Ведьма

ГЛАВА 6

Гришка отнесся к моему рассказу весьма недоверчиво.

Вечером того же дня он решил все же заглянуть ко мне на огонек после недельного отсутствия. Скорее всего, причиной тому была обычная скука — зарядивший пополам со снегом дождь загнал всех обитателей деревни на теплые печи, большая часть работы для мужиков до весны закончилась, так что самое время усидеть при свете свечей бутылочку вина.

Свечи у меня были, вино вполне успешно заменял горячий чай, но было не до романтики. Все еще под впечатлением от увиденного, я эмоционально брякнула на стол ступку и сыпанула туда горсть земляничных листьев. Каменный пестик в моих руках выглядел довольно опасно и Гришка отодвинулся на полметра.

— Я не говорю, что ты врешь. Но туман, темно было, опять же….

— Я довольно хорошо вижу даже в полной темноте, — с нажимом ответила я, яростно толча травы. По дому пополз тяжелый травяной дух, заставив парня сморщиться и чихнуть. — И не страдаю галлюцинациями.

— Какого лешего ты вообще делала в четыре утра на мосту? — недоуменно покрутил головой Гришка.

— Отдыхала, — огрызнулась я, добавляя чемерицы. Непонятные колеса на моем хуторе вызывали скорее не страх, а праведное негодование. Я уже как-то привыкла считать эту территорию своей.

Когда травы истолклись в кашу, я налила в ступку воды из реки и тщательно перемешала.

— Что ты делаешь? — явно желая сменить тему (не поверил!) спросил парень.

— Для тебя, дурака, — раздраженно пояснила, — Давно желудок не болел?

Он сник.

— И я должен это пить?

Я не ответила. Куда он денется?

— Я за тобой в три часа зайду, чтоб не вздумал проспать.

— Нет… — простонал тот, закрывая лицо руками. — Ты опять? Ну какие колеса?! Алиса, ты в своем уме?

— Тележные, — невозмутимо переливая получившуюся смесь в кастрюльку и ставя на печь, ответила я. Огонек стоявшей рядом на приступке свечи неуверенно затрепетал от резких движений. — Ну чего тебе стоит? Если ничего не будет, так и я скажу, что дура и пойду спать. А если все же оно есть, то надо разобраться!

К слову о «разобраться».

— Ты участкового давно видел?

Недовольно крутивший носом (запах из кастрюли и правда был мерзкий) Гришка прищурился:

— А что? Соскучилась?

Я скептически хмыкнула. Нет, на самом деле. Держи друзей близко, а врагов еще ближе. Мне было спокойнее, когда я знаю, где носит нашего участкового, хотя бы для того, чтобы меня саму не занесло туда же.

— В Колосовке. Там, говорят, собак начали красть. Местный заводчик уже трех сук потерял, — Гришка потянулся, как кот. Было видно, что на колосовских псов ему плевать с высокой колокольни. Пока я процеживала взвар, он зачерпнул еще из чугунка с остывшей уже картошкой и смачно захрустел огурцом. — Вот он и поехал. Считай, почти неделю уже там сидит. Видно, собачьи воры оказались не по зубам.

Я заподозрила, что Гришка приложил руку к исчезновению псов. Хотя, может, это просто их извечное брехание друг на друга.

— Пей, — кружка с процеженным отваром брякнулась перед парнем. Он трагично вздохнул.

— Может, хоть меда…

— Пей, пока я туда белены не добавила! — разозлилась я. Заботишься о нем, заботишься…

К трем часам Гришка уже стоял, приплясывая, около калитки. Вытянутые на коленях спортивные штаны и дутая куртка придавали ему вид сельского учителя физкультуры. Я недовольно покачала головой и отправила переодеваться. Нашел в чем залегать, да его куртку за километр видно.

В канаве мы угнездились уже ближе к четырем. Все это время я нещадно ругалась, уже жалея, что позвала идиота с собой. То куртки нет, то солома через штаны колется, то лягушки квакают. Какие, к чертям собачьим, лягушки в середине октября, да еще после таких морозов?

Осени в этом году, почитай, и не было. Теплый сентябрь сменился неожиданно холодным октябрем, когда низкие тучи то и дело сыпали мелкой снежной крупой вперемежку с дождем, а земля под ногами смерзалась в камень. По утрам лужи на дорогах покрывались ледком. К середине октября лед уже не таял. В редкие солнечные дни деревенские пытались успеть все, что не успели за сентябрь.

Но в канаве и правда было холодно, хоть я и надела под куртку свитер, какой-то могильный холод тянулся от земли. У Гришки вообще зуб на зуб не попадал. В этот раз я перекидываться не стала — лучше будет, если он так и не узнает что я такое.

— Ну, долго нам еще тут яйца отмораживать? — зудел парень над моим ухом. Я сцепила зубы и прошипела:

— До рассвета, а если не заткнешься, то вообще тут останешься!

На самом деле я не была уверена в том, что вчерашний кульбит повторится. Но проверить не помешает, правда?

Сегодня туман был еще гуще, особенно сгустившись в оврагах и ямах, так что наша маскировка, в общем-то, была и не нужна — разглядеть что-то в таком киселе попросту невозможно. Зато нам было отлично видно дорогу. Ну, мне так точно.

