Век

Глава 29

— Тебе не хотелось бы утроить пятьдесят тысяч долларов за три месяца?

Этот вопрос задал Сонни ван Клиф, отпрыск семьи, у которой хватало родни и не хватало денег. Когда-то Сонни жил вместе с Дрю Декстером в одной комнате в общежитии Гарварда. Сейчас они вместе со своими девушками пили контрабандный джин на углу Седьмой авеню Сто тридцать второй улицы, в одном из первых ночных клубов Гарлема, приобретших популярность у белых. Луис Армстронг и его оркестр с жаром импровизировали на тему мелодии «Милая смуглая Джорджия», а Принсесс Вайкена, роскошная певица с шоколадным цветом кожи, пела в сопровождении хора. Клуб был заполнен людьми из деловой части города — мужчинами в смокингах и фраках и женщинами большей частью в коротких вечерних платьях.

Миллисент Чапин, девушка Дрю, которую журнал «Вог» назвал «одной из самых элегантных молодых женщин высшего света», была в белом платье до колен, отделанном бисером молочного цвета и блестками. Дрю, ровеснику века, было двадцать пять лет, но в этом праздничном угаре столетия джаза казалось, что всей Америке всего лишь двадцать пять. Дрю, который окончил Гарвардский университет три года назад и работал младшим администратором в «Декстер-банке», был достаточно опытен, чтобы относиться с недоверием к различным схемам быстрого обогащения, особенно если они исходили от Сонни ван Клифа. Но сегодня Дрю было скучно, и он жаждал крови. Кроме того, он всегда был готов слушать кого угодно.

— Что на этот раз? Недвижимость во Флориде? — спросил он, закуривая «Честерфильд».

Сонни, придурковатый рыжеволосый парень, затряс головой:

— Господи, Дрю, надеюсь, ты не думаешь, что я такой дурак?

— Как раз думаю. Я не забыл ту отправку писем по цепочке, в которую ты втянул меня в Гарварде. Это стоило мне пятидесяти баксов и двухмесячного отстранения от занятий.

— Может, вы замолчите? — спросила Милли Чапин. — Я не слышу музыки.

— Да, заткнись, Сонни, — поддакнул Дрю.

Сонни наклонился к нему и понизил голос, чтобы девушки не слышали их:

— Ты слыхал о Серже Виттгенштайне?

На Дрю этот вопрос, казалось, произвел впечатление.

— Игрок в карты? Конечно, слыхал.

— Он создает фонд в акционерной компании «Америкэн хотел». Собирается возглавить его и сорвать приличный куш. Дело верное. Он продает акции по пятьдесят тысяч за штуку. Если тебе интересно, я могу представить тебя ему.

— А где это, черт побери, ты встретился с Сержем Виттгенштайном?

— В клубе «Хотча». Он там бывает практически каждый вечер, играет в покер в задней комнате. Игрок он паршивый — я на днях выиграл у него двести баксов.

— А тебе что в этом деле светит?

— Два процента с каждого привлеченного мной инвестора.

— Приличные деньги. Поэтому ты стараешься втравить в это своего старого соседа по комнате? Ну спасибо, Сонни. Ты — настоящий друг. В следующий раз, когда мне захочется, чтобы мне перерезали горло, я обязательно позвоню тебе.

— Послушай, Дрю. Виттгенштайн — шустрый малый, но, согласись, он дьявольски умен и сделал миллионы на Уолл-стрит. Что плохого в том, что ты просто встретишься с ним?

Дрю выдохнул колечко дыма, которое лениво поплыло в голубом сиянии прожектора, направленного на Принсесс Вайкена. Он был высок, по-атлетически подтянут, смазлив, черные волосы с пробором посередине блестели от бриолина. На нем был обтягивающий смокинг, сшитый у братьев Брукс, его булавки и запонки были приобретены у фирмы «Блэк, Старр и Фрост». Дрю выглядел как молодой самоуверенный уоллстритовец, он это знал и упивался этим. А молодые самоуверенные уоллстритовцы не имеют привычки уклоняться от встреч с типами наподобие Сержа Виттгенштайна.

— Я увижусь с ним, — наконец сказал Дрю. — Черт побери, у меня просто слабость к мошенникам!

— Серж Виттгенштайн — не мошенник.

— Кто бы говорил!

— Если Сонни получит приличную работу, ему не надо будет все время суетиться, — сказала Милли, глядя в зеркальце компактной пудры. «Милли всегда смотрится на себя, — подумал Дрю, — в ресторанах, кино, театре или, как сейчас, под светофором». Они ждали, когда красный свет сменится зеленым. Дрю вез ее домой в Саттон-плейс в своем спортивном «мерседес-бенце» песочного цвета.

— Сонни — болван! — бросил Дрю.

— Мне понравилось в клубе. Ты меня возьмешь туда еще раз?

Вместо ответа Дрю нажал на газ, и машина рванула через перекресток. Милли удивилась его плохому настроению, потом в последний раз глянула на свое отражение, проверив тени над левым веком. Все говорили, что эта двадцатитрехлетняя стройная блондинка — сногсшибательная красотка, но Милли предпочитала лишний раз убедиться в этом самой.

Через десять минут Дрю остановил машину перед домом ее родителей в Саттон-плейс. Отец Милли был одним из известнейших нью-йоркских хирургов.

— Если хочешь, зайдем к нам, выпьем, — предложила она.

— Нет, спасибо. Я еду в деловой центр.

Он вылез, обежал машину и открыл дверцу для нее. Стояла теплая апрельская ночь, на Милли была легкая накидка.

— Ну, зайди хоть на несколько минут, — настойчиво повторила она.

— А зачем? Мы пообнимаемся немного, а потом ты скажешь, что тебе надо ложиться спать. У меня есть дела поинтереснее этого.

Она была уязвлена его холодной дерзостью.

— С тобой так хорошо, Дрю. Ты такой романтичный. Вальсы Штрауса, свечи, произведения искусства.

— Если тебе нужны вальсы Штрауса, поезжай в Карнеги-холл. Пошли, я провожу тебя до двери.

Он хотел взять ее за руку, однако она оттолкнула его:

— Чего ты ждешь от меня? Я не могу спать с тобой!

Дрю пожал плечами:

— Ладно, оставайся девственной весталкой. Увидимся как-нибудь в городе, Милли.

Он сел в машину.

— Иди к черту! — в ярости вскричала она. — Самодовольный ублюдок!

— С тобой было очень приятно, Милли. Может быть, Сонни ван Клиф возьмет тебя с собой в следующий раз.

Он рванул свой «мерседес», окутав Милли облаком выхлопных газов.

«Это уловка, — подумала она, — одна из его гадких, хитрых уловок, чтобы заставить меня приползти к нему. Так вот, я не приползу!»

Клуб «Хотча» находился в Гринвич-вилидж на расстоянии полквартала от Вашингтон-сквер, недалеко от итальянского ресторана матушки Бертолотти, на крыше которого Джон Рид написал свои «Десять дней, которые потрясли мир». Было около трех часов ночи, когда Дрю припарковался и вошел в бар, где торговали из-под полы спиртными напитками. Он увидел Сонни ван Клифа и подошел к нему.

— Серж в задней комнате, — сказал Сонни и провел его через полупустой клуб к комнате позади зала. Внутри трое мужчин за столом, покрытым сукном, играли в покер. Одного из них Дрю узнал по фотографиям в газетах. Это был круглолицый мужчина тридцати с лишним лет, лысый, склонный к полноте. У него были глаза василиска, как сказал один из репортеров, обладавший воображением, имея в виду, что его взгляд, подобно взгляду мифического змея, был смертоносным. Сейчас глаза василиска были устремлены на Дрю и Сонни. Серж Виттгенштайн сонно сощурился и поставил пятьдесят долларов на пару тузов. Выиграли три семерки.

Победитель объявил, что он меняет фишки на деньги, второй игрок сделал то же самое. После того как они вышли из комнаты, Сонни представил Дрю Сержу.

— Ах да, сын знаменитого мистера Виктора, — сказал Серж с едва заметным русским акцентом, употребив имя, которым отца Дрю называли сотрудники его банка. — Хотите сыграть? Вытягиваем пять карт, ничего сверхобычного.

— Сколько стоят фишки? — спросил Дрю.

— Голубые — по доллару, красные пять, а белые — десять.

Дрю достал пачку банкнот, вытащил из нее пятьдесят долларов и бросил их на стол.

— Я возьму пять белых.

Серж Виттгенштайн улыбнулся:

— Мне нравится ваш стиль, мистер Декстер.

— Мои друзья зовут меня Дрю.

Дрю сел напротив Сержа. Сонни ван Клиф занял свободный стул, но его не попросили присоединиться к игре, да и сам он не хотел играть. У него была с собой пара долларов с мелочью.

— Ну что ж, тогда, я надеюсь, вы позволите мне быть вашим другом, — сказал Серж, который, как утверждали различные источники, родился то ли в Вене, то ли в России, то ли в Румынии, то ли в Польше. Кто-то даже говорил, что он выходец из Трансильвании, намекая смутно на его родственные связи с графом Дракулой. В действительности он был сыном московского торговца произведениями искусства, который сбежал после революции на Запад с сомнительным Кранахом[66], обернутым вокруг его полной талии. Убедив богатую американскую наследницу-алкоголичку в том, что это — подлинный Кранах, он продал ей картину за пятьдесят тысяч долларов. Потом привез эти деньги в Нью-Йорк, чтобы использовать как начальный капитал на Уолл-стрит. Все остальное представляло собой историю биржевых спекуляций, акционерных фондов, игорных махинаций. Все сопровождалось шумихой, за всем тянулся грязный шлейф слухов о различных надувательствах и преступных связях. Кто-то дал Сержу прозвище «ящерица Уоллстрит». Дрю решил, что оно подходит ему.

— Как будете играть? — спросил Серж.

— Тянем пять карт, на деньги, или лучше откроем, как обычно?

— Превосходно. Снимаем колоду и сдаем?

Серж выиграл, подснимая колоду, и сдал карты. Дрю вытащил четыре младшие карты червей и тройку треф.

— Я не стану открываться.

— Я открою, — сказал Серж, — ставлю пятьдесят долларов. — Он выложил пять белых фишек. Дрю посмотрел на своих четырех червей.

— Я прикуплю, — сказал он, кидая на стол фишки.

— Сколько?

— Одну.

Он сбросил трефовую карту. Серж неодобрительно фыркнул и сдал ему карту.

— Я вытяну три карты.

Дрю медленно взял новую карту. Он не мог поверить своей удаче — червовый туз!

— Тот, кто откроет карты, ставит еще пятьдесят, — сказал Серж с высокомерной уверенностью.

Дрю вытащил свою пачку денег и отделил две банкноты по пятьдесят долларов.

— Ставлю пятьдесят и повышаю ставку еще на пятьдесят.

Серж удивленно приподнял свои густые брови:

— У вас очень много денег, мой друг. Вы не боитесь ходить с ними здесь, в Гринвич-вилидж?

— А я должен бояться?

— Никогда не знаешь, когда тебя ограбят.

— Здесь безопаснее, чем на Уолл-стрит.

— Вы правы.

— Так вы играете?

— Вы вытянули одну-единственную карту и повысили ставку. Одно из двух: или вы превосходно блефуете, или вам здорово повезло. В любом случае для меня было бы глупо повышать ставку. Но, увы, когда речь идет о покере, я — просто дурак. Я повышаю ставку.

Он достал еще пятьдесят долларов.

— Две пары — короли и семерки, — объявил он, выкладывая свои карты.

— Набор червей, — улыбнулся Дрю, открывая свои и подгребая к себе фишки и деньги.

Серж достал золотой портсигар и закурил черную с золотым ободком сигарету «Собрани».

— Что-то подсказывает мне, что я не должен играть с вами в покер, — сказал он, выдыхая дым.

— Сонни говорил, что вы играете в другую игру, с акциями «Америкэн хотел».

