Глава двенадцатая Чужой мёд


Алексей приехал в Монтрё в среду к десяти часам утра и был поражен двумя вещами: насколько оперативно Шолле приготовил всех к его приезду и насколько важным этот приезд оказался. Перед входом в банк - невиданное для Швейцарии дело! - на особой треноге красовалась табличка, извещавшая клиентов о том, что в силу “чрезвычайно важных событий сегодня в их обслуживании возможны задержки и неудобства”.

Шолле лично встретил Алексея в нижнем холле, и по изумлённым лицам служащих несложно было понять, что речь идёт о невиданной степени респекта. В кабинете Шолле, где с утра собрались все члены Совета банка, Алексей сделал официальное извещение, что намерен открыть посредством известного ему кода вторую часть царского депозита. Кто-то из банкиров - то ли желая посвятить неофита в тонкости профессионального арго, то ли ради шутки - воспользовался в своём ответе термином “аутопсия”. Однако против применение этого термина, более характерного для анатомического театра, Алексей возражать не стал, поскольку рассматривать предстоящее действо с подобной стороны ему представлялось вполне допустимым. Тем более что настроение у собравшихся в кабинете Шолле было приподнятым и даже немного озорным.

Для соблюдения всех формальностей Алексею пришлось подписаться под несколькими декларациями, после чего Шолле с удовлетворением объявил, что препятствий для получения доступа к сейфу более нет и можно отправляться непосредственно в альпийское хранилище, где размещены особо важные документарные депозиты.

В сопровождении Шолле и ещё трёх человек, не считая свиты охранников, Алексея провели в подземный гараж, где их ждал бронированный микроавтобус. Небольшой, но роскошно отделанный салон этого транспортного средства не имел окон и в нём не работали мобильные телефоны. Однако комфортные условия поездки, приятность беседы, наличие видеоэкрана и, самое главное, аппарата для приготовления кофе сделали путешествие необременительным и быстрым.

Правда, альпийских вершин и глиссеров Алексей не увидал, поскольку броневик доставил своих пассажиров в такой же точно подземный гараж, откуда вооружённые секьюрити провели их в помещение, удивительно напоминающее то, в котором Алексей был в июне. Если бы по дороге не закладывало уши от высоты, то вполне можно было решить, что автомобиль три часа кружил по окрестным улицам, после чего вернулся в прежнее место.

Тем не менее зал, в котором располагался заветный сейф, имел принципиально иную планировку: несколько металлических дверей, ведущих к сокровищам, были отделены одна от другой мощными стальными переборками.

Алексея подвели к сейфу, и один из банкиров спросил, уверен ли он в правильности кода, поскольку сейф оборудован системой уничтожения содержимого в случае ошибки.

“Только вы не волнуйтесь,— тотчас же успокоил добродушный начальник охраны, знакомый с особенностями альпийского хранилища.— Никто не пострадает, просто внутри сейфа произойдёт небольшой взрыв, и содержимое погибнет. Клиенты иногда просят разрешить забрать пепел - мы не против. Зачем же быть против, чтобы останки чего-то очень ценного для людей были похоронены по-человечески?”

Предметное напоминание о взрывчатке смутило и обеспокоило Алексея, поскольку новый код немного отличался от предыдущего.

Ещё накануне днём, по дороге к Лозанне, Алексей сделал остановку на лесной парковке, где вооружившись купленными в Санкт-Галлене флаконом парфюмерного спирта и увеличительным стеклом, вдали от посторонних глаз вновь отсоединил крышку часов. Удалив вековую пыль, выписав на лист бумаги выгравированную на обратной стороне надпись “Ego sitienti dabo de fonte aquae vivae gratis” и положив рядом таблицу нумерологических соответствий, он быстро получил необходимый код:


0x01 graphic


Таким образом, код состоял из восьми цифр, в то время как в предыдущем коде их было одиннадцать в пароле плюс две в девизе.

Скрывавшийся в часах пароль представлял собой цитату из книги Откровения, код латинского названия которой равнялся единице, что для завершающей части Библии выглядело немного загадочно. Глава двадцать первая, стих шестой - три плюс шесть будет девять. Стало быть, если следовать логике первого сейфового замка, к восьми цифрам нужно было добавить две, единицу и девятку,- то есть всего цифр будет десять, в то время как раньше было тринадцать.

Минувшим вечером Алексей утешил себя мыслью, что замки на двух сейфах могут быть совершенно различными. Тем более, как предполагалось и только что было подтверждено, второй сейф действительно принципиально отличался от первого наличием заряда взрывчатки. Однако мысль о верно сделанном предположении согревала недолго.

Когда охранник сдвинул в сторону шибер, прикрывающий кодовые оконца сейфа, немедленно выяснилось, что их здесь не десять, а по-прежнему тринадцать. Да и сама лицевая сторона замка здесь выглядела почти так же, как и в июне - видимо, изготовлением обоих занимался один мастер.

— Сколько имеется резервных попыток для введения кода, прежде чем раздастся взрыв?— поинтересовался Алексей.

— К огромному сожалению, ни одной,— ответил Шолле.— Если вы допустите неточность, то как только ввод последней цифры будет завершён, произойдёт срабатывание взрывного устройства. Не волнуйтесь, с вами ничего не случится. Разлетится в пыль только содержимое.

Эта безальтернативность сильно смутила Алексея. Немного помолчав, он задал вопрос, позволявший, как ему показалось, обойти эту внезапно выросшую преграду:

— За прошедшие годы механизм замка мог потерять первоначальную быстроту. В прошлый раз дверца у меня открылась ведь тоже не сразу - что-то заело, и по ней пришлось стучать. Может быть и здесь - взрыватель с первого раза не сработает?

— Увы,— разочаровал его банкир.— К печали недобросовестных или забывчивых клиентов опыт показывает, что всё здесь - работает.

— Любая неправильно введённая цифра - это сразу же убранный палец замкового механизма,— пояснил всезнающий шеф охраны.— Палец задерживает поводник ригеля, уже приведённого в движение, и тогда ригель отдаёт усилие на особый пружинный молот, который бьёт по колбе с чистым нитроглицерином. Механика простая и безотказная!

— Вы точно уверены, что имеете правильный код?— поинтересовался Шолле у Алексея с определённым беспокойством.

Алексей предпочёл не отвечать, и пододвинув к дверце сейфа стул, принялся внимательно разглядывать замок. Да, здесь тринадцать цифр, а у него их - десять или даже восемь. Сейчас во всех ячейках находятся нули, которых, как известно, в нумерологических суммах быть не должно… А вдруг эти нули и должны оставаться нулями, вдруг те, кто запирал этот замок, просто не нашли подходящей библейской фразы, состоящей из нужного числа слов, и использовали фразу более короткую? Ведь пароли, без всякого сомнения, подбирались со смыслом: первый - о рабах, сбросивших своих властителей с коней, второй же в переводе на русский звучит просто и очень ёмко: “Жаждущему дам даром от источника воды живой”. Всё верно, за бронированной дверью и спрятан тот самый источник, который должен был напоить Россию живой водой, однако из которого хлебают пока что другие…

Ещё раз подумав, Алексей пришёл к выводу, что с обоими паролями действительно имеет место удивительное смысловое совпадение, которое не могло возникнуть в результате невнимательности. Он вновь подумал и о судьбе, которая доселе ему благоволила, что тоже не могло быть случайностью, о Фатове и о тайнике, оставленном отцом и непостижимым образом вернувшимся спустя семь десятилетий в руки сына, об Анжелике Сергеевне, встреча с которой на весеннем Тверском бульваре совершенно не могла бы произойти без вмешательства высших сил,- одним словом, сомнений в том, что все события и приметы были на его стороне, просто не могло оставаться!

Алексей стиснул зубы и начал вводить первые восемь цифр, стопроцентно верных:

9, 6, 4, 9, 6, 9, 5, 2

Повернув колёсико на последнюю двойку, Алексей прислушался - не заработал ли “поводник ригеля”, включающий замок на отпирание или самоподрыв. Однако ответила ему тишина, изнутри сейфа не раздалось ни единого звука. Было лишь отчётливо слышно, как идут часы на руке.

Алексей вздохнул и принялся вводить цифры предполагаемого девиза, полученные из адреса библейской цитаты:

Apocalypsis - это цифра 1

21:6 - это цифра 9

“Единица и девятка…— подумал Алексей, вдруг вспомнив запись в фатовском дневнике.— Тропецкий говорил, что единица и девятка соответствуют имени Иисуса Христа. Единица - начало, девятка - конец. И здесь - то же самое! Действительно, Апокалипсис, Откровение Иоанна,- книга о последний временах, и в ней же говорится о новом Небе и новой Земле -понятиях смутных, которыми бредил Фатов, полагая, что таинственные царские векселя, с некоторых пор управляющие миром, сумеют проложить к ним путь…”

Остановив десятое колёсико на цифре девять, Алексей вновь прислушался - однако замок по-прежнему молчал.

Выходило, что десяти цифр - недостаточно, и нужно вводить ещё три. Стало быть, требовалось ещё три слова.

Алексей стал мучительно вспоминать и перебирать в голове, какие три слова или три понятия, взятые из Библии, могли бы подходить под этот случай. Три лица Троицы? Три дня блужданий Моисея с евреями по пустыне Сур, где не было воды? Три кущи, которые пожелал устроить Пётр на Фаворской горе для Иисуса и ветхозаветных пророков? Или число три должно быть взято из русской истории? А может - это три русские столицы? Какая-то опосредованная связь найдётся везде, вот только будет ли она верной? Точнее - единственно верной, поскольку цена ошибки, если разобраться,- вся жизнь, вся его жизнь, прошедшая и будущая. Ошибка недопустима, а отсутствие действия из-за боязни её совершить - недопустимо вдвойне…

Похоже, всё двигалось к громкому и позорному провалу.

Алексей сидел как вкопанный напротив сейфа, совершенно не зная, что предпринять. Сколько прошло времени - он не помнил, но, должно быть, немало, поскольку он был близок к тому, чтобы забыться в полусне. Из этого сумеречного состояния его вывел Шолле, неожиданно протянувший какую-то фотографическую карточку.

— Что это?— чуть не вскрикнул Алексей от нервного разряда.

— Это вы. Камера запечатлела вас в самый критический момент получения доступа к сейфу в нашем головном офисе тринадцатого июня. Успокойтесь и постарайтесь внимательно вспоминать все детали. Все детали, до последней!

Было видно, что Шолле сильно разочарован происходящим, и в меру своих возможностей пытается предотвратить близящийся провал. “Типичная для западников любезность,— ухмыльнулся про себя Алексей.— Только, похоже, в моём случае грош ей цена!”

Изучение фотографии не вносило в ситуацию, в которой Алексей оказался, ни малейшей ясности. Благодаря высокому разрешению на карточке были видны некоторые цифры прежнего кода, в частности последние, однако какое отношение адрес фрагмента из книги Экклезиаста, закодированный в две цифры, имел к сегодняшнему случаю, когда не хватало трёх?

Внезапно взгляд Алексея упал на едва различимый на фото из-за тёмного угла бронзовый шильдик с фабричным логотипом “Alpha”. В этом слове пять букв, а нужно - три. С другой стороны, если не указывать адрес текущего кода из книги Откровения, то останётся как раз пять свободных позиций. Чёрт, но ведь это же позиции для цифр, а не для букв! Двадцать шесть латинских букв, в любом количестве входящих в слово, преобразуются к единственной цифре от единицы до девяти. Стало быть, от слова “Alpha” образуется одна-единственная цифра, которая не сделает никакой погоды…

От безысходности опускались руки, и Алексей начал морально приготовлять себя к тому, чтобы встать, извиниться перед всеми и покинуть это место навсегда. С другой стороны, в фотографии, которую подсунул ему Шолле, определённо заключался какой-то смысл или даже была подсказка. В конце концов, Шолле Алексею явно симпатизировал и потому мог быть заинтересован в успехе его предприятия. В такой случае - неужели он знает код, если берётся что-то подсказывать? Возможно ли такое? Ведь если возможно - почему за прошедшие годы ни он сам, ни его предшественники не открыли этот злополучный сейф и не воспользовались его содержимым собственноручно? Ну а если подобное невозможно, если кода банкиры не знают - то зачем вся эта, с позволения сказать, помощь?

— Господин Гурилёв, не подскажите ли, который час?— снова прозвучал над головой спокойный голос банкира.

“Который час? Неужели ни у кого из них нет часов? Или я превысил ограничение по времени и мне об этом напоминают?” — подумал Алексей, не отвечая на прозвучавший вопрос.

— Господин Гурилёв, извините. Который всё-таки час?— Шолле повторил прежний вопрос.

— Половина четвёртого,— произнёс Алексей, мельком взглянув на циферблат своих наручных часов.

Снова воцарилась полнейшая тишина. Секунды, отбиваемые неутомимым часовым механизмом, сливались в минуты, а из последних сплеталась вечность бездеятельного ожидания. И шансы выбраться из её цепких объятий таяли на глазах.

Алексей с горечью подумал, что ему ничего теперь не остаётся, разве что ввести произвольный код - и дождавшись рокового хлопка, разом положить всему конец. Или просто уйти, подарив призрачный шанс на обладание сокровищами кому-нибудь другому, кто будет лучше и умней его. Других путей нет, остаётся лишь решить, какой из двух выбрать.

— Сколько времени на часах, господин Гурилёв? Посмотрите, пожалуйста, внимательно: сколько времени на ваших часах?

Ясно, что банкир торопит и напоминает об окончании отведённого на открытие сейфа времени. Однако в его фразе, кажется, был акцент на слове “ваших”… Не каких-нибудь, а именно “ваших”. И надо полагать, именно на часах наручных, а не на часах мобильного телефона. Что же он имеет в виду, на что хочет внимание обратить?

Алексей поднял руку и внимательно взглянул на циферблат. Три тридцать семь. Или тридцать восемь. Скоро минует час, как он сидит возле этого злополучного стального ящика. А ведь так всё хорошо и красиво начиналось! Первое хранилище даже имя имело - альфа. Ну а это - омега, то есть завершение, надо полагать.

Омега? Но ведь точно такой же значок изображён и на его часах! Омега, Omega… Ну, да, конечно же, альфа и омега, начало и конец, initium et finis! Библейская фраза, чей фрагмент стал основой кода, как раз и предваряется упоминанием о границах истории - альфа и омега, начало и конец,- как же он пропустил, как не обратил внимание? Тот, кто придумывал ключи от сокровища, решил заключить его в обрамление из двух таинственных букв-символов, обозначающих свершившуюся полноту. Почему он решил именно так - можно лишь догадываться, но сейчас не время, сейчас необходимо действовать… Итак, решено - здесь должно стоять слово Omega, оно как раз закрывает остающиеся пять букв, если убрать оказавшийся ненужным девиз из адреса библейской цитаты… Каждой из пяти его букв должна соответствовать цифра, это очевидно, и теперь нужно просто не ошибиться с исчислением элементарнейших номеров…

Алексей распрямил спину и попросил принести ему лист бумаги с карандашом. Получив запрошенное, он выписал буквы латинского алфавита, пронумеровал их и быстро записал пять полученных номеров. Перепроверив результат несколько раз, он с самого начала выписал окончательный и теперь, должно быть, единственно верный код:


0x01 graphic


Он ещё раз взглянул на часы - да, всё как есть: значок Omega в полном соответствии со смыслом происходящего и чьим-то далёким замыслом, означающий завершение. Любое же завершение, как известно, служит, в свою очередь началом чему-то неизведанному. Потому - смелее, и только вперёд! Раздумья исключены, потому что, скорее всего, в четыре часа наступит deadline [предельный срок (англ.)], и лавочку прикроют. Итак - на штурм!

И теперь уже спокойно, без эмоций, обуревавших его вначале, Алексей заменил две последние из ранее набранных цифр и ввёл три новые:

6, 4, 5, 7, 3.

И на этом - точка.

Докручивая колёсико в ожидании появления последней тройки, Алексей боялся раньше времени его остановить, чтобы механизм не принял предваряющие тройку единицу и двойку за ошибку, влекущую самоуничтожение. Но альпийские механики, похоже, постарались на славу: после того как в последнем окошке выскочила последняя заветная тройка, замыкая на себе все труды и надежды, и Алексей сразу же отдёрнул руку прочь, изощрённый механизм взял паузу, словно ещё раз переспрашивая - уверен ли ты, дерзнувший?

В течение этих нескольких секунд, которые показались вечностью, в зале стояла гробовая тишина. Затем внутри замка что-то тихо тенькнуло, сразу же завизжала-запела пружина, и вскоре, заглушая её весёлую трель, послышался скрипучий звук перемещающихся штифтов и сувальд. Алексей зажмурился в ожидании звона сокрушённой нитроглицериновой ампулы и хлопка от срабатывания взрывчатки, однако - о чудо!- вместо взрыва раздался добродушный грохот убирающихся ригелей, и в тот же миг массивная бронированная дверь, словно освобождаясь от векового внутреннего напряжения, дрогнула и приотворилась.

За спиной раздались аплодисменты и зазвучали приветствия, смысла которых Алексей в первые секунды совершенно не мог различать. Он продолжал сидеть напротив приоткрытого сейфа, не в силах поверить, что всё это наконец - свершилось. Изматывающие сомнения и неверие, что успех когда-либо может быть достигнут, трудности и тяготы, неизвестность, приступы отчаянья - отныне всё это было позади. Он выполнил свою задачу и исполнил свой долг. Теперь он - триумфатор!

Алексей внутренне сосредоточился, не желая, чтобы треклятые видеокамеры, безусловно работающие и в этом помещении, фотографировали бы его в состоянии растерянности. Он поднялся, громко отодвигая стул, и в тот же миг, ощутив на лице свою прежнюю весёлую и искреннюю улыбку, произнёс ответную благодарность.

После этого он зачем-то поинтересовался у Шолле, может ли он так просто, лишь дооткрыв дверь, взять в руки содержимое сейфа. Банкир кивнул, и Алексей, соблюдая крайнюю предосторожность, дабы пресловутая колба с нитроглицерином не получила ни малейшей возможности сдетонировать напоследок, извлёк на свет объёмистую кожаную папку. На её уголках угадывались следы позолоченного тиснения, в верхней части красовался поблекший, однако по-прежнему гордо и задиристо озирающийся по сторонам света двуглавый имперский орёл, а из подписи под ним следовало, что папка имеет отношение к канцелярии Министерства иностранных дел, расположенного по адресу Санкт-Петербург, Дворцовая площадь, дом N6.

Алексей бережно подержал папку перед собой, пытаясь убедиться в том, что перед ним в самом деле - бесценный исторический артефакт, и только во вторую очередь - сокровище. Затем он снова спросил разрешение заглянуть вовнутрь сейфа на предмет обнаружения там каких-либо дополнительных предметов или документов.

К нему немедленно явился охранник с электрическим фонариком, с помощью которого Алесей внимательно осмотрел внутренности стального ящика. Всё было в порядке, кроме извлечённой на свет министерской папки в сейфе ничего более не имелось.

Тогда Алексей поинтересовался у Шолле, какими должны быть следующие шаги, и услышал в ответ, что теперь, если конечно же Алексей не желает продолжить депонирование папки в альпийском хранилище, необходимо вместе с нею вернуться в Монтрё.

Все проследовали обратно в подземный гараж. Шолле принёс извинения, что из-за требований безопасности обратная дорога вновь должна будет пройти в бронированном купе без окон и телефонной связи, где тоску пути скрадывают лишь разговоры о горных лыжах да ароматный кофе.

Около восьми вечера, отчего-то потратив на обратную дорогу заметно больше времени, чем на путь наверх, все вернулись в сделавшийся для Алексея почти родным частный банк Куртанэ в ухоженном зелёном районе между проспектом Казино и улицей Театра.

Шолле порекомендовал Алексею, оставив папку на ночь в ультрасовременном сейфе с электронной системой доступа по радужному рисунку глаз владельца, перенести все дела на следующий день, а сейчас - отдохнуть. Разумеется, возражений возникнуть не могло - не доверить на единственную ночь новообретённое сокровище тем, кто сохранял его на протяжении целого столетия, выглядело бы верхом мнительности.

“Интересно,— с непреходящей тревогой думал Алексей на обратном пути в Лозанну, и затем несколько раз возвращался к этой мысли весь оставшийся вечер,— знал ли Шолле сейфовый пароль полностью, или же только последнее слово? Если знал - то для чего во всей этой истории был нужен я? Неужели лишь для того, чтобы извлечь векселя законным образом и от своего имени пустить в оборот? Тогда вполне возможно, что сейчас, пока я любуюсь ночным Женевским озером, люди банкира вполне могли открыть подконтрольный им электронный сейф и сейчас творят с векселями всё, что считают нужным!”

“С другой стороны, забирать папку с собою в отель, чтобы ночью прятать под подушкой,- удовольствие куда меньшее. Ведь в такой компании можно и не проснуться….”

“Или всё же Шолле, напоминая мне о времени, просто хотел привести меня в чувства, заставить напрячься, вспомнить, не посметь ошибиться? Ну а значок на часах, выручивший меня,- всего лишь часть кода, когда-то столь ловко вплетённая в пароль остроумным и таинственным Сергеем Михайловичем Кубенским?.. Всё может быть. Всё может быть, потому что всё уже было…”

“Конечно, по-человечески стоило бы позвонить Борису… да и Марии тоже. Без них, разумеется, у меня бы ничего не вышло. Но что им сказать после всего, что между нами произошло? Так мол и так, радуйтесь за меня, товарищи? Интересно, как отреагирует Петрович, когда весть о моём успехе оторвёт его от сбора помидоров? Нет и ещё раз нет, в данном случае неизвестность лучше знания, да и звонок отсюда принесёт им всем неприятности. Пусть, в самом деле, они пока ничего не ведают и живут спокойно.”


*


На следующее утро, прибыв в банк Куртанэ к самому открытию, Алексей извлёк папку с векселями из чудо-сейфа в абсолютной сохранности. Даже нарочно загнутая им под особым углом тесьма при открытии сейфа находилась в прежнем положении, что лучше любой электроники свидетельствовало, что к ней никто не прикасался.

В сопровождении двух секьюрити Алексей проследовал в кабинет Шолле.

Банкир радушно приветствовал его и поинтересовался о ближайших планах.

— Прежде всего мне бы хотелось разобраться, какие именно ценные бумаги лежат в Фонде, и предпринять шаги к тому, чтобы понемногу начать ими управлять,— ответил Алексей.

— Полностью с вами согласен! Не хочу навязывать свои услуги, но в интересах преемственности управления Фондом вам будет лучше на ближайшие несколько месяцев всю техническую часть оставить в наших руках. Вы будете в курсе абсолютно всех решений и транзакций, сможете любую из них отменить, но в то же время у вас разовьётся навык и появятся знания профессионального игрока. Мы уже подготовили драфт договора - ознакомьтесь с ним при возможности. В любом случае мы выполним любое ваше указание, так что - решайте, решение за вами!

Алексей немного подумал и ответил, что не имеет ничего против профессионалов банка Куртанэ, однако опасается, что оставаясь пассивным наблюдателем, он никогда не выучится финансовым премудростям. “Ведь можно любые годы провести рядом с музыкантом - однако пока сам не тронешь клавиши или струны, играть не научишься!”

— Хорошо,— ответил Шолле, разворачивая перед собой свежий номер Financial Times и загадочно улыбаясь.— Сегодня рынок деривативов отличается повышенной волатильностью, а только что завершившиеся азиатские торги демонстрируют растущий маржинальный разрыв между рыночными ставками хеджирования и динамикой бумаг сырьевых компаний, подтверждаемой их текущими субстантивными рейтингами. У нас с вами имеется ликвидный пакет, поровну разделённый между биржами Гонконга и Нью-Йорка, и до закрытия американских торгов необходимо принять решение об имплементации купонного дохода. Каковы будет ваши действия?

Алексей вспомнил когда-то рассказанный отцом анекдотический случай, как в Совнарком из зарубежного торгпредства пришла телеграмма неподражаемого содержания, и решил воспользоваться её засевшей в памяти формулировкой:

— В этом случае мне придётся просить вас, Франц, оказать мне материальную помощь в форме подкрепления наличными без валютного покрытия в счёт взаиморасчётов! Считайте, что ваше предложение принято!

Алексей внимательно ознакомился с текстом договора и поставил свою подпись. Было решено, что драгоценная папка будет временно сохраняться в электронном сейфе в Монтрё, однако прежде чем её туда вернуть, Алексей позволил себе раскрыть папку и бегло ознакомиться с содержимым.

В папке находилось около сорока или пятидесяти различных документов. В основном это были долговые расписки, выписанные каллиграфическим почерком на гербовых бланках Lettre de Change [вексель (фр.)] или Obligation Convertible [конвертируемая облигация (фр.)] крупнейших французских банков, чьи имена в начала XX века были на слуху не в меньшей степени, чем марки папирос. Среди документов Алексей разглядел депозитную расписку Банка Англии и сертификаты на крупные пакеты акций французских концессий в Тонкине и Шанхае. Особо выделялся личный вексель, подписанный австро-венгерским императором Францем Иосифом и скреплённый особой накладной печатью со вставками из сусального золота. Если последний годился разве что для музея, то долговые сертификаты крупнейших банков своего времени очевидным образом продолжали жить в капиталах, обязательствах и прочих пассивах нынешних финансовых столпов.

— В этой связи есть ещё один важный момент, о котором я должен вас предупредить,— сказал Шолле Алексею, когда тот, сложив векселя обратно в папку, завязывал тесьму.— Финансовый мир достаточно консервативен, и поэтому для того, чтобы ваши решения не оспоривались, вы должны быть представлены определённому кругу его ведущих игроков.

— Что для этого от меня требуется?

— Пока ничего. Нобилитет периодически встречается в тех или иных закрытых собраниях, и я постараюсь добиться вашего приглашения на одно из них. Кстати - не желаете со мной пообедать? Уже много лет по четвергам я стараюсь обедать в рыбном ресторане на террасе Montreux Palace на Гранд Рю.

— Особенная кухня?

— Да, кухня выше любых похвал. Свежие окуни из Женевского озера, знаменитое шасла гран крю с неподражаемым ароматом мёда - что может со всем этим великолепием сравниться? Но открою для вас свой небольшой секрет. Главное состоит в том, что эти обеды - одна из немногих возможностей для меня относительно регулярно встречаться со своими родственниками. Ведь современная жизнь, как вы знаете, разделяет людей надолго, если не навсегда.

— Хорошая традиция,— согласился Алексей.— Только боюсь, что моё присутствие на обеде помешает общению с близкими людьми.

— Ни в коем случае - мы же встречаемся не для того, чтобы обсуждать вопросы быта! Всякий новый собеседник, особенно если он интересен и умён, сразу оказывается в центре внимания.

— Вы льстите мне, Франц,— ответил Алексей, давая понять, что предложение пообедать принято с благодарностью.

— Я проделываю это ровно в той же мере, что и вы. Но вот в чём я уверен совершенно - так это в том, что после всех испытаний мы обязаны отметить ваш успех!

По пути в утопающий в роскоши Montreux Palace Алексей подумал, что испытывает по отношению к Шолле сильную симпатию. Банкир импонировал своей приветливостью и внешней простотой, за которыми угадывались напряжённый собственный труд и желание обезопасить собеседника от ненужных проблем. Алексей также быстро понял, что отношение Франца к нему определённо выходит за рамки служебного этикета. Он решил, что не видит для себя причин противиться сближению с банкиром, и лишь осознание необходимости сохранять статус независимого партнёра вынуждает его пока что поддерживать между ними минимальную дистанцию.

Но очень скоро Алексей был вынужден признать, что тактичный и умный Шолле готов и эту призрачную дистанцию сокрушить и стереть в два счёта. Едва они устроились в глубоких белоснежных креслах за большим ресторанным столом, устланном ещё более белоснежной скатертью, как Алексей стал свидетелем явления, разом обрубающего чинную церемонность тихого и предсказуемого курорта миллионеров.

— Катрин, моя племянница!— произнёс Шолле, представляя совершенно неожиданно материализовавшееся с ним рядом юное и прелестное создание.

Алексей никогда не причислял себя к тем, кто может позволить открыто поразиться внезапно вспыхнувшей рядом женской красоте, однако здесь он ничего не мог поделать: ему загадочно улыбалась и весело глядела прямо в глаза его незабвенная первая любовь - фиалкоокая Елена из далёкой довоенной Москвы.

Сходство Катрин и Елены, образ которой он хранил в своей памяти до самых мельчайших деталей, было столь полным и всеобъемлющим, что даже вполне естественные для различных эпох и языков обертоны речи, оттенки движений и трепетность во взгляде показались ему неразличимыми ни на йоту.

“Такое абсолютное сходство не может быть исключительно внешним,— подумал Алексей,— стало быть, стало быть…”

Его сердце забилось от предвкушения фантастической встречи, в ретроспективе которой начали стремительно и убедительно получать объяснение все предшествующие события, и даже тянущаяся в дебри веков история только что обретённых сокровищ стала казаться чем-то вроде волшебной оси, призванной соединить разорванную связь времён…

Алексею стоило огромных усилий сохранить внутреннее спокойствие, хотя в полной мере скрыть жгучее волнение, немедленно охватившее всё его существо, у него не получилось. Вместо bonjour он неожиданно приветствовал Катрин на русском языке, и вопреки этикету первого знакомства едва не поцеловал протянутую для пожатия её маленькую и плотную ладонь.

Когда же все расселись и начал завязываться разговор - вначале, как всегда в подобных случаях, немного вымученный, но вскоре - всё более непринуждённый и даже с опережающим порой излиянием едва ли не стародавней дружеской открытости, Алексей постарался как можно тщательнее присмотреться к Катрин. И хотя он всячески маскировал своё внимание праздной болтовнёй или сетованиями на запрет курения даже благороднейших сортов табака, девушка не могла не заметить его особого к ней интереса.

Когда Катрин вступала в разговор, отвечая на вопросы дяди о неких родственниках или комментируя реплику Алексея о том, что Швейцария не только географически, но и в остальных отношениях является моделью идеального устройства мира, он ещё раз смог убедиться, что умопомрачительное сходство Катрин с Еленой - не наваждение, а постоянная и живая реальность.

Алексей решил, что отныне его сердце без колебаний и остатка принадлежит этому прелестному созданию, которое ворвалось в его жизнь не очередным ветреным соблазном, но воплощением чего-то очень важного, оправдывающего прошлое и позволяющего перестать ломать голову над предстоящими проблемами.

Если эта встреча и была подстроена проницательным и хитрым Шолле, то сделано это было без подготовки, поскольку для Катрин явилось настоящим сюрпризом, что Алексей родом из России. Это стало хорошей возможностью перевести разговор в живой рассказ о его родине, однако тотчас же обнаружило плохое знание Алексеем вещей, которые с ходу заинтересовали собеседницу - он почти ничего не мог рассказать ни о приближающейся Олимпиаде в Сочи, ни о конкурсе “Евровидения” или о плеяде “свободолюбивых российских политиков, прогремевших на весь мир благодаря развёрнутой их усилиями восхитительной борьбе с коррупцией”.

Чтобы замаскировать свою явно недостаточную для финансового гения осведомлённость, Алексей постарался сместить разговор на более близкое поле. Он вспомнил про несколько музыкальных конкурсов, которые летом проходили в Москве и на которых он мечтал побывать, но так и не сумел выбраться из-за череды постоянных дел и забот. Катрин тотчас же поинтересовалась, кого из современных композиторов он любит более всего. Алексей, вдохновлённый переменой темы и немного позабыв о течении времён, назвал Рахманинова - однако Катрин, вопреки ожиданию конфуза, поспешила с ним согласиться, тут же сообщив, что недавно сама была в рахманиновском имении на Люцернском озере, общалась там с его внуком и слушала, как звучит знаменитый рояль.

Алексей, с одной стороны, был рад продолжению разговора на близкие для него темы искусства, но с другой - существовала опасность перебрать и показаться занудой. Выручил официант: как только он явился, чтобы принять заказ, все были вынуждены оставить разговор и заняться изучением меню.

— От необъятности выбора у неофита разбегаются глаза,— сообщил Алексей, откладывая в сторону увесистую папку с длинным перечнем соблазнительнейших яств.— По этой причине я бы предпочёл воспользоваться рекомендацией моего более искушённого друга.

Шолле не без удовольствия взялся за роль завсегдатая:

— Что бы я посоветовал? Разумеется, самое лучшее из здешних блюд - фирменный филе де перш под имбирным соусом с томатным мармеладом. И разумеется, как обычно, домашнее Chasselas Grand Cru.

Услышав заказ, официант заметно смутился.

— Безмерно виноват,— произнёс он в ответ,— однако шеф, без которого данный шедевр никто не приготовит, вернётся только вечером. Не угодно ли вам будет воспользоваться любым другим предложением?

— Что же поделать!— спокойно согласился Шолле.— Но в таком случае что бы вы сами нам порекомендовали? Разумеется, из свежего леманского окуня, выловленного сегодня на рассвете возле французского берега с помощью традиционной сети?