Спустя полчаса, отморозив если не яйца, то яичники точно, я различила скрип. У нас, оборотней, очень хороший слух, но еще лучше — память. Однажды увидев травку, я уже не забуду ее свойств, так же, как услышав звук, невозможно забыть чему он принадлежал.

Я толкнула Гришку локтем, заставив резко всхрапнуть (идиот!) и ткнула пальцем в сторону моста.

Из тумана, неспешно, но целеустремленно, катилось колесо.

— Охре… — начал этот болван. Я поспешно зажала ему рот. К счастью, тот кисель, в котором мы лежали, отлично скрадывал звуки. Даже мой слух едва различал скрип спиц.

Точно так же, как и вчера, колесо остановилось у дома Гришкиной бабки, словно берущая след собака покрутилось из стороны в сторону и уверенно покатило в противоположном направлении.

— Куда это оно? — озадачилась я, высовывая голову из канавы.

Гришка, не отвечая, пристально наблюдал. В растрепанных волосах застряла сухая трава. Глаза его тревожно сузились.

Я растерянно смотрела. Объект нашего внимания тем временем скрылся в тумане. Я опустилась обратно, приготовившись ждать, но тут Гришка подорвался с места, каким-то диким скачком взвился в воздух и сиганул в туман.

Реакция у меня хорошая, хоть я в первую секунду опешила, не ожидая от этого увальня такой прыти, однако, опомнившись, все же рванула следом, очень жалея, что не превратилась. Как человек я мало чем отличаюсь от обычной женщины — разве что в темноте лучше вижу. Искать что-то в таком тумане было бесполезно даже во второй ипостаси. Я рухнула в канаву через дорогу и только тогда обнаружила Гришку. Он, изредка поднимая голову, перебежками двигался в сторону еле слышного скрипа колеса. Я молча, но злобно двинулась следом. Кой черт его сюда понес? Дождались бы у моста…

Колесо тем временем подкатилось к дому вдовы и снова замерло. В абсолютной предутренней тишине казалось, даже воздух застыл в тревожном ожидании. У меня засосало под ложечкой, на шее поднялись дыбом волоски. Даже туман, казалось, разошелся в стороны. Предчувствуя нехорошее, я цапнула Гришку за шиворот, утаскивая вниз и в ту же секунду раздался звучный «Боммммм!». Словно ударили по пустой чугунной кастрюле — звук хорошо ощутимыми волнами разошелся далеко над нашими головами. У меня заложило уши, у Гришки даже глаза в кучку съехались — его явно зацепило еще и магическим откатом.

Как только появилась возможность нормально дышать, я звучно заехала парню по скуле, выбивая остатки звука, и мы дружно высунули головы из канавы. Колеса не было. Далекий скрип быстро стих. Туман снова сомкнулся над нашими головами.

— Чт-то эт-то было? — все еще заикаясь, в который раз спросил парень.

Мы сидели у головы на кухне. Я хотела вернуться к себе, но этот болван подскочил как ужаленный и помчался к мосту, хотя и дураку ясно, по такой погоде (да и солнце еще не взошло!) искать можно до посинения.

Конечно, не нашел. Я трусила следом, кляня его на всех доступных языках и тоскливо прикидывая, что проще было бы стукнуть парня по макушке.

— Ведьма, — резко обернувшись на скрип половиц, я увидела сонно всколоченного голову. Брови у него медленно поднимались. Еще бы. Пять утра.

— Опять?! — подскочил Гришка. — Алиса!

— Ну, здесь я тебя обрадую, вряд ли дело в тебе, — я все же села, сжимая в руках кружку с дымящимся кофе. Спать не хотелось, хотелось все обдумать, но Гришке явно не терпелось вздернуть ведьму на ближайшей осине. — Возможно, она просто терпеть не может хуторских? Не смогла сжить тебя, пошла дальше по списку. Скоро до Генки доберется.

В последовавшей за этим молчаливой неловкости я разглядела подтекст и подняла голову.

— Ммм?

Парень, явно смущенный, отвел глаза.

— Что? — нетерпеливо переспросила я, кивая голове, чтобы он, наконец, сел и перестал маячить над плечом.

— Ну, Даша…В общем, мы…

Да… Знала я, что деревенские ораторскими искусствами не блещут, но чтобы язык отнимался? Хотя тут и так все понятно, по красной роже и робкой улыбке, которую очень странно было видеть на его потрепанной физиономии.

Я уже открыла было рот, чтобы это прокомментировать, но тут голова очнулся, напустившись на сына. Непонятно только, чего в его словах было больше — радости, что беспутное чадо наконец обрело спутницу жизни или возмущения, что родной отец узнает об этом в последнюю очередь.

Философски пожав плечами, я отправилась жарить яичницу и варить кофе. Заодно обдумала наше положение.

Итак. Ведьма имеет полный набор клыков на Гришку и его отца. Страдают даже те, кто к ним имеет весьма косвенное отношение — поскольку раньше на вдове я никаких порч не замечала, сегодняшнее выступление было явным следствием их начавшихся отношений. Бабка Гришки, что показательно, ничем не страдает.

— Гриш?

Парень, увлеченный спором с отцом, вздрогнул. До сих пор по имени я его не называла.

— А ты к бабке давно переехал?

— Да с год наверное, а чего? — он настороженно уставился на меня. — Если что, я с Дашкой только с недавнего, раньше не было…

С год. А сущность на него наслали, дай бог памяти…

— Пить когда начал?