— Ах да. — Взгляд василиска метнулся в сторону ван Клифа, потом снова остановился на Дрю. Мистер ван Клиф уверял меня, что вы неболтливый человек.

— Достаточно неболтливый.

— М-м-м… — Он курил «Собрани» и внимательно разглядывал лицо юноши. — Корпорация «Америкэн хотел» очень старая, а ее владельцы неповоротливы. Они — хозяева двадцати трех отелей по всей стране… Буффало, Кливленд, Индианаполис, Сент-Луис и так далее. Отели чистенькие, но скучные. Большинство из них приносит определенную прибыль, но реальную ценность имеет земля, на которой они построены. Многие из них расположены в центре городов, а эти города, как вы, вероятно, заметили, растут очень бурно. Отели эти можно продать подрядчикам для получения баснословных прибылей, однако сегодняшние владельцы в этом не заинтересованы. Они твердят о таких смешных вещах, как «служение городу», «традиционные связи с клиентами»… словом, порют всякую чушь. Я создаю фонд в пять миллионов долларов, чтобы… ну, скажем, взбодрить наш капиталец. Эта старая игра, я уверен, вам знакома. Мы взвинчиваем стоимость акций, скупая их по высокой цене. Потом, когда простаки передерутся между собой, чтобы попасть в лифт, идущий вверх, мы сбрасываем наши акции, продаем их по бросовой цене и получаем прибыль по второму разу, когда лифт спустится вниз. Я рассчитал, что за месяц мы сможем утроить наши деньги.

— Сонни сказал, что за три.

— Мистер ван Клиф по натуре консерватор. А я, как вы убедились, не консерватор. Я вкладываю в это дело собственные полмиллиона и, естественно, руковожу всей операцией. Вот список людей, которые уже вложили деньги. — Он достал лист бумаги из кармана пиджака и протянул Дрю. — Вы видите, здесь очень солидные имена. Две акции по пятьдесят тысяч долларов еще свободны. Если ваша удача в покере может быть показателем удачи в бизнесе, мы были бы рады видеть вас среди тех, кто отправится в лифте наверх.

— Это редкий шанс, Дрю! — засуетился Сонни.

Серж рассмеялся:

— А вот и назойливый посредник! Мистер ван Клиф, позвольте сообщить вам кое-что о том, как следует выманивать деньги у инвесторов: Doucement[67]. Dolce, conamore[68]. Никогда не давите на них, особенно если вы пытаетесь уговорить их вкладывать деньги в личность, подобную мне, с такой восхитительно скандальной репутацией. Я уверен, что у мистера Декстера масса сомнений, подозрений… особенно из-за того, что его отец, драгоценный мистер Виктор, является столпом финансового мира. Полагаю, мистер Виктор не будет в большом восторге оттого, что сын его связался с сомнительным Сержем Виттгенштайном, а, Дрю?

Дрю не ответил. Он изучал список инвесторов, которые, без сомнения, были владельцами крупных компаний.

Серж глянул на свои часы «Картье».

— Боже мой, уже половина четвертого. Мне нужно ехать домой. — Он неуклюже переступал своими лакированными ботинками огромного размера. — У меня назначена встреча за завтраком в «Плаза», на которую, без сомнения, я не попаду. Я наказываю себя физически и, вероятно, умру молодым, но зато какое удовольствие мы получили! Был страшно рад познакомиться с вами, Дрю. Если вы достаточно рехнулись, чтобы войти в мой фонд, можете позвонить мне в следующий понедельник по этому телефону. — Он протянул свою визитную карточку. — И разрешите мне напомнить вам: осторожность! Но это ведь само собой разумеется, не так ли? Счастливо оставаться, джентльмены.

Серж вышел из комнаты. Когда дверь за ним закрылась, Сонни спросил:

— Ну разве он не личность?

— Да, и он не стесняется своей репутации. Разумеется, все это — часть представления: внушить доверие тем, что открыто говорит о своих сомнительных качествах.

— Но ты заинтересовался этим делом? — продолжал приставать Сонни.

Дрю встал:

— Может быть. Я должен подумать. И запомни, чему тебя учил Серж: не будь таким настырным. Господи, уговорить смертника в тюрьме застраховать свою жизнь тебе явно было бы не под силу.

Он вернулся на своем «мерседесе» в верхнюю часть города, на Шестьдесят вторую Восточную улицу, где в прекрасном особняке между Второй и Третьей авеню снимал два нижних этажа за две тысячи четыреста долларов в год. В то время, когда жилье было дешевым, ренту назначали сразу за год, а не помесячно.

Сначала Дрю зашел в кухню на первом этаже, потом поднялся в спальню раздеться. В интерьере его квартиры чувствовался хороший вкус, который Дрю унаследовал от матери, но в спальне царил холостяцкий беспорядок, повсюду была разбросана одежда. На стенах висели десятки фотографий кинозвезд и спортивных знаменитостей, Бэйб Рут соседствовала с Кларой Боу.

Он разделся, улегся в постель, выключил свет и стал размышлять о Серже Виттгенштайне и его бешеных деньгах. Частью бракоразводного договора Виктора и Люсиль было учреждение кредитного фонда в миллион долларов для каждого из троих детей. Дрю использовал деньги фонда, чтобы обеспечить себе роскошную жизнь, чего он не мог позволить на свое скудное жалованье в банке. Но у него не было сейчас пятидесяти тысяч долларов из фонда, не мог он и занять такие деньги у банка, не поставив в известность отца. У Дрю не было иллюзий насчет реакции Виктора, которая последует, если он узнает, что его сын вкладывает деньги в один из сомнительно известных фондов Сержа Виттгенштайна.

Дрю относился к Виктору со смешанным чувством. Одна его половина восхищалась великой американской историей успеха отца, его власти и богатства. Другую его половину раздражали менторский тон и решимость Виктора сделать так, чтобы его сын не превратился просто в богатого папенького сынка, чтобы у него закалился характер и появилось чувство ответственности. Дрю вспомнил инцидент десятилетней давности, когда он украл моторную лодку и вызвал у отца взрыв гнева. Он знал, что работа в дорожной бригаде пошла ему на пользу и, возможно, помогла выработать «характер», но он все равно ненавидел ее. Теперь в банке история повторилась. Виктор заставлял его начать карьеру с самого низа и подниматься вверх. Если что-то случалось, он был более суров с Дрю, чем с другими. Это вызывало у него раздражение и ярость; получалось, что быть сыном президента банка являлось чуть ли не недостатком. Виктор был богат — его состояние оценивалось почти тридцатью миллионами долларов, — но Дрю хотел быть богаче отца, хотел превзойти его. «Однако если я буду таким же неповоротливым консерватором, каким оказался отец, едва ли я стану богаче», — рассуждал Дрю.

У него было около шестидесяти тысяч долларов в государственных облигациях, полученных в наследство от тети Эллиот. И он решил продать их и немного «разгуляться».

В следующий понедельник вечером Серж Виттгенштайн, живший в роскошном пятиэтажном особняке в норманнском стиле в районе Пятидесятой Восточной улицы и оттуда же руководивший своими операциями, позвонил в Бруклин. У человека, который ответил на звонок, был мягкий, с итальянским акцентом голос.

— Декстер вложил деньги, — сообщил Серж.

На том конце провода долго молчали. Серж мог слышать, как дышит его собеседник. Потом тот произнес:

— Хорошо. Держи меня в курсе дела. — И повесил трубку.

Глава 30

Это был аристократический особняк XIX века в Сент-Льюк'с-плейс в Гринвич-вилидж. Дрю нажал звонок, подождал, наблюдая за детьми, играющими в спикбол[69]. Дверь открыла Милли. Она была в голубой юбке и белой блузке и босая.

— Мне нравится ваш новый дом, — сказал он, входя внутрь, — но он немного отличается от Саттон-плейс.

— Дом принадлежит родителям Элли Сэйбрук, но они сейчас в Европе, поэтому Элли разрешила мне здесь пожить, пока не найду квартиру.

Дрю вошел в жилую комнату и огляделся. Комната с высокими потолками была обставлена мебелью в довоенном стиле: массивные деревянные стулья и столы, на одном из столов даже стояла лампа Тиффани[70], на стене висела большая картина викторианского периода, изображавшая двух спящих собак. Но в углу стоял новенький радиоприемник. Через два высоких окна, выходящих в сад позади дома, в комнату лился солнечный свет.

Дрю развалился на большом, мягком диване, обвитом плющем, и закинул ноги на валик.

— Ты поссорилась с родителями? — спросил он.

— Нет. Просто я решила, что пора начинать самостоятельную жизнь.

Дрю изучающе посмотрел на нее. Чувствовалось, что она напряжена и очень нервничает. На его лице появилась широкая ухмылка.

— Мне кажется, что здесь есть еще что-то. Где сейчас Элли?

— В Филадельфии, на свадьбе.

— Так что мы одни в доме?

Она нервно закурила сигарету.

— Дрю, извини, что я наорала на тебя в тот вечер, но… ну, ты был так чертовски груб! Знаешь, на самом деле ты можешь быть таким ужасным… а, черт!

Она отвернулась и стала делать одну затяжку за другой. Он поднялся с дивана, подошел к ней и обнял за тонкую талию. Поцеловал ее сзади в шею и шепнул:

— Успокойся.

Милли повернулась к нему, в глазах у нее блестели слезы.

— Иногда я ненавижу тебя, — тихо вымолвила она, — а иногда я хочу тебя, как никого на свете.

— Устала быть девственной весталкой?

— Надоело до тошноты.

— Ну, слава Богу, давно пора.

Она загасила сигарету:

— Ты можешь мне не поверить, но я не совсем знаю, что мы должны делать.

— Во-первых, найти спальню.

— Это довольно легко. Пошли наверх.

Она повела его на второй этаж, в средних размеров комнату, выходящую окнами на Сент-Льюк'с-плейс, залитый солнцем. Большая кровать из каштанового дерева с белым расшитым покрывалом выглядела маняще. Милли опустила жалюзи на обоих окнах и повернулась к нему:

— Что теперь?

Дрю уселся на кровать и начал расшнуровывать ботинки.

— Ты хочешь сказать, что в колледже Смита вас ничему не учат?

— Этого в колледже не преподают, дурачок. Все, что нам известно в этой области, мы узнали из популярных романов, а в них ничего не описывается. Герой начинает покрывать поцелуями лицо героини, а потом они переходят к следующей главе.

Он засмеялся:

— Посмотрим, смогу ли я заполнить недостающие страницы. Знаешь, мы должны снять одежду.

Она начала расстегивать юбку.

— Это-то я сама поняла. Но ты ведь должен что-то надеть, чтобы у нас не было ребенка?

— Ты забегаешь вперед.

— Ох.

Когда оба разделись догола, он встал с кровати и подошел к ней. Милли рассматривала Дрю с плохо скрываемым любопытством. Лучи солнца, клонившегося к закату, пробивались сквозь жалюзи и наполняли комнату мягким сиянием.

— Так вот как это выглядит, — тихо заметила она, — довольно забавно.

— Согласен, но он умеет делать две вещи чертовски хорошо.

Она протянула руку и прикоснулась к его гладкой груди. Он обнял Милли и притянул к себе. Ей понравилось прикосновение его крепкого тела. Когда он начал целовать ее, тепло, исходившее от него, возбудило девушку.

— Дрю, — прошептала она.

— Что?

— Я знаю, считается особым шиком, когда люди делают это и ничего не чувствуют, но… ты чувствуешь что-нибудь ко мне?

— Нет.

Она отпрянула и посмотрела ему в лицо:

— Ничего не чувствуешь?

— Я просто хочу переспать с тобой. Но если тебе от этого будет лучше, пожалуйста, я могу сказать, что безумно люблю тебя и всякий раз, когда тебя вижу, поет хор ангелов.

Милли ощутила себя оскорбленной. Она села на кровать.

— Что ж, полагаю, я сама напросилась на это, — наконец выдавила она. — По крайней мере ты честен.