— Попробуйте perche en papillotes [речной окунь в фольге (фр.)] с соусом из белого вина,— предложил официант, зачем-то вытаращив глаза и сотворив на лице дурацкое выражение.— Это прекрасный выбор для вашего обеда!

Шолле равнодушно кивнул и обратился к Алексею pour le consentement [за согласием (фр.)]. Алексей возражать не стал:

— Не будем изнурять себя поисками совершенства! Рыба в фольге выглядит демократично и соответствует духу времени!

Как только официант ушёл, прежний разговор за столом возобновился. Чтобы не попасть в неловкое положение из-за плохого знания многих важных для современной молодёжи вещей, Алексей подобрал удачную тактику: едва разговор начинал сосредотачиваться на чём-то одном, он находил способ перескочить на тему внешне схожую, однако уже на следующем шаге уводящую в более близкую для него сторону.

Так, от вновь затронутой Катрин эстрадной темы Алексей сместил разговор к атональной музыке, попутно раскритиковав Веберна с его формалистической школой - едва при этом не сорвав аплодисменты Шолле, восхищённого всезнанием своего визави. От новых венских классиков перешли к венским музеям, затем предмет разговора географически сместился в Тироль, поближе к модным горнолыжным рекреациям, о которых Алексей не знал ровным счётом ничего, равно как и не имел ни малейшего горнолыжного опыта,- поэтому от горных лыж пришлось перескакивать на тему яхт. Однако и здесь Катрин было что рассказать, поскольку буквально ещё пару недель назад она бороздила воды Мраморного моря на роскошной семидесятифутовой яхте, в то время как опыт Алексея ограничивался однодневной прогулкой под парусом у хорватского побережья. “Да, не удалось пока научиться отдыхать настоящим образом!” — с досадой подумал он и решил перевести разговор на беспроигрышную охотничью тему, заодно посетовав, что доставшийся ему по наследству старинный “Зауэр”, который был украден, в минувшую субботу случайно всплыл на краковском аукционе.

Рассказ о краже редкого ружья вызвал живое сочувствие: Катрин тут же сообщила, что готова обратится за помощью в розыске к юристам, ведущим борьбу с контрабандой антиквариата, а Шолле заметил, что окажись раритет на торгах “в более организованной стране”, то проблем с его возвращением законному хозяину не возникло бы.

“Милые, наивные люди,— подумал Алексей,— когда б они знали, что ценность этой игрушки определяется монограммой нацистского преступника, так ли уж бы бросились мне помогать?”

Известно, что когда речь заходит об отдыхе, развлечениях или спорте, люди делаются особенно словоохотливыми, искренне желая приобщить собеседников к своим особым знаниям и лично покорённым рубежам. Оттолкнувшись от летних курортов Швейцарии и Северной Италии, наши собеседники вскоре перешли к теннису, от него - к конкуру и дамскому гольфу, в котором у Катрин, как выяснилось, имелись нешуточные достижения. Алексей с ужасом подумал, что сейчас ему придётся что-то рассказывать о гольфе в России, где на всю страну, насколько он был в курсе, существуют то ли два, то ли три клуба,- однако разговор непредсказуемым образом сместился к автогонкам в Монако, а вскоре и полностью поменял направление: Катрин объявила, что приехала в Montreux Palace на новеньком спортивном авто, подаренном ей “дядей Фердинандом”, что машина эта - просто великолепна, однако опробовать имеющийся на ней специальный горный режим не представляется возможным, поскольку она с детства боится серпантинов.

— А как же твой знаменитый автоинструктор из Red Bull?— поинтересовался банкир.

— Он уехал на тренировки в Корею и вернётся только в сентябре.

— Мне кажется, у тебя имеется отличная возможность решить эту проблему значительно быстрей,— предложил Шолле, формулируя свою мысль намеренно отрешённо, словно не желая, чтобы она была воспринята как заранее подготовленный экспромт.— Напротив тебя сидит настоящий мастер, которому покорились дороги Европы. Скажите, Алексей, может ли девушка рассчитывать по меньшей мере на один урок - хотя понимаю, что ваше время стоит достаточно больших денег?

— Разумеется, оно бесценно и за деньги не продаётся,— улыбнулся Алексей в ответ.— Сильнее денег может быть только просьба милой и скромной мадемуазель. Так что я, как видите, полностью разорён, и отныне - всецело к вашим услугам!


*


У Катрин был великолепный двухместный кабриолет, совершенно новый, завораживающе пахнущий лаком и кожей, с сокрытым под капотом неистовой мощи мотором и огромными колёсами. Автомобиль столь полно воплощал в своём облике образ роскоши и совершенства, что даже привыкших к богатству швейцарских обывателей заставлял оборачиваться и удивлённо вздыхать, провожая долгим взглядом его преисполненный силой и рвущийся вдаль силуэт.

Катрин села за руль, и они отправились в Вадуазские Альпы по старой дороге на Гриом и Виллар. Когда начались первые серпантины, Катрин проходила их уверенно и грамотно - благо, мощная и умная машина была готова, казалось, исправить любую оплошность и преодолеть всякий подъём или спуск. После Виллара они взяли курс в направлении Диаблерских скал, за которыми блестели не успевшие растаять за лето снежные макушки.

Катрин периодически съезжала с хорошей дороги, чтобы попытаться по узким и петлявым деревенским улочкам и егерским просёлкам подобраться как можно ближе к каменистым склонам Вальдхорна или ледяному полю Плейн-Морта. Когда это удавалось, то они вдвоём выходили из машины и с восхищением, становясь рядом, разглядывали ослепительные вершины и лунные камнепады. Свежий прозрачный воздух, яркое солнце и ощущение безграничной свободы лучше всяких слов убеждали в неслучайности их встречи и сулили счастливое продолжение.

Если не считать мимолётных школьных увлечений, то Алексей достаточно высоко ценил себя, чтобы заигрываться во влюблённость, изображая муки надежды или страдания в духе юного Вертера. Подобное представлялось непростительным лукавством, поскольку тон в общении с женщинами он старался всегда выбирать сам, при необходимости отдавая ухаживаниям и объяснениям лишь слабую, если не сказать формальную, дань. В то же время он не считал себя легкомысленным обольстителем, и коль скоро решался свои чувства открыть, то делал это как в последний раз, навсегда.

Собственно, так оно и было, поскольку прекращение всех его предыдущих histoires d’amour [историй любви (фр.)] происходило не по его прихоти. С Еленой разлучила война, а с Марией - её собственный решительный отказ подчиниться его разумной и понятной воли, отказ, который он не мог не расценить как предательство и сваливание в презренное мещанство.

“Не нахожу причин, чтобы у меня на этот раз не вышло с Катрин,— думал Алексей, наблюдая за её красивыми руками, крепко и в то же время ласково сжимающими рулевое колесо спорткара.— Во-первых, мы испытываем друг к другу симпатию, стало быть, со временем обретём и раскроем для себя всё остальное. Во-вторых, мы оба находимся на относительно одинаковом социальном уровне, причём я, как и должно быть при нормальных взаимоотношениях, стою определённо повыше: у меня ведь только живых денег пятнадцать миллиардов, плюс царские векселя, которые, по всеобщему мнению, стоят ещё невесть сколько. Не знаю, что именно дядюшка Франц рассказал Катрин обо мне, но если пока он не поведал лишнего, то такое поведение делает ей честь… В-третьих - в-третьих, конечно же, пресловутый вопрос красоты, который решается, и решается самым что ни на есть правильным образом. Красота мужская - плевать на то, что я сам ей отнюдь не обделён, никогда не играет в выборе у женщины определяющей роли; что же касается женской красоты, то здесь желать для себя, разумеется, можно чего угодно, однако довольствоваться приходится одним. Но последнее ничуть не страшно, поскольку, как я уже однажды выяснил и доказал, прекрасно всякое женское тело. В любом женском теле, если его обладательница сознательно не разрушает в себе естества, всегда отыщется привлекательность, причём отдельные внешние недостатки будут только её подчёркивать. Катрин же - это corps epatant [восхитительная фигура (фр.)], её тело прекрасно по самой высокой мерке: лицо, волосы, улыбка, молодая гладкая кожа, стройные ноги и аккуратная, практически идеальная грудь - чего же ещё желать от плоти, которую мне предстоит воспринимать как часть своей? Наконец, она умна, хорошо образована, воспитана и умеет слушать - а этого достаточно, чтобы случайные изъяны, первоначально прикрываемые обычной мужской снисходительностью, со временем не превратили былую избранницу в вечную дуру. Таким образом, в итоге я имею необходимость сказать Катрин, что я её люблю: однако делать этого я сейчас не стану. Зачем? Разве я куда-либо спешу?”

“Что же касается схожести с Еленой,— продолжал рассуждать Алексей, мысленно обнимая поглощённую дорогой Катрин и зная, что она определённо ощущает эти невидимые объятья,— то теперь, после эмоционального взрыва в момент первоначальной встречи, я понимаю, что полного, абсолютного сходства нет, а есть лишь моё подспудное желание во что бы то ни стало закрепить эту молодую женщину за собой, сославшись на “связь времён”. Но в этом нет ничего предосудительного, тем более что я уже почти забыл, какой у моей Елены был внутренний мир и что именно влекло меня к ней. В любом случае прежнего мира уже никогда не будет, а новый мы создадим с Катрин как-нибудь сами.”

Когда они в очередной раз оставили машину, чтобы подойти к краю небольшого обрыва, под которым начинал скапливаться вечерний туман, обволакивая скалистые уступы с редкими деревьями и приглушая шум горного ручья, перекатывающего мелкие камни где-то далеко внизу, то Алексей, одной рукой полуобняв Катрин со стороны спины, а другою крепко сжав её ладонь, вдруг понял, что в этот момент она ждёт от него слов признания и первого поцелуя. Он был готов, однако в последний момент остановился: “Зачем? Ведь у нас в запасе едва ли не вечность. Зачем разом провозглашать то, что оставаясь в недосказанной форме, сохраняет вкус к будущему?”

Поэтому вместо ожидаемого “Je t’aime [я тебя люблю (фр.)]” он шепнул Катрин “Tu es belle [ты прекрасна (фр.)]”- и долгим, сильным поцелуем приник к её густым и пахнущим ветром волосам.

Катрин, радостная и гордая от удавшейся прогулки, хотела ехать дальше в направлении Тунского озера и возвращаться назад аж через Берн, на что Алексей возразил, предложив воспользоваться прежним маршрутом. Катрин легко с ним согласилась. “Не потому, что после шести вечера в открытой машине стало холодно, а из нежелания мне противоречить,— понял он.— Значит, всё, что нужно было сказать и услышать, сказано и услышано. Пусть даже почти без слов”.

На обратном пути Алексей подумал, что через хребет, где-то с его южной стороны, всегда освещённой солнцем, расположен Сьон, в котором в начале лета пела на конкурсе Мария и откуда, можно сказать, и началась вся эта швейцарская эпопея. И в тот же миг поймал себя на мысли, что воспоминание о Марии более не волнует и не порождает ни малейших угрызений. “Что было - то прошло, таков закон… Отчасти она виновата сама, но, с другой стороны, и во мне случилась перемена. Если на секунду представить, что сейчас на месте Катрин оказалась бы Мария, и именно её бы волосы развевал встречный ветер,- я бы, пожалуй, не испытал к ней и малой доли прежних чувств”.

Они спустились на равнину уже в сумерках, и следуя прямой дорогой домой, оказались свидетелями необычного происшествия. Видавший виды допотопный автофургон, вероятно съезжая на обочину, опрокинулся и завалился на бок. В фургоне ехала большая цыганская семья, неизвестно кем и как пропущенная через границу. Смуглый водитель с рассечённым лицом понуро сидел перед разорванным тентом, за которым виднелось месиво из разноцветных коробок, тюков, одеял и прочего нищенского скарба. Чуть в отдалении, на пыльном придорожном гравии, копошились несколько женщин с детьми, кто-то из детей сильно кричал, получив, видимо, ушиб в момент аварии, а рядом громко и пронзительно скулила собачонка. На земляной полосе, которую фургон пропахал при падении, были разбросаны осколки тарелок и части сломанного продуктового контейнера с дорожкой из рассыпанных апельсинов. В довершение картины этой семейной катастрофы на камнях валялся аккордеон с клавиатурой, выпачканной грязью.

Где-где, а здесь, в центре швейцарской Ривьеры, картина крушения странствующих оборванцев смотрелась неестественно и гротескно.

Катрин начала тормозить, имея намерение оказать пострадавшим какую-то помощь, однако Алексей велел ей этого не делать.

— Поедем!— прозвучало из его уст как приказ.

— Но там же люди!

— Я позвоню в службу спасения, и им окажут помощь. Тем более что все они живы, и их травмы несерьёзные.

Катрин не стала спорить и продолжила путь. Но после того как Алексей сделал короткий звонок в службу спасения, она всё-таки попыталась ему возразить:

— Нам всё равно стоило бы остановиться. Ведь там же были дети.

— Ну и что?— ответил Алексей.— Специалисты помогут им лучше нас и отвезут, если что, в госпиталь. И подумай - многое ли бы мы могли сотворить для них на нашей двухместной машине?

— Я забыла об этом. Да, ты прав, конечно…

И хотя инцидент был исчерпан, по прошествии небольшого времени Алексей решил, что должен объяснить Катрин своё нежелание поучаствовать в судьбе пострадавших.

— Ты не подумай, что я не люблю цыган или не желаю заботиться о бедных. Просто я не переношу дикарей, а там - там были именно дикари. Их проблема не в бедности, а в том, что они не желают развиваться. Если правы те учёные, которые предсказывают, что в будущем материальная бедность исчезнет, то в этом случае именно человеческая дикость останется главным врагом цивилизации. Со временем таких неразвитых людей начнут преследовать, изолировать и даже уничтожать, как когда-то в Англии преследовали и вешали бродяг.

— Но ведь это же страшно!— не согласилась Катрин.

— Согласен, страшно. Но ведь и другого пути нет! Современное общество для своего развития нуждается в знаниях и талантах всех без исключения граждан, поэтому те, кто сознательно будут отказываться их развивать, начнут восприниматься не как неудачники, заслуживающие снисхождения, а как преступники.

Алексей почувствовал, что ему крайне неприятно продолжать разговор на данную тему, однако не высказаться он не мог, равно как не мог представить, что заставит себя остановиться ради оборванцев.

“Конечно, Катрин права - я поступил отчасти нехорошо и неблагородно. Но разве с их стороны благородно столь вызывающе противопоставлять себя всем остальным? Их времена давно миновали, и даже мою русскую душу цыганские струны теперь вряд ли растрогают…”

Эта жёсткая мысль показалась Алексею новой и необычной, однако нельзя же ему, в самом деле, продолжать жить иллюзиями давно остывшей юности? Тем более что Катрин, судя по всему, понемногу признала правоту его суждений, и остаток пути они посвятили разговорам куда более приятным и интересным.

Незадолго до Монтрё Алексей позвонил Францу, чтобы подтвердить встречу в прежнем месте.

Шолле встретил их за знакомым столиком.

— Я только что сделал заказ. Три недоставшихся нам ранее Filet de Perche [филе озёрного окуня (фр.)] и бутылка вадуазского Pinot Noir - поскольку пить белое вино в этот час немного поздновато - нас устроят?

— Меня теперь всё устроит!— радостно ответила Катрин.— Ведь отныне я больше не боюсь горных серпантинов!

И под одобрительным взглядом своего учителя она начала подробный рассказ о путешествии.

Когда рассказ был выслушан, Шолле поблагодарил племянницу и обратился к Алексею:

— Cher ami [мой друг (фр.)], у вас имеются какие-либо твёрдые планы на завтрашний вечер?

— Признаться - нет,— ответил Алексей.— Я намеревался предложить Катрин ещё одну поездку в горы, чтобы закрепить сегодняшний результат. Есть смысл добраться до высокогорной части Вербье - там и серпентин особенно сложный, и осень в тех местах наступит совсем скоро, так что хотелось бы успеть застать последнее тепло.

— Уверен, что за несколько дней погода в Вербье не испортится и вы сполна сумеете ею насладиться. Дело в том, что завтра герцог Морьенский - тот самый, что из Савойского дома,- устраивает приём в своём дворце в Сен-Морисе. Не желаете ли там побывать?

— Только если Катрин не станет противиться.

— Не стану,— отозвалась Катрин.

— В таком случае это приглашение - огромная честь для меня,— ответил Алексей, сделав упор на слове “огромная”, которое он предпочёл просто большой чести.

— Не переживайте так сильно по поводу оказанной вам чести, мой друг,— продолжил Шолле, отчего-то слегка поморщившись.— Титул герцога признаётся далеко не всеми, поскольку его отец в своё время соблазнился на морганистический брак. Да и Савойский дом, некогда правивший в Италии, сегодня явно не в фаворе.

— Да, я знаю,— согласился Алексей.— Кажется, я даже читал, что после второй мировой в итальянскую конституцию ввели статью, запрещающую его представителям ступать на родную землю. Видимо, по этой причине они обосновались на юге Швейцарии?

— Не совсем. Во-первых, этот отдающий средневековьем запрет давно уже снят - мы же цивилизованные люди, в конце концов! Во-вторых, замок в Сен-Морисе их дому никогда не принадлежал, а был куплен лет двадцать тому назад после того, как герцог удачно вложил деньги в какие-то восточноевропейские проекты - я не знаю подробностей, но если вам интересно, он с удовольствием расскажет. В-третьих, после ухода из бизнеса герцог Морьенский стал меценатом и философом. Он является создателем и попечителем “Европейского общества во имя защиты культуры и процветания”, по поручению которого каждый год, в последний день августа, и устраивается этот приём.

— Тогда, должно быть, там можно встретить множество интересных персон?

— О, не то слово! Герцог обладает удивительным умением собирать людей, близких по духу и пониманию наших проблем и перспектив. При этом он менее всего обращает внимание на то, какая кровь течёт в их жилах, в этом отношении он совершеннейший демократ. Но удивительная вещь: на его приёмах вы никогда не встретите всех этих сумасшедших либералов, профессоров социальной философии, политических хипстеров или финансистов, разбогатевших на торговле воздухом.

— То есть, Франц, вы хотите сказать, что как бы герцог ни старался, вокруг него всё равно продолжают собираться аристократы?— усмехнулся Алексей, одновременно нежно прикоснувшись к руке Катрин,- поскольку ему показалось, что из-за перемены темы разговора она начала скучать.

Шолле тоже улыбнулся:

— Не буду стремиться вашу мысль опровергнуть, Алексей. Однако я и не хотел бы подобно праздному болтуну расхваливать гостей герцога. Давайте побываем там и во всём убедимся сами. Тем более что я бы желал - как обещал утром - воспользоваться гостеприимством герцога, чтобы представить вас финансовому нобилитету, тем самым посвятив и приобщив к нашему общему ремеслу. Ведь чем скорее ваша инаугурация состоится, тем лучше для всех нас!

Красное вино, выбранное Шолле, было действительно очаровательным. Алексей намеренно выпил лишнего, чтобы воспользоваться этим поводом для возвращения в свой отель в Лозанну на такси - поскольку демонстрировать Катрин, уезжавшей домой на блестящем спорткаре, свою запылённую “Шкоду” с польскими номерами ему категорически не хотелось.


*


Утро пятницы у Алексея началось с того, что он заменил компрометирующую “Шкоду” на более респектабельный автомобиль. Также пришлось срочно приобретать смокинг - сделать последнее было непросто, поскольку, как выяснилось, в этой стране смокинги шьют на заказ, и потребовалось договариваться с хозяином небольшого ателье. Катрин позвонила из Монтрё и попросила дать ей время, чтобы собраться, поэтому он успел завершить все дела и заехал за ней около полудня.

Катрин провела предобеденные часы не без пользы и шика: на ней было поистине королевское вечернее атласное платье, мягкими струями облегающее узкую изящную фигуру. Тёмно-терракотовый цвет оттенял и подчёркивал красоту её ярких синих глаз. Густые пряди каштановых волос были собраны нежёстким греческим узлом, а локоны, остававшиеся свободными, легко и нежно ниспадали на обнажённую кожу плеч. Над затейливо обрамлённой линией лба причёску Катрин венчала небольшая диадема, а грудь украшало серебряное колье с редкой красоты продолговатым бриллиантом оттенка шампанского.

Довольная впечатлением, произведённым на Алексея, и в то же время не желая его смущать, Катрин поспешно приняла его руку, и они проследовали на улицу, чтобы сесть в автомобиль.

Однако стоило Алексею подойти к оставленному на уличной парковке высокому и осанистому внедорожнику, который ему порекомендовали в лизинговой фирме, и открыть багажник, дабы погрузить дорожные сумки, как откуда-то сверху послышался громкий голос Шолле:

— Мсье Алексей! Вы намерены сами сесть за руль? Умоляю вас - не делайте этого сегодня!

Алексей с лёгким удивлением повернулся к Катрин - но она тоже не имела понятия, с чем связано дядюшкино недовольство.

Однако вскоре всё прояснилось. Стоило Шолле спуститься на тротуар, как рядом с ним буквально из ниоткуда материализовался огромный и роскошный “Майбах”. Секунду спустя степенный водитель в строгом тёмном костюме, с наползающей на глаза плотной густой шевелюрой и чрезвычайно серьёзным и нахмуренным лицом, что делало его похожим на филина, молча и учтиво распахивал перед Катрин пассажирскую дверь.

— Так будет лучше,— сказал Шолле, устраиваясь следом на переднем сидении.— Как говорят у вас в России - в тесноте, да не в обиде!

— При всём желании для обиды трудно найти повод,— отшутился Алексей, погрузившись в мягкое кожаное сидение и испытывая определённую неловкость от невозможности спрятать ноги в проходе необыкновенно большой ширины.

Приём официально открывался в шесть, но Шолле, пользуясь личной дружбой с герцогом, договорился, что прибудет в районе четырёх, чтобы иметь возможность в неформальной обстановке представить своего ami Russe [русского приятеля (фр.)].

Стояла тёплая и тихая погода. Миновав спокойный курортный городок, лимузин свернул на крошечную, одному, пожалуй, лишь водителю известную боковую дорогу, после чего начал длинными кругами и петлями взбираться в горы. Спустя некоторое время подъём прекратился, по обе стороны за окнами распахнулся ухоженный альпийский луг, а впереди показалась въездная арка. Миновав арку, автомобиль сбавил ход до скорости велосипедиста и долго двигался по достаточно тёмной аллее из высоких буков и пихт.

Неожиданно в глаза ударил свет, вместо сумеречной хвои их окружила, словно по волшебству, ажурная сочная листва, возносимая могучими ветвями вековых дубов и лип до самого неба. А после привычного шуршания асфальта под колёсами озорно затрещал дроблёный мелкий камень.

— Nous sommes arrivИs, messieurs! [мы прибыли, господа! (фр.)]— прохрипело из-за руля.

Водитель, напоминающий филина, остановил автомобиль на окружённой пышными вязами и яркими осенними клумбами просторной гостевой площадке, где уже находилось несколько лимузинов, однако не глушил мотора и продолжал оставаться на своём месте до тех пор, пока к нему быстрым шагом не приблизился кто-то из распорядителей. Не распрямляя сведённых бровей, водитель назвал имена гостей. Распорядитель в ответ закивал головой, и тотчас же трое его помощников, возникнув возле дверей, помогли прибывшим выйти из машины и забрали вещи. Распорядитель пояснил, что вещи отнесут в персональные комнаты в гостевом крыле замка, где будет обеспечен ночлег, и сообщил их номера.

— Как прекрасно вокруг!— произнесла Катрин, оглядываясь по сторонам.

— Да. Словно уголок рая,— согласился Алексей, глубоко вдыхая влажный воздух с едва уловимым оттенком приближающегося осеннего тления.— Пожалуй, лишь весной здесь может быть лучше.

— Почему?

— Весной поют птицы, а сейчас их не слышно.

Действительно, в парке было удивительно тихо. Но словно в доказательство, что высокие кроны и проступающие за ними вершины гор по-прежнему живут и внемлют миру, откуда-то сверху послышался тяжёлый шум крыльев, после чего в одном из просветов промелькнул тёмный силуэт.

— Последний вечер лета - не лучшее время, чтобы слушать птиц,— вмешался в разговор Франц, отменив начатый было звонок по мобильному телефону.— Я бы сказал, что это - день подведения итогов, день жатвы, день оценки перспектив и взгляда в будущее. Правда, в это время у нас, равно как и во всём мире, проводится на удивление мало подобного рода встреч. Крупнейшие бизнесмены и политики в Давосе, как известно, собираются в январе, венчурные спекулянты слетаются на Тунское озеро в начале лета…

Алексей в задумчивости теребил шёлковый камербанд:

— Странно, конец августа больше подходит для закрытия сезона, чем для обсуждения планов и начала новых дел. Завтра наступит первый день осени, и смысл сделается совсем другим - герцог вряд ли мог об этом не подумать. Однако, насколько я сумел выяснить, он всякий раз назначает приём на тридцать первое число, это так?

— Совершенно верно,— подтвердил Шолле.— Но герцог не тот человек, который предпринимает что-либо, плохо обдумав. Кстати, нам пора засвидетельствовать перед ним свой приезд и уважение.

По широкой пешеходной аллее, обрамлённой кубами, цилиндрами и пирамидами аккуратно подстриженных кустарников, они проследовали к замку. На самом деле это был не замок, а достаточно изящный дворец, сооружённый где-то во второй половине девятнадцатого века и пусть эклектично, но своеобразно сочетающий архитектурные формы мавританства, регентства и раннего модерна. За строгими фасадными колоннами настежь были распахнуты высокие двери, покрытые дорогой резьбой, а в многочисленных стрельчатых окнах ярко и маняще горел свет.

Однако дежуривший возле подъезда слуга известил гостей, что им пока надлежит проследовать в павильон, расположенный в парке по правую руку. Изящное одноэтажное здание, выстроенное в сарацинском стиле, располагалось в сени высоченных вязов, свидетельствовавших о его возрасте и богатой истории. Из многочисленных окон павильона в тенистый полумрак парка проливался весёлый свет и слышались голоса.

Завидев Шолле, из середины зала быстрым шагом выдвинулся среднего роста бодрый человек с красивым открытым лицом, тонкой линией губ и живым, умным взглядом. Во всём его ухоженном облике сквозила благородная сдержанность и пропорциональность, и только расстёгнутый смокинг светло-палевого цвета выдавал в нём небольшую и тщательно маскируемую тучность. Это был сам хозяин приёма.

“Рад, сердечно рад всех вас видеть!” — с искренним радушием приветствовал гостей пусть и непрямой, но совершенно неотразимый потомок дома Савойи, энергично пожимая руки мужчинам и целуя пальцы Катрин. “Катрин, я помню тебя ещё девочкой, не видел несколько лет, и сегодня с восхищением признаюсь, что совершенно сражён твой красотой! А о вас - о, о вас премного наслышан и очень, очень высоко ценю, что вы удостоили мой старый дом своим визитом!” — с этими возвышенными словами герцог обратился к Алексею, намеренно остановившись перед ним и долго не отпуская рукопожатия.

— Друзья мои,— объявил герцог сразу же после ритуала приветствования, обращаясь к молодой паре - поскольку Шолле предусмотрительно отошёл на несколько шагов.— Для меня будет исключительной честью, если вы согласитесь стать моими особыми, привилегированными гостями на протяжении сегодняшнего вечера. С замиранием сердца рассчитываю на вашу благосклонность!

— А что подразумевает статус привилегированного гостя?— вежливо поинтересовался Алексей.

— О, не волнуйтесь, это не возлагает на вас никаких обязательств за исключением того, что вы будете сегодня в центре всеобщего внимания и затмите своим блеском мою скромную персону!— ответил герцог серьёзным и искренним тоном.— Привилегированный гость - это такой же хозяин бала, что и я. За тем лишь исключением, что для приглашённой публики он будет интересен и нов, в то время как я всем давно надоел.

— Бросьте, герцог, вы же никому не надоели,— поспешила не согласиться с ним Катрин.

— О, не надо меня утешать!— улыбнулся тот.— Мои взгляды хорошо известны, а заслуги давно признаны, у вас же - всё впереди. К тому же вы сегодня - арбитры на турнире страстей и грехов, творимых во имя прогресса! Взгляните, с какими неподдельным интересом за вами наблюдают и стремятся подойти! А вот, собственно, к нам уже и направляются самые нетерпеливые гости. Знакомьтесь: граф Жильбер, потомок графов Жеронских, и его супруга Натали!

Высокий и сухопарый мужчина с ясным взглядом и напряжённо-изысканными тонкими чертами остановился напротив Алексея, в ответ на протянутую для рукопожатия ладонь склонив голову в выразительном поклоне. Графиня Натали с едва заметным озорством заглянула Алексею в глаза и тотчас же, словно засмущавшись своей дерзости, потупила взор, после чего, отступив назад на полшага, присела в реверансе.

— Граф Жильбер,— продолжал герцог,— один из тех немногих, кто в двадцать первом веке продолжает нести традицию и честь древних родов, просиявших во времена крестовых походов и восходящих к Цезарю, царю Давиду и отчасти к пророку Мухаммеду. Последние годы граф поглощён интереснейшим проектом, цель которого - дать объединённым европейским народам монархического правителя нового типа.

Услышанное по-настоящему изумило Алексея.

— Великолепная идея, граф,— сказал он в ответ, стараясь подчеркнуть своё внимание и симпатию, хотя идея возрождения монархии сразу же показалась абсурдом.— Но неужели современные государства, построенные на демократических принципах, согласятся ими поступиться?

— Благодарю за ваш вопрос, месье,— ответил граф Жильбер, и его подбородок чуть дрогнул в лёгком поклоне.— Смею вас уверить, что граждане объединённой Европы в большинстве своём добродетельны, чисты и наивны. Эта наивность заставляет многих верить, что механизмы демократии, идеально работающие на уровне сообществ и земель, будут столь же эффективны и на самом верху. К большому сожалению, это не так, и поэтому многие из решений, которые сегодня принимаются в Брюсселе, а вскоре будут приниматься в новой столице объединённого Запада, включающего Северную Америку, Австралию и Японию, для многих представляются непонятными и чужими. Ну а поскольку демократического механизма, устроившего бы сотни миллионов наших граждан, придумать невозможно, то верховная монархия становится единственным выходом.

— Граф, я помню ваше недавнее выступления на третьем телеканале Франции,—произнесла Катрин, улыбнувшись.— Вы очень хорошо сказали тогда, что все народы изначально добродетельны и чисты, а трения между ними возникают из-за неумения договариваться о каких-то весьма далёких от жизни вещах.

— Сударыня, если бы вы знали, как я тронут и польщён вашим неравнодушием! Уверяю вас, что я не вижу проблемы более важной, чем дарование европейским народам добродетельной верховной власти. Власти, которая даже если проблему не решит, то сумеет людей выслушать и вдохновить своим вниманием!

Как только граф и его супруга удалились, Алексей поспешил поинтересоваться у герцога - в каком статусе он представлен гостям, что потомки иерусалимских королей склоняются перед ним в поклонах.

— Они знают, что Вы - знаменитый финансист из России.

— Но в нынешней России много финансистов,— не унимался Алексей,— отчего они выделяют именно меня? Что им обо мне рассказали?

— Не волнуйтесь, cher ami,— послышался из-за спины голос Шолле.— Никакой лишней информации от нас не утекло. Но обычные финансисты из России на этом собрании никогда не смогли бы появиться.

— То есть меня считают необычным?

— Делайте выводы сами, cher ami. Кстати, обратите внимание: к нам приближается барон Ферзен, интереснейший и оригинальный человек!

Барон Ферзен был небольшого роста тучным, лысоватым, и стоит признаться, не вполне красивым человеком. Он хорошо осознавал этот свой недостаток и потому старался его восполнить безупречностью в одежде: не могло быть сомнений, что его с иголочки смокинг ещё утром был до последнего шва проверен и отутюжен персональным портным, а чёрные лаковые туфли, в носках которых отражались огни люстр, были надеты в первый раз.

Однако внимание привлекала не одежда барона: под руку с ним шла его спутница - женщина поистине неземной красоты в длинном платье цвета бордо. Тонкие высокие каблуки делали её выше барона на целую голову. Возможно, она была единственной из приглашённых на бал, в чьих украшениях не имелось драгоценных камней, которые смотрелись бы тривиальными и лишними в неотразимом блеске её роскошного тела. Нежные черты немного бледного лица остро контрастировали с тёмно-янтарным загаром упругой и шелковистой кожи, которая за нарочито скромным декольте была приоткрыта лишь настолько, сколько было достаточно, чтобы воображение непроизвольно начинало распаляться - после чего секундный конфуз от неказистости барона немедленно сменялся отчаянной в его адрес завистью.