— Третий год, — голова тоже решил на время оставить выяснение отношений.

И что у нас выходит? Бабку отбрасываем, как несущественную деталь.

— Она старая совсем стала, глюки словила — видит, говорит, чертей по ночам. Они ей огород перекапывают, — захихикав, пояснил парень. — Вот меня отец туда и отправил. Чертей, значит, разгонять…

— И как? — заинтересовалась я.

— Разогнал, больше не появлялись, — невозмутимо ответил тот.

Я закусила губу. Еще неизвестно кто хуже — черти на огороде или пьяный в дробину Гришка в одном доме.

Неожиданно зазвеневший будильник заставил всех вздрогнуть. Я подняла глаза от сложенных замком рук, с некоторым удивлением обнаружив, что на улице давно рассвело и петухи уже надрывают глотки. А, чтоб вас…

— В общем, так, — отставив в сторону так и не допитую кружку с кофе, я встала и потянулась за сброшенной курткой. — Сегодня я переночую у вас. Засядем на этом берегу и посмотрим, откуда колесо прикатится.

— Думаешь, оно снова вылезет? После такого-то? — скептически осведомился Гришка, тоже поднимаясь из-за стола.

— Есть другие варианты? — изогнула я бровь. Вариантов не было.

— Алиса… — он решился уже, когда дверь за мной почти захлопнулась. Я придержала ее кончиками пальцев, впуская в натопленный дом утренний холод. — А Дашей-то что? Поможешь?

— Чем смогу, — суховато отозвалась я, и дверь захлопнула. Вся ситуация мне ужасно не нравилась. Предположим, я бы в любом случае помогла — детей жалко. Но с другой стороны — начинать активные действия, значит привлечь к себе пристальное внимание ведьмы. Она наверняка после сегодняшнего фиаско догадалась уже, чьих рук, то бишь лап, это дело. Только пока не знает, кого именно. Репутация местной ведьмы наверняка сыграла мне на руку — кто может предположить, что оборотень притворяется колдуном лишь бы ему дали спокойно пожить?

Проблема в том, что если я начну открытые военные действия, вся конспирация полетит к чертям.

Но… детей ведь жалко.

Тьфу.

Оказавшись на улице, я зябко завернулась в куртку и потрусила на свой берег — дел невпроворот, на дворе конец октября, самое время для простуд и прострелов, а у меня даже мази никакой нет. Впрочем, заняться целительскими делами сразу не получилось: пока провозилась со скотиной, солнце поднялось высоко, растопив лед и превратив подсохшую было сельскую дорогу в кашу. Соседские свиньи радостно рылись в грязи, похрюкивая и повизгивая. Машка с не менее счастливым видом сидела на моем заборе и передразнивала хрюшек, заливаясь хохотом, когда они недоуменно поводили рыльцами на странные звуки. Но едва я попыталась незаметно проскользнуть на задний двор, дабы уйти в лес огородами, она тут же спохватилась:

— Теть Лиса! Тетя! — завопила девица, едва не навернувшись с забора. Торопливо соскользнув с него (прямиком в засохшие стебли подсолнечника, недовольно зашелестевшие листьями), она подскочила ко мне: — А правда говорят, вы Гришку приворожили?!

— Чего? — изумилась я. Завернутая в старое одеяло банка с остатками медвежьего жира едва не выскользнула из рук.

— Ну, вы же ведьма? — принялось втолковывать дитя.

— С чего ты взяла? — я и раньше знала о слухах, но Машка до сих пор претензий не предъявляла.

— Так бабка говорит, — пожала плечами девица. Спорить с бабкой было бесполезно. — А Генка сказал, что вы его пытались приро… пиро… при-во-ро-жить, во! И не смогли, и тогда за Гришку взялись, потому что у него папаша в сельсовете…

Из всего этого бреда я вычленила кое-что очень интересное:

— Мань, — задумчиво почесав замерзший нос, спросила я, — а ты когда с Генкой-то общалась?

— А он к бабке за самогонкой ходит, — бессовестно сдала Машка. — Ну так что?

— Что?

— Правда?

— Нет.

Выпроводив девчонку, я поменяла планы. Одно дело, когда распускают слухи о ведьме и совсем другое — когда чешут язык в попытке выдать желаемое за действительное. Генка ко мне и на километр не приближается — знает, гад, что я его с потрохами съем — а за спиной почему бы и не посудачить? Ну уж нет. Мое терпение лопнуло.

Найти великовозрастного оболтуса оказалось не так-то легко. На хуторе его не было, даже запах и тот застарелый, позавчерашний, пришлось идти на другой берег. Гришка на мой вопрос только пожал плечами:

— А черт его знает, я его уже пару недель не видел… Он после сенокоса в запой ушел… А после того, как… Ну, в общем, мы не особо сейчас ладим.

— Ну не один же он пьет? — логично предположила я, выдыхая клубы пара, словно дракон. День медленно, но верно начал клониться к вечеру и солнце, заходившее теперь рано, едва грело, хоть и заливало окрестности пылающим золотом, словно в последний раз. Тонкая нитка облаков на горизонте светилась розовым, предвещая морозы. В дом я заходить не хотела, наслаждаясь последними ясными деньками, а потому Гришка вышел на крыльцо. Никита Алексеевич шумно плескался в бане, судя по звукам, только что опрокинув на себя бадью с ледяной водой. Я только вздохнула — лечишь их, лечишь…

— Ну, мы раньше иногда у Петьки сидели, — пожал плечами парень, шумно скребя давно не бритый подбородок. — На том конце села, у храма. Только там вечно всякая шушера собирается, не ходила бы ты… Хоть участкового возьми, что ли?