Он подошел к кровати:

— Послушай, Милли, ты красивая девушка, ты классно одеваешься, ты из очень хорошей семьи, у тебя есть все, что ты ни пожелаешь. Почему тебя так волнует, люблю ли я тебя или нет? — Любовь — это для подростков из средней школы в Буффало. А это — Манхэттен.

— У тебя все это звучит так холодно.

— Но ведь и мир холоден.

Она нахмурилась:

— В таком случае я не уверена, что мне хочется этим заниматься.

— Ну нет. Ты просишь меня тащиться сюда, в этот Сент-Льюк'с-плейс, приводишь меня в спальню… Ну нет, Милли. Я не поддаюсь на все эти динамистские штучки.

Он толкнул Милли на кровать.

— Дрю!

— Заткнись. Слишком много болтаешь.

Он стал страстно целовать ее, удерживая девичьи запястья на белой простыне. Какое-то время она сопротивлялась, потом затихла. Ее охватил страх.

— Дрю, та вещь!

— Какая вещь?

— Я не хочу забеременеть!

— О черт!

Он слез с кровати, подошел к своим брюкам и выудил что-то из бумажника. Пока он надевал презерватив, Милли смотрела на его спину. Она сердилась на себя за то, как обращалась с ним, и ненавидела Дрю за его холодность. Однако его молодое тело возбуждало ее. Милли желала его так, что готова была ползти к нему, и знала, что сейчас поползет.

Он вернулся к кровати.

— С первого раза ты не забеременеешь, — успокоил он ее.

Теперь она не оказывала ему сопротивления.

— Тебе будет немного больно, — шепнул он, целуя ее маленькие груди.

Когда Дрю вошел в нее, она застонала и напряглась, но он знал, как это делается. В нем была страсть, которую он хорошо контролировал, яростный голод, который возбуждал ее и в то же время слегка пугал. Постепенно блаженство начало наполнять ее.

После того, как все закончилось, он спросил:

— Это было не так уж плохо, правда?

Милли погладила его густые черные волосы, убедительно говорившие о полуитальянском происхождении Дрю.

— Мне очень понравилось, — она улыбнулась, — а ночью это бывает так же хорошо, как во второй половине дня?

— Сегодня же ночью ты это узнаешь. — Дрю поцеловал ее и встал с постели. — О Боже! — Он посмотрел на простыню. — Нам придется отправить ее в прачечную.

«Он действительно слишком хладнокровен», — подумала она.

Общее личное состояние двенадцати директоров «Декстер-банка» было оценено в более чем пятьсот миллионов долларов; президент банка Виктор Декстер среди них был самым бедным, хотя слово «бедный» в этом случае было весьма относительным понятием. По любым меркам, за исключением мерок, применявшихся к магнатам, он был человеком богатым. Но его ресурсы истощил развод с Люсиль. Его адвокаты едва не упали в обморок, когда он сообщил, что согласился выплачивать Люсиль по миллиону долларов в год. После пререканий Люсиль с адвокатами было достигнуто соглашение о выплате ей трех миллионов и об учреждении миллионных кредитных фондов для каждого из трех их детей. Деньги выплачивались в течение пяти лет, поэтому только в 1921 году у Виктора появились какие-то возможности для инвестирования. Он с лихвой компенсировал пять «неурожайных» лет, когда купил двадцать пять тысяч акций маленькой компании под названием «Аякс рэдио корпорейшн». Когда началась эра коммерческого радио, цена акций «Аякса» за три года подскочила с восьмидесяти четырех долларов до ста десяти. Виктор использовал свое право оптации[71] и купил еще двадцать пять тысяч акций, так что, когда он их в 1924 году продал, его прибыль исчислялась миллионами.

Это было самым удачным его инвестированием, но и другие вложения капитала были не менее успешными. В Викторе, однако, была природная крестьянская коммерческая осторожность, и он не одобрял спекулятивную лихорадку, охватившую всю страну. Он начал продавать все свои акции, за исключением пакетов акций самых крупных компаний, и вкладывать вырученные деньги в казначейские билеты и в недвижимость на Манхэттене. Таким образом, в то время как Виктор оставался «бедняком» в Совете директоров, его доход позволял ему жить хорошо и поддерживать многие благотворительные фонды, в которых он принимал участие.

«Жить хорошо» для Виктора означало иметь дом в Сандс-пойнт для уик-эндов и прекрасную квартиру на Пятой авеню, куда он переехал в 1921 году, устав наконец от отеля «Плаза». Это также означало иметь любовницу, ибо Виктор в свои пятьдесят семь лет сохранил живейший интерес к женщинам. Они приходили и уходили, давая ему физическое, но не эмоциональное удовлетворение. Он свыкся с мыслью о потере Люсиль, но образ ее всегда жил в нем. Ему отчаянно хотелось иметь жену, которую он мог бы любить. Многие его друзья по бизнесу старались найти для него пару: его постоянно приглашали на ужины, на которых соседкой по столу обязательно оказывалась какая-нибудь незанятая женщина.

Безусловно, он был лакомой добычей, и разведенные женщины и вдовы, сидевшие рядом с ним за столом, пытались увлечь его. Виктор охотно принимал их многочисленные приглашения на спектакли или в оперу, но при всем его одиночестве волшебная искра так и не вспыхнула ни разу. Он говорил сам себе, что ведет себя как старый осел. Ведь у него есть дети, трое внуков, разнообразные интересы, его жизнь наполнена и ему есть за что благодарить судьбу. Он должен успокоиться и вести безмятежную жизнь, как это положено пожилому человеку. Но безмятежность ускользала от него.

Все время он вспоминал Джулию Ломбардини.

Время, проведенное с Джулией, было светлой идиллией в его жизни. Однако Виктор был достаточно честен, чтобы признать, что его моральная двуличность отравила эту идиллию для них обоих. Он осознавал, что, вопреки мнению публики, не является образцом порядочности. Многие из обвинений Люсиль имели под собой почву. Вот почему он всегда с большой неохотой поучал своих детей, особенно Дрю. К несчастью, Дрю периодически нуждался в проповедях; вот и в это майское утро, когда сын появился в его офисе, досточтимый президент «Дек-стер-банка» приготовился к атаке.

— Доброе утро, отец.

— Доброе утро, Дрю.

Дрю сел на стул перед его столом, гадая, о чем будет разговор. У Виктора не было привычки вызывать сына в офис для пустых бесед.

— Дрю, — наконец начал Виктор, — мне не надо напоминать тебе, что отношения между отцами и сыновьями могут быть трудными. Об этой проблеме написано столько пьес и поставлено столько фильмов, что она стала казаться национальным бедствием, даже если это и не так. И проблема еще больше усугубилась из-за ваших современных взглядов, которые кажутся моему поколению шокирующими. С другой стороны, я понимаю, что ты считаешь меня старомодным старичком…

— Ни в коей мере, — прервал его Дрю. — Я всегда думал, что ты весьма темпераментный мужчина, особенно в отношениях с женщинами.

— Уверен, ты считаешь это комплиментом. А я полагаю, что это — наиболее уничтожающая характеристика, данная моему образу жизни, и в этом мы очень отличаемся друг от друга.

— Брось, отец. Нет ничего плохого в том, что тебе нравятся женщины. Вы с матерью не сошлись характерами, поэтому вполне естественно, что ты развлекаешься на стороне.

— Это, наверное, естественно, однако не очень-то достойно восхищения. В любом случае не буду притворяться, что я был идеальным отцом или мужем. Но моя жизнь уже не представляет особой важности, в отличие от твоей. Ты — будущее, Дрю. Я хочу, чтобы ты был хорошим, уважаемым человеком, чтобы ты был лучше, чем я. Намного лучше. Думаю, в этом есть элемент самооправдания: мне хотелось бы через тебя загладить некоторые свои слабости. Наверное, это эгоистично, но я хочу этого. Я горжусь тобой, Дрю, ужасно горжусь. Ты мог бы превратиться в богатого, испорченного маменькина сынка, но, думаю, этого не произошло. Насколько я могу заметить, тебе по душе твоя работа в банке?

— Я бы хотел иметь более ответственную работу.

— Это можно понять. Хорошо, что у тебя есть честолюбие. Я хочу, чтобы ты был честолюбивым. Но вчера, Дрю, я узнал кое-какие новости, которые меня чрезвычайно встревожили.

«О-хо-хо, — подумал он, — начинается!»

— На Уолл-стрит ты носишь гордое старинное имя, — продолжал Виктор, — это имя принял я, но ты унаследовал его через свою мать. Ты никогда не видел своего двоюродного деда — Огастеса, с которым я часто воевал, иногда именно в этой комнате. Но Огастес Декстер, при всех его недостатках, был изумительно честным человеком, который никогда бы не стал иметь дело в человеком, сомнительным хоть в малейшей степени. Я старался вести себя так же во время работы в банке. И ожидаю от тебя такого же поведения. — Он помолчал, пристально разглядывая сына. — Это правда, что ты вложил деньги в фонд Сержа Виттгенштайна?

Дрю почувствовал дискомфорт.

— Даже если это и так, неужели я не имею права вкладывать свои деньги туда, куда захочу?

— Нет, не в фонд такого человека, как Виттгенштайн.

— Благодаря ему я сделал состояние! Я утроил свои деньги!

— На игре на повышение цены акций «Америкэн хотел»? Боже милостивый, как бы я хотел, чтобы ты потерял все свои деньги! Неужели ты не понимаешь, что этот человек принадлежит к отбросам финансового мира? Что он самый обычный вор, вытягивающий сбережения у тысяч инвесторов?

— Брось, отец, он же не один такой! Весь рынок акций — это игра, в которой грабят дураков. Любой парень с головой знает это!

— О да, бешеные деньги! А что будет, когда эти дураки прозреют, а, Дрю? Ты когда-нибудь думал об этом? Так легко относиться с презрением к тем неизвестным людям в Огайо, кто покупает акции и облигации! Однако они не дураки, Дрю. К тому же они еще и костяк нации, и я не позволю своему сыну наживаться за их счет! Ты понял меня?

Дрю бросил на него гневный взгляд:

— Я не «наживался». Я получил законную прибыль и не вижу в этом ничего дурного. Играл я на собственные деньги, причем мог бы их проиграть, однако выиграл. Не понимаю, почему ты обрушиваешься на меня, когда вся система работает на то, чтобы я занимался этим! Ведь капитализм — это и есть игра!

— Игра — да, но не рэкет! Ты знаешь, что фонд «Америкэн хотел» был жульническим от начала до конца. Неужели ты не понимаешь, что ты и я не можем себе позволить быть связанными с людьми, подобными Виттгенштайну? — Виктор перевел дыхание. — Я хочу, чтобы в свое время ты стал во главе банка. И ты знаешь это. Но, Дрю, хотя ты и мой сын и я тебя очень люблю, но, если в дальнейшем ты будешь иметь какие-либо дела с Сержем Виттгенштайном, мне придется пересмотреть вопрос о твоем будущем. Я не люблю угрожать, но в этом случае, чувствую, у меня нет альтернативы. Тебя, вероятно, возмущают мои слова…

— Возмущают? — взорвался Дрю. — Ты прав, черт побери, они возмущают меня. — Он встал и оперся на стол. — Послушай, отец, времена изменились, но ты не изменился вместе с ними. Ты сражался за своих мелких итальянских инвесторов, и ты победил. Я же сражаюсь за самого себя. И если ты думаешь, что я хуже тебя, тогда ты просто не знаешь своего сына. Так что, отец, можешь забрать себе свой «Декстер-банк» и подавиться им. Я ухожу!

Он ринулся к двери. Виктор был ошеломлен случившимся.

— Дрю! — закричал он. Это был скорее крик боли, а не гнева.

— Что?

— Послушай меня, это безумие! У нас нет причин быть такими неразумными! Вернись, мы сядем и все обсудим.

— Отец, нам нечего обсуждать. Только один человек будет контролировать мою жизнь, и это будешь не ты. Этот человек — я.