Поравнявшись с Алексеем, чета Ферзенов застыла напротив и отдала поклон. Алексею показалось, что барон при этом сильно моргал и поэтому старался не поднимать глаз.

— Барон и баронесса фон Ферзен,— с торжественностью в голосе представил чету герцог,— мои старые и добрые знакомые. Барон прославился своей фелицетарной теорией.

Алексей выказал уважение одобрительным наклоном подбородка, с трудом удерживась от улыбки: “Бедный герцог! Старается казаться важным, а сам, словно голодный кот, украдкой заглядывается на чудную обнажённую щиколотку баронессы!”

— Простите, а в чём состоит суть вашей теории?— восстановив серьёзность, обратился он к барону.

— Фелицетарная наука - это наука о человеческом счастье,— ответил барон приятным бархатным баритоном, прекратив моргать.— Современное общество добилось того, что люди, живущие в нём, вполне могут быть избавлены от голода, нужды и насилия. Вот почему следующим этапом должно стать создание и укоренение особых технологий, которые делали бы людей по-настоящему счастливыми.

— Барон, а разве возможно сделать счастливыми всех людей?— спросила Катрин.

— Ваша, милость, конечно же да!— развернувшись к Катрин, торжественным полушёпотом воспламенился барон.— Счастья достоин каждый человек, от кинозвёзды до инвалида или бродяги, и для каждого у нас имеется уникальный рецепт. А всё множество этих рецептов может быть сведено в грандиозный план…

Алексей вспомнил, что уже встречал “фелицетарного теоретика” в лице незабвенного Каплицкого, и сразу же подумал, что увиденное им на дунайском острове вполне могло являться частью этого грандиозного плана.

— А где по-вашему, барон, заключена основа человеческого счастья,—поинтересовался он,— внутри человека или вовне его?

— Конечно же внутри!— не задумываясь, выпалил тот.— Внешние обстоятельства только мешают раскрыться потенциалу счастья, который заключён внутри людей!

— Не сомневайтесь, барон в этих вещах знает толк!— рассмеялся герцог.— Кстати, а вот и приятель барона - месье Бешамель. В его жилах нет голубых кровей, но зато именно его предки, работая поварами, ублажали кулинарные фантазии королей Франции от Валуа до Бурбонов. Сегодня месье Бешамель занят тем, что совместно с учёными Голландской академии разрабатывает универсальную кухню для грядущего человечества, которая не только насытит и доставит королевское удовольствие, но и позволит не истязать организм в погоне за кулинарным совершенством!

— Потрясающе!— изумился Алексей.— До сих пор я считал, что вкус и здоровая воздержанность - это непримиримые враги.

— Были враги, были!— отвечал кулинар, расшаркиваясь в приветствии.— Но те времена наконец-то прошли! Сегодня можно насыщаться, можно получать от еды бесконечное удовольствие, и за всё это ничего не будет!

— Месье Бешамель, а сегодня мы будем иметь удовольствие оценить ваши кулинарные достижения?— спросила Катрин.

— К моему разочарованию нет,— грустно ответил кулинар, целуя её руку.— Герцог не позволяет!

Хозяин приёма только рассмеялся:

— Ступайте, Бешамель! Мы преклоняемся пред вашим мастерством, однако если мы поддадимся соблазну вам уступить, то где гарантия, что на следующую встречу мы соберёмся не во дворце, а на каком-нибудь вокзале, где перекусывают на ходу!

Низкорослый кулинар поклонился, сверкнув залысиной, и сразу же исчез.

— Герцог, я восхищён вашими гостями,— Алексей решил немного полюбезничать.— Признаться, я ожидал встретить людей с положением и статусом, а в дополнении к этим достоинствам вижу новаторов и творцов будущего.

— Вы абсолютно точны и правы!— довольный услышанным, согласился герцог.— Все эти люди - настоящие творцы, чьи мысли и работа формируют ткань грядущих перемен. И ещё они - настоящие патриоты Европы. Кстати, знакомьтесь - это полковник Веттинберг из Берлина. Полковник - виртуоз психоанализа и один из лучших аналитиков германской разведки.

Высокий и статный полковник, подобно кулинару явившийся на приём без женщины, отвесил решительный поклон, и грустным взглядом испросив у Алексея разрешение, поцеловал руку Катрин.

— Полковник Веттинберг - из древнего рода, человек немногословный и прямой,— герцог поспешил продолжить представление молчаливого полковника, чтобы не дать образоваться паузе.— Однако он исключительно щедр и даже расточителен, когда ему приходится подтверждать на практике свои идеи и решать служебные задачи. Многим памятна история, когда он десять, а может быть, и все пятнадцать лет опекал группу жуликов, переселившихся сюда с просторов вашей бывшей родины, позволяя им укорениться и полностью себя проявить. Сколько было вечеринок, лимузинов, дорогих яхт, сколько было подарено бриллиантов и разбито сердец! Звёзды скольких прекрасных женщин поднялись на небосклон и сияли из-под самого зенита! Сколько было испито вина любви, какие грёзы зарождались и бушевали не только в юных, но и в бывалых сердцах! А свежие багеты к завтраку, которые каждый день из Парижа доставлял на острова частный самолёт? А венгерский хор цыган в триста голосов, а пляски на столах под хруст посуды? Мне кажется, что когда операция была завершена, когда агенты разошлись по домам, а жулики наконец-то отправились за решётку, то все, все они без исключения остались благодарны полковнику за это невероятное, незабвенное пятнадцатилетие, пролетевшее в роскоши, страсти и поистине фантастических мечтах!

— Право, в это трудно даже поверить,— задумчиво ответил Алексей, и решив польстить широте души Веттинберга, добавил: — Даже если цель и не оправдывала средств, то можно только восхищаться, полковник, вашей целеустремлённостью и уверенностью в результате. Всё-таки пятнадцать лет - целая жизнь!

— Не стоит благодарности,— отвечал щедрый разведчик, вычеканивая каждое слово.— Саморазвитие ситуации позволяет лучше выявлять и понимать наиболее глубокие связи. И даже если окажется, что затраты по разработанной операции превысят результат, я всегда буду считать её успешной, поскольку она приносит бесценный опыт.

— А как быть с тем, что для достижения нужных целей приходится обманывать и соблазнять?— поинтересовалась у полковника Катрин.— Неужели нельзя обойтись без подобных жертв?

— Я не вижу здесь никаких жертв, ваша милость,— произнёс полковник решительно.— Ведь каждый сполна получает свою дозу наслаждения!

— Не судите полковника строго, мои молодые друзья,— вмешался в разговор герцог.— Хотим мы того или нет, но современный мир совершает необратимый разворот от умозрительного к чувственному, и уже очень скоро любая человеческая деятельность, протекающая вне сферы последнего, будет тщетной. Полковник просто идёт немного впереди остальных.

Эти слова заставили Алексея задуматься.

— Очень интересно,— сказал он, не отпуская полковника.— В начале лета я оказался свидетелем фантастически чувственной мистерии на одном из дунайских островов, в которой принимал участие цвет европейской элиты.

— Вы имеете в виду Каплицкого?— вдруг с плеча рубанул тот, заставив Алексея вздрогнуть от неожиданности.

— Да,— ответил Алексей, определённо растерявшись.— Я был именно им и приглашён…

— Тогда, пользуясь случаем, я должен поспешить принести вам свои извинения.

— О чём вы, полковник? Какие извинения?

— Это была моя инициатива. Вверенная мне служба после недавней кончины во Фрайбурге престарелого полковника фон Кольба, когда-то служившего в абвере, получила неограниченный доступ к его записям и дневникам. Нас заинтересовали оставленные им сведения о некогда переданных России французских векселях, и я санкционировал их розыск. Именно мои агенты несколько лет назад были направлены в Россию, на места боёв между Вязьмой и Ржевом, и именно они, как я теперь понимаю, пытались следить за вами в начале лета.

— Oberst, was soll das bedeuten [полковник, что это значит? (нем.)]?— с трудом удерживая волнение спросил Алексей, непроизвольно перейдя на немецкий.

— Простите,— прозвучало в ответ.— Я был вынужден действовать так, поскольку не располагал доказательствами легитимности ваших прав на векселя. Простите ещё раз, если мои действия причинили вам неудобства.

Произнеся эти слова, полковник склонил голову в долгом поклоне.

— Надеюсь, на сегодня у вас сомнений не осталось?— холодно поинтересовался Алексей, внимательно глядя ему в лицо.

— Теперь - нет,— прямо и без запинки ответил полковник, не отводя глаз под вопрошающим взором.

— А в Москве в начале августа были тоже вы?

— Я допускаю, что в Москве у вас могли происходить неприятности. Однако виновата в них точно не моя служба, клянусь честью! И смею вас уверить, что на европейской земле вам отныне ничего не угрожает!

Алексей ещё раз заглянул в глаза полковнику - и убедившись, что тот, скорее всего, говорит правду, удовлетворённо вздохнул. Дисциплинированный Веттинберг воспринял это как знак к примирению.

— Тогда позвольте откланяться,— сказал он, первый раз улыбнувшись, однако всё ещё сохраняя напряжённость.— Искренне желаю вам приятного вечера! И помните, что отныне я всегда - к вашим услугам!

С этой фразой полковник Веттинберг удалился.

— Не забудьте последние слова, что он вам сказал,— примирительно произнёс герцог, который, по-видимому, не ожидал подобного выяснения отношений и был рад, что Алексей воспринял прямые ответы полковника без обиды.— Этот человек всегда поможет вам, я за него ручаюсь!

— Cher ami, не переживайте,— поспешил вставить своё веское слово Шолле.— То чудо, которое произошло в связи с вашим появлением, настолько непостижимо и трудно укладывается в головах, что колебания и сомнения были неизбежны. Теперь, поверьте, вы - законный и всеми признанный наследник одного из величайших в человеческой истории состояний. В ваших руках сейчас - ключи к преображению мира, и вы, только вы вольны ими распоряжаться! Все эти люди, которые выказывали и будут выказывать вам своё почтение, не смеют претендовать даже на малый отблеск вашей славы, и всё, что они могут - это предложить вам свои идеи и наработки в части грядущих перемен. Не судите поэтому их слишком строго. Они, при всех своих регалиях и заслугах,- лишь вассалы, а сюзерен сегодня - вы. Мы ещё встретимся нынешним вечером с людьми, которые ворочают даже не миллиардами - триллионами!- однако вы не должны пасовать и перед ними. Помните, что ваше истинное богатство - не столько деньги, сколько контроль за теми, кто эти деньги создаёт. Я даже считаю - и если я неправ, то пускай герцог меня поправит,- что вы, Алексей, сегодня держите в своих руках власть большую, чем кто-либо другой до вас. Подобной власти, сосредоточенной в одних руках, не было ни у царя Соломона, ни у Македонского, ни у Чингисхана. Гарун-аль-Рашид, Рокфеллеры и даже Ротшильды, всю свою жизнь вынужденные балансировать, делиться и уступать во имя выживания в безумных финансовых джунглях, лишь приближались к той полноте влияния, которым отныне единолично располагаете вы. Вы можете в интересах задуманной вами долгосрочной стратегии влиять на решения Федерального резерва Соединённых Штатов и Банка Англии, управлять банками Нью-Йорка, Франкфурта, Лондона, Парижа и Токио, определять политику крупнейших государств, решать вопросы войны и мира…

Шолле продолжал ещё что-то говорить, однако с некоторого момента Алексей перестал различать его слова, поскольку почувствовал, как обнажённая рука Катрин, лежащая на его предплечье, буквально вся вспыхнула жаром. Ему незамедлительно передалось пробежавшее по её телу стремительное волнение, и спустя несколько мгновений он ощутил следующую волну тепла, проникающую в плоть там, где нежный атлас платья Катрин соприкасался с его одеждой. И буквально сразу же - невидимая для окружающих, однако для него самого совершенно реальная и осязаемая,- Алексея настигла третья волна, заполонившая и насытившая собою всё без исключения пространство между их телами, наэлектризовавшая воздух и предательски заставившая зардеть кожу на лице, не успевшем залечить следы раздражения от придирчивого и тщательного бритья…

Чтобы сбить этот внезапный пожар, Алексей дождался в речи Шолле подходящей паузы, помог Катрин устроиться в кресле и сразу же поспешил спросить:

— Франц, мне кажется, что вы мне льстите или переоцениваете значимость наших векселей. Ведь если они действительно обладают столь сокрушительной и всеобъемлющей силой, то почему тогда никто - не будем подозревать вас, возьмём, например, ваших предшественников,- почему никто за все эти годы, имея сокровище рядом с собой, не решился им воспользоваться?

— Никто не имел на это право.

— Полноте, Франц, но ведь это - слова. Слова хорошие и благородные, в то время как правда состоит в том, что существуют вещи, во имя которых можно придумать любое оправдание. За минувшие почти сто лет, пока сокровище хранилось под спудом, уж можно было что-нибудь изобрести, чтобы им завладеть и использовать во имя общемирового блага. Ведь человечеству требуется много разных благ, и любое из них можно обосновать как наипервейшее. Победителей, как известно, не судят, да и никто решившегося на такой поступок даже не попытался бы осудить. Папа Римский благословил, народы пели осанну…

Шолле подошёл к Алексею поближе, наклонился к его уху и зашептал, чтобы никто далее сидящего рядом герцога не мог ничего услышать:

— Как вы можете подобное предположить, милый Алексей! Среди банкиров нашего круга нет обманщиков, мы никогда не нарушаем однажды данного слова, неважно, сто или тысяча лет пройдёт! К тому же ведь в сейфе был включён механизм самоуничтожения, который вы сумели дезактивировать, введя единственно верный код…

— Механизм самоуничтожения был создан человеческими руками, следовательно другими человеческими руками он мог быть разоружён…

— Но ведь честь, cher ami, имеется ещё и честь!

— Признаю. Но признаю её только в вашем лице, Франц. Согласитесь, что когда речь идёт о ключах к власти над миром, которые годами лежат без хозяина и при этом нет никакой уверенности, что законный хозяин объявится,- для большинства людей трудно, очень трудно удержаться от соблазна. Тем более что этот соблазн всегда можно обосновать. Например - ну хотя бы желанием остановить в своё время Вторую мировую войну…

— Милый Алексей, поймите, что совершенно недостаточно просто вложить векселя в чьи-то руки! Переход прав на владение ими должен быть прозрачен, очевиден и признан всем без исключений финансовым сообществом. В конце концов, если бы было по-вашему, то какие-нибудь мошенники уже давно могли бы нарисовать себе некие копии и попытаться с их помощью поставить мировые финансы кверху дном! Поэтому никакая бумага, если нет доверия к её обладателю и нет подтверждения законности его прав, будь она даже трижды подлинной, не стоит и ломаного гроша…

— Выходит, я приглашён сюда прежде всего для того, чтобы мои права были подтверждены?

— Вы зрите суть.

— Понимаю. Стало быть, здесь, на этом приёме, присутствуют все подлинные хозяева мира?

— Присутствуют, но не все,— ответил вместо банкира герцог.— Хотя сообщество упомянутых вами хозяев и властителей невелико, крайне маловероятно, что кому-либо удастся собрать их в одном помещении - слишком много разногласий, подозрений и обид, что вполне естественно для людей, каждый из которых по силе и возможностям способен потягаться с Творцом. Однако эти владыки ровным счётом ничего не смогли бы сделать без тех, кто своим интеллектом определяют политические и культурные процессы сегодняшнего дня и формируют для мира Будущее.

— А это как раз и есть одна из задач вашего общества, герцог?

— Совершенно верно. Более того, эта задача и есть основная для нас, поскольку для того, чтобы угоститься шампанским и поплясать, несложно подыскать другое место. Чтобы вы лучше все эти моменты понимали, мой друг, открою вам, что подобных клубов в мире немного, и чтобы их пересчитать, хватит пальцев на одной руке. Особенностью клуба нашего является то, что членство здесь невозможно просто купить деньгами, как кое-где временами случается. Мы по праву гордимся своим аристократизмом. И хотя многие именно за этот принцип нас упрекают, я готов повторять миллионы раз: именно европейский аристократизм при всех своих проблемах и издержках проектирует и воплощает человеческое будущее на протяжении целых двух тысячелетий!

— Готов с вами согласиться, герцог, однако что в таком случае в ложе почётных гостей делаю я, сын сталинского наркома и солистки Москонцерта? Ведь господин Шолле наверняка проинформировал вас о том, что согласно моим настоящим документам я родился в 1916 году?

— Да, я в курсе этого, иначе просто и не могло быть. Но не переживайте сильно. Дело в том, что актуализированная вами бессрочная доверенность, выданная, как вы помните, Сенатом Российской Империи, содержала одну интересную оговорку. Дорогой Франц, может быть вы лучше всё объясните молодому человеку?

— С удовольствием,— отозвался Шолле.— Пока вы, cher ami, путешествовали по России, мы попросили нескольких выдающихся европейских юристов повнимательнее изучить вашу доверенность. Их вердикт был единодушен - упомянутая герцогом оговорка означала, что на получателя доверенности распространяется действие одного странного указа о возведении в графское достоинство Российской Империи, подписанного Николаем II. Этот указ до сих пор хранится в Государственном архиве в Санкт-Петербурге и интересен тем, что имя нового графа в нём не указано. Зато, как выяснилось, имеется ссылка на реквизиты той самой сенатской доверенности и на ряд других условий, которые в вашем случае все до единого оказались выполненными. Кстати, одно из этих условий жёстко указывает на то, что счастливчик должен был родиться под штандартом Российской Империи - словно кто-то предвидел, что к нашим временам таких людей почти не останется.

— Простите, но мне кажется,— неожиданно прервал сообщение Шолле Алексей,— вы либо ошибаетесь, либо подгоняете факты под требуемый шаблон.

— Нет, такое не в наших правилах. Вы же не станете отрицать, что русский император, инвестируя свои сокровища, должен был позаботиться, чтобы они не смогли попасть в посторонние руки! Так вот, согласно уставу Фонда, подписанному Николаем II лично и хранящемуся у нас, доступ к его основной части, помимо господина Второва как доверенного Императором лица, могли иметь только особо уполномоченные члены императорской фамилии, князья и графы. Вероятно, это было сделано во имя того, чтобы исключить даже случайную возможность попадания Фонда в руки инородцев и революционеров.

— Франц, но это невозможно! Графом в Российской Империи имел право стать только человек, обладающий потомственным дворянством. Мои же родители не являлись таковыми.

— А вы не спешите с выводами - вспомните, в какое время вашим родителям пришлось жить и заполнять всевозможные анкеты! Но мы тоже не теряли время даром и навели по их восходящим линиям некоторые референции. Так вот, даже не пытайтесь отпираться - среди предков вашего отца можно встретить потомков тверских князей, литовских гедиминовичей и казанских мурз, а родословная вашей матери однозначно принадлежит к смоленской ветви Рюриковичей.

— Я даже понятия не имел об этом,— произнёс Алексей, чувствуя растерянность и не вполне исключая провокацию.

— Узнать правду о себе никогда не поздно,— ответил Шолле довольным тоном.— И не смейте думать, что мы вам льстим. Человек по фамилии Тропецкий, у которого в тридцатые годы был ключ от первой части Фонда, не имел ни малейших шансов получить доступ к основному депозиту, поскольку секретная часть доверенности на него не распространялась. Между прочим, он сам в этом виноват - если бы не испортил столь безнадёжно отношения со своими друзьями-эмигрантами, то мог бы задним числом получить через их монархические комитеты в Париже какой-нибудь завалящий дворянский титул.

— Насколько мне известно, на исходе Гражданской войны Тропецкий бросил погибать под Новороссийском целый полк, чем покрыл себя несмываемым позором.

— Тем хуже для него. Тогда становится понятным, почему он не смог купить себе титул даже за большие деньги. Ведь настоящее дворянство, как бы ни пытались его коммерциализовать,- это не привилегия вести праздный образ жизни под шампанское, а вечное рыцарство. Не станете же с этим спорить?

— Не стану. С другой стороны, от глотка шампанского я бы тоже сейчас не отказался.

И словно в подтверждение этих слов Алексей удалил платком капли пота со лба.

— Вы правы. Я думаю, что настало время поприветствовать нового графа,— ответил Шолле.— Но поскольку я сам обладаю лишь титулом барона, я вынужден на этом замолчать и передать слово герцогу.

Шолле подал неуловимый знак, по которому подле них тотчас же возник официант с шампанским.

Герцог Морьенский не без удовольствия поднялся из своего кресла, сделал несколько шагов к Алексею, и остановившись на небольшом расстоянии от него, подняв бокал, торжественным голосом произнёс:

— Позвольте поздравить вас, граф Гурилёв, позвольте поприветствовать последнего графа блистательной Российской Империи! Признаюсь, всё это до сих пор не укладывается в мой старой голове! У нас в Европе часто не понимали Россию и не вполне понимают до сих пор, однако в чём не может быть ни малейших сомнений - так это в том, что ваша страна - резервуар культуры, бескрайнее поле образов и идей, источник вдохновения. Поэтому, граф Гурилёв, я поднимаю свой бокал за вас и за прекрасную и вечную Россию в вашем лице!

Долгожданное шампанское не просто утолило жажду, но и помогло установиться хоть какой-то ясности в столь внезапно и стремительно обрушившихся на Алексея переменах. Поэтому когда из уст Шолле вместо привычного “cher ami” он впервые услышал “Votre Excellence [Ваше Сиятельство (фр.)]”, это не стало поводом для смущения и протеста, а необыкновенный блеск в глазах Катрин лучше любых слов свидетельствовал о том, что в его жизни открывается новая и великолепная эпоха.

Правда, чтобы избежать “головокружения от успехов” и не опростоволоситься в своём новом статусе, Алексей решил, насколько возможно, вернуть беседу в круг прежних и не в пример лучше ему знакомых тем.

Отлично теперь понимая, чем объясняется статус “привилегированного гостя”, и имея отныне возможность общаться с герцогом без барьеров, Алексей решил получше расспросить его о целях и возможностях возглавляемого им закрытого общества.

Герцог, сразу же подтвердивший, что Алексей является совершенно полноправным членом клуба, сделал несколько пространных, но содержательных пояснений, после чего, замолчав на мгновение, изрёк неожиданное и спорное с точки зрения Алексея утверждение:

— Лучшие футурологи — всегда аристократы.

Алексей счёл уместным возразить герцогу, приводя в качестве контраргумента множество инноваций, в своё время вышедших из круга иных сословий и, конечно же, не забыв упомянуть Соединённые Штаты в качестве страны, ставшей примером равных возможностей и прав. В заключение своей короткой, но убедительной речи Алексей не побоялся и выразить сомнение, что в двадцать первом веке древние титулы способны обладать сколь-либо решающим значением.

— Чувствую, что вы ещё не ужились со своим новым статусом,— добродушно рассмеялся герцог.

Однако буквально сразу же, вернув себе серьёзность, продолжал:

— Конечно, без малого сто лет назад, ещё в годы Первой мировой войны, европейская аристократия потеряла политическую власть. Ушла из наших рук и власть финансовая, хотя, как вы должны это знать лучше меня, основа всемирных денег была заложена не ростовщиками, а европейским рыцарством. Во всём этом не было бы трагедии - ведь действовать должны те, кто действовать может. Однако в последние десятилетия случились большие перемены: некогда свободные, открытые и демократичные сообщества политиков и финансистов начали замыкаться внутри себя и выстраивать собственную иерархию, во многом напоминающую нашу. Во-вторых, оказалась исчерпанной модель развития, основанная на потреблении. По большому счёту, все потребности людей сегодня удовлетворены или могут быть удовлетворены достаточно легко, и что же делать дальше? Предложений много, но ведь необходимо выбрать что-то одно! Именно поэтому значимость наших старых мозгов и порядком подзабытых жизненных принципов вновь велика, и наше мнение не может игнорироваться.

— То есть, герцог, у вас и ваших друзей имеется проработанный и чёткий план будущего?

— Нет конечно, граф! Пока - не имеется. Общепризнанного плана будущего сегодня не существует, хотя некоторые из конкурирующих с нами клубов и пытаются, поскольку также располагают властью и деньгами, навязать миру собственные модели. Мы же до сих пор заняты тем, что внимательно следим за мировыми процессами и собираем крупицы перспективных идей. Однако время на месте не стоит, и вскоре, я надеюсь, мы скажем своё слово.

Алексею сделалось немного не по себе: он понял, что имел в виду граф, когда намекал об отсутствии у стоящих за ним сил полноценных рычагов мирового влияния. Теперь, получается, эти рычаги влияния появились, поскольку новый русский граф, в руках которого отныне сосредоточились ключи к мировым финансам, в одиночку вряд ли сумеет ими воспользоваться, а в командной игре заведомо предпочтёт рискованным альянсам с финансовыми махинаторами и биржевыми спекулянтами долговременный и благородный союз с потомками лучших домов старой Европы… Правда, оставалась ещё одна гипотетическая возможность - вернуться вместе с сокровищами в Россию,- однако после всего того беззакония, что творилось с ним на родине, о подобном варианте даже не могло быть и речи!

Алексей также догадался, что линия основного противостояния, на существование которой намекал герцог, пролегает сегодня между Европой и Америкой, и решил ему немного подыграть.

— Полагаю, что в стенах нашего комитета, призванного содействовать процветанию и культуре Европы, нам надлежит выработать оригинальную схему действий в противовес идеям, приходящим из-за океана?

К изумлению Алексея, герцог с ним решительно не согласился, сообщив, что у возглавляемого им Общества нет географических и мировоззренческих предпочтений. И словно в доказательство этих слов, завидев в дверях павильона очередного гостя, подал тому приветственный знак рукой:

— Это Джек Лон или Лон Джек - если честно, то я не помню, у меня плохая память на короткие английские имена. Хотя предки этого человека были в числе немногих англичан, которые прославились преданностью Марии Стюарт в годы борьбы с королевой Елизаветой… Так вот, он - мой друг из Канады, специально прилетевший сюда, чтобы провести вместе с нами этот вечер. Входит в правления крупнейших корпораций Нового Света, ворочает миллиардами, попутно являясь мощным технократом и глубоким философом, пусть даже немного раздражённым и мрачным. Познакомьтесь с ним, граф!

Канадец без выражения особых эмоций приветствовал Алексея, и словно зная, что именно от него хотят услышать, коротко рассказал о своей работе. Ещё в далёкой молодости он заинтересовался широко распространённой в Японии системой пожизненного найма и прилагал усилия, чтобы внедрить такую же в Северной Америке. В последние годы он пришёл к выводу, что фантастический рост производительности труда и всеобъемлющее распространение компьютерных технологий делают труд большинства человеческих особей совершенно ненужным, и что если ничего не менять, то уже весьма скоро едва ли не девятерых из десяти Homo Sapiens нужно будет уничтожать, дабы даром не коптили небо.

Однако канадец придумал гуманный выход, предложив объединять людей с компьютерными системами. Наличие всего нескольких вживлённых в голову микрочипов и постоянного, от офиса до домашнего ночлега, высокоскоростного соединения с интернетом посредством радиоволн не только отводило от работников угрозу оказаться на человеческой свалке, но и революционным образом повышало производительность и устойчивость самих компьютерных сетей. На следующем же этапе своего проекта канадец намерен добиваться, чтобы интегрированные с компьютерами люди научились жить с ними в едином мире, тем самым радикальным образом и навсегда решив неразрешимую проблему искусственного интеллекта.

В завязавшейся короткой дискуссии Алексей высказал сомнения, что “оптимизация человека” будет положительно встречена людьми. В ответ канадец расхохотался и привёл известный из биологии эксперимент, когда едва народившихся мышей, кроликов, собак, птиц, червей - неважно кого! - помещали в изолированные условия и наблюдали, как будут складываться отношения между особями. При этом всегда, абсолютно всегда оказывалось, что сообщество животных распределялось на тоталитарных вожаков, агрессивную стражу, подчиняемую последними, и покорный плебс, оттесняемый в формирующейся иерархии на самую низшую ступень. В точности то же самое, утверждал канадец, происходит и с людьми, и преодолеть эту биологическую несправедливость невозможно. “Зато компьютер, берущий мозг под управление, аннулирует животные инстинкты. Все люди, связанные с ним, будут становиться спокойными, благонамеренными и предсказуемыми. И человеческое равенство сделается тогда настоящим!”

“Не станет ли жизнь таких людей беспросветно скучной?” — поинтересовался Алексей, и тотчас же услышал ответ, который, судя по всему, был заготовлен заранее и звучал уже не однажды:

“В привычном понимании такая жизнь, конечно же, будет представляться однообразной и скучной, однако она принесёт высшее из благ - ощущение покоя, ради которого не надо умирать. Люди будут планомерно мыслить и трудиться в соответствии с заданными программами, пребывая каждый в изолированном от остальных информационном коконе, а информация, которой они обмениваются через цифровые сети, будет автоматически фильтроваться от лишнего. Прекратятся обманы, исчезнет страстность, сотрётся граница между трудом и отдыхом. Жизнь людей превратится в неспешное созерцание, приблизится к идеалу эпикурейского блаженства. Такая жизнь откроет для цивилизации высшие горизонты и наконец-то разорвёт пуповину, по-прежнему связывающую нас с необузданным животным царством!”

Алексей хотел поинтересоваться у канадца, как поступать тем из людей, которые не согласны с идеями Эпикура,- однако не успел, поскольку к ним размашистым и быстрым шагом приближалось некое духовное лицо в длинной тёмно-синей сутане под капюшоном странного вида, напоминающим монашескую куколь, стянутую мавританским жгутом. Завидев его, канадец попрощался и исчез.

“Какой же он дурак, этот тип из Канады!— шепнула Алексею Катрин.— Интересно, что будет, когда отключат свет или в компьютерный мозг случайно заползёт голодный таракан?”

— Друзья мои,— оживился герцог, приветствуя нового гостя.— Это наш старый и добрый друг, падре Азиз!

Алексей был искренне удивлён не только странным восточным именем духового лица, но и отсутствием при нём опознавательных знаков какой-либо конфессии. Лишь по краям куколи тянулись многочисленные ярко-жёлтые звёзды.

После обмена приветственными любезностями, в короткой беседе с духовным лицом выяснилось, что падре Азиз на протяжении многих лет увлечённо занят созданием новой всемирной религии путём синтеза “слабеющего христианства” и “набирающего силу ислама”. На реплику Алексея о том, что современное человечество, вероятно, могло бы от религии и вовсе отказаться, падре Азиз ответил, что традиционная религия обречена руководить “безднами коллективного бессознательного” ровно до тех пор, пока эти тёмные и неизведанные области в мозгах людей наука не научится ставить под контроль.

— Но ведь настоящая религия обычно не копается в подсознании, а стремиться буквально выжигать его, провозглашая перед людьми высшие идеалы,— аккуратно сформулировал своё несогласие Алексей, заинтересовавшийся поднятой падре Азизом темой и решивший с ним немного подискутировать.

— Так было в прежние времена,— с лёгкой улыбкой посвящённого пояснил странный падре.— Когда в момент смерти перед взором человека необратимо гаснул свет, то только вера в высшие принципы мироздания была способна его утешить в этот страшный миг. Однако уже сегодня имеются технологии, позволяющие сохранять человеческую мысль - так, тысячи людей после своей биологической кончины с помощью программ-роботов продолжают виртуальное общение в социальных сетях. В скором будущем наука научится перезаписывать сознание человека на внешний физический носитель, в результате чего люди обретут технологическое бессмертие. Далее - научатся копировать и душу, словно файл. Поэтому грядущее поствитальное бытие более не будет нуждаться в утешении, зато во весь рост встанет вопрос о регулировании. И смысл новой религии именно в обеспечении этого самого регулирования и будет состоять, мой несравненный граф!

Ещё немного пообщавшись с падре Азизом, который в своих убеждениях демонстрировал выдающуюся бескомпромиссность, Алексей уяснил, что в философских конструкциях падре предусмотрено место для всего, за исключением сердца. Придание значимости движениям человеческого сердца падре считал глупым и опасным пережитком прошлого, для которого в новом прекрасном мире не должно быть места.

Согласиться с этим Алексей принципиально не мог. Намереваясь поскорее завершить беседу, Алексей пожелал падре Азизу не “успехов”, а просто “хорошего вечера” - чем, однако, воодушевил старика и обрёл из его рук некий талисман в виде сплетённого из медной проволоки яйца, означающего не то вечность, не то прозрачность и постижимость жизни. Правда, с определённого ракурса яйцо напоминало клубок из вцепившихся друг в друга змей. Алексей был вынужден произнести в ответ дежурную благодарность, после чего сразу же спрятал подарок падре в карман, зарёкшись при первой же возможности от него избавиться.

Следующий гость, неожиданно поспешивший представить себя, был странным и мрачным типом с волосами ниже плеч и бледным лицом, на котором застыла гримаса прерванного сладострастия. От него сильно пахло парфюмом и определённо разило спиртным - несмотря на то, что вечер только начинался. Когда он подходил, то Алексей обратил внимание, что по лицу Катрин пробежала презрительная гримаса. Герцог, как показалось, тоже был не особенно рад, однако отдавая дань этикету, выразил своё восхищение от встречи и поспешил предоставить графу Гурилёву возможность самому расспросить гостя о его достижениях и планах.