— А он вернулся? — спохватилась я, уже отойдя шагов на десять.

Как оказалось, не только вернулся, но и успел меня опередить. Когда я вошла в пункт полиции, в маленькой клетушке метр на два, отгороженной от остального мира толстыми прутьями решетки, сидел Генка. Запитое лицо помимо следов пьянства могло похвастаться еще и парочкой синяков, лиловеющим распухшим носом и разбитой губой. Костяшки тоже кровоточили, грязная фиолетовая куртка была порвана в двух местах и оттуда торчали серые от грязи куски синтепона. Напротив него склонился над столом участковый. Выглядел он не лучшим образом: встрепанные волосы стояли торчком, форма измялась, а с щеки на шею уходил длинный порез с уже запекшейся коркой крови.

Ноздри у меня затрепетали от убийственной смеси запахов крови и немытого тела. Я остановилась в дверях, восстанавливая контроль над второй ипостасью и стараясь дышать ртом. Впрочем, скрипучие двери тут же выдали мое появление, с отчетливым хлопком захлопнувшись за спиной. Ржавая старая пружина ехидно задрожала.

Участковый, недовольно обернувшись на нежданного посетителя, изумленно вскинул брови. Хмурую гримасу сменила счастливая улыбка.

— Алиса Архиповна?! Вот так сюрприз… Чем обязан?

Я не слишком уверенно шагнула к нему, тронутая столь явным ко мне расположением. Отчего-то казалось, он и с преступниками будет столь же добродушен, сколь неизменно был ко мне. Видеть, что это далеко не так, было странно и волнующе — что совершенно не к месту. Неожиданно охрипнув, я откашлялась, продолжая смотреть на него — командировка явно была не из легких, под глазами залегли темные круги, он осунулся и хотя был рад меня видеть, заметно, что появление мое совсем не вовремя.

— Да вот, искала кое-кого, — прикидывая, стоит ли рассказывать ему об очередном витке наших отношений с Генкой, я мрачно кивнула на узника. Тот угрюмо показал средний палец. — Но, как вижу, вы его уже нашли. Оперативно работаете, участковый.

— Что он еще натворил? — вздохнул Алексей Михайлович, выдавая мне чистый лист и выцветшую, с погрызенным колпачком, ручку. Я брезгливо отказалась:

— Ничего такого, что нельзя было бы решить полюбовно. Правда, Геночка?

Геночка скривился:

— Слышь, стерва, ты бы не зарывалась…

— За что он здесь? — не обратив внимания на его слова, я любопытно сунула нос в видавший виды компьютер участкового. Увидеть, что именно написано не удалось — файл с отчетом тут же закрылся.

— Любопытство сгубило кошку, слышали такую поговорку? — хмуро поинтересовался участковый, вставая из-за стола. Подхватив за локоть, он увлек меня за угол, где оказалась еще одна дверь, а за ней — собственно, жилище. Небольшая чистая кухня, на которой явно редко готовили и столь же пустая спальня через стену, с разбросанными по полу носками и висевшим на двери полотенцем.

Неуловимо покраснев, он сдернул полотенце и захлопнул дверь в спальню. Я фыркнула.

— Что у вас случилось, Алиса Архиповна? — брякнув на плиту затянутый патиной чайник, он покосился на себя в зеркало и скрылся за перегородкой в углу. Послышался звук льющейся воды — очевидно, там стоял умывальник.

— Ничего, — я пожала плечами, устраиваясь за столом у еле теплой батареи. С легкой ревностью задалась вопросом: если он часто и надолго уезжает, кто топит печь, чтобы не выстудить дом?

Мысль эта была неприятной и заставила меня помрачнеть.

— И вы просто так, поболтать с задержанным решили? — одной рукой приглаживая влажные волосы, он подхватил с плиты закипающий чайник, поставил на стол две кружки, тут же наполнив их кипятком. — Чай или кофе?

— Чай, — отозвалась я. В кружку плюхнулся одноразовый чайный пакетик, заставив поморщиться.

— Ну, извините, ваших сборов у меня нет, — развел руками Алексей Михайлович, усаживаясь рядом. Устало облокотился на стол, обхватив пальцами дымящуюся кружку.

Мне стало совестно — ему выспаться бы, да поесть нормально, а я тут со своими глупостями…

— Я же не знала, что он задержанный, — заметила я, запуская ложечку в миску с медом. А вот мед был отличный — разнотравье, без всяких примесей, явно покупал не на рынке и не в магазине. Такой мед только своим отдают, кто не имеет за душой злого умысла. — Я вообще зашла, Гришка сказал, что у некоего Петьки вся местная алкота собирается, просил вас взять в качестве поддержки…

— А вам они зачем? — мученически простонал участковый.

— Генку найти, — терпеливо пояснила я. — Поговорить надо было. Я зашла к вам, а вы уже его в клетку посадили.

— О чем поговорить? — настойчиво продолжил Алексей Михайлович. Я вскинула одну бровь.

— Это допрос?