Дрю вылетел из офиса.

«Да пошел он к черту! — подумал Виктор. — Пошел к черту! Он сыграл со мной ту же дьявольскую шутку, которую я когда-то сыграл с Огастесом… Но, Боже мой, я не могу потерять сына…»

Он нажал на кнопку внутренней связи и приказал секретарше:

— Соедините меня с Сержем Виттгенштайном.

— Твой отец пытался подкупить меня, — сказал Серж в тот же вечер Дрю, когда они играли в покер в задней комнате клуба «Хотча».

Дрю оторвался от только что сданных карт:

— Что ты имеешь в виду?

— Он позвонил мне сегодня утром. Наверное, сразу же после того небольшого драматического эпизода, о котором ты рассказывал. Он был сильно взволнован, я представлял мистера Декстера совсем не таким. Он спросил меня, сколько я хочу получить за то, чтобы оставить тебя в покое. Я был потрясен. Это выглядело очень эмоционально.

— Какое нахальство! Надеюсь, ты послал его к черту?

— Наоборот. Я сказал ему, что сделаю то, о чем он просит, бесплатно.

Дрю швырнул карты на стол.

— Что ты сделаешь?

— Дорогой, твой отец абсолютно прав. Ты не должен иметь никаких дел со мной, по крайней мере в биржевых операциях. Надеюсь, мы сможем остаться друзьями на уровне светского общения.

В отчаянии Дрю замотал головой:

— Черт побери, я не могу вырваться от него! Именно из-за этого разгорелся спор сегодня утром — он пытался контролировать меня! А теперь ты, от которого я меньше всего этого ожидал, соглашаешься с ним!

— Твой отец — очень влиятельный человек. У меня нет желания наживать себе врага в его лице.

— Так вот в чем дело! Ты защищаешь собственную шкуру…

— Частично да. Вряд ли ты можешь осуждать меня за это. Но он на самом деле прав. Ты должен остаться в банке и быть столпом общества.

Дрю оттолкнул стул от покерного стола и начал расхаживать по комнате.

— Мне надоело быть сыном мистера Виктора, мне надоел банк… Почему я должен провести всю жизнь в качестве образца морального совершенства? Ты думаешь, что он Санта-Клаус? Нет, черт возьми. Если выстроить всех его любовниц, получается шеренга длиной в милю…

— Это другое дело.

— Почему?

— Потому. Не будь дураком. Людям все равно, если банкиры спят с собаками. Но один лишь намек на жульничество в финансовых делах приводит их в ярость. Поэтому твой отец прав. Ты не должен участвовать в биржевых играх — это слишком заметно. Возвращайся в банк и будь паинькой. Если тебе хочется развлечений на стороне, что ж… У меня есть и другие интересы помимо биржи. Гораздо более прибыльные и незаметные. Если хочешь, я могу посвятить тебя в некоторые из них.

Дрю взглянул на него:

— Какие, например?

— Например, этот клуб. Я — его владелец.

— Ты?

— Да, я и мой компаньон, предпочитающий оставаться в тени. Вряд ли кто-нибудь распространяется о том, что владеет подпольными барами, однако прибыль они дают астрономическую. И людей здесь можно встретить очень интересных.

— Ты имеешь в виду бутлеггеров[72]?

Серж улыбнулся, попробовав перетасовать одной рукой дополнительную колоду карт.

— Конечно.

— Как зовут твоего компаньона?

— Он не сможет оставаться в тени, если я назову тебе его имя, не так ли? Сядь, Дрю. Позволь мне рассказать тебе об одной вещи, в которой мы заинтересованы. Может быть, ты тоже ею заинтересуешься и, возможно, сумеешь помочь нам.

Дрю уселся на стул.

— Сигарету?

— Нет, спасибо.

— Как ты знаешь, на хорошем шотландском виски можно сделать целое состояние. Не на той бурде, что продается повсюду, а на настоящем товаре. Существует одна английская судоходная компания, которая сейчас продается, — это «Грэхэм-Хоуэллс лайн», хорошая старая фирма, но ее владелец умер, и она выставлена на продажу. Компания владеет четырнадцатью грузовыми судами вполне приличного вида, которые можно использовать для любых целей. Но… так как есть и другие люди, заинтересованные в этом по той же причине, что и я, — цена довольно высокая: за все — за суда, экипажи, передачу прав на владение и так далее — они просят пятнадцать миллионов. К сожалению, такая сумма мне немного не по карману. И потому что я жаден и носом чую невероятную прибыль от этой сделки, мне не хочется привлекать лишних партнеров. Что мне действительно нужно — это кредит от банка, но, увы, — он развел наманикюренными руками и улыбнулся, — лишь немногие банкиры желают со мной разговаривать. Вот тут, возможно, ты можешь помочь мне… Сразу же хочу добавить, что чисто технически мы не собираемся делать ничего, что противоречило бы американским законам…

— Контрабанда спиртным?..

— Но мы не будем ввозить его в страну. Спиртное мы станем отгружать вне пределов трехмильной зоны, а уже бутлеггеры будут ввозить его. Мы — просто перевозчики, хотя я допускаю, что предприятие это довольно сомнительного характера.

— Иными словами, ты хочешь, чтобы я уговорил отца выдать тебе кредит?

— Ну, что-то вроде этого. Банк получит свою законную прибыль, мы — свою. Мы — это значит я и ты. Я хочу иметь семьдесят процентов, тебе достанется тридцать. И все законно.

— Ты не знаешь моего отца. Если он увидит твое имя…

— Дорогой Дрю, мое имя нигде не появится, так же как и твое. «Грэхэм-Хоуэллс лайн» будет куплена канадской фирмой, базирующейся в Квебеке. Я могу предоставить безупречные имена и рекомендации. Твой отец ничего не заподозрит.

Дрю задумался. Он совершенно ясно сознавал, что все это предприятие — мошенничество, что его успех зависит от того, как им удастся использовать уязвимое место отца — самого Дрю. Но у этого проекта был еще один не менее соблазнительный аспект: с его помощью Дрю сможет контролировать отца, а не наоборот. К тому же все это было законно — или достаточно законно, и, несомненно, выгодно для банка и для него лично.

— Я думаю, — наконец произнес он, — что соотношение должно быть шестьдесят к сорока.

Серж Виттгенштайн улыбнулся:

— Мой дорогой Дрю, мы с тобой очень похожи. Шестьдесят пять — тридцать пять.

Дрю протянул ему руку через карточный стол, и они обменялись рукопожатием.

Глава 31

Спустя десять дней Дрю представил отцу папку с бумагами о кредите, присовокупив к ней свою собственную рекомендацию, одобряющую его выдачу.

— Я проверил франко-канадскую инвестиционную группу, которая покупает «Грэхэм-Хоуэллс», — сказал Дрю. — Это первоклассная фирма в Квебеке. Как я говорил тебе, они собираются обратиться за кредитом в банк «Барклай», но, если мы перехватим их, я думаю, для нас это будет удачей. И для меня тоже.

— Согласен. Я просмотрю бумаги.

— Не хочу торопить тебя, отец. Но они хотели бы получить ответ к пятнице.

— Я дам его раньше.

— Спасибо.

После того как Дрю вышел, Виктор в течение нескольких минут изучал документы. Потом обратился к секретарше:

— Свяжите меня, пожалуйста, с Фрэнком Притчардом из «Притчард стимшип лайн». Потом я хотел бы поговорить с Эллсвортом Синглтоном из детективного агентства «Пинкертон».

— Да, мистер Виктор.

Если подозрения Виктора насчет этого дела были верны, то здесь угадывался знакомый ему почерк…

На следующий день за ленчем в Клубе банкиров Виктор задал Фрэнку Притчарду один вопрос:

— Зачем кому бы то ни было платить пятнадцать миллионов долларов за грузовые суда, которые, насколько я понял, уже превратились в ржавые посудины?

Председатель «Притчард стимшип лайн», который в прошлом получал через Виктора кредиты, неторопливо ел свой луковый суп-пюре.

— Вы имеете в виду «Грэхэм-Хоуэллс лайн»?

— Да.

— Тогда ответ простой. Я слышал, что бутлеггеры пытаются купить эту компанию, чтобы ввозить в страну шотландское виски. Очевидно, спрос на нее так велик, что хозяева взвинтили цену. Сама компания не стоит и половины этих денег.

Виктор вздохнул:

— Я боялся именно этого. А какие именно бутлеггеры замешаны в этом деле?

— Я не эксперт по вопросам преступности. Но, очевидно, это крупные акулы. Вы хотите сказать, что «Декстер-банк» рассматривает возможность финансирования бандитов?

— Ни за что на свете.

Ответ Виктора прозвучал так резко, что Фрэнк Притчард взглянул на него с удивлением.

Эллсворт Синглтон был добродушным мужчиной среднего роста, курившим одну сигарету за другой. Ему было сорок семь лет, он работал в детективном агентстве «Пинкертон» уже двадцать три года и считался одним из местных экспертов по преступному миру. Он пожал Виктору руку, сел, закурил «Кэмел» и спросил:

— Чем я могу помочь вам, мистер Декстер?

— Кто пытается купить компанию «Грэхэм-Хоуэллс»?

— По моим источникам, имеются три главных покупателя. Два — в Нью-Йорке, один — в Чикаго. В Чикаго это Аль Капоне, здесь — Оуни Мэдден и Винни Тацци.

Наступило продолжительное молчание.

— Когда Тацци вышел из тюрьмы? — наконец спросил Виктор.

— Сейчас посчитаем. Впервые он попал в тюрьму более двадцати лет назад за кражу драгоценностей. Я припоминаю, что он пытался ограбить ювелирный магазин рядом с «Уолдорфом»…

— «Жерар и сыновья», — прервал его Виктор. — Это было в 1903 году. Он и его сообщник Джанни Диффата получили двенадцать лет тюрьмы. Диффата погиб в тюремной драке через несколько лет. Тацци, насколько я знаю, отсидел полный срок.

Детектив уставился на него:

— Вы знаете о Тацци очень много.

— Больше, чем мне бы хотелось. Что случилось с ним потом?

— Его выпустили из Синг-Синг в 1915 году, и, как мне известно, какое-то время он вел себя примерно. Даже пытался завербоваться во время войны в армию, но помешало его тюремное прошлое. Думаю, именно тогда он постепенно вернулся к прежним занятиям и начал баловаться сутенерством, потом, когда вышел закон о запрете продажи спиртного, стал бутлеггером. Это помогло ему сделаться крупным уголовным авторитетом.

— Насколько крупным?

— Он работает с Датчем Шульцем и Оуни Мэдденом. Размах у него большой — почти пятьсот человек работают на него. Он стоит, наверное, пять или шесть миллионов.

— А откуда он руководит своими операциями?

— У него есть подпольный бар в Гринвич-вилидж. Он называется клуб «Хотча».

— И правительство не в состоянии поймать его?

— Пока не в состоянии. Он хитер и осторожен. Он проводит свои операции через посредников.

— Таких, как Серж Виттгенштайн?

— Да, он один из них.

— Тацци опасен?

— Он убийца.

Конечно, излишне было напоминать Виктору об этом. Он помнил Малыша Винни — теперь, очевидно, Большого Винни. Убийца с лицом ангела, только теперь ангел постарел. Человек, в чьей жизни и карьере, как в темном и кровавом зеркале, отразилась его собственная жизнь.

«Моя карьера вернее», — сказал ему Виктор много лет назад на той бруклинской аллее. И она действительно была вернее. Но Малыш Винни продолжал преследовать его. «Мы собираемся подарить тебе сувенир, — сказал тогда Винни, — так что всякий раз, когда ты начнешь забывать, что ты итальянец, ты посмотришь в зеркало и вспомнишь». Виктор помнил. Этим зеркалом был Винни Тацци.

— Вы хотите узнать что-нибудь еще о Тацци, мистер Декстер?