Гостя звали Альварес Фабиан, он происходил из рода арагонских грандов, однако местом своего жительства и работы назвал “Европу целиком”, зачем-то добавив, что приезжать и находиться в “деградировавшей Испании” ему неуютно. Видимо, Фабиан уже приметил в толпе гостей сумасбродного канадца, поскольку ёрнически поинтересовался, не прибавилось ли сегодня число адептов теории о превращении людей в компьютеры.

— Надеюсь, что нет,— вместо Алексея поспешила выпалить Катрин.— Мерзкая и злая идея!

Фабиан в ответ расхохотался:

— Гениально! Значит, я прав - люди не позволят начать превращать себя в озабоченно-ленивые овощи! У меня есть куда лучшее решение, чем занять человечество, которое в постиндустриальном мире не будет нуждаться, чтобы вкалывать до седьмого пота. Вы же в курсе, что очень скоро проблема, чем занять и куда деть лишних людей, сделается для человечества основной?

— Да,— невозмутимо ответил Алексей,— я наслышан об этом. А что вы предлагаете?

— Я предлагаю превратить Землю в океан любви! Золотой век человечества, которого, разумеется, никогда не было, есть лишь неприкрытая мечта о безграничной и постоянной страсти, которая не знает ни перерывов, ни биологических пауз, которая не прекращается ни на минуту, ни на секунду, которая не ведает даже сна! На протяжении веков на первом месте была любовь между мужчиной и женщиной, хотя подобный вид любви, если разобраться,- самый тяжёлый и неблагодарный. Но применительно к людям, занятым выживанием, войнами и к тому же заинтересованными в максимальной рождаемости, у данного типа любви не было альтернатив.

— Вы полагаете, что будущее за мужеложством?— усмехнулся Алексей.

— Не совсем, это лишь первый и робкий шаг к обновлению. Смотрите - там, где не имелось нужды и не было потребности в потомстве с целью выживания, гомосексуальные отношения стали нормой ещё со времён древности. Эти отношения более спокойные и ровные, менее уязвимы перед эмоциональными переменами, а самое главное - количество страсти, если бы её можно было посчитать посредством измерительных приборов, при таком типе отношений за длительный период оказывается во много раз выше. Я не хочу умалить традиционную любовь, но вы же понимаете, что это означает?

— Если честно, то не совсем. Что-то, наверное, из модной идеи создать индустрию счастья? Вроде вина, которое можно пить не пьянея?

— В некторой степени - да. Но для меня главное - не обеспечить людей максимумом удовольствий, а заземлить их эмоции. Сконцентрированные внутри людей эмоции, не находящие удовлетворения,- едва ли не главная причина их бед и главный механизм реализации первородного греха,— произнеся это, Фабиан с силой тряханул головой, отбрасывая сползшую на лоб прядь, и Алексей увидел в его глазах религиозный экстаз.— Должно быть, вам здесь много рассказывали, что надлежит делать с человечеством, если мы хотим, чтобы оно развивалось,- чипы разные вживлять, кормить наркотиками безопасными - всё это чепуха, не верьте никому! Человеческую страсть невозможно загнать в угол и убить, её можно лишь отвести, как реку, в новое и бесконечное русло!

— Так вы считаете, что этим руслом должно стать превращение людей в поборников однополярной любви?— стараясь сохранять равновесие, переспросила Катрин.

— Так думают другие, но не я. Гомосексуализм ведь ненамного обычной любви совершенней. Радикальное решение проблемы утилизации человеческой страсти принесёт абсолютный пансексуализм, и только он!

— А что это такое - абсолютный пансексуализм?— поинтересовался Алексей.

— Абсолютный пансексуализм - это достижение высшего из эмоциональных переживаний, доступных человеческому существу, от совокупления с природой и всем миром без остатка. Не пугайтесь, ибо новое всегда поражает. Органом совокупления станет всё человеческое тело, погружённое в окружающий мир. Страсть не надо будет собирать по крупицам ради секундного экстаза, поскольку экстаз будет длиться часами и днями, подчиняя себе всю без остатка человеческую жизнь. Понимаете?

— Если говорить о вашей философской идее, то её, наверное, я отчасти понимаю,— ответил Алексей.— Но ведь в жизни подобное просто невозможно! Откуда возьмётся любовная страсть от слияния с природой, где вы её обнаружили?

— А откуда берётся страсть от общения с другим человеком? Ведь редко, чрезвычайно редко любовники совершенны, как Апполон, и прекрасны, как Афродита. В порыве страсти мы забываем, что любим не идеал, а объект природы, нанизанный на устрашающий скелет с нездоровыми зубами и ногтями, со множеством природных уродств, с телом, кишащем микробами и прочей дрянью. Чем, скажите, хуже трухлявый пень в лесу? Не знаете? В том-то и дело, что ровным счётом ничем! Если одни объекты природы люди избрали для любви и поклонения, а другие обходят стороной, то это лишь означает, что человек ограничен, что он не поднялся на тот уровень, где обретается полнота бытия, которая по природе разлита. Ведь все элементы этой живой, неумирающей, разумной и вечной природы издревле и сами по себе находятся друг с другом в состоянии невероятного и немыслимого для нас экстаза - вода и песок на пляже, почва и растение, звезда и кружащие вокруг неё планеты…

— Мысль интересная, однако спорная.

— Да нет ничего спорного! Природа буквально светится экстазом и восторгом! Учёные давно прочли все исходящие из неё волны и доказали, что в них встречаются исключительно мажорные тональности и совершенно не бывает минорных! Природе чужды человеческие безумства, в ней нет страха смерти и конца. Именно такой природу создал Творец, и человек был таким же, пока не отпал.

— То есть вы нашли решение проблемы грехопадения?— задала вопрос Катрин, внимательно слушавшая Фабиана.

— О себе лично не говорю, но ведь рассудите сами: когда-нибудь эта проклятая проблема должна же быть решена! Причём решена человеческими руками!

Герцог, также внимательно следивший за рассуждениями натурфилософа, подал знак, что хочет что-то сказать, и шум спора немедленно утих.

— Вам, дорогой мой Альварес, стоило бы познакомится с падре Азизом - ведь и у вас, я чувствую, дело тоже идёт к новому богословию!

— Благодарю вас, герцог,— ответил Фабиан.— Я немного знаком с трудами падре и должен вам сообщить, что он наступает на те же грабли, что отбили лбы тысячам подобных болванов! Не нужно заниматься ни богостроительством, ни богоискательством. Соедините разъединённое - и вы получите и новое человечество, и рай на земле! Ведь рай находится не на седьмом небе, а совсем рядом. Он заключен в природе, и мы с природой просто должны однажды соединиться в безусловной и бесконечной любви!

Алексей недоумённо взглянул на испанца:

— Однако каким образом вы добьётесь необходимого в вашей теории вечного экстаза? Боюсь, что человеческий организм к такому не приспособлен и не готов. Ведь вы же противник наркотиков?

— Да, наркотики не нужны. А отвечу я так: для того, чтобы нужные изменения в сознании и чувствах людей состоялись, люди должны сделать искренний и сильный первый шаг. Искренний и сильный. Природа же разумна, и она обязательно ответит на этот позитивный шаг. Мыслящая природа либо сама подберёт пути и подскажет людям, как добиться слияния с ней, либо изменит сущность человека своим целенаправленным воздействием. Образуются новые гормоны, поменяется сознание, изменится сам организм. Не исключено, что мы станем даже новым биологическим видом.

— Это фантастика. Эволюция занимает миллионы лет, а вы ведь исходите из того, что всё должно произойти быстро?

— Да, разумеется. Двадцать - максимум, пятьдесят лет, иначе всех нас ожидают тупик и всеобщая погибель. Да вы не бойтесь и не считайте меня сумасшедшим - природа вместе с нами образует ноосферу, которая способна мыслить и активно действовать. Кажется, именно ваши русские учёные заговорили об этом одними из первых. Господь же Бог, если он есть,- бесконечно далёк, зато душа разумной природы - она здесь, рядом, и она имеет субъектность: полтергейст, домовые, ангелы разные… Люди давно знакомы с этим миром, с этими потайными лицами природы, однако прежде считали его чужим и сторонились. Оттого - оттого все наши беды, болезни, порождённая людьми минорная тоска…

— Никогда не думал, что добавление в гамму малой терции, ответственной за минор, могло иметь такие последствия,— усмехнулся Алексей, слегка растерявшись.— Однако я вас прервал, извините. Так как же всё-таки человек сумеет настолько измениться, чтобы ощущать счастье тем же образом, что трава или звёзды?

— Элементарно. Если мы окажемся достойны такого перехода, то всё организует и устроит внутренний разум ноосферы. Например, позволит родиться и поможет созреть тем из людей, которым предначертано открыть требуемые знания и практики. А те, которые могли бы им помешать,- не доживут или попросту исчезнут.

— То есть как исчезнут?

— Миллионами возможных способов: внезапная болезнь, землетрясение, выпадение на голову камня из столетней давности карниза…

— Вы нас пугаете, Фабиан!— иронично-шутливо возмутилась Катрин.— Я не хочу бороться с природой, однако мне нравится делать то, что я делаю. И мне неприятно думать, что некие силы, объединившись во имя чего-то мне неизвестного, будут мне мешать.

— О, только не волнуйтесь!— лицо Фабиана растянулось в улыбке и сделалось слащавым.— От нас ничего не требуется, надо просто жить, как мы живём. Природа всё сделает сама, и она уже взяла курс, чтобы преобразовать нас к собственному подобию, отмыть от первородного греха - а иначе как? Ведь иначе люди её, природу, просто прикончат своими грязными технологиями или ядерным оружием. Ноосфере же этого не нужно, так что она скоро начнёт действовать, если уже не начала.

— Странно,— вновь обратилась к Фабиану Катрин.— Ведь обычно в подобных случаях говорят о руке Бога.

— Я же говорил, что Бог - он далеко, да и замысел его по поводу нас с вами не очень-то и ясен, если разобраться. А природа - здесь, рядом, по соседству. И цель у неё - понятнее не бывает: помочь себе и одновременно нам, прекратив наши безобразия.

— А вы сами планируете дожить до новых времён?— немного бесцеремонно спросил у Фабиана Алексей, рассчитывая тем самым приблизить конец затянувшемуся разговору.

— Почему бы и не дожить? Прогресс медицины идёт семимильными шагами, скоро люди будут жить и по двести, и по триста лет. Чтобы остановить старение, наука будет находить и устранять из человеческого тела те или иные недоработки, изменяя и совершенствуя его. Думаю, что именно через мозги и руки учёных, занятых здесь, и будет действовать ноосфера, подсказывая и формируя новый человеческий тип. Так что все мы, надеюсь, доживём!

— Благодарю, Альварес,— вновь отозвался герцог, немного морща лоб, чтобы показать свою утомлённость, но не осуждение.— Лично я не хочу дожить, да и вряд ли доживу. Однако всем вам, друзья мои, дожить желаю, ну а пока - воспользуйтесь возможностями сегодняшнего бала, чтобы насладиться старым добрым человеческим общением и традиционными ценностями! Ведь в вашем грядущем мире, милый Альварес, вряд ли будет предусмотрено вино, а без очередного бокала шампанского, боюсь, мы не сможем пообщаться с ещё одной интереснейшей четой!

Альварес Фабиан отвесил стремительный поклон и исчез в толпе столь же неожиданно, как и возник, а обрадованный герцог уже приветствовал новых собеседников:

— Княгиня! Князь! Прибыли, как обычно, из Голландии? Нет, не угадал? Неужели из Стокгольма? Согласен, рассудительная и уверенная в себе Швеция - достойный выбор. Сделалось прохладно? Что ж, постараемся вас согреть! Ныне стало большой редкостью повстречать на балу любящих супругов! Надеюсь, вы не собираетесь променять свои чувства на любовь к растениям, камням или ветру?

— Ни в коем случае!— бодро отвечал на приветствие герцога высокий и сухой старик, представившийся князем Курзанским и сопровождаемый аккуратной и целеустремлённо-кипучей княгиней Шарлоттой. Нетрудно было догадаться, что княгиня, словно хищница, добравшаяся до поляны, заполненной желанной добычей, порывалась к самостоятельному общению с многочисленными подругами и знакомцами, и необходимость терять золотое время в вынужденной беседе с гостями герцога была для неё тяжёлым обременением. Однако эту ношу, равно как и другие, к которым обязывает положение, она привыкла носить с необыкновенной лёгкостью и достоинством.

Свидетельством тому была её тонкая и задумчивая улыбка, которой она ответила на слова герцога, не предвещавшие быстрого incontro [знакомства (итал.)].

— Князь! Мой друг, граф Алексей из России, обладает впечатляющими возможностями, и как мне очень хочется в это поверить, не прочь вступить на непростую стезю международного финансиста. А вы как раз заняты тем, что придумываете новые деньги. Поэтому все мы здесь можем оказаться преступниками и фальшивомонетчиками, если вы с русским графом сейчас же не познакомитесь поближе!

— Всегда к вашим услугам, граф Алексей,— немедленно отозвался Курзанский.— Но поскольку область, в которую мы вторгаемся, поистине безгранична, то я хотел просить вас уточнить хотя бы некоторые из ваших идей и планов.

— Особых планов у меня пока нет,— выговорил Алексей, отнюдь не пылая желанием ввязываться в очередной диалог, ибо начинал испытывать известную утомлённость.— Но поскольку я хотел бы использовать недавно открывшиеся у нас возможности по принятию решений крупнейшими финансовыми институтами в интересах прогресса, то в этой связи все нетривиальные идеи представляют для меня интерес.

— Русский граф, как обычно, скромничает,— немедленно вмешался герцог.— Возможности, о которых он упоминает как бы ненароком, на самом деле беспрецедентны и не имеют аналогов! Так что это ваш шанс, князь, предлагайте!

Последняя фраза была произнесена герцогом с такой убедительной искренностью, что даже заскучавшая было княгиня Шарлотта ожила и буквально ужалила Алексея внезапно вспыхнувшим огнём своих чёрных магнетических глаз.

— Тогда позволю сразу же перейти к сути дела,— засуетился князь.— Речь в моём проекте идёт не о новых деньгах, а о новой основе денег. Пожалуй, на сегодня не имеется более важной задачи, чем обеспечить мировые деньги надёжной и долговременной основой…

— Позвольте,— возразил Алексей,— но разве товары, обращающиеся на рынках мира, не являются таковой основой?

— Конечно же нет,— улыбнулся князь, заглядываясь на Катрин.— Эти славные времена давно и безвозвратно миновали. Если бы нынешние деньги обеспечивались исключительно товарами, то буханка хлеба стоила бы, как бриллиантовое колье.

— А сколько бы тогда стоило колье?— заинтересовалась Катрин.

Князь сделал печальное лицо и картинно закатил глаза.

— Боюсь, что в подобном мире у людей не было бы времени думать о прекрасном. Все как один вели бы борьбу за насущный хлеб.

— И жили бы в лесах, в отсутствии хлеба утоляя голод сырым мясом,— поддержала его мысль Катрин.— Между прочим, князь, это неплохой вариант, ведь условности цивилизации порой делают жизнь просто невыносимой!

Все расхохотались.

— Хорошо, князь, продолжайте ваш рассказ,— поспешил возобновить разговор Алексей.— Я никогда по-настоящему не учился на экономиста и не понимал финансов, так что уж простите великодушно мою безграмотность!

— Что вы, граф Алексей, не надо ни в коем случае себя умалять! Смею вас уверить, что большинство из тех, кто говорит, что разбирается в деньгах, на самом деле не смыслит в их природе ни черта! Так что здоровая самокритичность в подобных вопросах всегда к лицу.

— Вы думаете, что сможете посвятить меня во все тайны?

— Конечно же нет! Ведь даже для меня, изучающего мир денег на протяжении уже многих десятилетий, некоторые глубокие пласты до сих пор покрыты мраком. Однако некоторые важные вещи мы всё же вполне понимаем.

— Вы про “основу денег”?

— Да, конечно. Товарная основа денег проста и очевидна, и с ней бы не имелось проблем, если не одно “но”: в её рамках нельзя выдать кредит, нельзя выпустить деньги для нужд развития. Печатный станок - не в счёт, ведь настоящие деньги не должны обесцениваться.

— Действительно, парадокс. В чём же выход?

— Первоначально ссуды выдавали под залог драгоценностей и земель, и очень скоро - ведь жизнь есть жизнь, далёко не все кредиты возвращались!- у кредиторов скопились огромные сокровища. Под них можно было начеканить или напечатать огромное количество новых денег, если бы не другое “но”: в ситуации, когда обеспечение могло быть истребовано, где удалось бы найти столько красавиц, чтобы они носили все вызволенные из сундуков закладные жемчуга, и столько кавалеров, готовых оплачивать эти ювелирные капризы? С землёй, с замками и городами, флотами, колониальными владениями или художественными коллекциями возникают коллизии точно такого же рода. Отсюда проблема сохранения и подтверждения ценности обеспечения, под которое выпускаются деньги,- наиглавнейшая в нашей сфере, и она не разрешена до сих пор.

— Да, но тем не менее мировые деньги существуют…

— Разумеется. Во второй половине XIX века практически одновременно во Франции, Германии и Соединённых Штатах банкиры поняли, что обеспечением для неограниченной эмиссии может являться лучшее будущее своих народов и стран. Я не оговорился - именно “лучшее будущее”, понятие предельно размытое и зыбкое. И все понимали, что тот, кто первый сумеет ухватиться за него, приобретёт со временем и глобальную финансовую власть.

— Будущее “поймали” американцы?

— Разумеется, но не сразу. Сперва приоритет был у французских банкиров, поскольку они обладали некими беспрецедентными по меркам того времени артефактами: то ли Грааль, то ли свитки, найденные под руинами Храма Соломона,- точно не знает никто. Однако все были уверены, что благодаря этим мистическим дарам, обретённым как нельзя кстати - к моменту небывалого подъёма технического прогресса,- человеческая жизнь начнёт устраиваться и становиться качественно другой. В цивилизованной области мира в ту пору проживали, главным образом, христиане и евреи, и каждая из этих групп могла считать, что грядущий успех будет сопутствовать именно ей. Немного особняком стояли германцы - у них имелась собственная древняя мифология, правда, для успеха в мире финансов она не подошла.

— Потому что задолго до банкиров золото Рейна расхитили германские боги?— усмехнулся Алексей.

— Отчасти. На самом деле, мифология германцев давно конвертировала сакральные артефакты в чистую волю, тем самым капитально испортив берлинским банкирам обед. Зато эта воля очень скоро воплотилась в германскую агрессию, которая имела множество измерений, однако в интересующем нас аспекте последовательно разрушила две альтернативные мифологемы будущего. Первая, христианская мифологема, рассыпалась из-за коллапса царской России и крайнего ослабления Франции после первой мировой войны. Вторая, ветхозаветная, сгорела в печах Освенцима вместе с европейским еврейством, а учреждение государства Израиль окончательно её похоронило. Поэтому после сорок пятого года поддерживать устойчивость финансовых систем с помощью древних мифов, церковных легенд или даже невероятных масонских тайн стало попросту невозможно.

— Но тем не менее это удаётся по-прежнему делать!

— Конечно. Американцы, к которым после двух войн окончательно переместилась мировая финансовая власть, дали всем понять, что они будут превращать свою Америку в “сверкающий город на холме”, в котором безразмерным богатством станет сама земля, само право дышать и находиться в её границах. Это недостижимое для остальных богатство, воплощенное в идее американского процветания и могущества, и должно было сделаться абсолютным залогом.

Услышав это, Катрин вздрогнула и немного помрачнела.

— Князь, но неужели современные люди столь наивны, чтобы верить подобным декларациям?— попытался возразить Алексей.

— Конечно нет. Но американцы не были бы американцами, если б не подвели под собственный миф практичную и осязаемую основу - массовые инвестиции в недвижимость! Они провозгласили, что каждый их гражданин, включая безработных и бродяг, достоин жить по стандартам родовой аристократии прошлых веков в удобных усадебных домах, возведённых посреди изумрудных лужаек и парков. И они действительно создали эту прекрасную страну, однако каким образом: все эти дома, только снаружи выглядящие как замки и дворцы, а изнутри построенные по технологиям дешёвых дощатых сараев, стоят столько, что большая часть людей не только не в состоянии их приобрести, но даже не может выкупить их в рассрочку за целую жизнь. Однако оплачивая проценты за проживание в этих домах, которые, к слову, сплошь находятся в залогах у банков и ипотечных агентств, американцы всему миру подтверждают их безмерно раздутую стоимость. Мир же это видит и признаёт, что триллионы долларов, напечатанные банками, в распоряжении которых находятся ипотечные закладные на десятки триллионов, вполне себе весомы.

— Отлично! Но тогда в чём же проблема - если по такой модели обустроили Америку, то почему бы теперь не распространить её и на остальной мир?

— В том-то и дело, граф Алексей, что подобного манёвра больше не выйдет! Во-первых, старушка Европа, впервые за свою историю прожившая без войн почти семьдесят лет, понемногу сумела привести себя в порядок, причём дома у нас, как известно,- отнюдь не из досок и фанеры. Изменения к лучшему произошли и в других частях мира - так что американская мечта стала блекнуть, а ипотечный пузырь - сдуваться. Правда, Европейский Союз намеревается повторить американский трюк с собственной валютой: для этого он присоединил к себе бедные восточноевропейские страны и теперь намерен заниматься их обустройством - кое-что, конечно, получится, однако результат не будет долгосрочным. Время недвижимости в качестве основы обеспечения денег уходит безвозвратно и навсегда. Если ничего не предпринимать, то очень скоро и доллар, и евро - все валюты рухнут в тартарары.

— И поэтому вы, князь, ищете для мировых денег альтернативную основу?

— Совершенно верно. Ищут, конечно, и многие другие. Однако большинство предложений, связанных с созданием и внедрением безумно совершенных технических новинок, грешат одним недостатком - в мире этих устройств человек перестаёт быть человеком и, стало быть, перестаёт нуждаться в деньгах. Моё же предложение находится в числе немногих, которые не противоречат человеческой сущности.

— В чём же оно?

— В продлении жизни.

Алексей с Катрин переглянулись, вспомнив только что отзвучавшие речи Фабиана, и князь, похоже, уловил мелькнувшую тень сомнения.

— Многие считают, что продление жизни - дело далёкого будущего, однако это не так,— ответил он спокойно и уверенно.— Значительная часть технологий для этого доступна уже сегодня, однако имеет умопомрачительную цену. Но если предоставить желающим долго жить необходимую страховку, то, во-первых, люди, получив доступ к соответствующим услугам, в своей массе сохранят здоровье и продлят свои дни, то есть будут продолжать зарабатывать и тратить, ну а во-вторых - в биомедицину вольются колоссальные деньги, и она шагнёт ещё дальше. Как вам? Неплохая идея?

— Конечно, неплохая,— ответил Алексей, поправляя бабочку.— Только я пока не вижу, в чём состоит её уникальность. И кто заплатит за то, чтобы люди жили долго и хорошо?

— Вы-то и заплатите, граф Алексей, как человек искренний и открытый!! В принципе, открыто и искренне должны поступать все люди, однако настоящий финансист должен уметь некоторые важные моменты держать за скобками.

— Какие именно моменты?

— Весьма незатейливые, но совершенно необходимые для успеха. Смотрите. Во-первых, если некий товар или услуга - в нашем случае это супер-страховка “Вечная жизнь”, назовём её так,- реально стоят больших денег, то всегда можно сделать так, чтобы они стоили ещё дороже! Раз эдак в десять, а, может быть, и в тысячу. Во-вторых, под оплату любой, даже самой гигантской стоимости, всегда можно выпустить кредит, и этот кредит будет на все сто - ну, или на девяносто процентов в самом худшем случае -этой гигантской стоимостью обеспечен так, что комар носа не подточит! В-третьих, этот кредит не нужно возвращать: за остающиеся годы своей естественной или продлённой жизни - всё равно ведь, чёрт возьми, никто не разберёт!- человек будет регулярно оплачивать проценты, и на обширном человеческом множестве всегда удастся подобрать такие их ставки, которые с лихвой возместят затраты кредитора, пусть даже и нарисованные. Уверяю вас, что проценты будут весьма низкими, а потому - привлекательными.

— Но ведь процент - это цена денег, а деньги не могут обходиться ниже своей рыночной цены,— заметила Катрин, блеснув университетскими познаниями.

— Конечно,— согласился Курзанский,— но только в том случае, если их занимать на рынке. А если банк напечатает их сам, положив в обеспечение закладную на страховой полис, подобно старой доброй ипотечной закладной? Так что, милые мои, четвёртый нюанс - полная бесплатность новых денег для тех, кто их выпускает! А когда деньги бесплатны, то с ними можно творить всё что угодно!

— Хорошо,— нарочито медленно ответил Алексей.— Допустим, что столь экстравагантным способом удастся продлить жизнь миллиону трудоспособных счастливчиков, и эти бодрые старики будут вам, князь, бесконечно благодарны. Однако где именно обещанные новые деньги? Где блага для всех?

— А разве устойчивые и не поддающиеся обесценению мировые деньги - не благо для целого мира? Не поддающиеся обесценению закладные на полисы миллионов баловней судьбы, жизнь которых действительно сделается лучше, дольше и прекрасней, подобно закладным на недвижимость, но только во много крат сильней, сумеют обеспечить новые мировые деньги твёрдой и неизменной основой!! И данная основа - давайте считать это моим пятым по счёту утверждением - будет несравненно более честной, чем все мифы о Граале, фартуке Хирама или волшебном изумруде, некогда выпавшим изо лба самого Люцифера. И значительно более человечной, нежели строительство домов-дворцов для везунчиков с американскими паспортами, в то время как миллиарды людей беспросветно ютятся в хижинах!

В этот момент совершенно неожиданно прозвучал картинно-правильный голос княгини Шарлотты, всё время затянувшегося разговора не перестававшей стоически бороться со скукой.

— Князь не был бы собой, если б не задумывался о несчастных и бедных,— распевно произнесла она.

Обратив на себя внимание и воспользовавшись возможностью распрямить плечи, княгиня приподняла голову, отчего блеск её бриллиантового ожерелья на мгновение затмил остальной свет.

Алексей предпочёл со своенравной княгиней не спорить.

— Да, конечно, это замечательно. Если я правильно понял, то имеются основания полагать, что со временем технологии продления жизни выйдут за круг богатых стран и сделаются достоянием всего человечества?

— О, конечно же! Разумеется, это случится не сразу, однако рано или поздно обязательно произойдёт. При этом чем скорее и в чем большей степени население бедных стран поверит в новые деньги, начнёт хранить в них свои сбережения и использовать в расчётах, тем больше благ своих земель они тем самым добровольно передадут в распоряжение эмитентов и, следовательно, тем скорее новые технологии доберутся когда-нибудь и до их печальных уделов. Так что машина, придуманная мной, не только эффективна, но ещё и справедлива, в отличие от предыдущих.

— Браво, князь!— с восхищением ответила Катрин на заключительное утверждение.— Если бы вы знали, как приятно видеть в вашем лице не очередного прожектёра, а человека, искренне заботящегося о других!

— Благодарю вас, мадам,— ответил князь, склоняя шею в благодарственном поклоне.

— Идея действительно интересная и перспективная,— поддержал свою спутницу Алексей.— И насколько я осведомлён, князь, в моей стране тоже есть немало талантливых биологов и интересных медицинских открытий. Полагаю, нам стоит подумать, как можно было бы объединить усилия?

— О, не волнуйтесь! Я тоже отлично знаю об огромном вкладе русских в науку. Однако здесь не тот случай, когда следует спешить. Нельзя, чтобы прогресс знаний и практик опережал становление финансовых инструментов, привносящих гармонию. Иначе открытия, даже самые выдающиеся, не приведут к пользе.

— Тем не менее, князь, мне кажется, что польза от участия русских учёных в ваших проектах безусловно бы имелась. Когда-нибудь нам стоит об этом поговорить.

— Всегда к вашим услугам, граф Алексей! Однако поверьте старику - все лучшие учёные умы из вашей страны давно уехали и работают на Западе, это факт.

— Давайте всё равно подумаем.

— Над чем, позвольте?

— Подумаем над тем, как Россия со всем своим потенциалом и разнообразными возможностями могла бы участвовать в конструировании всемирных денег. Ваш проект, признаюсь, меня крайне заинтересовал, и мне бы не хотелось, чтобы эта работа прошла мимо моей родины.

— О, друг мой,— заулыбался князь, сменив прежние интонации ментора на голос более мягкий и даже напевный,— сразу бы мне так и сказали! Понимаю, глубоко понимаю вашу озабоченность! Однако дело, поверьте, состоит в том, что в подобных вещах нужно действовать неспешно и крайне осторожно. Проект, о котором я только что вам поведал, реализуется узким кругом посвящённых, куда входят члены правлений крупнейших банков и руководители выдающихся корпораций, снискавших известность в области биомедицины. Обычные банкиры, страховщики и исследователи выполняют наши рекомендации как рутинную работу и ни о чём не догадываются. А зачем им знать? Что в их жизни изменит знание, которое их не касается?

— Я всё понимаю,— ответил Алексей,— но продолжаю по-старомодному считать, что если в глобальных проектах будет задействован потенциал всех стран мира или хотя бы как можно большего их числа, то результат окажется и лучше, и придёт быстрей.

— Да-да,— рассмеялся князь Курзанский,— это действительно старомодный взгляд, однако он делает вам честь! Правда же в том, граф Алексей, что в большом составе невозможно вырабатывать и принимать решения на много ходов вперёд. Невозможно с помощью процедуры голосования Объединённых наций двигать квантовую физику или исследовать ДНК, здесь нужны более камерные механизмы… А что же касается потенциала других стран - вы зря волнуетесь, поскольку существуют десятки, сотни разработок и идей, как этот потенциал использовать в интересах объединённого мира - ибо наш мир рано или поздно обязательно объединиться.

— Хотелось бы, чтобы каждый народ занял в объединённом мире подобающее место…

— Разумеется! Однако последнее будет зависеть от множества обстоятельств. На хорошем заводе часть цехов всегда в резерве. Опытный сельский хозяин не будет каждый год распахивать лучшие поля, а попридержит под паром. При этом в любом отложенном развитии можно отыскать резон и извлечь пользу. В своё время Гитлер мечтал засеять Россию крапивой - все думали, что он хочет так от нелюбви, а он ведь на самом деле не знал, как первое время использовать бескрайние русские чернозёмы, в то время как из крапивы можно вырабатывать прочное волокно.

— Я могу рассчитывать, князь, что вы не собираетесь засеять Россию крапивой вслед за фюрером?

— О нет, разумеется! Это был лишь условный пример. Мне бы хотелось, чтобы Россия сама предложила миру то, чем она достаточна и к чему благоволит. Я слышал, что у ваших соотечественников есть проекты по сахарному сорго и кукурузе - эти культуры чрезвычайно востребованы в глобальном плане…

— Я не в курсе,— ответил Алексей, пристально посмотрев князю в глаза.— Однако если уж Россию перепахивать, то я бы желал, чтобы повсеместно цвели вишнёвые сады.

— И в самом деле, как это прекрасно!— поспешила отозваться княгиня Шарлотта, желая освободить князя от продолжения разговора, определённо заходящего в тупик.— Вся Россия - вишнёвый сад, это же сам Чехов, это та самая сказка, которую мы все так хотели бы когда-нибудь увидеть своими глазами!

Алексей улыбнулся, и поспешил завершить затянувшееся общение с четой Курзанских примирительными фразами и совместными комплиментами в адрес герцога.

К этому моменту ярко освещённый павильон, всё прошедшее время заполнявшийся публикой, уже гудел как муравейник. Пока Алексей с Катрин вели различной длительности беседы с отмеченными герцогом гостями, к тому успели подойти, чтобы поздороваться и перекинуться приветственными фразами, десятки других приглашённых. Шолле, всё это время молча улыбавшийся им из-за кресла хозяина бала, счёл нужным напомнить, что приближается время для основной части вечера, которая должна состояться в замке.

— Вы правы, Франц,— ответил герцог, вставая, чтобы возглавить переход публики из павильона в дворцовый зал.— Пора, друзья мои, от разминки перейти к настоящим делам!

Но не успел герцог договорить - как возле него, словно чёрт из табакерки, возник небольшого роста запыхавшийся средних лет господин артистической наружности. По его бьющему в глаза неопрятному внешнему виду можно было заключить, что он либо сильно спешил, либо перед походом сюда решил облачиться в смокинг в первый раз.

— А, Бруно Маркони!— приветствовал герцог внезапного незнакомца.— Или Моретти?

— Бруно Мессина, ваша честь!— бодро отрапортовал незнакомец.

