быстро прошел в свою комнату, чиркнул спичкой и уронил ее на пол, чувствуя присутствие незнакомца. Он отчетливо слышал дыхание спящего и подумал, что узнал его. Наконец, он зажег свечу и увидел в кресле у камина спящего мужчину с гладкими красивыми волосами. Взглянув на него, Мельхиор узнал фон Шпата. Сразу же туман в его памяти рассеялся, и он вспомнил все, что с ним произошло.
«Теперь, — подумал Мельхиор, — он находится в моей власти, и я оказался хозяином положения. Я бодрствую, а он считает меня беспомощным. Теперь я позову мальчиков, и они его свяжут». Он посмотрел на фон Шпата и увидел болезненно-божественное лицо, которое снова его очаровало, но он отбросил от себя это искушение и закричал: «Я хочу отсюда уйти!»
Ничего не случилось. Он поднял руки и закричал: «Я хочу отсюда уйти!» Но по-прежнему стояла тишина, и никто не появился. Он закричал в третий раз, но все было бесполезно. У него опустились руки, и он понял, что остался один, а мальчики находятся во власти тех самых странных пришельцев.
«Все кончено», — подумал Мельхиор и почувствовал ужасную усталость. Он снова посмотрел на фон Шпата, который все еще спал. Мельхиору было страшно посмотреть ему в глаза и услышать, что он скажет. Осторожно, не раздеваясь, он лег в постель и сразу уснул.
Ему приснилось, что стеклянные люди одержали победу, а мальчики погибли. Сон был долгим. Он слышал, как его называют по имени. В конце сна он лицом к лицу столкнулся с фон Шпатом. Мельхиор вытащил нож и, вонзив его в фон Шпата, вырезал у него на груди крест. Фон Шпат закричал: «Мельхиор!» Мельхиор проснулся и увидел фон Шпата, стоящего над ним со свечой в руке. По-прежнему была ночь.
«Этот мир мой, — сказал фон Шпат. — Звать мальчиков было совершенно бесполезно. Они — всего лишь отражения в зеркале».
«Я не подчинюсь тебе! — закричал Мельхиор. — Я подчиняюсь собственной воле!»
«Я сломлю твою волю, как сломал ее у других, — спокойно ответил фон Шпат. — Пойдем со мной: я покажу последний акт».
«Игра никогда не кончится», — промолвил Мельхиор.
«Пойдем со мной, — повторил фон Шпат, — и ты все сам увидишь».
На улице разыгралась метель. Они шли больше часа, снег слепил им глаза. В конце концов, они свернули на пустынную аллею и пришли в полуразрушенный дом, где горели масляные светильники. Фон Шпат остановился. На входе была надпись: «Мировая сцена света».
«Мы пришли, — сказал фон Шпат, весь путь хранивший молчание, и три раза постучал условным стуком в дверь. На стук выглянул карлик.
«Вы опоздали, — сказал карлик. — Зал опустел. Никто не захотел этого видеть, но мы продолжаем играть пьесу до конца. Сейчас должен начаться последний акт». Он повел их по старым коридорам с потрескавшимися стенами. Они подошли к двери в стене, и карлик пригласил их войти и наслаждаться зрелищем. Они сели, глядя на пустой зал. Он был темным, за исключением двух мерцавших светильников, в которых медленно угасал свет.
«Хорошие места, — сказал фон Шпат. — Отсюда можно смотреть на актеров так, чтобы пьеса не казалась слишком трагичной».
«Какое она имеет к нам отношение? Что я тут увижу?» — спросил Мельхиор.
«Последний акт», — повторил фон Шпат.
Зазвонил колокольчик, и занавес поднялся. Мельхиор увидел на сцене мальчиков и двойника фон Шпата. Он увидел те же самые улицы, которые он видел во сне час или два назад, прозрачных людей — неподвижные фигуры с неподвижными лицами. Но на это раз он понял, кто они такие, поскольку узнал в них мальчиков.
Фон Шпат встал и сел на кресло повыше позади Мельхиора. Он вытащил большой театральный бинокль и, поставив локти Мельхиору на плечи, стал смотреть на сцену через его голову. Мальчики танцевали вокруг отражения фон Шпата и пели: «Время распадается, пространство растворяется, целостность уничтожается». Это был голос Фо. Мельхиор хотел вскочить с места, но локти фон Шпата вдавили его в сиденье. Танцующие мальчики разбились на пары. У них на губах застыла последняя улыбка, их глаза были закрыты — они находились в глубоком сне, и глаза двойника фон Шпата тоже медленно закрылись.