— Нет, остальное я теперь могу предположить сам. Однажды, много лет назад, он попытался выманить деньги у моего банка. Потом он использовал шантаж. Теперь пытается делать то же самое, только на этот раз его методы стали более изощренными. Чего-чего, а постоянства у этого человека не отнимешь.

— Вы сможете справиться с ним сами или вам потребуется наша помощь?

— Я справлюсь, — спокойно ответил Виктор.

Серж Виттгенштайн играл в покер в задней комнате клуба «Хотча», когда дверь открылась и вошел Винни Тацци.

— Мне надо поговорить с тобой. Наедине, — обратился он к Сержу.

— Игра закончена, друзья мои, — сказал тот.

Фишки были быстро обменены на деньги, и комната опустела. Когда они остались одни, Винни сел за стол.

— Декстер аннулировал кредит, — сообщил он.

Серж стал обрывать заусеницы на пальцах. Этот живой маленький гангстер в черном костюме был одним из немногих людей в этом мире, кто заставлял его нервничать.

— Его сын звонил мне сегодня во второй половине дня. Он был вне себя от ярости. Он знает о тебе, Винни.

— Как он узнал? Это ты сказал ему?

— Я? Конечно, нет, Винни! Зачем мне говорить ему?

— Тогда кто же сказал?

— Его отец. Он тебя вычислил — не знаю уж как. Он закатил Дрю скандал и запретил ему иметь со мной какие-либо дела. Так что вся сделка лопнула. Извини… Я думал, дело уже на мази…

— Ты жирный хрен. Ты наверняка выдал меня.

— Клянусь, я не делал этого! Клянусь!

Винни вытащил из кармана золотую зубочистку и медленно начал ковырять в зубах. Серж наблюдал за ним, на висках у него появились капли пота.

— Может быть, Виктор действительно все разузнал, — наконец сказал он, обращаясь скорее к себе, чем к Сержу. — Этот подонок всегда был умным малым… — Он бросил зубочистку на стол. — Так как мы собираемся получить пятнадцать миллионов для покупки судоходной компании?

Серж пожал плечами:

— Занять их у частных инвесторов, так, как я и хотел сделать вначале. Это ведь была не моя идея попусту тратить время на Дрю Декстера.

— Это была хорошая идея, и она почти сработала. И если есть кто, кого я ненавижу, так это всякие жирные туши, болтающие, будто я сделал ошибку.

Серж раздулся от негодования.

— Я не намерен терпеть такие оскорбления от тебя! — воскликнул он, вставая из-за стола.

— Сядь! — буркнул Винни.

Серж сел. Винни погрозил ему пальцем:

— Не забывай, кто вытащил тебя из тюрьмы под залог два года назад, когда акции, о которых ты божился, что они упадут в цене, полезли вверх.

— Я расплатился с тобой! А кто предложил купить «Грэхэм-Хоуэллс»?

Винни опустил свой палец.

— Хорошо, мы ведь партнеры. Мы не должны ссориться. Но когда я захочу назвать тебя «жирной тушей», я так и сделаю.

— Это не очень вежливо…

— Тогда похудей. — Винни надолго задумался, а потом заговорил: — У нас есть всего неделя. Я слышал, Капоне уже почти достал пятнадцать миллионов. А мы сидим в дыре. Ладно, мы попробуем более простой метод.

Он встал.

— Что ты собираешься делать? — спросил Серж.

— А ты лучше в это дело не влезай, — ответил Винни и направился к двери.

— Винни, почему ты ненавидишь Виктора Декстера?

Маленький гангстер обернулся:

— Он задолжал мне.

— Что?

— Двенадцать долгих лет в Синг-Синг, — ответил Винни и вышел из комнаты.

Глава 32

Бывшая Люсиль Декстер была теперь и бывшая леди Пемброук. В 1923 году Люсиль застала лорда Арчи на месте преступления с горничной с верхнего этажа. Это произошло в одной из комнат для гостей и стало последним ударом по уже распадавшемуся браку. С лордом Арчи расплатились (это стоило Люсиль почти четырехсот тысяч долларов), и тот вернулся в туманный Альбион. Можно было бы предположить, что страсть Люсиль к европейской аристократии была удовлетворена, однако менее чем через год она встретила в Баден-Бадене, где проходила лечение, тридцатидевятилетнего французского графа Оноре де Бомон. Граф был самозваным экспертом по красоте и здоровью. Он питался лишь проросшей пшеницей, овсом и бананами и, как чумы, боялся сахара, соли и мяса, при этом выпивал бутылку белого вина в день для «разжижения крови». Этот худощавый элегантный француз очаровал Люсиль, которая по мере приближения к шестидесяти годам почти помешалась на диетах и здоровье. Бывшая ранее заядлой мясоедкой, она теперь перешла на диету Оноре и поклялась больше никогда не прикасаться к мясу, сахару и соли. Каждый день они с Оноре по нескольку часов занимались йогой, он порекомендовал ей крем для кожи, изготовленный одной бывшей куртизанкой в Париже, который гарантировал исчезновение морщин. По секрету он шепнул ей, что одним из компонентов этого крема является сперма. Люсиль передернуло, однако она была им очарована и могла попробовать все, что угодно. Крем действительно оказался эффективным, а диета и упражнения заставили ее почувствовать себя моложе, чем когда бы то ни было. В июне 1924 года они поженились в Париже. Свадебный прием обслуживал ресторан «Фошон», который должен был сохранить свой уровень «высокой кухни» и в то же время считаться с диетическими табу графа.

Граф и графиня жили поочередно в Париже и Нью-Йорке. Аскетический образ жизни Оноре не исключал проведения приемов, и, к ужасу Люсиль, ее новый муж устроил целый ряд пышных вечеров, которые обошлись в баснословную сумму. Как и в случае с лордом Арчи, старинная родословная была козырной картой Оноре, но его финансовые ресурсы были такими же тощими, как и его стан, поэтому по счетам платила Люсиль.

8 мая 1925 года у Оноре родилась идея устроить костюмированный бал в особняке на Пятой авеню. Темой для бала была выбрана «Ночь во время якобинского террора», и он должен был повторить бал, который один из предков Оноре давал в 1794 году в Фобур Сен-Жермен. На том балу, состоявшемся в самый разгар террора, аристократы, потерявшие на гильотине одного или более родственников, повязали на свои шеи красные ленточки, символизировавшие кровавый след от лезвия гильотины. Оноре предложил сделать то же самое, причем женщины на его балу должны были быть одеты в прозрачные, открывающие грудь платья того времени. Когда Люсиль выразила мужу робкий протест по поводу стоимости еще одного грандиозного приема, Оноре напомнил ей, сколько денег они сэкономили, не покупая мяса.

Желтая пресса назвала этот прием «Бал красных лент», и призрак Великой Гильотины, вызванный к жизни экстравагантной выходкой графа, поразил нездоровое воображение публики. Бал назвали «лучшим балом 1925 года», и приглашения на него стоили столько же, сколько неограненные изумруды.

В витринах магазинов игрушек появились игрушечные гильотины, и на короткий период времени у секретарш вошло в моду носить на работе красную ленточку на шее. Расходы на бал составили по неточным подсчетам свыше ста тысяч долларов, что побудило «Таймс» разразиться сварливой редакционной статьей о причудах богачей. Все это привело лишь к тому, что огромные толпы собрались на перекрестке Семьдесят третьей улицы и Пятой авеню в день бала, и потребовалось несколько десятков полисменов, чтобы не позволить людям заполнить все прилегающие улицы, что помешало бы движению лимузинов, подвозивших своих пассажиров в красных ленточках к парадной двери особняка.

У Дрю, сопровождавшего Милли Чапин, хватило здравого смысла припарковать машину за несколько кварталов от дома матери и пройти это расстояние пешком. Милли выглядела сногсшибательно в светло-зеленом платье времен Директории, которое было настолько прозрачным, что сквозь него было хорошо видно ее тело, и только искусно собранные дополнительные складки на стратегически важных местах помогли ей избежать ареста полицией нравов. Ее светлые волосы были уложены по моде того времени, и единственным украшением девушки, помимо красной ленточки на шее, была полоска зеленого шелка, повязанная под ее довольно плоской грудью. Прохладный осенний ветер развевал прозрачное платье Милли, обнажая стройные ноги в сандалиях, что вызывало громкие возгласы одобрения и аплодисменты у мужчин в толпе. Милли улыбалась, словно говоря всем своим видом: «Разве я не великолепна?» Дрю не уступал ей в экстравагантности. Он взял напрокат шелковый камзол в белую и голубую полоску, башмаки и короткие штаны, так обтягивавшие его тело, что ему даже пришлось подвязать что-то вроде гульфика, чтобы его внушительные мужские прелести не слишком бросались в глаза. Несмотря на это, его выпуклость привлекала внимание девиц, и Дрю был явно польщен этим.

В самом особняке какое-нибудь привидение восемнадцатого века чувствовало бы себя как дома. Оноре запретил использовать электричество в этот вечер, и доэдисоновские свечи волшебно мерцали в золотых подсвечниках и хрустальных люстрах. Слуги в ливреях принимали у гостей шляпы в стиле Директории и такие же пальто, после этого гости медленно поднимались по изящной лестнице на второй этаж в танцевальный зал, где их приветствовали хозяева дома. На Люсиль было просвечивающее платье, являющееся точной копией платья мадам де Рекамье [73]. Оно было более скромным, чем у Милли, тем не менее выгодно подчеркивало ее фигуру, сохранившую благодаря диете стройность. Оноре решил, что на фоне остальных его жена должна выделяться и вместо обязательной алой ленточки на ней будет тоненькое ожерелье из рубинов, которое он заказал для нее в ювелирном магазине «Ван Клиф и Арпельс». Люсиль подумала, что это будет уже излишеством, однако, как всегда, уступила его желаниям. Во все возрастающем одиночестве своей блестящей, но лишенной смысла жизни Люсиль обнаружила, что не может обходиться без модных мужей, подобно тому как наркоманы не в состоянии прожить без героина. И, как наркоманы, она была готова заплатить за это любую цену.

Бал открылся кадрилью, которую лишь немногие гости умели танцевать. Поэтому Оноре мудро решил ограничиться лишь одним танцем восемнадцатого века, и оркестр вернулся в двадцатое столетие, перейдя к чарльстону. Тут же число танцующих быстро увеличилось, и Дрю с Милли отдались этому стремительному танцу.

— Ну и что ты думаешь обо всем этом? — спросил Дрю, с упоением хлопая ладошами под коленками.

— О, это умора! И твой отчим тоже уморителен. Он что, гомик?

— Не думаю. Почему ты так считаешь?

— Он такой изнеженно-элегантный, что напоминает гомика.

— Мать — его третья жена.

— Это ничего не значит.

— Для девушки, которая впервые переспала с мужчиной только в прошлом месяце, ты, безусловно, набралась самой экзотической информации.

— Жизнь в Гринвич-вилидж научила меня многому, к тому же я быстро все схватываю.

— Это я заметил.

— Например, недавно ко мне приставала лесбиянка.

— О Боже, ты слишком быстро все схватываешь. Где это случилось?

— На литературном вечере с коктейлями. Подружка Элли открыла книжный магазин в Гринвич-вилидж и устроила вечеринку в честь этой бразильской романистки, которая написала роман о лесбийской любви. Очень шокирующий. Так вот, у этой писательницы был монокль, челка, как у Луизы Брукс, и твидовый костюм — все классное, — и она спросила, не пересплю ли я с ней.

— Надеюсь, ты этого не сделала?

— Конечно нет. Женщины не интересуют меня в этом плане. Кроме того, — она улыбнулась, — у меня есть ты.

Они пили шампанское в библиотеке на первом этаже. Была уже полночь, ночной ветерок лениво колыхал легкие занавески на распахнутых окнах. Милли уютно расположилась на диване и закурила. Глаза Дрю пожирали изгибы ее тела. Потолок сотрясался от топота толпы, танцующей наверху.