— Мессина, конечно же! Как же я мог забыть - вот расплата мне за то, что я очень давно не гостил у вас в Римини! Если так пойдёт и дальше, то я скоро забуду, какого цвета итальянское небо!

— Тот, кто видел это небо хотя бы один раз, никогда его не забудет,— поспешил развеять сомнения герцога обходительный итальянец.

— Согласен!— не стал спорить герцог.— Граф Алексей, милая Катрин, познакомьтесь,- перед вами Бруно Мессина, дирижёр, композитор, теоретик музыки и просто удивительный во всех отношениях человек.

— Бруно, я, кажется, однажды видела по ТВ передачу о вас,— сказала Катрин, протягивая руку для поцелуя.— Однако мне до сих не посчастливилось услышать ни одного из ваших новых произведений.

— О, не волнуйтесь на этот счёт,— бодро ответил итальянец.— Последние годы я действительно почти ничего не пишу и давно не выступал с оркестрами. Вы не поверите, но в музыке существует целое неизведанное направление, способное не просто доставлять банальное эстетическое удовольствие, но и создавать у слушателей совершенно невероятную, новую и однозначно лучшую реальность. Сложилось так, что ваш покорный слуга это направление открыл для мира и людей, и отныне все свои силы вынужден отдавать ему.

— Вы безумно интригуете,— с улыбкой обратился к музыканту Алексей.— Ведь в музыке, как известно, сложно изобрести что-то новое.

— А я ничего и не изобретал, любезный граф! Мои скромные усилия брошены на то, чтобы очистить классическое наследие от не самых лучших наслоений прошлого и вернуть современникам природную гармонию мелодий.

— Очень интересно, объясните!

— С удовольствием! Науке известно достоверно, что число по-настоящему прекрасных мелодий в мире конечно, поскольку для того, чтобы мелодия вызвала у слушателя живой отклик, она должна соответствовать определённому биоритму или психоритму организма. Этих ритмов немало, однако число их счётно - потому ограничено и число подлинных шлягеров всех направлений и стилей. И почти все эти мелодии так или иначе содержатся в классическом фонде. В фактуру каждого классического произведения вплетены десятки и даже сотни мелодических линий, которых композиторы прошлого зачем-то скрыли от людей.

— ???

— Хотите спросить, зачем они так поступили? Охотно разделяю ваше изумление - ведь вы, любезный граф, не первый, кто задаёт мне этот вопрос. Я сам до конца не знаю ответа, однако мне кажется, что причина состояла в том, что композиторы прошлых веков неосознанно боялись, что через их творчество к нам ворвутся голоса и песни из другого, запретного для людей мира, и тем самым будет навсегда нарушено устоявшееся на земле равновесие. Ведь природа изначально подарила людям очень небольшое число простых мелодий, подобных монодическим пастушьим песням, в то время как полифония, контрапункт - это язык ангелов. Оттого старые музыканты, которым каким-то образом удавалось подслушивать эти ангельские голоса, умело их маскировали, раскрывая истинную силу звучания лишь на несколько жалких процентов. Тех же, кто не вполне придерживался этого принципа или не придерживался его вовсе, современники считали связавшимися с нечистой силой. Вспомните про “дьявольский тритон”, за одно лишь интонирование которого можно было угодить на церковный костёр, вспомните обвинения, звучавшие в адрес Моцарта, Паганини или Крейслера!

Алексей задумался.

— В вашей теории определённо имеется смысл, однако здравый он или нет - я не берусь пока разобрать,— ответил он, внимательно глядя на Бруно.— Очень рассчитываю, что вы не откажете мне в любезности поговорить с вами об этих вещах более продолжительно и в менее суетной обстановке. Ведь я тоже - немного музыкант.

— Конечно же, я всегда к вашим услугам!— ответил Бруно Мессина, протягивая Алексею свою визитную карточку.— Однако ваша спутница интересовалась, почему я сейчас ничего не пишу и нигде не выступаю. Причина проста: я заканчиваю работу по раскрытию нескольких концертов Моцарта и симфоний Бетховена, и скоро все вы сможете послушать, как на самом деле должны были звучать голоса неба.

— Как же вам такое удаётся?— поразилась Катрин.

— Не скрою, работа непростая, однако при наличии опыта и, главное, желания - вполне выполнимая. Сначала первичные мелодии нужно выявить все до одной, после чего - очистить от всевозможных украшений, которыми в прежние века их было принято вуалировать, расплести и разделить, поменять, если необходимо, аккомпанемент - одним словом, применить придуманный мною технический инструментарий. Это непросто, но зато каков результат!

— Бруно, но вы же только что утверждали, что появление этих мелодий в “очищенном” виде способно разрушить мировую гармонию! Не боитесь?

— Боялись мастера прошлого, а нам - нам нечего бояться! Ведь даже при том, что они были людьми великими, в силу воспитания и религиозных догматов им было невозможно представить, что между небом и человечеством допустим знак равенства. Поэтому в их творениях, за крайне редкими исключениями, воплощены идеи страдания, вины и абсолютной невозможности эту вину человеческим усилием искупить. Причём старые композиторы не столько транслировали соответствующие идеи церкви, сколько отражали в музыке собственные сумеречные комплексы. А современные люди - люди рациональные, люди света, просвещённые, свободные, по заслугам получающие власть над мирозданием - с какой стати они должны продолжать всю эту ахинею слушать? При этом совершенно не задумываясь, что некоторые из тех вещей элементарно программируют на оправдание зла!

— Например?

— Например - пятая симфония Чайковского, чей мрачный гений открыл в ней знаменитый “аккорд смерти”. А столь любимая в России заключительная часть этой симфонии - это же настоящий гимн триумфу зла, гибельная пляска, действующая на неподготовленную публику сильней любого наркотика!

— Бруно, не переживайте напрасно!— расхохотался Алексей.— Высказанное вами представление родилось вместе с пятой симфонией и распространено прежде всего на Западе, где дирижёры и критики просто не понимают её главной мысли.

— И какая же, позвольте, это мысль?

— Преодоление смерти и фантастическая победа над ней. Ведь в финале симфонии столь испугавший вас “аккорд смерти” ритмически перерождается в пасхальный тропарь - “смертью смерть поправ”. А по какой-то причине последние слова прочно сидят в голове каждого русского, даже если он далёк от церкви, как я, например.

— Простите, но это всё - ваша национальная иллюзия! Вы хотите слышать у Чайковского то, чего он не писал, и пытаетесь уверить в этой вашей иллюзии остальной мир! Но не забывайте, что в своей следующей шестой симфонии Чайковский всё-таки признал победу смерти и склонил голову пред гибельной властью рока.

— Это совершенно другая история, Бруно, и о Чайковском мы можем спорить до бесконечности. Чтобы изменить моё мнение, лучше приведите какой-нибудь другой пример.

— Нет проблем! Другой пример - вторая часть двадцать третьего концерта Моцарта. Ибо как известно, эта вещь вдохновляла Сталина на злодеяния.

— Я ничего не слышал об этом,— ответил немного обескураженный Алексей.— Но если так рассуждать, то почему бы не запретить Вагнера, которого обожал Гитлер?

— Любовь Гитлера к музыке Вагнера была не более чем данью национальной традиции. Она служила лишь фоном и ни на что не вдохновляла.

— А адажио Моцарта - неужели вдохновляло?

— Мне печально говорить об этом, но это так. Моцарт допустил ошибку, создав произведение с беспримерно сильным выражением человеческого отчаяния, которое не понимает причин и отказывается противостоять напору зла. Тем самым Моцарт набросал схему, по которой вместо врагов стало возможным безнаказанно убивать близких, преданных и просто всех без исключения людей. Эта схема, как заготовка, пролежала под спудом несколько столетий, пока не нашёлся мрачный советский вождь, решивший ею воспользоваться.

— В подобное трудно поверить,— ответил Алексей.— Во всяком случае нужно время, чтобы ваши выводы осмыслить.

— Разумеется,— улыбнулся Бруно Мессина,— публика всегда имеет привилегию не спешить с выводами! А вот для меня, увы, такой привилегии нет: выявляя мелодии, приятные и необходимые людям, я должен успеть обнаружить и обезвредить как можно больше подобного рода музыкальных фугасов, пока они не воплотились в очередных симфониях злодейств!

В этот момент метрдотель лёгким ударом в гонг возвестил о том, что настало время отправляться из павильона во дворец. Заждавшаяся публика с воодушевлением двинулась по направлению к выходу, и итальянец, попрощавшись, растворился в толпе.

— Не правда ли, странный тип?— поинтересовался Алексей у Шолле.

— Скорее своеобразный, как все гости герцога,— ответил тот.— Мне, не будучи специалистом, трудно судить, насколько он прав и прав ли он вообще, однако я наслышан, что дела у Мессины идут в гору. У него тысячи преданных почитателей, верящих, что исправленная по его технологиям музыка позволяет войти в нирвану. Плюс имеется неафишируемый бизнес по продаже музыкальных заготовок современным инструменталистам и певцам.

Тем временем павильон быстро пустел, оставляя официантам немалый труд по уборке сотен допитых и недопитых бокалов. Герцог, продолжая отвечать на знаки внимания не успевших поприветствовать его ранее гостей, в компании своих привилегированных спутников возглавил завершающую часть процессии, перетекающей в дворцовый зал, где предстояли главные события.


*


Когда Алексей с Катрин переступили порог, огромный дворцовый зал был заполнен, гудел и переливался отблесками огней и дамских драгоценностей, перемежающихся с искрами от валторн и туб оркестрантов на подиуме - по большей части скучающих, вынужденных пачками пропускать такты в незатейливой мебелировочной мелодии.

У боковых стен стояли столы, щедро уставленные холодными и горячими закусками в стиле la fourchette, разнообразие которых не имело предела. Выстроившиеся в шеренги официанты усердствовали в стремлении угодить самому привередливому выбору гостей, а другие слуги Бахуса, облачённые в белоснежные сюртуки, разносили напитки.

Неожиданно Алексей услышал, как к нему кто-то негромко обратился по-английски, и чья-то рука нежно коснулась локтя. Обернувшись, он узнал олигарха Гановского - того самого, на чьей подмосковной даче находился в компании московских друзей в один из праздничных майских вечеров.

— Какими судьбами!— ответил он на русском и сразу же сменил язык, чтобы представить свою спутницу:

— Catherine, ma belle et meilleure amie [Это Катрин, моя прекрасная и лучшая подруга (фр.)].

Гановский рассыпался в любезностях, и испросив разрешение, поцеловал Катрин руку. Ещё совсем недавно казавшийся сущим небожителем, здесь, в окружении настоящих грандов, он определённо померк, и даже расстегнувшаяся наполовину золотая запонка выдавала в его облике неуверенность и случайность.

Алексей решил перейти на русский, чтобы немного с ним пообщаться.

— Приятно встретить соотечественника. Какими судьбами здесь?— поинтересовался он у олигарха.

— Знакомец один дружит с семьёй Гримальди, он меня рекомендовал. Это большая честь.

— Да, герцог Морьенский собирает не просто сливки, а квинтэссенцию Европы. Похоже, из России кроме нас никого больше нет.

— Да, нет никого. Да и я постепенно дела в России сворачиваю и перевожу сюда. Нечего там делать, всё навернётся очень и очень скоро! Рад, очень рад и что и ты здесь - а ведь у меня на празднике, помнится, ты на пару с сестрой Кузнецова играл роль бедного музыканта! Ай да артист! Если это не секрет, конечно,- то каковы твои планы на Европу? Ты ведь тоже теперь здесь обитаешь?

— Да, планы имеются,— ответил Алексей без особенной охоты, стараясь подбирать слова, чтобы не выболтать лишнего.— Существует интересный проект по реформированию европейских финансов, и мне предложили поучаствовать в нём. Посмотрим… В принципе, там у меня и на Россию могут быть интересные выходы.

— Мой тебе совет: забудь про Россию! Россия только кажется хорошенькой, а на самом деле - это ужасная страна, скоро там станет совершенно невозможно жить! У России есть только одно предназначение - чтобы родившиеся в ней приличные люди, уехав оттуда и помня о кошмаре, из которого они сбежали, имели бы здесь более высокую самооценку и энергетику, чем у сытых и сонных европейцев…

Алексей не был готов согласиться, но и не желал вступать в спор. К счастью, вскоре Гановского увела с собой какая-то знойная женщина с ярко-рыжей копной волос и в платье с разрезом неимоверной глубины.

За несколько секунд, разделивших исчезновение Гановского и начало беседы со следующим персонажем, Алексея посетила мысль, что он, в отличие от олигарха, отнюдь не готов сбрасывать со счетов страну, в которой вырос и которой служил, и тем более не готов начать её ненавидеть, как тот посоветовал. Однако острая и глубокая обида за непонимание, за неусыпное преследование, за охоту, которая велась за ним с вертолётами, а также неожиданная измена людей, которых он считал наиболее близкими и был готов боготворить,- всё это не позволяло ему отстаивать в подобного рода спорах какие-либо теоретические убеждения. “Буду находится над схваткой,— подумал Алексей.— Сокровище, которым я обладаю, позволяет мне сохранять дистанцию как по отношению к России, так и по отношению к Западу. Попробую быть самим собой, а там - поглядим, что получится…”

— Позвольте пригласить вас на научную конференцию нашего Общества Маастрихтского согласия,— обратилась к Алексею какая-то пожилая дама в ожерелье из серо-голубого жемчуга, которая непонятно откуда взялась и представилась неразборчиво.— Буду рада видеть вас в Голландии в середине сентября!

— А что, простите, будет обсуждаться на конференции?

— О, там заявлена преинтереснейшая тема - “Новый безопасный порок”.

— В самом деле, очень интересно!

— Не то слово!— затрещала обрадованная вниманием Алексея бойкая старуха.— Ведь порок, если разобраться,- это та соль, без которой человеческая жизнь теряет весь свой вкус. Даже если не брать человеческую жизнь целиком, то массовый и доступный образ порока является важнейшим фактором экономики. Сигарета в зубах голливудской звезды, ряды дорогого алкоголя за стойкой бара или на сверкающей витрине формируют образ жизни и стимулируют потребление, как ничто иное. Но, к сожалению, старые вещи сегодня перестают работать.

— Почему?

— Современное общество вынуждено усиливать борьбу с курением, алкоголем и много с чем ещё. Но пресная жизнь лишена драйва, поэтому необходимо срочно придумать что-то взамен! На конференции мы этим и займёмся.

— Я обязательно приеду на вашу конференцию,— ответил Алексей, принимая визитную карточку энтузиастки.

После старухи возник какой-то миллиардер со слащавым лицом, похожий на избалованного сицилийского кота, который сразу же начал пытаться заговорить с Катрин на итальянском. Алексей счёл за благо вернуться к французскому, на что новый собеседник, сотворив печальные глаза, произнёс:

— Мне всё известно про вас! Вас будут разрывать на части, и вскоре вам негде будет укрыться от прессы и от тех, кто считает себя вправе с вами общаться, а их - их будет очень много! Поэтому предлагаю перебраться на мою океанскую яхту!

Катрин гениально отшутилась, сообщив, что не переносит морской качки, и назойливый миллиардер исчез столь же внезапно, как и возник. Зато тотчас же к ним приблизились три разномастных джентльмена с не менее разнофасонными бокалами шампанского, бордо и виски в руках. Катрин успела шепнуть, что двоих она знает, это известные писатель и театральный режиссёр.

— Виват герцогу, собравшему здесь подлинный цвет европейской культуры!— произнёс один из них, приподнимая бокал.

— Мы должны выпить за нашу традицию, которая могла сгинуть ещё столетие назад, но, как мы видим - до сих пор жива!— уточнил смысл тоста второй.

Эту мысль дополнил мрачным басом третий из мастеров культуры:

— Американцы поступили подло и вероломно! Не успела отгреметь Первая мировая, как они умудрились вывезти к себе всё наше золото, заставив принять в оплату придуманный ими культурный эрзац! А сегодня им мало просто управлять нами и лезть во все наши дела - они ещё хотят сделать нас дикарями, заставляя есть руками гамбургеры и пить вино из своих дурновонючих пластиковых стаканов!

— Так что ты предлагаешь?— обратилась Катрин к одному из тех, кого она знала достаточно близко.

— Я предлагаю выпить за герцога и за нас!

— Не за нас, а за господина Гурилёва,— поправил его изъяснявшийся густым басом.— Ведь в лице блистательного господина Гурилёва Европа, возможно, обретает долгожданную надежду!

— Не возможно, а точно!— прозвучало в ответ, и пять бокалов немедленно сошлись в восторженном салюте.

В этот момент оркестр, прервав однообразие занудных, словно набившие оскомину обои, мелодий в духе Сати, вдруг весь напряжённо замер - и уже спустя мгновение, соединившись в целое, согласным могучим многоголосьем, предваряемым пульсирующим алляргандо истосковавшихся по настоящей музыке скрипок и флейт, загремел одним из знаменитейших штраусовских вальсов.

В огромном зале незамедлительно прекратились все разговоры, а публика, точно повинуясь чьей-то незримой команде, начала покидать его центральную часть. Во всей непередаваемой красоте обнажился бесподобный рисунок паркета - ослепительного, блестящего и гладкого, точно взывающего, чтобы по нему пронеслись в упоительном круговороте блистательные пары.

Вальс гремел, порождая на лицах умиление, радость, восторженные взгляды и грустные улыбки. Однако никто не сделал ни шагу.

“Мёртвый вальс,— подумал Алексей.— Прав, бесконечно прав тот лохматый театрал - старая Европа умерла, и нам остаётся гальванизировать её остывающий труп. А стоит ли?”

В этот момент он неожиданно ощутил на себе множество скрытых взглядов - наверное, многие из присутствующих тайно желали, чтобы он вместе с Катрин провальсировал несколько кругов под аплодисменты и общий восторг, символически заполняя это освобождённое пространство страстью и той самой неведомой, однако совершенно необходимой для обновления и продолжения жизни новой энергией, о которой его многочисленные собеседники едва ли не через одного так или иначе заводили разговор.

Тем не менее, когда вальс закончился, Алексей поинтересовался у Катрин, насколько на мероприятиях герцога, где средний возраст гостей зашкаливает за пятьдесят, принято танцевать, и не желает ли она повальсировать, если такая возможность ещё раз представится.

Катрин с уверенностью ответила, что не слышала, чтобы здесь танцевали.

Спустя некоторое время среди гостей обнаружилась одна из приятельниц Катрин, которая прибыла к герцогу вместе со своим спутником-журналистом, немедленно взятым в оборот, и потому решившая собрать небольшой дамский междусобойчик. Алексей с лёгким сердцем отпустил Катрин пообщаться с подругой, а сам решил утолить жажду несколькими глотками бордо - багровеющего, словно запоздалый закат.

Неожиданно он услышал в свой адрес приветствие на русском языке.

— Генрих Квинт,— представился немолодой, но спортивного телосложения и энергичного вида господин.

— Очень приятно. А ведь вроде бы говорили, что кроме Гановского и меня русских здесь больше нет?

— Правильно говорили,— согласился Квинт.— Я уже двадцать лет как из России уехал и считаюсь немцем.

— Практикуете в бизнесе, наверное?

— А вот и не угадали! Я занимаюсь теоретической физикой в ядерном центре под Женевой.

— Зная об этом, разговаривать с вами особенно приятно.

— Почему?

— Потому что других серьёзных учёных я в этом собрании пока не встречал.

— Вы явно льстите научному сословию! Статус учёного на Западе значительно ниже, нежели в России, и если бы здесь не платили за наш труд в разы больше - то и не было бы никакого смысла тут работать. Что же касается Общества, которое возглавляет герцог,- не окажись среди моих предков какой-то саксонский аристократ, то мне бы даже не рассказали, что оно существует. Вот вы - совсем другое дело!

— Вы тоже обо мне уже что-то успели услышать?

— Ещё бы! Уникальность и ценность подобных мероприятий как раз в том и состоит, что если ещё каких-то полчаса назад на вас не обращали внимание, то теперь все только и делают, что шепчутся о вас!

— И что же они обо мне шепчут?

— Что вы - владыка мира, новый царь иудейский и прочая, прочая.

— Вы это серьёзно?

— Увы, да. И если говорить честно, то я вам - не завидую.

Алексей сразу понял, что откровенный ответ, прозвучавший из уст физика - не риторическая формула самоутверждения, которую обычно используют в присутствии более сильного и знатного лица, а скорее всего чистая правда.

Наверное, по этой причине скопившееся внутри Алексея напряжение немедленно разрядилось в простой и искренний вопрос:

— Расскажите, если не секрет, почему вы так думаете?

— Какие могут быть секреты!— рассмеялся Квинт.— Ваше явление граду и миру удивительным образом совпало с моментом, когда созданные в течение XX века глобальные экономические механизмы один за другим перестают работать. В своё время конструкторы этих механизмов потрудились на славу, чтобы в качестве платы за эмиссию лёгких и доступных денег весь мир оказался им по уши должен. Хотя, признаюсь, быть должным по уши - это ещё полбеды: сегодня мир буквально утонул в долгах, и спасения нет.

— Да, но если у меня появится возможность влиять на политику крупнейших банков, к которым сходятся ниточки этих долгов,— слегка бесцеремонно прервал мысль учёного Алексей,— то я первым делом заставлю их думать, как из подобного положения выбираться. Я уверен, что разумный выход может быть найден.

— Бесполезно! Функционального механизма погашения гигантского мирового долга не существует, и этот факт может быть доказан математически.

— Но я здесь слышал про проекты, связанные с новой медициной, с продлением жизни - возможно, что они сумеют оставить старые долги позади?

— Глупости, они лишь сделают мировую пирамиду выше. А теперь слушайте и думайте: что должен предпринять кредитор, если его должник безнадёжен, если он банкрот и у него даже нечего забрать в погашение кредита?

— Боюсь, что самое худшее - он заставит должника работать на себя, вплоть до обращения в рабство…

— А ведь вы и в самом деле очень хорошо думаете о людях! Какое к чёрту рабство, зачем нужны рабочие руки, если сегодня любой труд значительно лучше способна выполнить машина? У должника имеется только одна ценность, и ценность эта - одновременно великая и страшная. Великая - потому что позволит разом решить самую главную проблему на нашей планете. Ну а страшная - поскольку другого решения у этой главной проблемы нет.

— И что же это за “главная проблема”?

— Проблема деградации и скорой гибели планеты Земля из-за дикого, неконтролируемого перенаселения. Ах, если бы все эти лишние миллиарды двуногих существ по-прежнему жили в хижинах и питались миской картофеля или пригоршней риса! Всё было не так уж и плохо тогда. Однако новые и новые миллиарды жителей хотят ездить на авто, жить в домах с кондиционерами и интернетом, питаться ангузскими стейками, в конце концов,- а планета-то к этому не готова! В условиях современных стандартов потребления наша бедная планета способна выдержать лишь один миллиард, плюс ещё второй миллиард - или, максимум, полтора - в качестве обслуги для первого, золотого. И всё. Поэтому высшей ценностью для тех, кто держит в своих руках ключи жизни, становится исключение из жизни лишнего населения планеты.

— Я не вполне понимаю, о чём идёт речь…

— Это вы делаете вид, что не понимаете! Ведь речь идёт о страшном: о том, чтобы большая часть должников - что равносильно большей части мира - в качестве погашающего долг императивного платежа навсегда исчезла бы с лица земли! Исчезла бы как в физическом смысле, так и в смысле прошлого, то есть из истории и памяти, а также чтобы исчезло всякое семя, когда-либо способное возродиться, и чтобы не оставалось никакой, даже самой малейшей и призрачной надежды на возобновление этой ненужной и несвоевременной жизни!

— Вы мизантроп, Генрих…

— Нет, я всего лишь учёный. Более того, я очень люблю людей, это правда, и мне безумно горько о подобных вещах говорить. Но поверьте мне, произойдёт именно так - хозяева мира втянут мир в войны и смуты, нашлют моровые язвы, создадут искусственные болезни, при которых платой за спасение от мучительной смерти станут, скажем, гормональный покой и необратимая стерилизация… Все злодеяния предшествующих эпох покажутся невинным лепетом по сравнению с тем, что людям предстоит пережить. И что самое печальное - это то, что ваше, Алексей, появление во главе всемирной финансовой пирамиды до удивления точно совпало со скорым началом всего этого кошмара!

— Вы это только что так решили, чтоб побольнее меня уязвить?— не сдержался Алексей.

— Зря вы так - я же с самого начала честно признался, что я вам не завидую! Однако вот что я начинаю понимать только сейчас - о да, и это будет пострашнее, позлокозненнее любого иезуитства!- так вот, я хочу сказать, что виноватыми в этом рукотворном Апокалипсисе станут не те, кто его подготовил, а тот, кому они вскоре будут вынуждены передать свои бразды. Этим человеком станете вы. Вы, Алексей. Гибнущие народы объявят вас Антихристом и проклянут, но дело на этом не закончится, поскольку через вас, русского человека, виновной объявят всю Россию. Поэтому даже если Россия и удержится, устоит на своей одной шестой части суши, то последствия окажутся таковы, что ни о каком будущем, ни о каком смысле, ни о каком оправдании её грядущего бытия говорить более не придётся.

— Вы этому рады?

— Я от этого в ужасе.

— Тогда коль скоро вы, как я могу судить, давно прогнозируете вещи подобного рода, у вас наверняка должна иметься какая-то позитивная программа… Какой-нибудь план, как подобного избежать,- иначе разве можно так жить?

— Действительно, есть у меня один тайный план. Если моя исследовательская группа в ЦЕРНе сумеет когда-нибудь синтезировать антивещество или тёмную материю, то я, ей-богу, придумаю так их соединить, чтобы как шарахнуло - и не осталось бы от этого нашего зверинца, от всего нашего давно и безнадёжно погибшего мира ни единого кусочка!

— Теперь я действительно вижу, что вы - опасный человек!— рассмеялся Алексей, ибо более уже не имел сил воспринимать пророчества Квинта серьёзно.

— Не я - так другие найдут и шандарахнут. Я не знаю, есть ли кто там, выше нас, на небесах,- но в том, что нашими действиями и поступками управляет некая запредельная сила, я с некоторых пор не сомневаюсь ни на миг. Вполне возможно, что эта самая сила, пожалев мою бесхитростность, не допустит меня к совершению предсказанного людоедства. Однако где гарантия, что всё равно какая-нибудь дура-лаборантка не возьмёт с полки и не соединит содержимое моих роковых пробирок аккурат в предсказанный час!

— Но даже и в таком случае ваш план, Генрих, не отменяет рукотворного характера Апокалипсиса. Утешает лишь то, что поскольку вы здесь, антивещество в пробирку сегодня некому будет насыпать, порадуемся хотя бы этому! Кстати - нам принесли вина, давайте за что-нибудь и выпьем заодно.

— Нет возражений. Кстати, в Книге Апокалипсиса прямо сказано, что в последние дни повредится и сгинет всё, кроме елея и вина… Страшно, страшно жаль, если всё так и пойдёт… Жаль, что самые простые и светлые радости жизни, вроде этого вина, рождённого потоком солнечного света, который давно отлетел и пропал во вселенной,- так вот, что все эти радости, которые естественно и прочно веками связывали нас с нашим бытием,- сегодня год от года слабеют и вскоре, наверное, исчезнут навсегда… Ладно, пьём, и не будем более о грустном! Кстати - что за чудный новый вальс сейчас играют?

— Кажется, это Легар.

— Ах да, конечно, божественный Легар… Многое бы я дал, чтобы вернуться в ту сладкую эпоху! Впору хоть машину времени изобрести!

— Вам в том прошлом было бы очень неуютно вальсировать и соблазнять парижанок зная, что спустя сто лет мир безнадёжно предстанет перед своим концом.

— Нисколько! Люди во все времена жили и всегда, доколе земля крутится, будут жить днём сегодняшним, стараясь не задумываться о проблемах, болезнях и неизбежной расплате за взятый на жизнь кредит!

— В таком случае готов под эти слова разделить с вами ещё один тост!— отшутился Алексей, поднимая очередной бокал.

И поблагодарив благородного физика за интересный разговор, поспешил переместиться к более жизнерадостной части общества.

Время бежало, от бесконечного общения par necessitИ [в силу необходимости (фр.)] копилось утомление, а за кажущимся разнообразием разговоров всё отчётливее начинала проступать их раздражающая одинаковость. Если не брать в расчёт Квинта с его пугающими предсказаниями, то большинство идей, обсуждаемых гостями герцога в этих стенах, сводились к куда более безобидному фантазированию на темы грядущего при одновременном желании оставаться во вполне комфортном настоящем, ну а если повезёт - то и воскресить что-либо из ушедшей блестящей эпохи, когда предки нынешних потешных графов и князей прочно и жёстко держали бразды правления и безраздельно распоряжались любыми благами, которые общество создавало сообразно их воле и образу мыслей.

Собранный герцогом бал выглядел блестящим, однако подлинной неотразимостью, которую Алексей подсознательно ожидал здесь встретить, он тем не менее похвастать не мог. Поэтому в какой-то момент Алексею стало ясно, что герцог вместе с большей частью присутствующих ждут некоего важного события, призванного восстановить смысл и предназначение этого неслучайного мероприятия. Иначе эти смысл и предназначение улетучивались с каждой минутой, проведённой в гуле разговоров, под звон бокалов и кофейных чашек.

Алексей решил поинтересоваться о том у хозяина праздника напрямую.

— Простите, что осмеливаюсь торопить события, герцог, но что ещё ждёт нас впереди?

— О, сущие пустяки, мой друг! Я очень хочу поднять особый тост за вас, лично за вас, за ваши таланты и успех - однако как выясняется, не все гости собрались.

Алексей решил обратить свой вопрос в шутку.

— Неужели?— он взглянул на часы и рассмеялся.— Ведь уже одиннадцатый час. Обычно в России за подобную задержку применяют наказание: вручают виновнику особый штрафной бокал - доверху наполненный и с отпиленной ножкой!

— Рад воспользоваться советом,— ответил герцог, улыбаясь,— но не могу нарушить конвенцию, поскольку опаздывающие - дипломаты. Так что - ждём дипломатов!

Поблагодарив герцога, Алексей удалился на “дамскую половину”, дабы проведать, не скучает ли его спутница. Однако едва он успел подойти к Катрин и заговорить, как рядом с ними, рассыпаясь в пылких извинениях, возник распорядитель:

— Ваше Сиятельство, герцог просил передать, что он будет чрезвычайно вам признателен, если до приезда послов, автобус с которыми уже на подходе, вы найдёте возможность переговорить с её светлостью княгиней Лещинской-Бомон!

— Почему бы и нет? Прости, Катрин…

Распорядитель ответил на согласие выразительным поклоном.

— Позвольте я сопровожу вас к княгине!

Алексей сразу обратил внимание на чешское или польское происхождение части фамилии княгини и решил, что должен проявлять максимальную осторожность: западнославянский корень неоднозначен и способен приносить ядовитые всходы. Но он же и подсказывал, что предстоящее общение может оказаться интересным и нетривиальным.

Они пересекли зал и через небольшую галерею проследовали в просторное помещение, представлявшее собой парадный покой или кабинет. Тяжёлые лепные карнизы вполне соответствовали старинным барочным картинам на стенах, а две прекрасные римские статуи перед входом подчеркивали особенную значимость всего, что в этом помещении происходило и будет происходить.

— Герцог уже здесь?— поинтересовался Алексей.

— Нет, герцог полагает, что вам лучше переговорить с княгиней наедине,— ответил распорядитель.

— Хорошо, любезнейший… А ты сам не знаешь, что за столь важный человек эта княгиня?

— Княгиня Лещинская-Бомон?— с застывшим на лице изумлением переспросил распорядитель.

— Ну да, конечно.

— Княгиня,— ответил распорядитель, немедленно перейдя на шёпот,— лицо едва ли не самое важное из всех гостей герцога! Я слышал, что она близка к Луи Филиппу и к самим Ротшильдам!

— Думаю, голубчик, что ты что-то путаешь,— улыбнулся Алексей.— Даже я при всём желании не смог бы оказаться современником последнего французского короля [конституционный король Франции Луи Филипп I в годы своего правления (1830-1848) был известен как обладатель самого крупного в мире состояния]!

Однако распорядитель этих слов не услышал, поскольку как вкопанный замер, парализованный наведённым на него пристальным и жгучим взглядом.

Обладательница этого взгляда княгиня Лещинская-Бомон восседала в глубоком старинном кресле, обитом венецианской фиолетово-пурпурной парчой, рядом с ней возвышался инкрустированный янтарём столик с открытой бутылкой питьевой воды и единственным бокалом. Совсем рядом, в чреве высокого французского камина, жарко пылали дрова, источая кисло-пряный дубовый аромат.

Алексей представился и поцеловал протянутую ему крошечную руку в узкой перчатке. “Вылитая старуха-графиня из “Пиковой Дамы”,— подумал он, стараясь внешне проявлять максимальную сдержанность и такт доброжелательного и беспристрастного собеседника.