— Алиса Архиповна! — с рычащими нотками в голосе предупредил мужчина. Я вздохнула. — Не доводите до греха, ему тюрьма грозит, подельника не выдает, а тут вы со своими тайнами! Говорите прямо, а не то…

— А не то что? — выразительно скрестив руки на груди, я откинулась на тихо скрипнувшем стуле. — И меня посадите? На каких основаниях, интересно?

Мы молча смерили друг друга взглядами. Мой был с намеком на грядущую бурю, его — уставший и упрямый.

— Или говорите или уходите с богом, — наконец, сдался он, отставляя не допитый чай и вставая. — У меня еще дел невпроворот.

Я ушла. Глупо, конечно, вышло.

Постояла на крыльце, задумчиво разглядывая опавшие листья под ногами — половина втоптана в замерзшую грязь и останется там до весны. Поскольку возмездие временно откладывается, можно было все-таки добраться до леса и заняться мазью от прострела, но мне неожиданно вспомнилось кое-что еще. Решительно застегнув куртку и сунув замерзший нос в воротник, я зашагала к храму. В воздухе пахло костром — над домами висела легкая пелена, от сотен курившихся дымком печей. Храм находился ближе к правому краю деревни, почти у самой реки — пылающие на солнце позолоченные купола было видно далеко и с поиском проблем не возникло. Подходила я не то чтобы с опаской, но с осторожностью. Хотя я не встречала действительно освященных церквей, мало ли что могло быть здесь, в глухомани?

Но нет. Войдя на огороженную низким деревянным заборчиком территорию божьего дома, я остановилась, прислушалась к себе, никаких изменений не обнаружила и уже спокойно отправилась к новенькому, из красного кирпича строению. Тяжелые деревянные двери были закрыты, но не заперты, а потому и внутрь я зашла спокойно. В полумраке одуряюще пахло свечным воском, ладаном и потом — очевидно, служба только закончилась. Прихожане уже разошлись, а потому молодой, не разменявший еще четвертый десяток, попик меня заметил сразу. Я смерила его настороженным взглядом: редкая бороденка, которую он безуспешно пытался подбить, чтобы казаться старше, густые темные волосы собраны в аккуратный хвост, открывая высокий, с залысинами, лоб, что придавало ему вид одновременно чванливый и беспомощный. Карие глаза при виде меня чуть сощурились, хотя взгляд остался спокойным. Я тоже расслабилась: не фанатик и не грешник, этот будет делать свою работу и следить за паствой, но дальше церкви носа не покажет. Идеальный вариант. Святостью, разумеется, тут и не пахло.

На столике у дверей были разложены свечи, несколько книжиц с ценниками и серебряные кресты. Небрежно повертев в руках тяжелую витую серебряную цепочку (пальцы даже покалывать не начало, явно куча примесей в серебре), я повернулась к священнику:

— Могу я заказать поминовение?

— Конечно, фамилию, имя скажите? — засуетился он.

— Лидия Петровна Вальдштейн, — с трудом вспомнив ее фамилию, назвала я. Уже приготовившийся записывать, попик поднял на меня глаза. В полумраке не поручилась бы, но в них читался испуг.

— Что опять? — недовольно поинтересовалась я, уже начиная задыхаться от смеси запахов ладана, дыма и пота.

— Нет, нет, ничего такого, — замялся отец Дмитрий, в то время как его пальцы нервно поглаживали крест. — Просто, вы ее хорошо знали?

— Нет, — пожала я плечами, — Думаю, вы знали ее лучше?

Спрашивала с иронией, сильно сомневаясь, что бабка была воцерковленной, но ответ получила неожиданный:

— Она часто приходила, — огорошил он меня. — Я тут уже пять лет, но она в последний год чуть не каждый день бывала. На службы не ходила, все больше в часовне сидела.

— Какой часовне? — стоически спросила я, стараясь дышать ртом. Нет, ладан для меня не ядовит, как и другие церковные штучки, потому как святости в попике не было ни на грош, но чувствительное обоняние оборотня эти запахи убивали.

— На кладбище, на том конце села, — пояснил отец Дмитрий. Видно, что-то такое мелькнуло у меня на лице, потому что он подхватил меня под локоть и вывел из церкви. С наслаждением вдохнув чистый воздух, я снова обратила все внимание на стоявшего рядом мужчину.

— Ваша бабушка тоже не могла сюда ходить, говорила, аллергия на ладан, это у вас, наверное, семейное? — продолжил он, — Лидия Петровна ходила в часовню, она у нас не закрывается, потому что красть там, строго говоря, абсолютно нечего… Иногда еще туда старый батюшка приходит, присматривает…

— Вы с ней говорили? — зябко сунув руки в карманы куртки, я застыла на утопающем в тенях крыльце.

— Она похороны заказывала.

— Чьи? — опешила я.

— Свои, — хмыкнул священник и кивнул, заметив мои взлетевшие брови: — Я ей, конечно, отказался помогать, сказал, что смерть звать негоже, но она упрямая была, могилу себе заказала, все купила и главное, чуть-чуть не успела гроб дождаться.

В опустившихся синеватых сумерках я мне стало не по себе. Неужто бабка вправду смерти ждала? Значит, не врут легенды и сильные оборотни кончину чувствуют? А если так, почему не успела?