— Я говорил тебе о Серже Виттгенштайне, — сказал он, — из-за него у меня неприятности с моим стариком.

— Какие неприятности?

— Оказалось, что у нас с Сержем есть сообщник — бутлеггер по имени Винни Тацци, они использовали меня, чтобы получить кредит в отцовском банке.

— А ты не знал, что они тебя используют?

Дрю отвел глаза в сторону:

— Знал.

— Ты знал, что эти негодяи обманывают твоего отца, и согласился на это?

— Это не было обманом в точном смысле слова. А, черт! Ну да, это был обман, и я на это согласился.

— Но почему?

— Я пытался нанести удар по отцу и по всем его принципам. Ты не знаешь, что это такое — все время выслушивать его проповеди! — Дрю начал остывать. — Как бы то ни было, я очень поругался со стариком, ты можешь представить, как это было. Потом я начал думать о себе, о жизни и прочем и пришел к выводу, что хочу жениться. На тебе. Как ты смотришь на это?

Она медленно выдохнула дым:

— Ты серьезно делаешь мне предложение?

— Вполне.

— Но ты же говорил, что не испытываешь никаких чувств ко мне. Ты сказал, что любовь — это для школьников.

— Наверное, я ошибался. А может, просто шутил. Ну так что ты думаешь?

— Твое предложение звучит очень небрежно.

— Зато оно искренне.

— Мне противно думать, что ты хочешь жениться на мне только потому, что зол на своего отца.

— Это только одна из причин, хотя допускаю, что она существует. Думаю, что, если я женюсь и у меня будут дети, я смогу хоть немного избавиться от его опеки.

— Но ты не любишь меня? — холодно спросила Милли.

Он посмотрел на нее:

— Думаю, что люблю, Милли. Я не считаю, что во мне большой запас любви, но тот, который имеется, принадлежит тебе. А ты любишь меня?

Она отложила сигарету в сторону:

— Я должна подумать об этом.

«Пусть он немного попотеет, — подумала она, торжествуя, — пусть теперь он приползет ко мне!»

Дрю не заметил черный «бьюик», выехавший с Шестидесятой улицы.

Он довез Милли до ее дома в Сент-Льюк'с-плейс и только что свернул на Шестьдесят вторую улицу, направляясь к своему гаражу недалеко от Второй авеню. «Бьюик» встал у обочины и стоял там, пока он не вышел из гаража. Дрю пошел в западном направлении к своей квартире. «Бьюик» приехал следом по пустой улице. Задняя дверца открылась. Из машины выскочили двое и побежали за ним. Он услышал их шаги и обернулся.

Один из них схватил его за руку.

— Какого черта?..

— Пошли, желтые портки. Господи, ты глянь только на этот чертов наряд!

Дрю начал сопротивляться. Второй мужчина выхватил из кармана дубинку и ударил его по голове.

Дрю потерял сознание.

Миссис Джулия Ломбардини Риццо наводила порядок в небольшой жилой комнате своего дома в Бруклине, когда раздался звонок в дверь. Она взглянула на часы, стоящие на камине, — было чуть больше десяти часов утра. Раздумывая, кто бы мог нанести ей визит в такое раннее время, она подошла к окну и посмотрела на парадное крыльцо. Высокий, худощавый, седой мужчина в безупречном костюме и в черной шляпе стоял у двери. Сначала она не узнала его, а когда узнала, бросилась к зеркалу посмотреть на себя. Джулии было сорок шесть лет, она тоже начала седеть, но сохранила фигуру и привлекательность. Коричневое домашнее платье, в котором она была сейчас, не относилось к лучшим в ее гардеробе, но сменить его уже не было времени. Джулия вышла в холл и открыла дверь.

— Привет, Джулия, — сказал Виктор, снимая шляпу.

Она не видела его почти двадцать лет, но смогла вымолвить лишь:

— Привет, Виктор.

Я понимаю, что это выглядит несколько странно, но могу я поговорить с тобой? Случилось кое-что…

— Конечно. Входи.

Она бросила взгляд на длинный черный «паккард», уже привлекший к себе группу детишек из соседних домов, явно принадлежавших людям среднего класса. Виктор вошел в холл. Она закрыла дверь и указала ему на жилую комнату.

— Я как раз прибиралась в ней, — проговорила она, чувствуя себя дурочкой.

Он вошел в комнату и огляделся: мебель, радиоприемник, ковер на стене — все куплено в долг. Ему тоже приходится сейчас платить долги… Сначала Винни Тацци, теперь Джулия. Виктор посмотрел на нее, и прошлое нахлынуло на него.

— Могу я присесть?

— Пожалуйста.

Положив шляпу на кресло, он сел на мягкий диван с плюшевой обивкой и кружевными салфетками на спинке. Джулия уселась в кресло с деревянными подлокотниками. Позади нее торшер с черной жестяной стойкой наклонил над ней свой абажур, словно любопытный фламинго.

— Мы давно не виделись, — сказал Виктор.

— Двадцать лет, не так ли? Или почти двадцать.

— Я прочитал о смерти твоего дяди. Очень жаль. Он был прекрасным человеком.

— Он был старик.

— А твой муж…

— Он умер в прошлом году.

Виктор удивился:

— Но он-то не был стариком?

— Он умер неестественной смертью. Чезаре занимался импортом вин. К тому же он очень сильно пил. Запрет на продажу спиртных напитков погубил его дело, и он стал пить еще сильнее. Только это было какое-то низкосортное пойло. А в прошлом году он купил какое-то спиртное, которое оказалось буквально смертельным. Чезаре умер в мучениях — хвала великому моральному эксперименту под названием Запрет! — На секунду она умолкла. — Ты не видел некролога в газетах, потому что их не интересовал Чезаре Риццо. Но зато они очень интересуются Декстером. Я читала в газетах о грандиозном приеме, устроенном Люсиль. Как они назвали его? Бал красной ленточки? Кажется, она ничуть не изменилась. Тебе все-таки удалось развестись с ней в конце концов, не правда ли? Хотя ты и говорил, что не сможешь этого сделать. — В ее голосе появилась враждебная нотка.

— Я никогда не видел тебя такой ожесточенной.

— Я и не была ожесточенной, когда была… скажем так, глупой или наивной настолько, что поверила, будто наша маленькая любовная история может иметь счастливый конец. Но все эти годы я много думала о тебе, Виктор. Я даже несколько раз начинала писать тебе письмо, но каждый раз останавливала себя.

— О чем ты хотела написать?

— Что-то вроде того, что теперь, после многих лет, я считаю тебя самым эгоистичным человеком из всех, кто встретился мне в жизни. Конечно, это все звучало бы как «зелен виноград», честно говоря, оно так и было на самом деле. Когда мы расстались, я так тебя любила, что испытывала к тебе жалость. Но когда спустя несколько лет ты развелся с Люсиль, я начала жалеть себя. Ты меня использовал, Виктор. Я была удобна для тебя. Но никому не нравится, когда его используют.

Он кивнул головой, соглашаясь:

— Я заслуживаю таких слов. Но ты упустила одну вещь: я очень сильно любил тебя.

— Не сомневаюсь в этом. Но это не принесло мне большого счастья. Полагаю, ты появился в этом довольно убогом месте не для того, чтобы вспоминать старые времена?

— Откровенно говоря, в каком-то смысле я пришел именно для этого. Но… — он поднялся, — думаю, я сделал ошибку. Еще одну ошибку. Больше я не побеспокою тебя.

— Ты мог по крайней мере оказать мне любезность и сообщить, зачем приходил.

Он опять уселся в кресло:

— Хорошо, я пришел, потому что напуган и не знаю, что делать. Ты помнишь Винни Тацци?

— Очень хорошо. Ведь это его пойло убило моего мужа.

— А ты сообщила об этом полиции?

— Конечно. Но что они могли сделать? Да их это и не волнует особенно. Тысячи людей умирают от таких спиртных напитков. Они не могут доказать, что каждый подобный случай — убийство, а это именно так и есть. Они советовали мне нанять адвоката, но не сказали, где достать деньги, чтобы ему заплатить. Денег от страховки Чезаре едва хватило, чтобы вернуть долги и похоронить его. Тут уж было не до адвокатов и не до полиции…

Виктора поразило, какой жестокой она стала. Видимо, он забыл, что бедность убивает в человеке доброту.

— У тебя должны быть хоть какие-нибудь деньги.

— Я каждый год получаю небольшую сумму по завещанию дяди Этторе. Мне хватает. Почему ты вспомнил Винни Тацци?

— Он похитил моего сына.

Теперь на ее лице появилось изумление. И тревога.

— Когда?

— Вчера утром, после того бала у Люсиль. Полиция проследила его передвижения до полпятого утра. Примерно в это время он поставил машину в гараж и потом просто исчез. Я пока еще не получил записку о выкупе, однако знаю, что за этим стоит Тацци.

— Почему ты так думаешь?

Он рассказал ей о Серже Виттгенштайне и «Грэхэм-Хоуэллс лайн».

— Я хотел поговорить с кем-нибудь, — продолжал он. — Люсиль в истерике, полиция не знает, что делать… Я не знаю, что делать… — Он беспомощно пожал плечами. — Вот я и подумал о тебе.

Джулия увидела в его глазах то, чего в них никогда раньше не было, — отчаяние.

— Если Тацци причинит ему боль… — Он не закончил фразы.

Она встала, подошла к нему, взяла за руку и на секунду сжала ее:

— Я приготовлю кофе. Мы выпьем по чашке и поговорим.

Она выпустила его руку и пошла в кухню.

Глава 33

Серж Виттгенштайн подвязал шелковым поясом свой японский халат, закурил сигарету «Собрани» и стал ждать, пока японский слуга не проведет Виктора в его кабинет на третьем этаже. Банкир позвонил ему два часа назад и попросил о встрече. Серж прекрасно знал, зачем тому понадобилось встретиться с ним.

В кабинете стояли часы на подставке под стеклянным колпаком, стол с четырьмя телефонами и черный шкаф с документами около окна, выходившего на сад позади дома. Над кожаным диваном висел японский экран, его золотая поверхность переливалась в лучах вечернего солнца. Над небольшим камином висела пара дуэльных пистолетов девятнадцатого века. Вся комната была забита различными вещами, которые Серж, как страстный коллекционер, покупал по всему миру. По обе стороны от камина были запертые двери.

Дверь из холла распахнулась, и на пороге появился Виктор. Серж положил сигарету и пошел навстречу, протягивая ему руку.

— Мистер Декстер, рад видеть вас. Дрю так много о вас рассказывал, что мне кажется, будто мы уже давно знакомы.

Виктор посмотрел на протянутую руку, однако не пожал ее. Он холодно глянул прямо в глаза Сержу:

— Сколько я должен заплатить за то, чтобы мне вернули сына?

— Простите, о чем вы?

— Давайте не будем валять дурака. Тацци похитил Дрю…

— Похитил?

— Бросьте, приятель! Я пришел сюда договориться с вами. Полиция об этом ничего не знает, так что, ради Бога, не валяйте дурака!

Серж сел за стол.

— Я слушаю.

— Так-то лучше. — Виктор уселся на диван. — Мне известно, что Тацци сейчас на Кубе — покупает яхту, которую хочет превратить в плавучий игорный дом. Он там уже пять дней, поэтому никто не сможет доказать, что похищение совершил он. За него это сделали его ребята. Я не получил от Тацци требования о выкупе, потому что он знает, что я вычислю того, кто это сделал, и приду к вам. Так вот я здесь. Что я должен сделать?

— А как вы сами считаете?

— Одобрить кредит на покупку «Грэхэм-Хоуэллс»?

Серж улыбнулся, развел руками, но ничего не сказал.

— Какие гарантии я буду иметь, что Дрю не будет причинен вред?

Но тут дверь слева от камина открылась и в кабинет вошел Винни. Серж изумленно выпалил:

— Мне показалось, что ты хочешь, чтобы это дело провернул я.