Действительно, Лещинская-Бомон была дамой того неопределённого возраста, венчающего человеческую жизнь, когда невозможно вести речь не только об отблесках навсегда отлетевшей молодости, но и о тенях значительно более спокойной и ровной череды добродетельных пожилых лет. Неуловимо-бледная желтизна лица княгини, местами до черноты глубоко прорезанного несколькими протяжёнными морщинами, делали её похожей на явление из потустороннего мира. Но с другой стороны, невозможно было не замечать в её теле здоровую энергичность, ударяющую во всякого встречного магнетической силой взгляда, живостью речи и острой отточенностью движений.

В княгине выделялось ещё нечто особенное, что Алексею не удалось сразу же распознать - однако распознав, он был поражён, смущён и обескуражен: старуха сохраняла привлекательность и могла вызывать, если повнимательнее приглядеться к её облику, вполне живое чувство, способное под демоническим свечением, истекающим из-под её длинных чёрных ресниц, превратиться в самую что ни на есть настоящую страсть. Как ей подобное чудо удавалось - было истинной загадкой и тайной. Возможно, эффект привлекательности создавала кожа, чья дряблость оказалась убранной в несколько глубоких морщин, и которая благодаря этому выглядела тугой, упругой и почти без следов характерной для возраста пергаментной сетки. Не по годам глубокое и отчасти дерзкое декольте привлекало внимание не только отлично сохранившимися формами груди, но и невиданным по роскоши и причудливой красоте ожерельем старинной работы с крупным чёрным камнем посередине. Когда грудь княгини Лещинской при дыхании слегка вздымалась, этот нагретый камень приподнимался следом, точно выглядывая и обозревая окружающее пространство.

Едва Алексей закончил краткое представление себя и княгиня, улыбнувшись, ответила ему приветственным комплиментом, он неожиданно подумал, что старушка не столь проста, как может показаться на первый взгляд. Ни к чему не обязывающие слова “bonsoir” и “vous Йtes trХs gentil [“добрый вечер” и “вы столь любезны” (фр.)]” настолько прозвучали из её уст без обычного наигранного волнения, призванного расположить собеседника, что за ними легко угадывались уверенность, воля и опытность во всех без исключения вопросах.

“Старушка ещё та,— подумал Алексей.— Прав распорядитель, она вполне могла танцевать на придворных балах с Луи Филиппом и обсуждать сплетни в компании с баронессой Фешер [англо-французская авантюристка первой половины XIX века, в результате интриг и загадочного самоубийства своего любовника, престарелого принца Кондэ, ставшая обладательницей одного из самых крупных в Европе состояний].”

Однако Алексея, отлично помнящего о собственной странной судьбе, трудно было удивить даже появлением воскресшего Наполеона Бонапарта. “Мне плевать, кто она такая на самом деле. Главный вопрос состоит в том, что именно ей нужно от меня”,— так определил он свою позицию перед предстоящей беседой, вместо которой, если сказать по правде, он бы с превеликим удовольствием отправился отдыхать в гостевую комнату, предварительно осадив горячим чаем все поглощённые канопе и тарталетки, сдобренные бордо и коньяком.

— Присаживайтесь, дорогой юный граф!— с повелительной интонацией сказала княгиня.— Ибо как говорят у вас в России - в ногах правды нет!

— Благодарю!— ответил Алексей, размещаясь в кресле.— А вы хорошо знаете Россию.

— Знаю, хотя ни разу не была.

— Это легко исправить.

— Исправить? А зачем? Все страны, милый мой граф, одинаковы. Земля, вода, трава и деревья. Международный аэропорт, столица и номер в отеле де люкс. Всё это теперь везде одинаково, даже в Африке.

— Да, но ведь есть разные интересные особенности,— попытался возразить Алексей, не желая пока что сильно озадачивать себя точностью и глубиной.— Разные традиции, культура… Колориты национальной кухни - почему и нет?

В ответ старая княгиня рассмеялась, отчего её плечи и грудь перешли в изящное и живое движение.

— Глупости! Глупости, милый граф! Все эти различия остались далеко позади. Я ещё могу понять моего племянника Грегори, который гордится тем, что ел во Вьетнаме горячее и трепещущее сердце змеи - какой-то местный колорит, может быть, и стоит однажды дать себе почувствовать, однако жить с ним постоянно - несусветная глупость! Если в любом уголке мира можно отыскать высокий комфорт и привычную еду, то зачем отождествлять себя с менее развитыми индивидами? Жизнь состоявшегося человека должна проходить под единственным девизом, и девиз этот - enrichissez-vous [наслаждайтесь! (фр.) данная фраза считается во Франции своеобразным девизом Луи Филиппа I и его эпохи]! Париж, Вена, Варшава, Москва - какая разница, если вам хорошо! Хотя лично я предпочитаю жить в Гарце, однако это - исключительно дань привычке.

— Пожалуй, в ваших словах есть резон,— ответил Алексей, приняв для себя стратегическое решение не вступать со странной собеседницей в затяжные споры.

— Разумеется есть!— с подобревшим лицом расхохоталась княгиня.— Если, конечно, имеются деньги, чтобы заплатить за должный комфорт. Но ведь вы же не станете утверждать, что стеснены в средствах?

— Думаю, что не стану,— Алексей тоже улыбнулся и пожал плечами.— В настоящее время я не нахожу причин для беспокойства.

Княгиня Лещинская снова рассмеялась, после чего отпила немного воды из своего узкого бокала.

— А вы, граф Алексей, я нахожу - озорной человек! Ваша игра в скромность напоминает мне Ротшильдов в дни их молодости!

— А вы имели удовольствие быть с Ротшильдами знакомы?

— Почему это - имела? Продолжаю общаться и дружить со всеми их пятью домами. А также, по мере сил, с Рокфеллерами, Морганами, потомками Якоба Шиффа [Я.Шифф (1847-1920) - американский банкир, глава синдиката Kuhn & Loeb, прославившийся объявлением российского императора личным врагом, один из крупнейших спонсоров революционного движения в России], который, в отличие от меня, очень не любил Россию, и многими другими скромными и малозаметными для публики тружениками, приводящими в движение сегодняшний мир. И насколько я осведомлена - вы, граф, также вскоре намерены вступить в этот замечательный клуб.

Если раньше Алексей лишь смутно догадывался о неслучайности встречи с княгиней Лещинской, то теперь становилось ясно, что свести её к малозначимому и беспечному разговору не удастся. “Всё знает, чертовка! Не отвертишься…”

— Вы правильно осведомлены, княгиня. Однако вам не стоит меня переоценивать. Без финансового образования я вряд ли чего-то значительного добьюсь.

— То есть вы не хотите считать себя членом клуба, граф Алексей? Кто же вы тогда?

— Сам того не знаю. Наверное, просто баловень судьбы.

Но вместо ожидаемого осуждения княгиня вновь рассмеялась.

— Одно другому не мешает, мой милый граф! Поверьте мне, ведь я кое-что понимаю в этой жизни. Послушайте!— продолжила она, немного подавшись вперёд.— Пока сюда не пришли посторонние, я хочу поговорить с вами несколько минут об очень, очень серьёзных вещах.

Княгиня замолчала, словно желая убедиться, что её собеседник вполне сосредоточился, и затем продолжила тоном уверенным и спокойным, с каким обычно провозглашают неоспоримые истины.

— Граф Алексей, я предметно переговорила с любезнейшим бароном Шолле и могу сообщить вам, что на сегодняшний день вы являетесь самым богатым человеком на планете.

Княгиня сделала паузу в ожидании ответа, однако ответа не последовало. Нисколько тому не смутившись, она продолжила:

— Вы действительно самый богатый в сегодняшнем мире человек, и этот факт вам необходимо чётко осознать.

— Простите, княгиня,— прервал молчание Алексей.— А во сколько оценивают моё состояние?

— Если считать в долларах, то в три или четыре триллиона. А может быть - и во все семь.

— Семь триллионов? Трудно в это поверить… Насколько мне известно, располагаемый мною лимит денег не превышает пятнадцати миллиардов американских долларов, из которых я кое-что уже потратил, хотя, надеюсь, что немного… Векселя и акции могут стоить, если не ошибаюсь, чуть более трёхсот миллиардов. Это немало, но триллионами здесь не пахнет.

— Тогда лучше слушайте, что говорит вам более опытный человек! Тем более - не имеющий ни малейшего намерения вас обмануть.

— Что вы, княгиня! Я даже помыслить о подобном не мог!

— Охотно верю. Но тогда поверьте мне и вы. Принадлежащие вам по праву ценные бумаги за минувшие сто с лишним лет проделали долгий и плодотворный путь. Если вы помните, то всё начиналось с векселей крупнейших парижских банкиров. Определённая их часть, конечно, сгорела и потеряна навсегда, зато вот другая… Зато вот другая - другая после заключения Версальского мира была превращена в бумаги таких прогремевших в своё время финансовых учреждений, как Швейцарская банковская ассоциация, американские банки Chase National и Libetry, берлинский Disconto-Gesellschaft, здравствующий поныне банк Лиги Наций и целый ряд не менее именитых центров силы. На сегодняшний день, после многочисленных слияний и поглощений, названия банков и инвестиционных компаний поменялись, однако ядро их капитала, когда-то обеспеченное вашими векселями, никуда не исчезло. Даже демарши генерала де Голля, в шестидесятые годы пытавшегося получить назад из Америки французское золото, обрушить доллар и отчасти в том преуспевшего, не повредили вашему капиталу, поскольку ваши потери в одной валюте отыгрывались через другие. Более того, поскольку известные вам банкиры из Лозанны и Монтрё управляли им весьма ответственно, искусно и никогда не связывались с сомнительными инициативами, то, в отличие от других инвестиций, ваши - практически не пропадали. Так что там, где когда-то доля ваших акций была десять процентов - ныне может оказаться и сорок, и даже все шестьдесят.

— В это трудно поверить.

— Есть вещи, в которые поверить ещё труднее, но - приходится, знаете ли. Например, судьба ваших векселей, вложенных в Goldman Sachs.

— К сожалению, я не в курсе.

— Ничего страшного, я вам расскажу. Основатели ныне знаменитого, а в своё время мало кому известного Goldman Sachs активно пользовались векселями для обеспечения придуманных ими первых IPO [Initial Public Offer - особая технология первичного размещения акций, в которой критическим элементом является гарантия банка-организатора выкупить выпущенные на рынок ценные бумаги по установленной минимальной цене в случае отсутствия или недостаточности спроса]. Это было поистине гениальное изобретение Ротшильдов, в результате которого они забрали под свой контроль колоссальное число успешных компаний во всех частях света. Эти компании росли и укрупнялись, при этом в силу избранной Ротшильдами политики, они поглощали друг друга и заглатывали лакомые куски извне значительно чаще, чем делились с кем-либо со стороны. В результате доля капитала, первоначально вложенного через первые IPO, с годами только возрастала. Поэтому как в последнем случае оценить ваш вклад - пять процентов, тридцать пять или, быть может, все восемьдесят?

— Я понимаю. Однако активы банков, где присутствует след наших старых векселей,- а это, насколько мне известно, и UBS, и Chase, и Bank of America, и Deutsche Bank, в конце концов,- все без исключения пребывают в работе и не могут просто так быть обращены в деньги по моему требованию.

Старая княгиня снова рассмеялась:

— А ведь уверяли меня, что ничего не смыслите в финансах, граф Алексей! Всё, я вижу, вы понимаете, и это меня радует. Я тоже, как вы догадываетесь, кое в чём разбираюсь. Так вот, милый граф, могу вам сообщить, что по самой скромной оценке вам на сегодняшний день принадлежит не менее сорока процентов от совокупного банковского и инвестиционного капитала Запада, не менее тридцати - от капитала банков Японии и не менее пятнадцати процентов от капитала азиатских банков. Так что вы - первый человек на планете, обладающий состоянием далеко за триллион. И это, повторяю, минимальная оценка. На самом деле, ваше состояние должно быть значительно больше. Один Goldman Sachs чего стоит - стоимость активов, которыми он владеет, известна лишь нескольким людям на земле, а ваша справедливая доля там, как я уже говорила, может достигать восьмидесяти процентов.

— Пусть даже все сто, любезная княгиня! Но неужели вы допускаете, что Ротшильды так вот просто возьмут - и примут меня, причём не просто примут, но и согласятся вступить со мною в разговор хотя бы об одном жалком проценте?!

— А куда они денутся?— резко ответила Лещинская-Бомон, и её лицо моментально сделалось серьёзным.— Они же привыкли играть по правилам, а нарушать правила - себе дороже.

— Извините, но мне кажется, что это всё - лишь слова…

— Не надо извиняться, граф, я нисколько не обижаюсь. Уверяю вас, что разговор непременно состоится, и ваша позиция в нём будет чрезвычайно сильна. Я уже беседовала с Ротшильдами на эту тему. Они рады, что вы наконец объявились, и очень бы хотели, чтобы вы нашли возможность встретиться с ними как можно скорей.

Алексей почувствовал, что его лоб и ладони покрываются холодным потом, а дыхание замедляется и почти готово остановиться. Он поднял глаза к потолку, где пузатые купидоны преследовали нимф и русалок, после чего прошёлся по старинным картинам, на одной из которых зловеще проступали, блестя от пота, пятки и рельефные ягодицы злодеев, застигнутых кистью ван Харлема за резнёй несчастных младенцев… Вновь переведя взгляд, Алексей остановил его на дрожащем пламени свечи, горящей в бронзовом канделябре. “Странно, но я совсем не обратил внимание, что покой освещён не электрическими лампами, а свечами… Что происходит со мной? Где я, и что мне ещё предстоит?”

Трудно сказать, сколько времени Алексей пребывал в подобном оцепенении. Он пришёл в себя под воздействием столь поразившего его с начала беседы магнетического взгляда старой княгини, который на этот раз был направлен прямо ему в лицо и с каждой новой секундой всё сильнее давил, смущал, раздражал и будоражил. “Воистину, проклятые деньги достались мне! Чего же, чего они все от меня хотят?”

Княгиня дала понять, что нисколько не обеспокоена возникшей паузой, и своеобразно конкретизировала своё предложение.

— Граф, не замыкайтесь и смирите гордыню! Вспомните, сколько сильных мира сего мечтают об одной лишь возможности рядом с Ротшильдами просто постоять, а вас - они сами приглашают! Я нисколько не шучу, и если у вас есть охота, то встреча может состояться уже на предстоящей неделе.

— Благодарю, княгиня, я и не сомневаюсь в вашей искренности. Однако буду откровенен: чем глубже я погружаюсь в тайны финансов, тем всё менее чувствую себя подготовленным к тому, чтобы принимать новые обязательства и риски. Я не страшусь ответственности и не очень сильно боюсь, как мне кажется, даже самой смерти. Однако я привык опасности предвидеть и понимать. Здесь же - я ощущаю себя в глубоком тёмном лесу, где не видно ни дороги, ни сторон света. В таких условиях не просто трудно жить - трудно сделать даже вдох…

— Не понимаю вас, граф.

— Не понимаете? Тогда признаюсь: допуская по отношению к себе самое достойное отношение со стороны Ротшильдов и искренность их желания переговорить со мной, боюсь, что другие игроки до места встречи мне просто не дадут доехать.

— Что вы имеете в виду?

— Я имею в виду то, что профессия финансиста - одна из наиболее опасных на земле. Их мартиролог за последние годы просто поражает - загадочные и нелепые на первый взгляд смерти и самоубийства, объединённые какой-то неумолимой расплатой за ту нечеловеческую власть над миром, которой обладают эти люди.

К удивлению Алексея, старая княгиня поспешила с ним согласиться.

— Да, это так,— ответила она с немного показным равнодушием.— Эта профессия по-своему тяжела и несчастна. Лично я предпочла бы смерть в волнах или на честном поединке, чем от петли, затянутой собственным телохранителем, или от прыжка с крыши небоскрёба. И конечно же, не от пули наёмного стрелка, которой, я полагаю, вы сейчас опасаетесь более всего. Однако смею вас уверить, что аккуратное ведение дел и соблюдение минимальных правил безопасности надёжно ограждают от подобного рода эксцессов. Тем более что ваши будущие партнёры - включая потомков Рокфеллера и отчасти Моргана - совершенно не заинтересованы убивать вас, ибо взамен благородного и умного собеседника, с которым можно конструктивно договариваться о разделе и управлении капиталами, без вас они рискуют получить менее комфортного переговорщика.

— Польщён вашими словами! Простите, это просто было какое-то наваждение… ночная грусть, не более того. Конечно же, я почту за честь вступить в общение с Ротшильдами, равно как и с другими ключевыми фигурами финансового ареопага… Думаю, что мы найдём общий язык. Обязательно найдём.

— Прекрасно, граф, прекрасно!— воскликнула княгиня, вновь таинственно улыбнувшись.— В таком случае позвольте мне дать вам несколько важных советов, дабы вы избегли бремени ошибок.

— Приму с вниманием и благодарностью.

— Хорошо. Первое, что я хочу вам посоветовать,— относитесь к делу, предстоящему вам, спокойно, без эмоций и трепета. Финансы индифферентны к человеческим проблемам, и те, кто этого фундаментального факта не признаёт, никогда не стяжают успеха и будут биты. Социальная ответственность, филантропия, предотвращение войн, борьба за мировую экологию - всего этого, о чём постоянно судачат газеты и переговариваются политики, для настоящего финансиста не должно существовать. Об этом нельзя даже думать. А если по каким-то причинам вам не будет давать покоя неустойчивое чувство, именуемое совестью,- вспомните, что у общества и тех же политиков имеются свои деньги и согласованные бюджеты, так что пусть они и занимаются решением тех проблем своими силами, не вовлекая вас.

— Я лишь хотел бы заметить…

Алексей попытался было что-то возразить, однако старая княгиня не позволила ему этого сделать.

— Прошу сперва выслушать меня, граф Алексей! Тем более что следующий совет, который я хотела бы вам сообщить, вполне объяснит только что услышанный. Запомните, что финансы - это надчеловеческая сущность. Надчеловеческая. Из рук людей исходили лишь робкие и непоследовательные импульсы к созданию дееспособной и гармоничной финансовой системы - ибо люди во все времена хотели, чтобы можно было легко и быстро платить, занимать в долг, испытывать удачу и надёжно фиксировать достигнутые результаты. Однако развитие финансовой системы очень скоро стало определяться не робкими человеческими усилиями, а мощными природными законами. Выйдя из эпохи младенчества, пережив кустарные и смешные попытки усовершенствования, финансовая система взяла разбег и обрела свой нынешний облик как часть действующих вне человеческого разумения космических сил. Этот факт трудно признать, однако легко прочувствовать: ведь подобно тому, как миллион лучших метеорологов, вооружённых лучшими спутниками и компьютерами, не в состоянии точно предсказать погоду, которую определяют космические вихри, хотя бы на десять дней вперёд, то точно так же ни один миллион финансистов и аналитиков не в состоянии ответить на вопрос, что через десять дней будет с курсами валют и котировками бирж. И дело здесь не в пресловутых “неопределённостях”, о которых твердят экономисты, вожделеющие об очередном Нобеле, а в непреложном моменте непостижимости. Ведь если бы речь шла только о “неопределённостях” - то с прогрессом компьютеров за последние полвека её однозначно стало бы меньше, однако ничего подобного не происходит.

— Вы думаете, что даже Ротшильды, Сорос или Баффет не в состоянии постигнуть, что происходит с банками и прочими финансовыми учреждениями?

— Если до конца - то не в состоянии. Однако они - хорошие финансисты, и потому в полной мере следуют только что изложенному мной принципу индифферентности. Ведь истинный финансист - это жрец, который бесстрастно принимает удары стихии и столь же бесстрастно взирает на новый восход в окружении наступившей после бури тишины.

— Если верить тому, что пишут о Соросе, то он - не вполне бесстрастен.

— Тем хуже для него. Но важно не это, граф Алексей! Принципиальной обязанностью финансиста является отрешение от большей части человеческих амбиций. Прежде всего, финансисту, способному выплатить самому себе любое содержание, не пристало задумываться о богатстве и его атрибутах. Зачем всё это? Те же Ротшильды, признаюсь, имея возможность питаться лобстерами, предпочитают овсяную кашу. Не пугайтесь, но для вас также должны умереть и такие чувства, как привязанность, дружба и любовь, поскольку на достигнутом вами Олимпе они никому не нужны.

— А что будет взамен?— спросил Алексей, высоко откинув голову на спинку кресла, чтобы не смотреть старой княгине в лицо.

— Взамен? Взамен не будет ничего,— прозвучало в ответ спокойно и отчасти равнодушно.— Если вы хотели услышать от меня сказку про райские кущи, то я хочу вас огорчить, их не случится. Вы опечалены?

— Да нет,— ответил Алексей, по-прежнему глядя в потолок.— Однако, наверное, вскоре появится медицинская возможность, чтобы банкиры жили по двести лет, вы это имеете в виду?

— Я вижу, граф, что вы по-прежнему пребываете под впечатлением фантазий, услышанных от князя Курзанского на пару с Альваресом Фабианом. Бросьте, ведь наш герцог - большой любитель приглашать разных шарлатанов, не слушать же их всех подряд! Продление человеческой жизни, даже если оно и состоится, нисколько проблемы не решит, так как умирать и в сто, и в двести лет одинаково неприятно. Просто исходите из того, что за соответствующим порогом для вас не будет ничего. Ничего, и точка.

— Откуда вы это знаете?

— Просто знаю и по дружбе сообщаю вам. Странно - ведь вы же, граф, вроде бы не были замечены в чрезмерной религиозности?

— Да. Но с другой стороны, представление о посмертном воздаянии - осевой момент классической европейской культуры. Как бы она смогла развиваться без девяти кругов ада?

— Так бы и развивалась. Ибо девять кругов ада - существуют.

От неожиданности услышанного Алексей вздрогнул и вернул запрокинутую голову к нормальному положению.

— Как же так? Значит всё-таки что-то ожидается, что-то будет после смерти?

Княгиня в ответ громко расхохоталась.

— Конечно будет и конечно ожидается, однако только не для вас! Этот Фабиан, я полагаю, угодит в седьмой круг, где томятся насильники над естеством, а Бешамель, в силу своей недалёкости, сможет отделаться менее тяжким наказанием за чревоугодие. Запомните простую вещь, мой граф: в адские чертоги, описанные Данте, приводят человеческие страсти. Теперь вам ясно, почему я призываю вас сохранять абсолютную бесстрастность? Становясь крупнейшим финансистом мира, вы, граф, поднимитесь над всеми человеческими проблемами и страстями. Отныне вас не должно волновать, что кто-то не получит хлеб, а где-то начнётся война. Отвечать за голод и за войну будете не вы, созидающий мировые финансы, а те, в чьих руках ваши деньги приведут к тем или иным последствиям. Люди будут стараться вас этом разубедить, переложить на вас вину за собственные безобразия - но вы не должны их слушать! В конце концов, если не окажется вас или вы дадите слабину, то те же самые голод и войны станут не эпизодами, а повсеместной и неизбывной реальностью.

— Понимаю вашу мысль. Однако если вы столь посвящены в эти вопросы, то скажите - что же всё-таки ожидает за гробовой чертой тех, кто сохраняет бесстрастность?

— А что ждёт ураган, рождённый в море, но растворившийся над степью, или комету, которая сгорает на подлёте к Солнцу? Покой и тишина. Вечная тишина, которую не нарушат никакие всполохи и мольбы, и в которой та крупица сознания, которая останется от вас, будет заворожено созерцать движение светил и времён. Поверьте мне - это тоже немало. Поэтому в течение оставшегося отрезка жизни, который вам предстоит провести в кругу истинных небожителей, вам надлежит подготовить себя воспринимать реальность стоически. Тишина и покой будут наградой за всё.

Княгиня замолчала и закрыла глаза, словно наслаждаясь тишиной.

— Простите, что задам вам сейчас глупый вопрос,— произнёс Алексей спустя некоторое время,— но если вы столь осведомлены в вопросах иного бытия, то где в таком случае находится область рая? И кому, если она существует, предстоит в неё попасть?

Старая княгиня ухмыльнулась и, тоже немного подумав, произнесла в ответ:

— Область рая, как вы выразились, существует, однако возможность попасть туда сильно преувеличивается. В древних книгах чёрным по белому написано, что для подобного исхода необходимо стать ангелом или безмерно продвинуться в совершенствовании своей природы. Однако скажите - кто в полной мере на подобное способен? Много ли людей готовы жить в постах и молитвах, а каждую образовавшуюся для отдыха минуту заполнять чтением псалмов? А вы - вы, умница и интеллектуал, неужели вы, оказавшись в райских чертогах, будете счастливы разделить вечность в одной компании с простоватыми и молчаливыми отшельниками? И самое главное - где рождённому в грехе человеку обрести во имя рая свою пресловутую новую природу, если большую часть своей жизни он занят, в основном, тем, что терзает и губит существующую?

Алексей задумался.

— Из всех действительно безумных футурологических прогнозов, услышанных мною сегодня, я, пожалуй, готов согласиться лишь с тем, по которому современная медицина в состоянии продлить людям жизнь и тем самым дать возможность старые ошибки исправить…

— Вы слишком хорошо думаете о людях, мой милый граф! Свои продлённые годы они потратят ровно на те же безобразия! К тому же не забывайте, что эти дополнительные годы жизни, отобранные у природы, не станут бесплатным подарком, и за них тоже придётся заплатить свою цену. Поэтому умоляю вас об одном - не переживайте за абстрактное человечество, оставьте навсегда идею использовать вверенную вам денежную власть для общественного блага, для всевозможных спасений и преображений! И если в вас до сих пор подобные иллюзии живут - вспомните, что вы не первый, кто их питает, и что изменить законы природы как не удалось никому до вас, так и не удастся вам. Оставайтесь же, как я настаиваю, ровным и бесстрастным, спокойно входите в любые повороты судьбы, enrichissez-vous [наслаждайтесь! (фр.)], в конце концов! И тогда под хрустальным куполом мироздания, в окружении звёзд и бесконечных туманов, вы сможете однажды увидеть, как затихают и рассыпаются в исчезающий пепел дела и мысли всех тех, кто полагал себя венцом творения и безрассудно гордился, что способен оставить на земле собственный неповторимый след. Вы же сами возвыситесь и над адом, и над раем.

Княгиня замолчала, и в помещении воцарилась тягостная тишина. Только из дальнего угла приглушённо доносилось тиканье часов, да в камине потрескивали дубовые поленья. Шум продолжающегося вечера совершенно не был слышен - видимо, кто-то плотно притворил двери, ведущие из зала.

Алексей решил первым прервать молчание.

— Прежде всего я хочу вас поблагодарить, княгиня. Ваш яркий и образный рассказ заставляет о многом задуматься. Но если сказать честно - я чувствую себя подавленным.

— Это немудрено, мой юный граф! Развернуть свою жизнь за мгновение - такое ведь мало кому по силам! К тому же я, наверное, немного нагнала на вас страху, да?

— Если вы насчет загробных фокусов - то отнюдь. Я ведь и в самом деле не верю в рай и не боюсь ада, поэтому мне было бы проще, чем кому-либо ещё, воспринять услышанное от вас.

— Так за чем же дело стало?

— Дело, знаете ли, не совсем здесь даже во мне… Об этом, конечно, странно говорить, однако если мы перешли на доверительный и даже откровенный тон, то, наверное, не будет излишним…

— Не теряйтесь, говорите же!

Алексей почувствовал, что копившееся внутри него во время разговора с княгиней внутреннее напряжение вот-вот разрядится каким-нибудь неконтролируемым и некрасивым движением - например, передергиванием плечами или поворотом руки - чего, конечно же, нельзя допустить. Однако попытка себя успокоить несла риск провалиться в забытьё от усталости, алкоголя и идущего со стороны камина расслабляющего жара. Алексей сделал мысленную установку во что бы то ни стало удержаться между двумя этими крайностями, и чуть медленнее, чем обычно, продолжил говорить:

— Дело в том, что один человек, носивший немного странную и, наверное, несчастливую фамилию Фатов - тот самый, без которого мне бы не удалось стать тем, кем я стал, и сегодня иметь удовольствие беседовать здесь с вами,- так вот, он писал, что ввязался в нашу историю, стоившую ему состояния и самой жизни, ради того, чтобы с помощью этих злополучных векселей когда-нибудь увидеть, как ему отчего-то хотелось в это верить, “новое небо и новую землю”. Я понимаю, что всё это - глупости, бред, однако отчего-то и зачем… хотя даже не знаю, зачем, я бы желал, чтобы та его мечта - пусть наивная, но в то же время последняя мечта в его жизни - хотя бы каким-нибудь образом сбылась…

С трудом завершив фразу, Алексей с ужасом осознал, что внутреннего равновесия ему не удержать, что он захмелел окончательно и теперь вот-вот провалится в забытьё.

Его безнадёжное положение спас невесть откуда взявшийся официант с прозвучавшим как нельзя кстати предложением “чем-то помочь”.

— Голубчик, воды мне дай!

— Лучше принеси-ка графу не воды, а рюмку шантре или, вернее всего, стакан горячего глинтвейна!.. Граф, очнитесь! Вы слышите меня?

— О да, конечно! Простите минутную слабость,— извинился отчасти пришедший в себя Алексей.— О чём же мы только что говорили?

— О “новом небе и о новой земле”,— ответила княгиня с абсолютно серьёзным и сосредоточенным выражением на лице.— Вы хотите услышать мой ответ?

— Да нет… Пожалуй, не надо.

— Воля ваша. Хотя, я убеждена, ответ вы знаете и без меня. Человеческое общество ныне всё без исключений и остатка превращается в корпорацию, грандиозную и единственную. Эта сверхкорпорация будет отселе и небом, и землёй. Она будет всем. Вы же - один из тех избранных, кто поведёт этот новый и вечный ковчег по звёздным путям! Граф Алексей, не волнуйтесь, выпейте глинтвейна хотя бы несколько глотков! Поверьте, он вернёт вам силы, которые вам сейчас весьма пригодятся. Ибо мне кажется, что послы уже приехали и вот-вот будут здесь!

Алексей выпил глинтвейн и вытер поднесённой ему салфеткой вспотевший лоб. От резкого коричного духа ему действительно сделалось лучше, а сахарный залп вернул в мысли прежнюю живость.

Чтобы закрепить успех, он поднялся из кресла и несколько раз прошёлся по просторному покою, то немного скользя и разгоняясь по паркету, то притормаживая, когда подошва туфли упиралась в плотный и густой ковёр.

В это самое время у входа возникли двое слуг, зажёгся яркий электрический свет, двери распахнулись - и на пороге показалась группа людей с герцогом во главе.

Старая княгиня не ошиблась - это были послы, представляющие ведущие государства Европы, Канаду и Австралию. Были также представители посольства Японии, нескольких других восточных государств и международных организаций, названия которых Алексей слышал, однако не имел возможности детально изучить и разобраться в предназначении каждой из них. Всего вошли более тридцати человек. В их числе также находились два швейцарских министра и почётный консул Соединённых Штатов, представляя которого Алексею герцог шепнул, что тот считается “поверенным от американского Федерального резерва”.

В завершение процессии вошли Шолле и Катрин. Было заметно, что Катрин выглядит бесконечно уставшей.

Поздоровавшись с Алексеем, послы по очереди подходили к креслу княгини, кланялись и целовали один за другим её перчатку.

— Друзья мои,— начал герцог, когда Алексей вернулся на своё прежнее место и остановился позади кресла, опустив одну руку в карман, другой крепко держась за гнутую лакированную спинку, а дипломаты обступили его широким, однако достаточно плотным полукольцом.— Сегодня мы переживаем по-настоящему знаменательное событие. Известный многим из вас Русский Фонд, которым на протяжении очень длительного периода времени управляли швейцарские банкиры, наконец-то обрёл своего законного владельца. Законный владелец перед вами - это граф Алексей Гурилёв!

Раздались усердные аплодисменты, которые не смолкали почти минуту. Можно было слышать, как один из послов поинтересовался у своего соседа: “Он из России?” — на что услышал в ответ: “Разумеется. Но сегодня это не имеет значения.”

— Господа, меморандум с кратким синопсисом истории Фонда и положительным заключением Министерства юстиции касательно прав нового владельца был роздан вам накануне,— громким голосом продолжил вслед за герцогом Шолле, выступив для этого вперёд и приподняв раскрытую ладонь правой руки для лучшего внимания.— Уверен, что все вы могли убедиться, что в документах нет ни малейших огрех, и правомерность вступления графа Алексея в права ни у кого из вас не вызывает сомнений.

Шолле сделал паузу на случай, чтобы выслушать вопросы или возражения, если таковые поступят. Однако все молчали. Лишь американский консул приоткрыл было рот, чтобы о чём-то спросить стоящего рядом японца, однако тотчас же передумал.

— Смею вас уверить,— добавил Шолле по прошествии небольшого времени,— что граф Алексей - честный и достойный человек, в полной мере способный принять на себя ответственность за крупнейшее, пожалуй, состояние на планете.