— Гробовщик до сих пор ругается, — отец Дмитрий усмехнулся в редкие усики. — Куда говорит, ящик этот железный теперь девать? Похоронили-то ее в обычном, одном из готовых… Да и потом, все помягче заказывают, а она… Суровая была, что сказать. Земля ей пухом…

Из церкви я умчалась так, словно за мной гнались все адские псы разом. Впервые пожалела, что нет за плечами никого сильнее, да хоть бы того же участкового! Возвращаться в пустой темный дом было откровенно страшно, хотя я и знала, что мои метки ни одна нежить не переступит. Перед глазами так и стояла картина бессильно мечущейся по дому бабки в предчувствии скорой смерти. Оборотни не подвластны магии, пока живы, но мертвый оборотень — совсем другое дело. Из нас получаются отличные, сильные и послушные слуги, немертвые, жаждущие крови вурдалаки. Единственный способ защитить могилу от посягательств — заковать труп в железо. Оно вытянет силу, оставит пустую оболочку, ни на что не годную. Я о таком только слышала: знакомые оборотни тщательно скрывали свою сущность и, слава богам, были до сих пор живы. Но если она так озаботилась гробом, значит, подозревала, что тело не оставят в покое?

Нужно было это проверить.

Перехватив по дороге Машку, я перепоручила свою живность в ее руки, подхватила лопату и помчалась обратно. Редкие встречные прохожие смотрели с недоумением — нормальный человек уже весь сельскохозяйственный инвентарь в сарай до весны забросил, а лопату тем более — земля мерзлая, ледяная, такую захочешь — не пробьешь. С сомнением покосившись на дом головы, я от помощи Гришки отказалась. Вопросов такое действо вызовет массу, а отвечать на них мне очень не хотелось.

К кладбищу я подошла в последних лучах солнца. Оно заливало кресты оранжевым сиянием, заставляя железо пылать. Здесь, на окраине, по соседству с подступающим лесом — еще не заповедным, но уже густым — холод ощущался сильнее. Легкий в деревне ветерок гулял по пустой дороге, заставляя меня ежиться. Поэтому на кладбище я вошла с радостью, укрывшись среди памятников. Людей не было, часовня у входа зияла темными окнами — молодой попик не доходил сюда, даже опавшие листья на крыльце не тронуты. Не удивлюсь, если моя бабка была здесь последней. Откровенно томясь перспективой прослыть гробокопательницей, я с трудом открыла дверь в часовню (ржавые петли заскрежетали и едва не рассыпались) и шагнула в пахнущую ладаном и пылью темноту. Внутри часовня оказалась еще меньше, чем казалась снаружи — окна были глубоко утоплены в каменные, толстые стены — сейчас такие не делают, скорее всего, она еще екатерининских времен, а после просто обложили снаружи кирпичом. В самой глубине висели две потемневшие от времени иконы — разглядеть, кто именно на них изображен возможным не представлялось, но едва я приблизилась (довольно беспечно, надо сказать), чтобы рассмотреть их получше, как лицо опалило нестерпимым жаром, заставив с воплем шарахнуться обратно к дверям. Изумленно выдохнув, я застыла, прижавшись лопатками к холодным дверям. Святые! Святые иконы! Черт возьми, не думала, что когда-нибудь встречу хоть что-то подобное. Восхищение во мне боролось с опасением и страхом. Нервно ощупав себя и обнаружив ресницы и брови на месте, я откашлялась, все еще чувствуя в горле огонь. Сомнений в том, что, окажись я чуть ближе и остались бы от оборотня одни уголечки, не возникло. Охваченная каким-то священным трепетом, я сделала шаг вперед, нервно вытерла вспотевшие несмотря на холод ладони и протянула руку в сторону иконы. Кончики пальцев начало жечь, когда расстояние сократилось до метра.

— Зараза, — пробормотала я, тряся обожженными пальцами. — Откуда ты тут взялась?

Пораженно бухнувшись на рассохшуюся скамью (в воздух взметнулось облачко пыли), я уставилась на одну единственную свечу в кандиле. Ее давно потухший огарок сиротливо смотрелся в большом подсвечнике.

Ну не бабка же свечи ставила? Хотя могла бы — кандило находилось более, чем в метре от икон. Только вот я еще не встречала воцерковленного оборотня. Не потому, что мы злые или в бога не верим. Как не верить, когда ты регулярно обрастаешь шерстью и можешь сгореть от прикосновения к иконе? Просто святости в мире все меньше — я вот вообще впервые столкнулась.

Под ногами брякнула лопата, заставив меня вздрогнуть и прийти в себя. Ладно, со святыми иконами разберемся позже, сейчас у нас другие заботы.

Неохотно подобрав свой «инструмент», я вышла из часовни. За потраченное на религиозные изыскания время солнце успело сесть — небо окрасилось в сиренево-синие угасающие тона и земля погрузилась в полутьму.

Отлично, в такое время меня точно никто не заметит.

Решительно шагая к окраине кладбища, я старалась не думать о том, что этот факт может обернуться против меня.

Первый подкоп дался обманчиво легко — воткнув лопату до середины, я, чувствуя себя живодеркой, подняла ком земли и отбросила его в сторону. Хорошо еще, не так давно я всю траву вырвала — не приходится сейчас выдирать. А вообще странно, ведь я и тогда ничего не почувствовала, хотя провела на могиле добрых три часа. И теперь не чую — для эксперимента я зарылась голой рукой в землю и застыла, прикрыв глаза. Либо все спокойно, либо вылезло оно уже давно и обратно не возвращалось.