— Заткнись! — Винни подошел к Виктору и оглядел его с головы до ног. — Так… — заговорил он наконец, — вот мы и снова вместе, как в старые времена, а, Виктор? — Он повернулся к Сержу. — Знаешь, мы с Виктором давно знаем друг друга. Очень давно. С тех пор, как были детьми в Бруклине.

— Выходит, я ошибся? — спросил Виктор. — Ты не был на Кубе?

— О да, я был там. Купил себе красавицу-яхту, она принадлежала там какому-то сахарному королю. Провернул выгодное дельце, Виктор. Они доставят ее в Нью-Йорк на следующей неделе, а я прилетел еще вчера. Когда Серж сообщил мне, что ты явишься сюда, я не смог побороть желание увидеть тебя, я так давно хотел с тобой увидеться, Виктор. Так давно.

— Вы не причинили вреда Дрю?

— Нет. Его никто и пальцем не тронул. Если бы это произошло, мне труднее было бы торговаться с тобой, так ведь?

— Я оформлю кредит, — сказал Виктор. — Половину его я переведу на счет «Канадского банка». Когда Дрю вернется ко мне целым и невредимым, я переведу вторую половину. Ты принимаешь мое предложение?

На момент Винни задумался, потом кивнул:

— Да, это звучит неплохо. Я согласен. — Он расплылся в улыбке. — Мне нравится наблюдать, как ты обливаешься холодным потом, Виктор. У меня теплеет на душе от этого.

Виктор поднялся:

— Перевод денег будет осуществлен завтра утром. Где я найду Дрю?

— Мы отпустим его в каком-нибудь безопасном месте и дадим денег на дорогу. Ты можешь доверять мне, Виктор. Да у тебя и нет другого выхода, кроме как доверять мне. Ты ведь знаешь это?

Виктор знал. Он направился к двери.

— Подожди минутку, Виктор. Есть еще одна вещь. Подойди сюда.

Виктор закрыл глаза, почувствовав мгновенную усталость, и подошел к Винни.

— Я еще не кончил с тобой, Виктор. Ты — мой должник. Синг-Синг — дерьмовое место, действительно дерьмовое место, а я ведь провел там двенадцать лет. Ведь это ты упрятал меня туда? Ты подстроил то ограбление ювелирного магазина и впутал меня в него. У меня было достаточно времени, чтобы вычислить это, так что не пытайся отрицать. А ты подумал, ты вспомнил хоть раз обо мне в течение этих двенадцати лет, а, Виктор? Спорю, не вспомнил. Ты наслаждался жизнью в своем банке, ты богател год от года, ты стал боссом… Ты не думал обо мне, Виктор, но я-то о тебе думал. О-о-о, я часто о тебе думал. Я думал о том моменте, когда снова прихвачу тебя, как я уже сделал это однажды, помнишь? Тогда ты меня переиграл, но в этот раз, Виктор, ты попался. И сейчас я схвачу тебя покрепче, чем раньше. А ну, становись на четвереньки!

Виктор окаменел.

— Давай-давай, становись! То есть если ты хочешь видеть своего Дрю живым. Его сторожа — настоящие головорезы, Виктор. Мне стоит только позвонить им…

Виктор медленно опустился на четвереньки.

— Полюбуйся, Серж! Знаменитый банкир, мистер Уолл-стрит, стоит на четвереньках перед Винни Тацци, бутлеггером! Красивое зрелище, правда? А теперь, Виктор, ты видишь мой правый ботинок? Я желаю, чтобы ты подполз и поцеловал его.

— Ты, грязная свинья…

— Не зли меня, Виктор. Не зли меня. Целуй ботинок.

Виктор не шелохнулся.

— Целуй, сукин сын! — заорал Винни.

Виктор подполз к нему и поцеловал блестящий носок кожаного ботинка Винни.

Второй раз в жизни Винни полностью унизил его. Он поклялся себе, что это будет в последний раз.

Винни глядел вниз на Виктора, глаза у него горели. Потом быстро поднял ногу и изо всех сил ударил банкира в лицо. Тот застонал и повалился на бок, закрыв руками правую щеку.

— В прошлый раз я крепко врезал тебе, — прошипел Винни. — Но сейчас ты старик, Виктор, поэтому я тебя пожалел.

Серж наблюдал эту сцену с неподдельным ужасом.

— Ради Христа, Винни, с него достаточно, — вымолвил он.

Тацци подошел к двери, затем обернулся посмотреть на Виктора, который все еще лежал на полу, держась за щеку.

— Даже если я убью этого мерзавца, все равно ему будет недостаточно. — И он вышел из комнаты.

Серж кинулся к Виктору и помог ему встать на ноги.

— Вы в порядке? — спросил он.

Декстер убрал руки. Носок ботинка Винни ударил его ниже правого глаза и рассек кожу. Кровь залила всю щеку, под глазом Виктора уже наливался огромный синяк.

— Дайте воды, — с трудом прошептал он.

— Я достану полотенце. — Серж бросился в спальню, примыкавшую к кабинету, потом в ванную, где в теплой воде намочил полотенце. Кинулся обратно в кабинет.

Виктора там не было.

Следующие сутки прошли в мучительном ожидании. Он оформил перевод половины суммы кредита в «Канадский банк», потом позвонил в Бруклин Джулии Риццо и спросил, не может ли она прийти в его квартиру на Пятой авеню и побыть с ним, пока он ждет возвращения Дрю. Она приехала в полдень, он сидел в библиотеке и пил. Он был еще в пижаме и махровом халате, с небритым лицом. Распухшая правая щека была плотно забинтована. Когда Виктор описал сцену в кабинете Сержа, Джулия поверила ему с трудом.

— Он ударил тебя в лицо? — воскликнула она.

— Он сделал мне еще больнее. Гораздо больнее. Но у меня не было выбора. У них в руках Дрю.

— Да, я знаю, но это так жестоко…

— Он — жестокий! — Виктор повернул к ней лицо с налитыми кровью глазами. — Он злобная собака! Он всегда был таким. Но я клянусь перед тобой и перед Богом: если он покалечит Дрю, я убью его.

— Не смей даже говорить так…

— Убью. Я — сицилиец. Всю свою жизнь я боролся с насилием, с убийствами. Но если он убьет Дрю, я его прикончу. Я буду таким же сицилийцем, как тот, кто убил моего брата. Я убью его!

Джулия знала, что он говорит серьезно.

Телефон зазвонил в половине четвертого. Виктор поднял трубку:

— Алло?

— Отец, это я, Дрю.

— О Господи! С тобой все в порядке?

— Да, они не тронули меня. Они высадили меня в Гарлеме. Я звоню из отеля «Конни'с Инн», но не могу выйти на улицу.

— Почему? В чем дело?

— На мне же тот дурацкий костюм, в котором я был на балу у матери! Они все здесь смеются надо мной…

Виктор прикрыл трубку ладонью и сам начал смеяться.

— С ним все в порядке, — сообщил он Джулии. Затем убрал ладонь с трубки. — Послушай, Дрю, оставайся там. Я пошлю за тобой машину. Говори адрес.

— Угол Седьмой авеню и Сто тридцать второй улицы. И скажи Клоду, чтобы захватил плащ. Не могу же я идти в этом чертовом костюме!

— Хорошо, я скажу ему. Боже, сынок, как мы все волновались… Я сейчас же посылаю Клода…

Он повесил трубку и повернулся к Джулии.

— Он боится, — Виктора душил смех, — боится выйти на улицу, потому что… потому что одет в маскарадный костюм…

Виктор повалился на диван и захохотал. Он хохотал до тех пор, пока смех не перешел в рыдания.

Хотя Дрю они не тронули, его отец знал, что, если Винни Тацци нанес успешный удар однажды, никто в семье Виктора не сможет чувствовать себя в безопасности. Полиция здесь была бессильна. Когда Дрю был схвачен, ему завязали глаза и привязали к стулу, так что он не имел понятия, кто были эти люди и куда они его привезли. У Винни же было железное алиби, так как во время похищения он находился на Кубе. Кроме того, требования о выкупе никто не посылал. Полиции Виктор сообщил, что подозревает Тацци, однако не сказал ни слова о «Грэхэм-Хоуэллс лайн», так что получалось, что он вовлечен в заговор. Но безопасность Дрю была для него всего важнее. Джулия посоветовала ему связаться с Сержем Виттгенштайном, и он с ней согласился. Ему даже удалось скрыть похищение сына от газет, главным образом потому, что отсутствовало требование о выкупе. Заголовки в газетах просто сообщали: «Сын банкира исчез». Когда же сын банкира появился снова, репортерам было заявлено, что у Дрю случилась временная потеря памяти. Журналисты отнеслись к этому сообщению скептически, тем не менее оно было напечатано в газетах.

На следующий день после возвращения Дрю Виктор созвал специальное совещание Совета директоров банка и объявил, что берет отпуск. Он дал объяснение по поводу кредита на покупку «Грэхэм-Хоуэллс», который, несмотря на то что деньги банка были застрахованы, все равно оставался кредитом, данным преступникам. Более того, пока Тацци оставался на свободе, ничто не могло удержать этого вымогателя от того, чтобы оказывать давление на Виктора и выкачивать деньги из банка. Поэтому Виктор временно ушел с поста президента банка, рекомендовав вице-президенту Брайану Хьюгу исполнять его обязанности до тех пор, пока ситуация с Тацци не будет улажена. Когда другие директора поинтересовались, что означает термин «уладить», Виктор намеренно дал им уклончивый ответ.

В тот вечер он повез Джулию на ужин в маленький французский ресторан в Вест-сайде, и там она задала ему тот же вопрос:

— Что значит «уладить»? Как ты можешь «уладить» ситуацию с таким человеком, как Винни Тацци? Если уж полиция беспомощна, то что можешь сделать ты?

— Я могу убить его, — спокойно ответил Виктор, потягивая «Шабли».

— Ты это всерьез задумал?

— Вполне.

— Но он же не тронул Дрю…

— Джулия, моя семья… Дрю, Лорна, даже Барбара на своем побережье… мои внуки… Все они — живые мишени для этого человека. Я — живая мишень. Это наше с ним глубоко личное дело. У него ко мне патологическая ненависть. Он оставил Дрю в живых лишь только потому, что ему нужды были эти пятнадцать миллионов долларов. Но если ты думаешь, что мы никогда больше не услышим о Винни Тацци, ты просто не знаешь этого человека, так как я. Да, я не верю в действия вне рамок закона — это не мой стиль, это стиль мафии. Но так как закон, похоже, не в состоянии подобраться к Винни или к любому другому известному рэкетиру, тогда остается лишь ничего не делать и позволять ему разрушить твою жизнь либо нанести ответный удар. С меня хватит Винни Тацци. И не в порыве эмоций — я бы сделал так, если б он убил Дрю, — но хладнокровно. Расчетливо. И могу добавить, вполне безопасно для меня.

— И как же ты собираешься это сделать?

— Пока не знаю. Я нанял Эллсворта Синглтона из агентства «Пинкертон», чтобы он снабжал меня информацией о действиях Винни. Естественно, той информацией, которую он сможет добыть. У Синглтона множество связей в преступном мире. Возможность убить Тацци обязательно появится. И я воспользуюсь ею. — Он взглянул на Джулию. — Полагаю, ты возненавидишь меня за это.

— Нет, — ответила та тихо. — Он убил моего мужа. Око за око!

— Око за око, — повторил Виктор и сжал ее руку.

Такая возможность появилась быстрее, чем он ожидал.

Пятью днями позже Синглтон позвонил ему.

— Судно Тацци прибывает сегодня во второй половине дня с Кубы, — сообщил он.

— Это та яхта, что он купил там?

— Точно. Он собирается превратить ее в плавучий игорный дом и держать судно за пределами трехмильной зоны. Говорят, он собирается бросить якорь в трех милях к востоку от Сэнди Хук. Он нанял рыболовное судно, на котором выйдет в море в десять вечера посмотреть то место.

— Какой на этой яхте экипаж?