— А вам самим не жалко с этим состоянием расставаться?— вдруг прозвучало из уст посла Германии.

Вместо Шолле ответить поспешил герцог:

— Тягостность управления чужим всегда выше. Но я уверен, что молодой граф справится. Княгиня,— с этими словами он обратился к Лещинской-Бомон,— если вы имели возможность переговорить с графом, то что подсказывают вам ваши беспредельный опыт и неотразимая интуиция?

— Я увидела в графе исключительную внутреннюю твёрдость,— ответила княгиня, наградив герцога таинственной улыбкой.— Эта твёрдость ему поможет.

— Прекрасно! В таком случае, господа,— продолжал Шолле,— в соответствии с Кодексом 1907 года, а также законами 1895 и 1932 годов, с целью юридического закрепления ценных бумаг Фонда за настоящим владельцем таковому необходимо учинить закрепляющую надпись, налагаемую собственноручно.

Воцарилась полная тишина. Двое слуг принесли и установили рядом с креслом небольшой столик, а неизвестно откуда взявшийся адъютант в форме офицера швейцарской армии внёс, картинно выставляя правую руку вперёд, портфель с документами, которые Алексей накануне оставил в банковском сейфе. “Как они могли забрать векселя без спроса?” — подумал Алексей, однако оглашать своё недоумение не стал, решив, что исключительность момента оправдывает всё.

Шолле помог извлечь из портфеля пожелтевшие гербовые листы и разложил их на столе в необходимом порядке. Алексей быстро просмотрел бумаги и достал из кармана авторучку.

— Простите, граф, но лучше воспользоваться этим пером,— Шолле поставил перед Алексеем сверкающий пенал с логотипом собственного банка.— Если вы позволите, мы сохраним его для истории.

Алексей полушёпотом переговорил с Шолле касательно формулировок индоссаментов, и вскоре начал последовательно, одну за одной, подписывать старинные бумаги. Тяжёлая пергаментная бумага местами плохо разгибалась, а местами - проявляла излишнюю ломкость. Иногда новое платиновое перо не могло зацепить её отполированную лощёную поверхность, а в других случаях - оставляло размытости и лёгкие брызги. Шолле лично следил, чтобы перед тем как очередной вексель ложился на подписанный, на последнем полностью бы высохли чернила, при необходимости пуская в ход старинное пресс-папье.

Перед взором Алексея один за другим проплывали выполненные невыцветающими старинными шрифтами неотразимые заголовки, отпечатанные рельефным интальо красивые фасады дворцов и заводские трубы, пароходы, колосящиеся поля и масонские треугольники. Дородные Деметры и Анноны, восседающие по сторонам от земного глобуса в окружении склонённых пальмовых ветвей, сменялись томными феями модерна, призванными символизировать изобилие и щедрость грядущей эпохи. Алексей поймал себя на мысли, что вряд ли кто-либо другой прежде имел возможность столь обильного соприкосновения с историей, продолжавшей оставаться полностью живой и действительной.

— Всё!— отрывисто и громко произнёс Шолле, когда последний из документов был подписан и возвращён в папку. И выхватив глазами из шеренги дипломатов американца, тотчас же поинтересовался, который час.

— Без двадцати минут двенадцать,— ответил американский консул с лицом немного недовольным от обращённого к нему вопроса.

— Прекрасно. Одиннадцать сорок вечера тридцать первого августа две тысячи двенадцатого года. Поздравляю всех, господа! Граф Алексей вступил во владение своим капиталом ровно за двадцать минут до того, как должен был истечь установленный законом столетний период, на протяжении которого подтверждение и восстановление прав на старый русский фонд оставалось возможным. Поздравляю всех! Поздрав-ляю!

Дипломаты и министры зааплодировали, однако на этот раз менее обильно. Дольше всех хлопали Шолле и Катрин.

— А что бы произошло, если инаугурация задержалась бы до полуночи или не прошла совсем?— неожиданно поинтересовался посол Японии.

— Ничего хорошего,— ответил Шолле, явно испытывая неудобство от необходимости в столь торжественный час говорить о подобных вещах.— В источниках капитала всемирной финансовой системы, к стабильности которых все привыкли, образовалась бы брешь, способная породить непредсказуемые последствия.

Принесли шампанское и коньяк, и герцог предложил всем выпить в честь свершившегося исключительного события.

Когда Алексей пригубил несколько капель бесподобного столетнего камю, к нему неожиданно приблизился американский консул. Огромного роста и атлетического сложения, со взглядом, наполненным абсолютной в себе уверенностью, и с ниспадающими светлыми волосами, отброшенными назад, он неотразимо напоминал белокурого бестию.

— Я вижу, вы здесь пьёте всё французское, а между тем я привёз для гостей герцога подарок!— и полуобернувшись, он кивнул в сторону замершего за ним официанта с небольшим подносом.— Попробуйте, это великолепный бостонский бурбон. Ему, конечно, трудно тягаться по возрасту с вашими бумагами, но полвека выдержки у него точно наберётся!

— Благодарю, почему бы и не попробовать? Ведь всё-таки - кусочек Америки, в которой я надеюсь в ближайшее время побывать.

— Америка всегда рада своим гостям!— хорошо поставленным голосом диктора ответил консул, уступая проход официанту с бурбоном.

— Cher ami,— шепнул на ухо подошедший Шолле,— вы уверены, что этот бокал не будет для вас лишним?

— Je suis un peu ivre?— рассмеялся Алексей, будто вспомнив что-то весёлое из студенческого прошлого.— Je suis malade [Я слегка пьян?- Я болен… (фр.)]…

— Всё равно не пейте много, cher ami…

Хотя Алексей был не прочь распробовать хвалёный бурбон, он не хотел и обижать Шолле отказом от поступившего совета. С другой стороны, c’est fait [дело сделано (фр.)], вечер у герцога подходит к концу, и накатить бокальчик-другой “Гордости Бостона” для лучшего сна представлялось отнюдь не лишним. Поэтому улучив момент, когда банкир отвернётся, он всё-таки залпом бурбон употребил.

Однако окончанием мероприятия не пахло, у всезнающего и вездесущего Шолле имелись другие планы. Дождавшись, когда спадёт оживление, банкир вернулся в центр общества, аккуратно дотронулся до рукава почётного консула, который был поглощён беседой с канадским посланником, и вкрадчиво, чтобы подчеркнуть приватный характер разговора, однако достаточно громко, чтобы его могли услышать все вокруг, спросил:

— Господин консул, не угодно ли будет вам завершить перезаверение бумаг, привезённых вами?

— Ах, простите, я совершенно забыл!— ответил почётный консул, представляющий американских банкиров.— Неужели мы тоже имеем ограничение по времени? У нас же другое законодательство!

— Ваше законодательство содержит прецеденты, позволяющие блокировать легитимность сделок и вторичных действий, совершённых после прекращения претензионного срока,— чётко, словно по заученному черновику, выговорил Шолле.

Было заметно, что по лицу почётного консула пробежала гримаса недовольства. Ничего не ответив, он был вынужден прервать разговор с канадцем, чтобы забрать чёрный портфель, оставленный им возле кресла, в котором продолжала восседать княгиня Лещинская.

Алексей сразу же понял, что ему предстоит подписывать очередную порцию бумажек, и заметно приуныл. Нельзя сказать, что он представлял себе служение финансовому божеству в виде череды приятных фуршетов под гремящие оды к вечной радости, но сегодня он просто неимоверно устал и был не прочь затушить свечи в любую минуту. “Подпишу - и баста!— решил он.— Ведь времени разобраться в том, что подписываешь, нет, а не подписывать - тоже нельзя….”

И он вернулся к столу, на котором Шолле под присмотром почётного консула и канадского посла стал раскладывать извлекаемые из дипломатического портфеля бумаги. Алексей сразу понял, что эти документы не имеют прямого отношения к Фонду - иным был и тип листов, и изображения, выглядывающие с гербовых шапок, и даже шрифт. Тем более что язык на сей раз был повсеместно английский.

— Что это?— поинтересовался Алексей у Шолле. Однако банкир жестом дал понять, что времени на лишние пояснения нет и лучше дождаться публичного заявления.

— Господа,— вскоре вновь зазвучал его немного взволнованный голос.— Из-за непредвиденной задержки с прибытием наших уважаемых послов у нас остаётся крайне мало времени на вторую часть инаугурационной церемонии нового владельца Фонда, графа Алексея Гурилёва. Как отражено в меморандуме, имеющемся у вас, первичные бумаги Фонда в процессе доверительного управления, которое осуществляли швейцарские институты, были вложены в капиталы ведущих финансовых учреждений, прежде всего - в банки Соединённых Штатов. Они участвовали в слияниях, рекапитализациях, в формировании Федеральной резервной системы, множества инвестиционных компаний и ипотечных агентств. В соответствии с имеющимся мандатом, наши управляющие голосовали, следуя критерию достижения максимальной прибыльности. Полагаю, результат этой работы налицо, поскольку не без помощи Фонда и наших скромных усилий американский финансовый сектор достиг небывалых высот, оставив далеко позади Францию и Германию. Теперь же для того, чтобы новый владелец не имел проблем при операциях со своими североамериканскими активами, он должен письменно подтвердить, что основанные на наших бумагах транзакции, совершавшиеся на территории США, были корректными.

Шолле сделал паузу, чтобы убедиться, что присутствующие внимательно его слушают, после чего наклонился к разложенным на столе бумагам.

— Граф Алексей, несмотря на длительный период траста, для вас нет необходимости подписывать абсолютно все появившиеся за этот срок документы. В силу американских прецедентных норм, вам достаточно наложить утверждающую надпись на оригиналы акций, с которых, если можно так выразиться, всё начиналось - это будет означать, что вы признаёте и подтверждаете решения, последовавшие затем. Почти все такие бумаги относятся к первой трети XX века, и по нашей просьбе из архивов FED [Federal Reserve - Федеральная резервная система США (англ.)] их доставили сюда. Ещё раз приношу извинение за задержку, граф Алексей,- но у нас в запасе целых семь минут! Пожалуйста, поставьте любое слово или знак, свидетельствующие о вашем согласии, в этом углу прямо поверх текста! А здесь - пишите в особо отведённом поле, словно специально оставленном для вас практичными и предусмотрительными американцами!

Времени на расспросы не имелось, и Алексей, как заведённый, начал расписываться на акциях и сертификатах. Каждый лист добротной гербовой бумаги подтверждал права на владение умопомрачительными долями в главнейших домах финансового Олимпа. В глазах снова зарябило от названий и имён, а гордые орлы, застывшие на гербах в обрамлении звёзд и стрел, придавали всему этому действу трепетную торжественность. Приходилось спешить, поскольку время стремительно бежало, а пачка неподписанных бумаг никак не хотела сокращаться.

— Зачем он так спешит?— неожиданно прозвучал вопрос из уст канадского посла и почему-то с обращением в третьем лице.— Всё равно не успеет до полуночи. А вот ошибки - их же исправлять придётся!

— Успеет,— пробурчал приблизившийся к столу американский консул.— Если русский граф взялся за работу, то он её точно добьёт!

“Отчего они все вцепились в этот проклятый графский титул? Чтобы посмеяться надо мной? Где видано, чтобы титул присваивался много лет спустя после гибели монарха и его государства, и не шутовской ли розыгрыш всё это? Или все эти герцоги и князья, потерявшие честь и растворившие свои прежние титулы в порочных связях, оказавшись перед необходимостью общаться со мной, выдумали моё графство, чтобы сделать ровней? Странно, но ведь можно было поступить проще - отобрать у меня бумаги, посадить в самолёт и отправить в Москву с аннулированной навсегда шенгенской визой. Зачем весь этот цирк?”

Подумав об этом, Алексей помрачнел, однако продолжал подписывать бумаги одну за одной - ведь чтобы возразить или оспорить это действо, нужны были аргументы, а их не имелось. Однако приостановить сумасшедшую пляску пера всё-таки пришлось, когда вместо похожих, словно близнецы, названий “первых национальных банков” Нью-Йорка, Чикаго и Филадельфии перед ним оказались несколько документов конца двадцатых годов, относящихся к выпуску облигаций и созданию особого банка для финансирования репарационных платежей Германии, потерпевшей поражение в Первой мировой.

Алексей ещё от отца хорошо знал про придуманный американцами так называемый “план Юнга”, который номинально должен был помочь германской экономике встать на ноги, чтобы быстрее расплатиться по репарациям. Для этого на финансовых рынках Старого Света были собраны умопомрачительные по тем временам миллиарды золотых франков. Однако вместо столь необходимых для развития германской промышленности кредитов эти деньги почему-то вскоре оказались за океаном, оставив немцев в состоянии безысходности и поспособствовав приходу к власти национал-социалистов во главе с Адольфом Гитлером.

Алексей отказывался верить глазам: даже беглый взгляд на разложенные перед ним документы свидетельствовал о том, что подавляющая часть капитала созданного под выполнение “плана Юнга” Банка международных расчётов была сформирована из царских векселей! Выходило, что русские деньги гарантировали знаменитые выпуски репарационных облигаций, которые единовременно принесли западным правительствам сумму, эквивалентную стоимости платежей побеждённой Германии с 1930 по 1945 годы включительно! При этом политические обязательства по репарациям, которые теоретически можно было оспорить или отменить, заменялись на обязательства Германии теперь уже перед частными банками, то есть на обязательства безусловные и вечные. И что самое главное - большая часть этих банков, которым Германия оказывалась безмерно и бесконечно должна, имели заокеанские адреса…

“Причём похоже, что эта петля не снята с Германии до сих пор”,— подумал Алексей, вспомнив, как во время одного из разговоров Борис рассказывал о существовании каких-то таинственных обязательств Германии перед Америкой, которые и поныне не позволяют ей проводить самостоятельную политику.

Он отодвинул бумаги, выпрямил спину и произнёс:

— Акции, выпущенные в связи с “планом Юнга”, я подписывать не стану.

— Что случилось?— спросил американский консул.

— Этот план, открывший дорогу Гитлеру и породивший самую чудовищную из войн, финансировался русскими деньгами, оставленными на Западе царём Николаем для совершенно других целей,— Алексей старался говорить максимально спокойно, но громко, словно делая публичное заявление.— Швейцарские поверенные добросовестно заблуждались, инвестируя их в “план Юнга”, поскольку они не могли знать его истинных целей и предстоящих последствий. Теперь же, когда нам всем доподлинно всё известно,- мне, как официально признанному правообладателю царского Фонда, предлагается задним числом эти решения утвердить и узаконить. Однако учитывая, что мой доверитель - последний русский император - никогда бы подобных решений не одобрил, то я также эти трансферы не подпишу!

Чтобы у окружающих не оставалось сомнений в его решительности, Алексей со стуком припечатал авторучку к крышке стола со струящимися под слоем лака тончайшими вставками из вишни и вяза, и откинулся на спинку кресла.

Напольные часы у стены показывали, что до полуночи остаётся ровно пять минут.

Приутихший было зал неожиданно ожил, наполнившись шёпотом и шумом шагов. Алексей увидел, что к нему вновь возвращается Шолле, за минуту до этого отошедший для беседы группой дипломатов из Центральной Европы. Он явно хотел что-то сказать, однако американский консул не позволил ему приблизиться.

— Подписывайте, господин Гурилёв, и не устраивайте политического шоу!— сквозь зубы процедил он, с трудом сдерживая ярость.

— Я не буду подписывать,— твёрдо и спокойно ответил Алексей.

— Защищаете вашего жалкого императора, которого при жизни никто не жалел и чью смерть никто не оплакивал?— вмешался канадец.— Сегодня в России это модно, о да!

— Речь идёт не о царе Николае и даже не о “плане Юнга”,— спокойно ответил Алексей.— Просто я, будучи ответственным поверенным, обязан предметно во всём разобраться.

— Разбирайтесь же!— со злостью выговорил канадец и отвернулся.

— Можете вести себя как хотите,— вновь обратился к Алексею американский консул.— Однако знайте, что если вы будете продолжать упорствовать, то в этом случае мы применим одобренную Конгрессом поправку Амбера-Глума, устанавливающую защиту американских компаний от недобросовестных зарубежных акционеров.

— И в чём же будет состоять такая защита?

— Мы аннулируем ваши права на акции.

— Такое невозможно, поскольку это - незаконно.

— Не спорьте со мной, молодой человек! Америка сама решает, что законно, а что - нет, когда речь идёт о её финансовой системе, на которой держится мир!

— Но насколько мне известно, существует универсальный международный принцип, по которому никто не вправе нарушать и искажать законы страны, в данном случае Швейцарии, из юрисдикции которой в вашу страну были произведены добросовестные инвестиции. Кроме того, поскольку я начал подписывать документы до истечения законного срока, то в случае возникновения недоразумений этот срок должен быть продлён.

— Cher ami,— послышался голос Шолле,— не спорьте с ним! Остающиеся бумаги можно быстро подписать одним пакетом. Я сейчас изготовлю бандаж, а офицер юстиции сделает заверение…

— Не надо ничего делать!— громко и грубо прозвучал голос канадского дипломата.

— В самом деле, можно ведь и не торопиться,— неожиданно решил сменить гнев на милость почётный консул США.— Ведь вся эта церемония с подписанием - не более чем дань традиции. В нынешнем мире всё давно решено и определено на многие годы вперёд!

— Вы в этом уверены?— спросил Алексей.

— Разумеется!— ответил консул-банкир.— С тех пор как человечество преодолело историческую дикость, так есть и так будет всегда!!

Тем временем протиснувшемуся к столу Шолле всё же удалось проворно собрать акции в папку и перетянуть самоклеющейся лентой. А министерский представитель, держа в руке специальный компостер, продавливающий и закрепляющий с помощью фольги особую печать, встал наизготовку, чтобы в остающиеся до полуночи минуты произвести заверение подписи, которая то ли ничего не решала, то ли, напротив, решала всё.

Увидав эти приготовления, американский консул был вынужден в очередной раз подобреть и улыбнуться, из чего напрашивался вывод, что всевластие поправки Амбера-Глума, вероятно, не столь уж сокрушительно и абсолютно. Однако чтобы никто не подумал, что он мог блефовать, американец сразу же после улыбки, изобразив слащавое безразличие и одарив Алексея покровительственным взглядом, равнодушно произнёс:

— Подписывайте.

Алексей взялся за перо и поднёс руку к тому месту на перекрестье бандажа, где ему надлежало поставить единственную роспись.

Он пристально взглянул на острый край искусно украшенного тончайшей сканью платинового пера, где в тонком капилляре застыл столбик чернил, готовых разбежаться по бумаге узором его автографа, которого все собравшиеся в этом зале ждут с нескрываемым и жгучим волнением, словно явления мессии. Один миг - и его подпись сделается историей, разорвав поток времени на “до” и “после”.

И уж не ради ли этого непостижимого и отчаянного момента, когда стрелка часов застыла в минуте от роковой последней цифры, проходила его предыдущая жизнь, ведомая чьей-то невидимой и неодолимой рукой? Не успел добыть векселя в сорок втором - пожалуйста, нате! Неведомая надчеловеческая сила, годом раньше отправившая на тот свет Тропецкого и погубившая Фатова, затем усыпила и его, чтобы спустя семьдесят лет вернуть к жизни, вбросить в новый круговорот, помочь не погибнуть в первые отчаянные дни, выйти невредимым из последующих переделок - и всё во имя того, чтобы сегодня в этом странном дворце, в самом центре земного рая, за минуту до свершения столетнего срока действенности он зачем-то засвидетельствовал бы своей подписью дела, давно ставшие субстратом для миллионов других дел и событий!

При этом странно даже не то, что его величают графом и признают его довоенный французский паспорт,- непонятно зачем эта его подпись нужна вообще, если по прошествии стольких лет никто не покушается и не оспоривает результаты? Или кто-либо страстно желает, чтобы он принял на себя ответственность за сопровождавшие вековую судьбу векселей обманы, предательства и войны, за обогащение непричастных и унижение невиновных? Переложить лично на него чужие грехи - желание глупое и пустое, поскольку он, как известно, не верит ни в рай, ни в ад, готов претерпеть любую физическую боль, твёрдо зная, что никакая боль не может быть бесконечной; у него нет семьи, нет близких, и он готов преступить, если будет нужно, порог бездны в любой момент. А может быть - всё же прав Сартр: quand on vit, il n’arrive rien [пока живешь, ничего не происходит (фр.)]? То есть происходить нечто действительное будет именно сейчас, когда он достиг всего, чего хотел, и со спокойной душой готов размашистым жестом шириною в жизнь подтвердить или отменить историю?

— Подписывайте!— повторил американец. На этот раз его голос уже не был по-показному равнодушным, а звучал повелительно и грозно.— Подписывайте немедленно! У вас же нет выбора!

В последних словах консула Алексей уловил едва различимую ноту нерешительности. Эта нерешительность вряд ли была заметна для окружающих, но для него самого она сделалась решающим подтверждением внезапно родившегося желания проверить формулу Сартра.

— Выбор всегда есть,— ответил Алексей, и поднялся из-за стола.

Молниеносным движением он разорвал бандаж, вытащил из папки всё содержимое, перетряхнул его, ещё раз вглядываясь в бесконечные титулы и цифры, после чего резко, словно собравшись бить наотмашь, развернулся - и без сожаления отправил бумаги в камин.

От крепкого жара, сохранявшегося в дубовых углях, по краям бумаг немедленно занялось пламя, наперегонки выстреливая длинными багровыми языками, и уже мгновение спустя сертификаты величайшего в человеческой истории богатства, по невероятной прихоти судьбы собранные в одно время и в одном месте, вспыхнули, словно порох, и весело затрещали в разгорающемся огне.

Алексей в неподвижности замер возле камина, не пытаясь отдалиться и защитить себя от нарастающего жара, и кровавые отблески огненных языков, соединившихся в безрассудном и безжалостном галопе, тревожными и печальными всполохами заплясали на его одежде, лице и волосах.

Воцарилось страшное молчание. Все, кто находились в зале, обездвижено застыли, словно превращённые ударом вышнего гнева в соляные столпы. С окаменевшими недоумением во взгляде и вопросами на губах, с вытянутыми шеями, опущенными головами, кто - с простёртой рукой, а кто - с полузависшим в наклоне корпусом, все они были одинаково бледны, беспомощны, казались разочарованными безмерно и обманутыми навсегда. Хуже других смотрелся консул, который до последнего момента провидчески не желал доставать из своего чёрного портфеля эти роковые бумаги,- он выглядел совершеннейшим покойником, но покойником не обычным, а с глазами, горящими неистовым адским огнём.

Лишь одинокий Алексей, обжигаемый крепким жаром, обильно идущим из камина, и оттого вынужденный понемногу отступать назад, оставался на этом фоне человеком живым и сохраняющим готовность к новым поворотам.

В потрясающей тишине скрипнул и громко выдохнул механизм часов, затем пронзительным фальцетом пропел четырёхчастный “виттингтон”, вслед которому грянули двенадцать мерных ударов часового колокола.

Когда часы закончили отбивать полночь, публика понемногу стала приходить в себя.

— Что вы наделали! Зачем?— спросил у Алексея французский дипломат, до этого державшийся в стороне.

Алексей решил оставить его вопрос без ответа, поскольку ему хотелось знать, что думает и что скажет Шолле. Однако банкир, продолжавший стоять неподалёку, выглядел равнодушным, и даже в момент, когда взгляд Алексея пересёкся с линией его глаз, не послал ему ни малейшего знака.

— Он вырубил главнейшие кирпичи из фундамента всего дома,— послышался со стороны чей-то опечаленный комментарий.— Интересно, а можно как-либо вернуть ситуацию назад?

— Ничего не выйдет,— последовал ответ.— Если бы он сжёг акции после полуночи, то можно было декларировать уничтожение в результате несчастного случая. А так - он метнул их в огонь в последние минуты, когда продолжал являться их неоспоримым владельцем.

— И что же из этого следует?

— Из этого следует, что он отменил все инвестиции и транзакции, сделанные посредством векселей, пребывавших в Русском Фонде.

— То есть лишил нас весьма многого, а сам - остался при своём?

— Увы, совершенно верно. Не следовало же так спешить!

Алексей подумал, что если уж кто и спешил, то точно не он, а та неведомая сила, которая, выходит, простёрла и над ним своё незримое покровительство… Если это было так, то становилось очевидным: мировые активы или, по крайней мере, значительная их часть возвращались от оставленных с носом американцев к нему, к Алексею Гурилёву, чтобы положить начало какой-то очередной мистерии. Возможно, судьба выбрала и возвысила его, сделала князем мира и вооружила необходимыми средствами как раз для с той целью, чтобы он мог воплотить идеи и прожекты, столь предусмотрительно изложенные ему накануне друзьями герцога. Или - как знать?- она задумала с ним что-то иное, ещё более блестящее и грандиозное?!

— Скажите, Франц,— Алексей поспешил прервать молчание и обратился к банкиру,— это правда, что первоначальные векселя сохранили свою силу?

— Да, для большей части векселей это верно,— ответил Шолле, не поднимая опущенных век.— Вы же успели их подписать!

“Отлично. Но почему тогда я обязан следовать по путям, которые кто-то другой для меня предначертал? Почему мои намерения по-прежнему определяются возгорающимся внутри меня азартом, жаждой богатства и власти? Ведь подобные чувства если и были свойственны мне в прежние годы, то точно были ничтожны и ничего не определяли. Начитавшийся книг, я называю этот внутренний диктат “рукою судьбы”, хотя, скорее всего, это никакая даже не судьба, а моя собственная порочность и жадность! Хорошо бы проверить!”

Алексей ещё раз повторил внутри себя эту мысль - и вполне довольный её положительным воздействием на собственное состояние, поднял с дальнего края стола папку с исходными векселями.

— Зло надо уничтожать,— процедил он сквозь зубы.— Начну-ка с себя!

И спустя мгновение папка со старыми французскими векселями разделила в камине судьбу предыдущей.

Уничтожение огнём первородных векселей увидели все, однако на этот раз панического оцепенения не случилось. Под треск пергаментов, лопающихся в пламени, продолжились разговоры, суетный шум и шарканье шагов.

— Теперь он не просто вырубил камни, а выкопал яму под доброй половиной фундамента,— вновь послышался сбоку знакомый голос.— Что-то будет теперь?

— Что-что! Завалится всё!— прозвучало в ответ.

— Возможно, существуют способы договориться, чтобы игроки продолжали считать структуру ключевых капиталов незыблемой?

— Вчера подобное было возможно, однако сегодня - не выйдет ничего!— ответил третий голос.— Молодых хищников, желающих занять освободившиеся ниши, вмиг сбежится предостаточно, а высочайшая цена приза с ходу убьёт любые попытки регулирования!

— Как же тогда следует поступать нам?

— Следует жить спокойно и не волноваться по пустякам!— совершенно неожиданно и громко, на весь зал, зазвучал стальной голос старой княгини.— Я полагаю, что ответственные финансисты быстро устраняет образовавшиеся изъятия.

— Вы считаете, что подобное возможно?— поинтересовался у княгини оказавшийся рядом с ней добродушный и простоватый дипломат из Словакии.

— По меньшей мере для Ротшильдов нет нерешаемых задач,— спокойным тоном ответила та, поднимаясь со своего насиженного кресла.— Кстати, господин Гурилёв, моё приглашение для вас встретиться с Ротшильдами на предстоящей неделе по-прежнему остаётся в силе. Я не шучу.

— Благодарю вас,— ответил княгине Алексей, на глазах бледнея.— Но для меня эта встреча вряд ли теперь будет иметь какое-либо значение.

Алексей начал ощущать нарастающую слабость, сопровождаемую непреодолимой нервной дрожью в коленях. Стоять на ногах становилось всё трудней. Немного подождав, когда разочаровано разбредающаяся публика начнёт втягиваться в коридор, выводящий в парадную половину, он присел на край кресла, оставленного старой княгиней. Ноги крутить перестало, однако взамен в голове немедленно возникла чудовищная тяжесть и зазвенело в ушах. Беспримерным усилием удерживая себя от соблазна отключиться, Алексей дождался, пока помещение не будет покинуто почти всеми, за исключением слуг и официантов, после чего поднялся и побрёл, шатаясь, к выходу.

Что было дальше - он не помнит, поскольку споткнулся о складку ковра и загремел наземь. Не успев вскрикнуть от боли, Алексей зажмурился, приготовившись принять удар вскипающего вала горечи и позора,- однако так и не дождавшись этого соединённого удара, потерял сознание.


*


Из окна струился спокойный и тёплый солнечный свет. Некоторые лучи били прямо в старое стекло, рассыпаясь на мелких выщерблинах и сколах яркими бенгальскими брызгами, в то время как другая их часть, соприкоснувшись с густой листвой плюща, тянущегося по отвесу вверх, наполняла комнату жёлто-зелеными мазками продолжающейся жизни.

Под потолком, словно не желая прекращать спора с солнцем, продолжала гореть старинная, но тщательно вычищенная люстра с причудливыми рожками, напоминающими головы грифонов.

Алексей понял, что просыпается, однако решительно не мог определить, где он находится, в какой связи он здесь и что происходило накануне.

Оторвав голову от плотной подушки, он сел на кровать, обнаружив себя в расстёгнутой сорочке и брюках при камербанде.

“Неужели я был настолько пьян? Вряд ли. Если б я вчера напился, то сейчас у меня раскалывалась бы голова, во рту стояла сухость и обязательно хотелось на кого-то наорать. Но ничего этого нет. Значит, я выпил не больше безопасной нормы и заснул в своём уме. А вот где я заснул, и отчего прямо в одежде?”

Неопределённость усугублялась тем, что возле подушки валялось свёрнутое в ленту влажное полотенце, которое, надо полагать, кто-то ночью прикладывал к его лбу.

Алексей поднялся и подошёл к оконному проёму. Оттуда были видны кусок старой глухой стены и высокие деревья, над которыми в прозрачно-синем небе не по-утреннему пылало солнце. Он поднял руку и взглянул на свои верные часы - те показывали половину одиннадцатого.

Алексей развернулся, чтобы отойти от окна,- и неожиданно увидал Катрин в палевом домашнем платье, украшенном миниатюрной серебряной брошью, закрывающую журнал.

— Bonjour, Alexis! Leve-toi! [Доброе утро, Алексей! Вставай! (фр.)]

— Bon matin. Est-ce que j’ai fait un bИvue? [Доброе утро. Я сделал что-то не так? (фр.)]

Катрин отложила журнал в сторону, подошла к Алексею и дотронулась пальцами до его плеча, словно разглаживая помятый батист.

— Tout va bien [Всё в порядке (фр.)].

Алексей ощутил тепло от этого прикосновения, и оно явилось толчком, благодаря которому из памяти начала спадать сонная пелена. События минувшего вечера стремительно и равномерно выстроились в нужный порядок, поминутно заполнив все бреши. Однако зной переживаний ещё не успел разгореться, и потому мысль о сожжённых в камине драгоценных векселях вызвала в его груди не больше чувств, чем воспоминание о выборе туфель перед поездкой на званый приём.

— Где мы?

— В мой гостевой комнате. Когда врачи вывели тебя из обморока, мы с дядей решили, что тебя лучше не оставлять одного.

— Выходит, ты не спала из-за меня?

— Да. Слушала, как ты дышишь, читала журнал и вспоминала, как весело горели триллионы.

“Горели триллионы!… Сильна же воля у этих швейцарцев! Ничем не прошибёшь…”

Тем не менее холодный разум подсказывал Алексею, что сожжение векселей должно означать скандал немыслимый и беспрецедентный, все последствия которого ему ещё предстоит ощутить. “Жаль, что нельзя отыграть спектакль назад”,— пронеслась в голове следующая тревожная мысль, и он почувствовал, как безмятежность пробуждения стремительно его покидает.

— Я всё-таки был неправ, был неправ… Напрасно я погорячился. Зря…

— Нисколько не зря,— ответила Катрин, спокойно глядя Алексею в глаза.— Если ты поступил так - значит, ты должен был так поступить. Всё хорошо. Tout va bien!

Но Алексею показалось, что он видит в синих глазах Катрин не беспристрастный взгляд, а чрезмерную о нём заботу. И тогда мысль, что его поступок будет вызывать отныне скрытое сожаление, незамедлительно сделалась нестерпимой.

— Катрин, если ты хочешь меня успокоить и пожалеть - пожалуйста, не делай этого. Я сам за всё отвечу.

Произнеся эти слова, Алексей склонил перед Катрин голову в полупоклоне, и аккуратно опустив её руку со своего плеча, отошёл в сторону, чтобы поправить съехавшее на пол одеяло и выключить даром горящий свет, напоминавший о лихой ночи.

— Не надо выключать,— попросила Катрин.

— Почему?

— Сегодня суббота.

— Суббота? Почему суббота?

— Потому что вчера была пятница. А в субботу свет не гасят. Субботний день - для размышлений и покоя.