Тяжко вздохнув, я отряхнула руку от земли и продолжила гробокопательство.

Стемнело. Над деревней взошел узкий серп убывающего месяца — желтый, словно лимон. Под его льющимся бледным светом кладбище казалось застывшим. Если бы не одна сгорбленная фигура, с руганью выбрасывающая из разрытой могилы комья земли. На кресте, словно на вешалке, повисла куртка. Любопытные вороны расселись рядочком вдоль оградки и изредка прикаркивали, словно поторапливая.

До гроба осталось совсем чуть-чуть — я уже чувствовала, как земля прогибается под моими ногами и заработала усерднее. Пот лил градом — кофта вымокла насквозь, джинсы стали черными от грязи, не говоря уже о лице и руках. Я зарычала от злости — если бросить теперь, сил начать снова у меня не хватит, а ведь нужно еще привести все в порядок, чтобы сторож (буде таковой имеется) утром ничего не заметил.

Наконец, когда я была уже готова плюнуть и рухнуть, кончик лопаты тюкнул обо что-то твердое.

— Наконец-то.

Отбросив ненужную лопату, я руками разгребла остатки земли, убедилась, что гроб деревянный и откинула подгнившую крышку.

В гробу лежали кости.

Если кто-то сейчас удивляется, с какой стати я обращаю на это внимание, хочу напомнить, что человеческому телу требуется гораздо больше одного года, чтобы плоть истлела и обнажила скелет. И уж тем более, вы никогда не найдете в могиле голый костяк без признаков кожи, мяса или хотя бы клочков одежды.

Эти кости выглядели так, словно их сняли с постамента в музее — белые, абсолютно чистые. Лежащие ровно, словно их укладывали уже после того, как гроб опустили в землю. Присев на корточки, я прихватила скелет за ногу и присмотрелась. На костях ощущались сходящиеся к низу бороздки — такие остаются, когда мы кусаем кусок мяса и попадаем зубами на кость.

Меня пробрало холодом до самых печенок. Внезапно послышался какой-то шорох, а я поняла, что стою в могиле на глубине двух метров — в яме, где даже защититься нормально не получится. Торопливо выкарабкавшись оттуда, я подозрительно огляделась, но шуршать могло что угодно — поднявшийся ветер шевелил сухие листья деревьев, раскачивал жесткие стебли осоки, заставлял ворон зябко переступать лапами по забору, недовольно клокоча. Меня это мало успокоило — резкие чернильные тени не давали увидеть, что находится за крестами или памятниками, не говоря уже о подступающем лесе. Нервно выдохнув, я, лопатками чувствуя подступающую опасность, принялась закапывать могилу, продолжая прислушиваться к каждому звуку.

Бабки в могиле не было — это и ежу понятно. Даже при похоронах не было — иначе запах тления я бы учуяла, он так просто не выветривается. А значит, кости положили в гроб осознанно и кто-то наверняка об этом знал. Кто?

Участковый знал совершенно точно — иначе не пытался предупредить таким дурацким способом. Чьи это кости? Я очень надеялась, что не покойной бабки, иначе получается, что она умерла задолго до того, как ее похоронили. И кто-то СЬЕЛ ее…

Меня затошнило. Великие боги, что творится в этой деревне?! Даже оборотню покоя нет. Ведьмы, кишащий тварями заповедник, съеденные оборотни!

В деревню я возвращалась осторожно, но стремительно, держа в зубах лопату — она периодически выпадала у меня из пасти, но это лучше, чем если бы меня встретили на улице в четвертом часу утра грязную, с дикими глазами и лопатой наперевес.

Мимо дома участкового я прошла с особой осторожностью, хотя свет там не горел. Меня глодали смутные, переходящие в нехорошую уверенность подозрения, что он в этих делах замешан по самые уши, а значит и доверять ему ни в коем случае нельзя. Вот тебе и милая улыбка и добрые серые глаза.

Я перебралась на мост, обиженно сопя и размышляя о несправедливости жизни. Туман и темнота надежно скрывали меня от чужих глаз, а потому трусила по насту я довольно беспечно, за что и поплатилась.

Глухое, клокочущее рычание вывело меня из задумчивости. Все еще не ожидая подвоха, я вскинула морду и на секунду застыла: передо мной, буквально в полутора метрах, стояла тварь. На обычного оборотня она была мало похожа, как, впрочем, и на вурдалака — те обычно поменьше, да и тощие, как упыри, а это было выше меня в холке, мохнатое, как медведь и с пастью от уха до уха полной острых клыков. Сразу было видно, что он не вегетарианец.

Меня спас туман — тварь явно не ожидала увидеть меня и встреча произошла к обоюдному удивлению, поэтому, пока она приходила в себя (все-таки мозгов у оборотней больше!), я развернулась и задала стрекача, мгновенно затерявшись в тумане. Гулкий, пробирающий до костей вой раздался за спиной. Я мчалась по мосту, судорожно соображая, что делать дальше. Вести гадину в деревню очень не хотелось, но тяжелое приближающееся дыхание за спиной требовало решительных действий — тварь оказалась куда как быстра, нагоняя меня в считанные секунды. Оглянувшись, я обнаружила ее у себя за спиной — в тот же миг заднюю левую лапу резануло болью — клыки гадины распороли бедро, словно масло. Взвыв, я крутанулась на месте, выдираясь из захвата, но обоим было понятно, что это не надолго. Поэтому я сделала единственное, что пришло в голову — в прыжке перехватила тварь за холку зубами (тяжелая лопата, про которую я абсолютно забыла, вывалилась из пасти и завершающе тюкнула ей черенком по макушке) и, тяжело оттолкнувшись задними лапами, боком прыгнула в реку, утаскивая за собой ее.