Мельхиор ощутил, что давление локтей фон Шпата стало меньше. Обернувшись, он увидел, что тот заснул. Он стряхнул с плеч руки фон Шпата и сбросил с себя одолевавшую его сонливость. Из его уст вырвались странные слова, которые эхом отразились в пустом зале.
Затем он увидел на сцене нового персонажа и узнал в нем себя. Он видел, как спешит к Фо и трясет его, как Фо медленно открывает глаза и встает на ноги. Мельхиор услышал, как его двойник закричал: «Он заснул! Сейчас самое время!». Сверкающими ножами они пронзили фигуру фон Шпата. В тот же миг сидевший в ложе фон Шпат безжизненно свалился на пол. Мельхиор увидел себя на сцене вместе с Фо; они торопились быстро убраться прочь.
Ветер подхватил и понес Мельхиора. Снежинки падали ему на лицо; постепенно стало светать. Он был один на заснеженных улицах. Постепенно метель утихла, и через тучи вновь пробивалось солнце. Мельхиор почувствовал, как силы оставляют его. Он так ослаб, что еле двигался. Обессиленный, он упал в снег и посмотрел вдаль. «Круг замкнулся, — прошептал он. — Все исполнилось. Моя тень освободила твою тень. Враг погиб. Где же мне теперь найти тебя? За разделяющими нас морями и океанами я слышу твой голос. День и ночь ты бродил по равнинам и взбирался на высокие горные вершины. Золотые корабли с алыми парусами несли тебя через моря. У тебя над головой кружили стаи птиц. Ты пробирался по диким тропам и подходил ко мне все ближе. Когда-нибудь утром ты явишься ко мне, обнаженный и сияющий, со звездами в волосах, и твои холодные губы поцелуют мое бьющееся сердце. Земля больше не будет немой. Твои слова вызовут в ней жизнь, от всех будет исходить твое дыхание, твоя любовь расцветет в каждом сердце. Крест вознесется ввысь. Проснувшееся желание вольет кровь в вены всего мира и превратит одну форму в другую. Начнется новая пьеса. Поспеет виноград и дождется тебя. Смотри, как мы отдыхаем, как спокойно и счастливо наше дыхание. Все спокойно. Приходи к нам обнаженным в облачении ночи, юное пламя, поющее пламя, Мастер и Дитя».
Закончив эту похожую на гимн молитву, Мельхиор поднялся и распростер руки. Он пробирался вперед, спотыкаясь о сугробы, а затем ему показалось, что он видит на снегу капли крови. Присмотревшись, он увидел, что это лепесток розы. Через несколько шагов он увидел еще лепестки, потом еще; весь его путь был усыпан лепестками роз, а на снегу оставались изящные следы босых ног. Высоко подняв голову, он шел по этим следам. Туман вокруг него становился все гуще, земля исчезла из-под ног. Все стало белым и с каждым шагом становилось еще белее, только лепестки роз сияли алыми каплями крови, увлекая его вперед. Далеко впереди он увидел чей-то силуэт. Его слабость исчезла. Он ничего не знал, не чувствовал и не видел кроме маячившей перед ним фигуры.
Солнце зашло за тучи. Туман неожиданно рассеялся. На вершине стоял Фо в сиянии света; у него в волосах были розы; он распростер свои пламенные объятия.
Усталый скиталец пал на колени. «Царство!» — заикаясь, промолвил Мельхиор. — «Царство без пространства!» — произнес он и умер.
Итак, мы опять сталкиваемся с энантиодромией.
Сначала фон Шпат одержал победу, обманом заманив Мельхиора на корабль. Спустя сто лет Мельхиор оказался в психиатрической клинике (как только вы попадаете в царство чистого разума, на противоположном полюсе — в царстве Фо — происходит переживание такой силы, что похоже на настоящее сумасшествие). Мельхиора выпускают из психиатрической клиники. Когда на сцене убивают фон Шпата, Фо снова одерживает победу, на этот раз в этом мире. Фо остается победителем: в конце концов, он находит царство, но при этом покидает свое тело, которое достается фон Шпату. Мельхиор остался мертвым стариком, а это значит, что проблема не решена, а просто отложена, поскольку, как видно из текста романа, если решение проблемы наступает после смерти, это значит, что в данной реальности еще не удалось найти достаточных средств для ее осознания. Именно поэтому в христианской доктрине утверждается, что победа над злом и соединение противоположностей произойдут после Судного Дня. Рай наступит после смерти. В «Фаусте» Гете Фауст обретает спасение после смерти, и в «Царстве без пространства» разрешение проблемы тоже происходит не в жизни, а после нее. В данном случае ясно, что мост к осознанию еще не построен, так как в борьбе [противоположностей] все еще не осознается реальность психики. Вся эта борьба происходит в проекции — интеллект против архаической реальности бессознательного, — но у этой борьбы нет названия, и ее реальность трудно увидеть. Автор смешивает понятия психической реальности и реальной действительности.