— Только три человека, плюс капитан. Все кубинцы.

— Как она называется?

— «Счастливая леди». Она примерно метров тридцать длиной, с белым корпусом и одной трубой. На палубе — желтый навес на корме. Мой осведомитель видел ее в Гаване в прошлом году. Она принадлежала сеньору Лобо, известному сахарному королю.

— Спасибо, Эллсворт.

Повесив трубку, Виктор потер правую щеку, на которой еще виднелся синяк, хотя опухоль уже спала. Потом позвонил секретарше:

— Соедините меня с Фрэнком Притчардом из компании «Притчард лайн».

Винни Тацци придерживал края своей новой серой фетровой шляпы, которую он купил, чтобы отпраздновать покупку «Грэхэм-Хоуэллс лайн». Дул довольно сильный ветер, и море было неспокойное, но ночь была ясная, и в небе над каньоном Гудзона ярко светились все звезды.

— Что это там? — спросил Тацци капитана рыболовного судна, указывая на далекий свет за пределами излучины порта.

— Плавучий маяк «Амброз», — ответил капитан. Он знал, кто был единственным пассажиром на его судне. Он никогда в жизни не согласился бы взять его на борт, если бы ему не предложили пятьсот долларов наличными.

— Это для того, чтобы направлять корабли?

— Верно.

— Я должен узнать что-нибудь об океане. Ведь я только что купил себе судоходную компанию.

«Коротконогий ублюдок, — подумал капитан, — ты, наверное, купил ее с помощью пистолета».

Через десять минут они разглядели стояночные огни «Счастливой леди». Еще через десять минут Винни вскарабкался по трапу через люк на судно, где его приветствовал капитан Эстебан Рамирес. На нем был черный свитер с воротником «хомут» и замасленная фуражка.

— Сеньор Тацци, приветствую вас на борту моего судна, — сказал капитан, пожимая ему руку.

— Спасибо. Как прошло плавание?

— Неплохо.

— Вы купили оборудование?

— Да, сеньор. Оно в салоне.

— Пойдемте посмотрим.

— Мои люди могут перейти на рыболовное судно? Им не терпится сойти на берег.

— Конечно. Скажите им, что я позабочусь о том, чтобы их вдоволь обеспечили спиртным и проститутками.

Капитан ухмыльнулся.

— Спасибо огромное, сеньор. — Он повернулся и что-то прокричал по-испански трем другим членам команды, стоявшим на мостике. Затем провел Винни на корму в главный салон. Маленький рэкетир вцепился в поручни красного дерева: яхту сильно болтало на волнах, а Винни не привык к качке.

— Эта чертова штука все время так качается? — спросил он.

— Да, сеньор, когда мы стоим на якоре, судно обязательно качает.

— Как же я могу рассчитывать на то, что клиенты будут играть здесь, если они не смогут даже удержаться на ногах?

— Когда на море волнение, мы можем сняться с якоря. Если судно двигается, качки нетрудно избежать.

— Вы уверены?

— Да, сеньор.

Капитан открыл двери в главный салон и включил свет. Это было большое помещение, переборки которого какой-то гаванский художник разрисовал фресками, изображавшими обнаженных нимф, играющих в стилизованных волнах. Салон был забит игорными столами, игровыми автоматами, столиками для игры в баккара, рулетку и покер; все они были покрыты простынями. Осветительные приборы были выполнены в форме колеса из дымчатого стекла с деревянными рукоятками и имитировали штурвал.

Винни показал на нимф на перегородках и осклабился:

— Каковы красотки! Вся эта чертова стена выглядит прямо как порнографическая открытка!

Он сдернул простыню с одного из столов для рулетки и проверил сукно и рулеточный барабан.

— Это самое лучшее оборудование, — похвастался он. — Сделано в Венесуэле. Взгляните на эти ножки из красного дерева — они такие же прочные, как кирпичный сортир.

— Вам придется привинтить ножки столов к палубе, сеньор. Мы привязали к ним резиновые шины, но вчера, когда началось волнение на море, они просто скакали по салону.

— Да, я знаю. Но мне хотелось бы сначала заново отделать полы.

— Палубы, сеньор.

— Что?

— Палубы. На кораблях полы называются палубами.

— Чепуха. Полы есть полы.

Они были почти оглушены воем сирены.

— Это что такое, черт побери? — переполошился Винни.

Капитан тоже встревожился:

— Я не знаю.

— Это где-то близко…

Капитан подбежал к задней двери и выглянул наружу. Потом закричал что-то по-испански.

— Что происходит? — завопил Винни.

— Нас таранят! Таранят! — Капитан Рамирес выскочил на палубу.

Что-то страшно затрещало. Винни заорал, увидев, как яхта резко накренилась в сторону порта. Потом случилось невероятное — правую переборку салона распорол нос какого-то грузового судна. Гигантское стальное лезвие прорвало обшивку, вошло в салон метров на пять и замерло. Винни бросился вперед, чтобы не попасть под это лезвие. Прижатый к переборке, он в ужасе взирал на стальную громадину, разрушившую половину игорных столов.

— Сволочь! — завизжал Винни на стальную махину. — Убирайся отсюда!

Он схватил пригоршню фишек для покера и стал швырять их в нос чужого корабля. Фишки отлетали от стальной поверхности и, подпрыгивая, катились по палубе.

— Сеньор! Сеньор! — Капитан Рамирес колотил по закрытому люку позади него.

Винни попятился к запертому люку.

— Корабль тонет! — закричал капитан снаружи. — Перебирайтесь на рыболовную шхуну! Скорее! — Он исчез.

Винни огляделся. Между носом сухогруза и перегородкой салона около люка было, наверное, метра два, однако этот проход был загроможден сломанными игорными столами, высившимися чуть не до потолка, раздавленными гигантским весом судна-тарана.

— Как я отсюда выберусь? — заорал Винни.

В отчаянии он стал карабкаться на гору ломаных столов. Тут стальной нос дрогнул, и «Счастливая леди» слегка наклонилась на правый борт. Винни покатился на палубу.

— Вытащите меня отсюда! — взревел он.

В этот миг свет замигал и вдруг погас. Винни Тацци охватил ужас:

— Я ничего не вижу! Ничего не вижу! Вытащите меня! Помогите! Господи Иисусе, кто-нибудь, помогите мне!

Огромный нос корабля медленно пополз из пробоины наружу. Заскрежетала сталь. Винни бросился к запертому люку и попытался отвинтить туго притянутые болты. Гребные винты грузового судна крутились теперь в обратном направлении, чтобы нос его высвободился из корпуса яхты. Она накренилась еще больше на правый борт, пробоина разошлась, и вода хлынула в машинное отделение…

Рыболовная шхуна отошла от стремительно тонущей яхты. Капитан Рамирес и его матросы стояли на палубе шхуны, что-то возбужденно лопоча по-испански.

— Чертов рулевой, должно быть, заснул! — воскликнул капитан шхуны. — Эта штука ведь перла прямиком на нас! Он же должен был увидеть вас…

В салоне яхты Винни потерял равновесие на внезапно взметнувшейся вверх палубе и скатился в угол. Съежившись от страха, он наблюдал, как темные игорные столы покатились к нему, будто молчаливые носороги.

— Нет, — всхлипнул он. — Господи…

Он нырнул под столик для рулетки, ударившись о переборку, и попытался поползти на палубу. Крен усилился, и треск ломающейся мебели стал невыносимым. Винни опять сполз в угол. Вода! Вода стала заполнять салон.

— Нет! — закричал он и разразился рыданиями, потому что понял: все кончено. — Кто-нибудь — помогите мне!

Послышался страшный скрежет — это под весом затопленного машинного отделения «Счастливая леди» наконец сорвалась с носа сухогруза. Уже через минуту она опустилась на дно.

Последнее, о чем успел подумать Винни, это о том, как холодна бывает смерть.

Глава 34

Свечи в столовой комнате Виктора освещали Дрю, Милли Чапин, Карла и Лорну ван Герсдорф и Джулию Ломбардини Риццо, сидевшую по правую сторону от Виктора. Лорна и Дрю с плохо скрываемым любопытством разглядывали женщину, которую они никогда не видели, но которая была предметом стольких пересудов в то время, когда они были еще детьми. Они заметили кольцо с крупным бриллиантом на ее руке. Джулия заметно нервничала, хотя и пыталась вести светскую беседу с Карлом, сидевшим справа от нее.

После того как был подан суп, Виктор сказал:

— Вы, наверное, удивляетесь, зачем я позвал вас всех сегодня на ужин. А возможно, вы уже догадались. — Он улыбнулся Джулии и взял ее за руку. — Я попросил Джулию стать моей женой и имею честь объявить вам, что она приняла мое предложение. Надеюсь, вы все поприветствуете ее как нового члена нашей семьи. Уверен, вы поймете, какой она теплый, умный, прекрасный человек. Надеюсь, вы полюбите ее так же сильно, как и я. Хотя вряд ли это возможно.

Лорна поднялась со своего места, обошла вокруг стола и поцеловала отца.

— Поздравляю, — произнесла она.

Потом поцеловала Джулию:

— Я счастлива за вас обоих.

— Спасибо, — ответила Джулия.

Затем наступила очередь Дрю. Он пожал отцу руку и поцеловал будущую мачеху. Когда они снова уселись за стол, Джулия обратилась ко всем:

— Я немного волновалась, не зная, как вы воспримете эту новость. Полагаю, мне несколько неудобно говорить об этом, но… вы, вероятно, много слышали обо мне в прошлом. — Она улыбнулась, а все остальные рассмеялись. — Во всяком случае это было прекрасно, когда Виктор снова вошел в мою жизнь. В прошлом месяце я сказала ему, признаюсь, с известной горечью, что у нашей любовной истории не было счастливого конца. Что ж, я ошиблась. У нее очень счастливый конец.

И она улыбнулась своему будущему мужу.

— Невероятно! — воскликнул Дрю. Он вез Милли домой, в Сент-Льюк'с-плейс.

— Что невероятно?

— По-моему, это мой старик организовал убийство Тацци.

Милли удивилась:

— Он сказал тебе это?

— Конечно нет, да я бы никогда и не спросил об этом. Но то грузовое судно, что протаранило яхту Тацци, принадлежало компании «Притчард лайнс», которая славится безаварийностью. А Фрэнк Притчард — старый приятель отца. Все это слишком подозрительно, чтобы быть простым совпадением. Ты можешь в это поверить? Мой отец — убийца? Невероятно!

Милли положила руку на его колено:

— Каков отец, таков и сын. Ведь ты убийца, Дрю. Просто у тебя не было еще возможности кого-нибудь убить.

Он на секунду отвлекся от движения по Седьмой авеню и покосился на нее.

— То, что ты говоришь, чертовски мерзко.

— Но это правда. Ты плохой человек, Дрю. Самодовольный, нахальный, сверхчестолюбивый и сверхсексуальный. Ты настолько нечистоплотен, что пытался обмануть своего отца, чтобы отомстить ему. Единственная твоя хорошая черта — это смелость. Ты ведь не испугался, когда они похитили тебя, так ведь?

— Немного испугался. Я полагаю, это означает, что ты обдумала мое предложение и решила меня отвергнуть?

Она улыбнулась, ее рука скользнула ему на бедро.

— О нет, я подумала и решила принять его.

Он опять посмотрел на нее и спросил:

— Почему?

— Потому что, каким бы плохим ты ни был, Дрю, ты возбуждаешь меня. Возбуждаешь так, как ни один мужчина в мире. Думаю, это интересно — быть миссис Дрю Декстер.

Он резко свернул в сторону, чтобы избежать столкновения с шедшим навстречу грузовиком.

— Если ты не уберешь руку, нам придется пожениться на больничной койке.

— Не возражаю. Я схожу с ума по тебе, Дрю. — Милли нехотя убрала руку. — Наверное, я всю жизнь буду раскаиваться в этом, — вздохнула она.

Затем достала компактную пудру и посмотрелась в зеркало.