Хрупкая пленка только начавшего формироваться льда проломилась под нами, как бумага. Мы рухнули в ледяную, черную воду, мгновенно погрузившись почти до самого дна. Сердце от холода едва не выскочило наружу, но я продолжала держать гадину за горло, понимая, что это единственный шанс — она была сильнее и крупнее меня, тяжелее раза в два, а значит и плавала гораздо хуже. Первый шок у нее уже начал проходить — она заработала лапами, стараясь вырваться, но я крутилась вместе с ней, сжимая зубы на ее горле — от моих клыков расходились в сторону струйки крови и пузырьки воздуха, тут же сбиваемые водоворотами, которые мы закручивали вокруг себя. Мне не хватало воздуха, в глазах уже начало темнеть, а тварь все никак не унималась, когда подоспело неожиданное подкрепление: из черной глубины появилось бледное лицо с бельмами глаз. Абсолютно белые руки с длинными когтями потянулись к нам и, прежде чем я успела додумать («ну вот и конец мне прише…»), рванули гадину на себя, едва не выдрав мне клыки. Тут же со дна поднялись еще двое — их волосы, словно водоросли, накрыли вурдалака (наверное?), когти мелькнули в воздухе и в следующую секунду о них напоминали только поднимающиеся со дна темные струйки. Решив, что поразиться этому можно и позже, я рванулась наверх, выныривая из воды — оказалось, что нас успело прилично снести ниже по течению — храм оказался как раз напротив, его купола блестели в лунном свете. Выбравшись на противоположный берег, я, кашляя и выплевывая воду, рухнула на землю. Она показалась божественно теплой по сравнению с водами мирно текущей реки. Тростник вдоль берега печально зашелестел стеблями. Я пожалела, что грязную одежду пришлось оставить в часовне под лавкой — не тащить же ее вместе с лопатой. Так бы переоделась в сухое…

Не знаю, сколько я так пролежала — достаточно, чтобы осознать, что начинаю медленно погружаться в сонную мертвую дремоту. Кое-как встряхнувшись, я пошевелила лапами, ощутила адскую боль в бедре, которая привела меня в чувство, и потащилась к дому. От шерсти исходил пар, вода на концах смерзлась в ледышки, делая меня похожей на снежного ежа. Холодная вода сделала одно хорошее дело — крови почти не было и следов на земле, способных привести к моему дому, я не оставила.

Кот встретил меня обеспокоенным воплем — подбежал ближе, сунулся было к ране, но я раздраженно фыркнула на него, осматривая хозяйство — ни возле дома, ни где-либо поблизости я запаха гадины не обнаружила, что порадовало. Значит, не по мою душу она приходила — хоть об этом можно не беспокоиться. Впрочем, теперь я начинала понимать, откуда могли взяться кости. Хотя особых мозгов я за этим неопознанным объектом не заметила.

Перекинулась я только в доме — светлеть еще не начало, так что никто не заметил бредущую по дороге псину. Лопата осталась лежать где-то на мосту, но сил за ней возвращаться у меня уже не было — едва перекинувшись, я с воплем рухнула на стул, зажимая располосованное бедро — чуть-чуть не задела артерию, сволочь! Ругаясь, на чем свет стоит, добралась до нитки с иголкой, трясущимися руками вылила в тазик бутылку спирта, бросила их туда, поболтала, остатки плеснула на рану, снова взвыла, слизала кровь с прокушенной губы и воткнула иголку в кожу.

Тихо скрипнула дверь, кот просочился внутрь с холодным воздухом и застыл, сидя на стуле рядом.

— Ащщщщ, — зашипела я, делая очередной стежок. Очень хотелось хлебнуть чего-нибудь горячительного, потому что от холода меня уже начало колотить, но для этого нужно было встать и залезть в погреб, на что я еще не скоро буду способна. Перед глазами от потери крови плавали черные круги, руки дрожали — не самое лучшее положение для того, чтобы штопать саму себя.

Спустя час и триста семьдесят два ругательства я бросила окровавленную иглу в таз, забинтовала бедро и тяжело дыша, оперлась на спинку стула. За окном уже рассвело — серый рассвет растекся по двору истаивающим молочным туманом. В сарае голодно мычала корова, надрывался петух.

— Чтоб вас всех перевалило да шваркнуло, — обессилено пробормотала я, с тоской представив, что придется натягивать штаны. Нет уж, на это я не способна.

Кое-как доковыляв до сундука с вещами, я порылась внутри и выволокла наружу хлопковое платье до колен, достаточно широкое, чтобы не давить на повязку и одновременно не путаться под ногами.

Куры встретили меня настороженным молчанием — даже петух замолчал на полукрике. Недовольно поджав губы, я собрала яйца, поменяла воду и сыпанула корма. Коровам достался стог сена — на большее сил уже не хватило. Все!

Добравшись до дома, я рухнула на стылую кровать и заснула мертвецким сном.