В описанной проблеме, которая актуальна и по сей день, слышится новая зловещая тональность, в связи с чем мне хотелось бы процитировать высказывание Франсуа Рабле, на которое когда-то Юнг обратил мое внимание: «La vérité dans sa form brute est plus fosse que la faux» («Истина в своей первозданности, prima materia, в своем первом проявлении, оказывается более лживой, чем сама ложь»). И это та самая истина, которую мы только что поняли.
Несмотря на все сказанное, это были попытки создать новую, творчески переосмысленную религиозную установку, обновить творческую составляющую культуры (cultural creativity), которые могут проявить себя только в индивидуально-психологической форме. Однако создание новой установки происходит с таким разительным политическим шатанием из стороны в сторону, что она становится более фальшивой, чем сама ложь. Но все же, несмотря на это, нам следует обратиться к ней и найти в ней живые семена. Иначе мы остановимся в прогрессе и начнем строить светло-розовые дома на обугленных руинах.
В своей жизни и в искусстве Бруно Гетц вышел далеко за рамки этой неразрешенной проблемы. В своем стихотворении «Дурак и змея»94 он описывает божественного пуэра как символ, который сначала одолевает великого змея, потом подвергает его очищению, а затем соединяется с ним (вспомним удава в повести Сент-Экзюпери). Таким образом, смертоносное начало преодолевается, и противоположности соединяются в священном бракосочетании. Будем надеяться на то, что по аналогичному пути будет следовать и социальное развитие.
Если сравнить два образа пуэра — Маленького принца и Фо, — можно заметить, что оба имеют романтическое отношение к жизни в целом и оба противоположны образам senex (старца), таким как король, честолюбец и т. п. у Сент-Экзюпери или образу фон Шпата у Гетца. В обоих случаях они воплощают возможность внутреннего творческого обновления, первого осознания Самости, но вследствие некоторой слабости Эго и недостаточной дифференциации Анимы фигуры puer aeternus становятся жертвами, искушаемыми смертью или сумасшествием, или тем и другим.
Американским литературным аналогом, в котором создан образ puer aeternus, является произведение Ричарда Баха «Чайка по имени Джонатан Ливингстон».95 Но книга Баха имеет счастливый конец: именно любовь к своим собратьям-птицам побуждает Джонатана вернуться к своим собратьям, чтобы учить их летать. Кроме того, Джонатан — птица, а не человек, поэтому для него совершенно естественно оставаться в воздухе. Однако у puer aeternus есть огромный соблазн в том, чтобы идентифицироваться с Джонатаном и стать «непризнанным гением», но его тоже нужно правильно понять, чтобы затем включить в решение своей проблемы исцеляющее воздействие любви, свободы и преданности.
Читая немецкую версию романа Бруно Гетца, мы понимаем, что проблема puer aeternus — не только индивидуальная проблема, а общая проблема нашего времени. Сенекса, мудрого старца, характеризует затасканный образ Бога и миропорядка, а puer aeternus Фо является новым образом Бога, которому в этом романе так и не удалось воплотиться в человеке (Мельхиоре). Если новый образ Бога не мог родиться в душе человека, он остается архетипической бессознательной фигурой, обладающей вредным и пагубным воздействием. Мы все движемся к «обществу без отца»96, и «сын» еще не родился, т. е. не нашел своего осознания в нашей психике.
Внутреннее рождение может произойти только с помощью феминного начала. Именно поэтому сейчас к нему обратилось внимание человечества. Если горькая и завораживающая София сможет снова стать той, которой была, а именно, Божественной Премудростью, то этого удастся достичь97. Тогда puer снова станет тем, чем ему предназначалось быть: символом обновления целостного внутреннего мужчины, бессознательными поисками которого и занимаются современные пуэры.
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)
Поиск книг
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
Отборные классические книги
Классика
ВКОНТАКТЕБиблиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории
Любовные романы
Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров
Фантастика
Самые популярные книги в формате фб2
Топ фб2
книги