— Да, конечно,— вспомнил Алексей,— это же ведь древний иудейский обет. Ты его соблюдаешь?

— Я стараюсь это делать, когда есть возможность.

— Но когда мы заходили с тобой в горную часовню на Пийонском перевале, я подумал, что ты - христианка.

— Трудно сказать. Отец говорил, что я должна всегда придерживаться христианского поведения, тем более что оно мне во многом близко. Хотя, конечно же, христианка я очень несознательная и далёкая от всего церковного. Ведь сегодня в Европе религия - давно не вера, а просто дань традиции и отчасти стиль жизни, который ты выбираешь достаточно свободно.

— А тогда как же суббота?

— Христианам, как известно, тоже не зазорно отмечать субботу наряду с воскресным днём. А поскольку мои родители, да и все предки, были караимами, я стараюсь хоть в чём-то по возможности соблюдать нашу древнюю традицию. Тем более что мама незадолго до того, как разбилась вместе с отцом в автомобильной катастрофе, отчего-то очень просила меня не забывать о наших старых заповедях. Хотя бы свет не гасить по субботам.

— Извини, я не знал… Конечно же, я не стану ничего выключать.

— Спасибо, что ты понимаешь.

— Не за что благодарить. Ведь если положить руку на сердце, то событие, в честь которого празднуется суббота, для большинства людей, включая христиан, значительно ближе и понятнее того, которое отмечается на следующий день. Сотворённый Всевышним мир - это, как ни крути, данность, а вот воскресение Иисуса настолько фантастично, что большинство людей воспринимают его, в общем-то, как красивую легенду.

— Не знаю,— ответила Катрин, чуточку смутившись.— Однако я уверена, что люди, которые просто верят в высшую справедливость и стараются по мере сил творить добро, не будут осуждены Богом за неправильное исповедание. И в этом смысле наша древняя традиция мне особенно близка.

— Из всего, что я был наслышан о караимах, помню лишь, что их чрезвычайно мало и что значительная их часть когда-то проживала в России.

— Совершенно верно. Если бы мой прадед в своё время не уехал из Москвы, то дядя Шолле продолжал бы носить нашу старую фамилию Шоль.

— Невероятно!— произнёс Алексей, направляясь к креслу, чтобы присесть.— Совершенно невероятно…

— А что караимов мало - это правда. Сегодня их уже почти не осталось, хотя в начале двадцатого века, как рассказывал дядя, едва ли не каждый пятый купец в Москве был караимом. Поскольку караимы признавали только Ветхий Завет и отрицали позднейшие иудейские трактаты, прежде всего Талмуд, то их присяга признавалась русскими законами и в силу этого они имели одинаковые с христианами и мусульманами права.

— Значит, у тебя, Катрин, наши корни? Не могу поверить! Что ж ты не рассказывала об этом мне раньше?

— Не рассказывала потому, что рассказываю сейчас!— рассмеялась Катрин, присаживаясь в кресло напротив.— Хотя, конечно, мне самой об этом известно крайне мало. Знаю, например, где работал мой двоюродный прадед, которого звали Симон Шоль. Это здание в центре Москвы должно было стать первым небоскрёбом, если б городские власти не запретили хозяину строить выше восьми, кажется, этажей. Я даже сверялась по Google Maps, где оно стоит и сейчас - это место между страшной Лубянкой и рекой, ближе к реке.

— Ближе к реке? А этот дом именовался не Centre des Affaires [Деловой центр (фр.) - Алексей имел в виду наиболее близкий перевод русского названия “Деловой Двор”]?

— Кажется, да.

— А фамилия у хозяина была не Второв?

— Точно, Второв. Так это, стало быть, тот самый Второв, имя которого вчера упоминали в разговоре…

— Интересно. Тогда, выходит, что ваш Симон покинул Россию после революции и здесь основал свой нынешний род?

— Да, моя бабушка, она же мама Франца, родилась в деревне под Женевой в 1923 году. Но в России у Симона осталась незамужняя сестра, которую с началом революции он в целях безопасности отправил вместе с другими родственниками куда-то за Урал. Я знаю, что в двадцатые годы он пытался их разыскать и для этого даже несколько раз с кем-то встречался в советском посольстве в Париже. Но у него так ничего и не получилось.

— К сожалению, это типичный случай для того времени. Сотни тысяч человеческих связей оборвались в те годы навсегда.

— Это правда, но шансы у него всё же были. Ведь сестра была не простой домохозяйкой, а оперной певицей.

— Тогда действительно странно. Советская власть относилась к артистам весьма лояльно.

— Она, правда, пела в небольшой частной опере, которая закрылась. Кажется, это была опера господина Зимина.

— Зимина?

— Да. В своё время я интересовалась всеми этими вещами, много искала и читала в интернете.

— Опера Зимина, опера Зимина…— медленно выговаривал Алексей, не опуская запрокинутой головы.— А у этой вашей сестры, то есть двоюродной прабабушки, могли быть дети?

— Конечно. Она была на три года моложе Симона. Если она пережила революцию, то она просто не могла не выйти замуж. Ведь мне рассказывали, что она была женщиной удивительной красоты.

— Да, она была женщиной удивительной красоты,— неожиданно согласился Алексей, приподнимаясь из кресла и глядя прямо в широко раскрытые глаза Катрин.— Даже тяжёлая болезнь не изменила её. И столь же прекрасной была её дочь, которую звали Еленой.

— Это ты так шутишь?

— Нисколько. Они жили в барачном посёлке за Яузой, на Андроновке. Жалкая московская слободка, которая в начале войны сгорела от немецких бомб. Добираться туда из центра нужно было на двадцать восьмом трамвае, что ходил с зелёно-коричневым фонарём. Или с Маросейки на тридцать восьмом, с коричнево-синим. Потом полчаса пешком по улице Золоторожской, вдоль страшного заводского забора. Комнатка на втором этаже, кухня общая, удобства в коридоре. Сегодня не всякий нищий согласится так жить, но в те годы были другие ценности: консерватория, театр Таирова… И постоянно ощущение того, что всё самое великое, ради чего живёшь,- ещё впереди.

— Удивительно - откуда ты это всё знаешь?

— Ну ты же не удивляешься, что твой дядя выдал мне деньги по паспорту давно несуществующей Третьей Республики, выписанном в тридцать девятом? И не возражала против вчерашней истории с моим якобы графством, вытекающим из указа давно распущенного императорского сената? Так что всё - оттуда.

— Так ты их видел?— в совершеннейшем изумлении воскликнула Катрин.

— Если бы просто видел! Я был влюблён в твою - страшно подумать - троюродную бабушку, племянницу Симона! И если б не война - я не сомневаюсь, мы были бы с ней вместе.

Услышав это, Катрин растерялась. Не зная, что сказать, она едва заметно напряглась, втянула голову в плечи и с нескрываемым изумлением приготовилась слушать продолжение.

“Зря, зря я полез в эти дебри,— с досадой подумал Алексей.— Все эти истории с довоенными паспортами и прочая могли представляться ей лишь фокусами, условиями финансовой игры, а здесь - здесь, выходит, что я явно и открыто демонстрирую своё anormalitИ [аномальность (фр.)]. Разве после этого она будет относиться ко мне по-прежнему?”

Алексей молча прошёлся по комнате, несколько раз приближаясь к окну, и словно выражая недовольство увиденным за старинным стеклом, с резкостью оборачиваясь прочь.

“С другой стороны,— рассуждал он про себя,— всё теперь становится на места. Этот Симон Шоль служил у Второва и, вероятно, считался надёжным и честным человеком, которому Второв мог доверить, равно как и Кубенскому, наиболее сокровенную часть своих секретов. В то время как менее сокровенная их часть утекла через Гужона или кого-то там ещё на белогвардейский Юг… В этом случае отъезд Симона из России после гибели Второва более чем объясним, он просто молодец, что сбежал! Летом 1918 года через Германию можно было вполне спокойно выехать за границу, а вот вызволить сестру из-за Урала, где поднялись Комуч и белочехи, в тот момент было уже нельзя; видимо, Шоль надеялся вызволить их позже, однако у него ничего не вышло. Затем, после гражданской войны, его сестра выправила документы, вернулась в Москву, где в начале двадцатых родилась фиалкоокоая Елена… Оттого Катрин так и похожа на неё: и внешность, и голос, и манеры, и даже образ мыслей - одна ведь кровь! А остальные Шоли-Шолле? Скорее всего, этот Симон, дед Франца, нарочно укоренился в швейцарском банке, чтобы максимально тщательно оберегать царские депозиты от разного рода проходимцев. Ведь кроме Тропецкого, успевшего их слегка пощипать, никому так и не удалось получить к ним доступа! Ни Раковскому, ни Рейссу, ни даже Сталину с его всемогущей закордонной разведкой, ни иностранным правительствам, которые немало бы золота отвалили за право навсегда забрать ту папку из альпийского сейфа! Но самое главное в том, что как теперь выходит, все эти трое Шолле наверняка знали секретные коды, но тем не менее ими не воспользовались, зачем-то дожидаясь, покуда не объявлюсь я и не сыграю роль natif heritier [природного распорядителя (фр.)]… Что это - верность “честному купеческому”, верность царской клятве с целованием священных книг, знаменитая порядочность швейцарских финансистов или что-то ещё, мне неведомое? Теперь уже неважно… Важно то, что Франц не просто всё знал, но ещё в июне меня отметил и неспроста затем мне помог с подсказкой про альфу и омегу… Ай да Франц! Только зачем, зачем - столько времени и сил было потрачено, был вложен смысл жизни трёх поколений - чтобы я так вот просто взял и сжёг вчера эти драгоценные бумаги?”

Алексей и дальше был готов истязать себя подобными мыслями, накатывающими волна за волной, если б не услышал вновь голоса Катрин, чуть заметно дрожащего от волнения:

— Ты прав, в нашей встрече присутствует какая-то потайная связь. Да, я знаю и про твой паспорт, и про то, что ты - хотя в это и страшно поверить!- родился девяносто шесть лет тому назад. Не скрою, когда дядя пригласил меня с тобой познакомиться - я думала, что он просто хочет, чтобы я воочию увидала, как в мире больших денег выполняются обязательства, какими бы старыми, странными и всеми позабытыми они ни казались. Я ведь начала заниматься деловой журналистикой, и понимание этих вещей было бы мне на пользу. Но не скрою, теперь уже не скрою!- всё пошло не по плану!

— Что же именно пошло не по плану?

Катрин поднялась, и устремив на Алексея восхищённый и одновременно горестный взгляд, с силой, до боли сжала узкой ладонью резную розетку под крышкой антикварного комода.

— Простого знакомства не получилось. Алекс, милый Алекс, ведь я отныне не смогу без тебя жить! После всего, что произошло и между нами, и непосредственно с тобой - я не смогу подать руки никому другому, любой другой будет отныне казаться мне болванчиком, пустым изнутри!

“Ну вот, погубил ещё одно юное существо”,— с грустью подумал было Алексей, но тотчас же почувствовал, что испытывает к этой своенравной девочке из рода миллионеров, которая только выглядит взволнованной и скромной, а на деле обладает неограниченными возможностями и властью, то давно позабытое чувство, когда тянущуюся к тебе душу ты вполне можешь отвергнуть, но оказываешься вынужден в неё заглянуть - и заглянув, обнаруживаешь струны, ждущие твоего только прикосновения, дотрагиваешься - и отныне уже знаешь твёрдо, что не сможешь их предать в иные руки, не сможешь прожить ни дня без их сердечной мелодии, звучащей в унисон с твоей.

Алексей подошёл к Катрин, обнял её и дважды поцеловал - сначала в приоткрытый уголок шеи, под которым часто и горячо бился кровеносный сосуд, а затем - в краешек губ, вздрогнувших от волнения. Он немедленно почувствовал, как скопившаяся в хрупком теле Катрин неимоверная напряжённость сразу же куда-то исчезла, после чего в его руках оказалось беззащитная женщина, просящая участия и любви.

После ответного поцелуя Алексей понял, что начинает терять голову. Повинуясь воспламеняющему инстинкту, перед которым все условности и законы теряли значение и силу, они вдвоём, не раскрепляя объятий, начали медленно опускаться на кровать.

Но неожиданно Катрин резко вздрогнула всем телом и зашептала стремительно и громко:

— Подожди… Милый, подожди! Не надо сегодня…

— Почему?

— Я же обещала не нарушать…

— Не нарушать обета?

— Да. Ведь иначе - иначе нам не будет счастья.

“Странно,— думал Алексей, помогая Катрин подняться и машинально застёгивая сорочку.— Выходит, есть вещи посильнее, чем человеческая страсть… Катрин - умная и сильная, только понимает ли она, что я сегодня уже далеко не тот, кем представлялся вчера?”

Катрин подошла к зеркалу и несколько минут молча приводила себя в порядок.

— Нужно спуститься позавтракать и уезжать отсюда,— сказала она затем, словно ни в чём не бывало.— Герцог приглашает на свои праздники лучших парижских поваров, и грех этим не воспользоваться.

— Может быть, стоит позвать на завтрак Франца?

— Он предупредил меня, что уедет по делам рано утром. Разве плох завтрак вдвоём?

В столовой Катрин и Алексей оказались одни, поскольку время приближалось к полудню и гости, не желавшие злоупотреблять любезностью герцога, уже успели разъехаться, тогда как вознамерившиеся злоупотребить - только готовились, чтобы собраться на обед.

Алексей попросил принести самой простой еды - овсяной каши с круассаном и две чашки эспрессо. Катрин заказала омлет и овощной сок.

Алексей решил не откладывать в долгий ящик мучивший его вопрос:

— Катрин, я считаю своим долгом напомнить, что после своего вчерашнего поступка я не обладаю теми возможностями и привилегиями, которые - ты уж не обижайся на мою щепетильность!- во многих вселяли известные надежды и могли воспламенить их и у тебя. Владыки мира из меня теперь точно не выйдет.

— Не говори глупостей,— с совершеннейшим спокойствием ответила Катрин, словно давая понять, что ответ у неё давно заготовлен.— Во-первых, мои чувства к тебе совершенно не определяются деньгами. А во-вторых - ты по-прежнему остаёшься одним из богатейших людей планеты.

— Ты имеешь в виду пятнадцать миллиардов управленческого дохода, скопившегося за сто лет?

— Да, но не только их. Однако если ты ещё хоть раз заведёшь разговор о деньгах - я дам тебе пощёчину.

— И правильно сделаешь,— согласился Алексей.— А что произойдёт потом?

— Если ты думаешь, что я возненавижу тебя и уйду - то ты заблуждаешься. И не отпущу от себя, даже не думай! Плевать на деньги и репутацию - почему мы должны превращаться в жрецов, несущих службу идолам, и не имеем права оставаться просто людьми? Обыкновенными людьми, живущими простой и понятной надеждой на счастье?

— Можем и должны,— Алексей улыбнулся.— Но ты и в самом деле после того, что произошло вчера, не поменяла ко мне своего отношения?

— Я же тебе уже ответила.

— Но я хотел бы навсегда закрыть этот вопрос.

— Хорошо. В таком случае расскажи, зачем всё-таки ты это сделал?

— Зачем? Ненависть к негодяям, о существовании которых я догадывался, но которых воочию увидел только вчера, копилась у меня давно - это раз. Ну а второе - я просто был взбешён, когда вдруг раскрылась та мерзкая история с “планом Юнга”.

— Но ведь это же такая древность! Кто о ней помнит?

— Хотя бы я. Ведь пользуясь этим инструментом, переводившим репарации в частные долги, продажные финансисты сначала ослабили давление на Германию, позволив нацистам прийти к власти и окрепнуть, а затем и вовсе дали отсрочку, поспособствовав развязыванию страшнейшей из войн, которая словно по какому-то дьявольскому плану завершилась в аккурат к тому году, когда Германия должна была снова платить! По большому счёту мне плевать, что в результате этого и других обманов они сегодня контролируют целый мир, и даже можно было бы забыть и не вспоминать, что в основе их пирамид лежат деньги, принадлежащие России. Но они стали требовать от меня, чтобы я узаконил их прошлые действия, за которые, казалось бы, уже и спроса нет. Зачем? Чего они боятся? Хотят оправдания на высшем суде, если таковой существует? Пускай. Но только я ко всему этому бесстыдству не желаю иметь ни малейшего отношения.

— Ты поступил мужественно и благородно. Мне кажется, что дядя Франц внутренне доволен твоим поступком. Хотя, как знать, можно было просто ничего не подписывать и уйти. Дать понять, что ты не участвуешь в их нечистых играх.

— Я думал о том, однако они не оставили мне иных вариантов. Они напечатали столько денег, что в пересчёте на них в мире давно закончились бы все товары, в том числе будущие, все мыслимые и немыслимые услуги, все права владения и ренты. И чтобы удержать эту лавину, им приходится выдумывать новые сущности, заполняя ими несуществующие миры. Вчера, в павильоне, мы принимали целый парад желающих поучаствовать в этом надувательстве, так что всё - с меня довольно! Нужно просто жить и не вестись на выдумывание очередных фокусов, за которые мир с каждым разом будет платить всё более сокрушительную цену!

Катрин внимательно посмотрела на Алексея и неуловимо кивнула в знак согласия.

— Ты прав,— произнесла она, немного подумав.— Тяга к тому, что ты назвал “фокусами”, распаляется по той причине, что у нас с некоторых пор категорически невзлюбили прошлое и стараются о нём даже не вспоминать. Якобы оно было грязно и несовершенно, горячий душ дважды в месяц, туфли носятся два года, а не две недели… Но эти ощущения лежат на поверхности, а ещё что-то есть внутри, что я чувствую, но никак не могу объяснить…

— Наверное, это должна быть известная простота и понятность отношений, без которых не бывает благородства. Сейчас этой важнейшей человеческой добродетели, как мне кажется, почти не осталось, поскольку любую вещь можно вывернуть наизнанку. Всё что угодно можно и оклеветать, и обелить. Прежде человеческая жизнь задавалась фундаментальными принципами, а сегодня торжествует даже не целесообразность, а необходимость соответствия выдуманным правилам… Если так будет и дальше, то скоро, мне кажется, люди не смогут даже защитить себя в войне, поскольку для того, чтобы отправиться воевать, нужно иметь чувство не просто сильное, но и подлинное. Правда, радоваться тут нечему, поскольку за невозможностью войн при таком подходе вместо вечного мира воцарятся гниение и смрад.

Алесей замолчал. Катрин не стала ничего говорить в ответ, но только заметно помрачнела, и не допив морковный сок, отодвинула стакан к дальнему краю стола.

— Будем собираться и поедем в Монтрё?— предложил Алексей.— Я вызову такси.

— Не надо. Обычно герцог берёт на себя заботу, чтобы развести гостей по домам.

— Тогда, может быть, вечером отправимся в Вербье, куда мы хотели попасть до наступления холодов?

— Давай отложим до воскресенья. Этим вечером я должна быть у дяди, где соберётся узкий круг родственников. Я не вправе тебя пригласить, поскольку повод для встречи у нас не совсем радостный.

— Что-то случилось?

— К сожалению - да. Дядю с июня преследуют федеральные прокуроры США, обвиняя в том, что наш банк якобы нарушил американские законы. Дядя надеялся, что с помощью адвокатов ему удастся закрыть это дело, однако ничего не получилось. И теперь, чтобы банку не выплачивать Америке многомиллиардный штраф, который его разорит, Франц принял решение отправиться за океан, где предстанет перед судом и попытается всех нас спасти.

— Катрин, но ведь такое невозможно! Шолле работает в Швейцарии, и американские законы абсолютно никак не могут его касаться! Как смеют они обвинять и угрожать?

— К сожалению, могут. Они считают, что каждый, кто хотя бы раз держал в руках их валюту, становится для них юридически уязвимым. А кто сегодня может обойтись без долларов, которыми они завалили весь мир!

— Но это выходит за любые рамки! С этим надо как-то бороться!

— Вот ты вчера и поборолся. Твой поступок стал для них потрясением посильнее, чем взрыв русской водородной бомбы над Манхэттеном, о тебе ещё напишут не одну книгу. Но если последствия от сожжённых веселей и придут - то придут нескоро, и нашему делу это не поможет. Дяде необходимо до ближайшего вторника им сдаться, иначе они сначала арестуют наши корреспондентские счета, а затем начнут по всему миру вести преследование сделанных нашим банком инвестиций, в которые вложены миллиарды и миллиарды клиентских денег. В этой ситуации у дяди просто не будет другого выхода, кроме как застрелиться.

— А иначе?

— Иначе - адвокаты рассчитывают, что добьются для него не более двадцати лет тюрьмы. Лет через двенадцать у дяди появится возможность освободиться досрочно. Такой исход был бы лучшим из всего, что нам светит.

Алексей был услышанным поражён и раздавлен.

— Если всё так - то это хуже фашизма. Неужели на них нет никакой управы?

— К сожалению, нет. Этот новый чудовищный Голиаф отныне правит миром, а ты, к сожалению, не царь Давид, хотя и действовал вчера не менее решительно и смело. Надо стараться меньше обо всём этом думать, ведь правды мы всё равно не добьёмся. Поехали, Алекс!

Алексей вздохнул, помог Катрин встать из-за стола, и они, не поблагодарив догнавшего их мажордома за пожелание приятного дня и счастливого пути, отправились к автомобилям для гостей. Двое слуг с вещами поспешили следом.


*


Вечер субботы Алексей провёл в гостинице в Лозанне. У него имелся на примете небольшой и уютный пансиончик возле Пюлли, однако он предпочёл деревенскому уединению место более оживлённое, а потому позволяющее отвлечься от тревожных мыслей.

Вспыхнувшее и начинающее по-настоящему разгораться чувство к Катрин отравлялось горьким бессилием за трагическое положение, в котором оказался Шолле, сделавшийся для него человеком более чем близким, а также неясностью остальных перспектив.

Поэтому он испытывал всевозможные способы, дабы отвлечься от тяжёлых мыслей, безучастно наблюдая на ресторанной веранде за хаоточным движением постояльцев, официантов, двух садовников, шумного выводка ухоженных детей, случайно опрокинувших вазу с рододендроном, отслеживая кружение чаек в небе и бесшумное швартование возле пандуса роскошных лимузинов.

Около двух часов он молча и безучастно просидел с единственным бокалом красного вина, потом закурил, на что тотчас же получил замечание от служащего, напомнившего, что курение в этом месте запрещено. Спустя десять минут Алексей как ни в чём не бывало закурил вновь, получив вместе с замечанием предупреждение, что может быть оштрафован. Когда же он закурил в третий раз, официанты вызвали полицейского, который сокрушённым голосом сообщил, что вынужден наложить штраф в пятьсот франков. Не проронив ни слова, Алексей оплатил штраф и спустился на улицу, где дошёл до набережной, откуда наблюдал, как быстро гаснет небо над французским берегом и как ранние осенние сумерки стремительно сменяются ночною чернотой.

Идущий с озера тёплый густой и влажный воздух напоминал о чём-то нездешнем и далёком, отложившимся в детских впечатлениях о море под Гурзуфом или в Гаграх… Как и большинство детей, Алексей в ту пору очень боялся с этими впечатлениями расстаться и всё время желал убедить себя, что во взрослой жизни он обязательно к ним вернётся, чтобы недопетая когда-то песня могла звучать вечно.

“Да-да, зазвучит она!— ухмыльнулся он, с горечью осознавая, что каждый момент жизни надо выпивать до конца, не утешая себя напрасной надеждой на повторение.— Такая же чёрная ночь на берегу, запах тины и плеск воды… Скоро, наверное, взойдёт луна, наполняя ночной мир торжествующим духом завершённости долгого и щедрого лета… Этот дух начнёт, как и в детстве, успокаивать сердце надеждой, что прежде чем придут холода и равнодушные скорые поезда развезут нас с юга по промозглым городским квартирам, будет дано ещё немало дней, чтобы насладиться безмятежным теплом… Но нет, теперь уже - нет. Не успокоит. Он мог успокоить лишь восторженного ребёнка, уверенного в том, что по прошествии долгих зимних месяцев его летние мечты вновь оживут в вечном кругообороте природы. У меня же более ничего не оживёт, не возродится ровным счётом ничего! Завтра мы проводим Шолле, прошлое начнёт уходить, и меня захватит целиком какая-то совершенно другая и неведомая жизнь. Она обещает стать богатой и осмысленной, я буду уважать себя и свой труд, а люди начнут меня ценить и признавать мои заслуги… В этой новой жизни уже никто не спросит, откуда я такой взялся и почему обо мне не было слышно до сих пор - собственно, в этом-то и состоит для меня главное преимущество Швейцарии перед Россией… Но с другой стороны, я перестану быть собою прежним, это железно… Кем же я тогда стану, смогу ли я сам выбрать свои будущие сущность и амплуа или они будут навязаны мне независящей от меня цепью обстоятельств? И как, наконец, после завтрашних проводов Франца мы поедем с Катрин в Вербье?..”

— Простите, месье,— послышался сзади вкрадчивый вежливый голос.— Сегодня из-за ремонта на набережной не работает освещение, и здесь нежелательно находиться одному в поздний час.

— Что-то?— Алексей вздрогнул, но сразу же успокоился, увидев перед собой пожилого человека в форме садовника или подметальщика.

— Я говорю, месье, что здесь опасно находиться.

— Не может такого быть. Как может быть опасно в Швейцарии? Разве что-то может произойти?

— Всё может случиться, месье. Вы бы лучше перешли на авеню…

Алексей пожал плечами. Но решив не расстраивать старика, он поднялся, и бросив последний взгляд на притихшую водную гладь, спокойным и ровным шагом зашагал по направлению к отелю.


В воскресенье, как было условлено, Алексей приехал в женевский аэропорт, где в одном из закрытых залов первого класса собрались домочадцы и ближайшие коллеги Франца Шолле, добровольно предающего себя в руки американских прокуроров.

Собравшиеся выглядели обескураженными и потрясёнными нереальностью вершащихся на их глазах проводов, когда один из сильнейших финансистов мира, единственное слово которого способно влиять на судьбы людей и стран, с обречённой покорностью отправляется на неправедный суд. При этом все ясно понимали, что изменить этот внезапный роковой поворот никто из них не в силах.

За спинами неуместным излишеством стояли наполненные вином бокалы, к которым никто не притрагивался.

“When person becomes even seriousely ill - all we can keep hope in hand. But here we do not…” — “Now all we must pray America to give him mercy, shouldn’t we?” [“Даже когда человек тяжело заболевает, все мы можем сохранять надежду. А здесь мы не можем надеяться..” - “Сегодня все мы должны молиться Америке, чтобы она помиловала его, разве не так?” (англ.)]— Алексей случайно услышал шёпот пожилой четы, по-видимому, каких-то английских родственников Франца.

Алексей увидал, наконец, и “дядю Фердинанда”, который недавно подарил Катрин восхитительный спортивный кабриолет,— высокий и необыкновенно худой, он стоял немного в стороне от других в старомодном чёрном костюме, из-за длинной шлицы напоминающем траурный фрак, и был похож на живого мертвеца.

Катрин постоянно находилась рядом с Францем и выглядела растерянной и удручённой. “Прежде она держалась лучше, хотя ей всё давно было известно… Поскорей бы заканчивались проводы…” — думал Алексей, подходя к Шолле, чтобы произнести для него положенные, однако совершенно бессмысленные слова ободрения.

— Алексей, я прошу вас не переживать за меня,— ответил Франц.— Жалею лишь, что не сумел провести с вами время, достаточное, чтобы оценить ваши достоинства и в полной мере ими насладиться. Но я счастлив, что рядом с вами будет Катрин. Что же касается остального - накануне я согласовал с Советом банка вашу кандидатуру на должность вице-президента. Присутствие на этой должности позволит вам за короткий срок войти в курс дел и отточить ваш профессионализм. Если мой вояж за океан затянется, то я бы очень желал, чтобы уже весьма скоро во главе банка встали именно вы. Берегите себя.

Алексей не мог не обратить внимание, что некоторые из гостей, услышав о его назначении на более чем завидную должность, вздрогнули, а иные о чём-то взволнованно зашептались. Однако он сам не почувствовал ни гордости, ни благоговения за оказанную честь. Видимо, в сердце образовалась досада, что после всех невероятных кульбитов и фантастических ожиданий судьба столь банально приземляет его в рутину и повседневность - неважно даже, что подобная рутина для большинства людей представляется верхом жизненного успеха, о котором не всякий решится помечтать.

“Он считает меня профессионалом,— с грустью подумал Алексей.— А какой я, к чёрту, профессионал в финансах? Из того, что я проворно сжёг в камине бумаги наипервейших банков, нисколько не вытекает, что я смогу с той же проворностью управлять оставшимися. Да и работа эта должна быть безумно, безумно скучной…”

Процесс проводов решили не затягивать, и вскоре Шолле в сопровождении двух адвокатов, помахав всем рукой, скрылся за стеклянной дверью, где поджидал автомобиль, сразу же сорвавшийся с места в направлении к частному самолёту, различимому на одной из дальних стоянок. Провожающие, забыв о своей прежней невозмутимости сильных мира, словно дети сгрудились у окна, чтобы видеть, как спустившийся из кабины лётчик приветствует своих пассажиров и помогает им зайти в салон, после чего самолёт выруливает на площадку и исчезает в очереди лайнеров, готовящихся к взлёту. И только минут через двадцать, когда за чередой отваливающих ввысь огромных “боингов” и “аэрбасов” по небу восходящей стрелой пронёсся и скрылся за набежавшим облаком небольшой серебристый силуэт, все стали расходиться.

Катрин прибыла в аэропорт на своём кабриолете, однако в обратный путь попросила сесть за руль Алексея. Всю дорогу до Монтрё они ехали не спеша и изредка, словно желая ободрить друг друга, обменивались дежурными впечатлениями о погоде, озере или о запомнившемся по какому-нибудь случаю придорожном ресторанчике, оставленном позади…

Алексей, понимая состояние Катрин, решил на вечер ничего не предлагать и тем более не настаивать ни на каких ранее запланированных поездках. Однако Катрин сама предложила ехать, как замышлялось, в Вербье, и задержаться там до вечера понедельника.

Проезжая Лозанну, Алексей на минуту заскочил в гостиницу, чтобы переодеться и захватить вещи, необходимые для горных прогулок, после чего завёз Катрин за тем же самым в её апартаменты. Спускаясь к машине, Катрин вспомнила, что хотела бы взять с собой ноутбук, оставленный с пятницы в банке, и они решили за ним заехать.

Несмотря на законную для выходного дня безлюдность, здание банка после отъезда Шолле показалось Алексею совершенно пустым и осиротевшим. Катрин отправилась на второй этаж, а Алексей остался в парадном холле, где несли службу двое охранников.

— Простите, месье, но вы случайно не тот самый русский, который был у нас в июне?— неожиданно поинтересовался у Алексея один из них.

— Да, наверное, это я.

— Вчера для вас был очень важный звонок,— продолжил охранник.— Со мной разговаривал господин Кузнецоф. Он из самой Москвы, и он просил, чтобы его сообщение вам передали как можно скорее. Я ответил, что вы должны прийти в понедельник, однако он настаивал, чтобы мы оповестили вас при первой же возможности.

— А что же он просил мне передать?— холодно поинтересовался Алексей, испытывая прилив досады и неприязни за ни к месту и ни ко времени пришедшее напоминание о прошлом - пусть и недавнем, но которое он твёрдо намеревался навсегда исключить из жизни.

— Этот господин Кузнецоф неважно разговаривает по-французски, месье, поэтому он оставил для вас сообщение на своём языке… Подождите несколько секунд, я сейчас найду и включу вам эту запись…

Пока охранник возился со своим умным телефоном, больше похожим на пульт управления, спустилась Катрин.

— Что-то ещё случилось?— спросила она, впервые за целый день улыбнувшись.— А то я собралась и полностью готова!

— Подожди секунду, милая. Просто кто-то из старых знакомых разыскал меня здесь, чтобы что-то передать. Хочу убедиться, что всё это чушь, и мы сразу же тогда поедем!

— Готово, месье, я всё нашёл! Слушайте!— сообщил охранник, нажимая на кнопку.

В полутёмный холл ворвался громкий треск телефонного соединения, и за ним следом - взволнованный и неровный голос Бориса:


“Алексей, здравствуй. Звонил по найденной в твоих вещах визитке наугад, поскольку не знал, где ты и что с тобой. Но когда мне ответили, что ты уже здесь, то есть что ты добрался до Швейцарии, я буквально воспрянул духом. Хочу прежде всего поздравить, что твоя поездка завершилась благополучно, что ты жив и здоров.

Но у нас здесь - катастрофа. В пятницу арестовали Машу. Её обвиняют в убийстве какого-то Шмальца - похоже, это тот самый бандюган, которого кто-то из вас двоих приласкал в лесу под Ржевом.

Сегодня с утра я напряг все свои ресурсы, связи - одним словом, мне удалось эту ситуацию прокачать. История со Шмальцем - это чистая подстава, просто менты нашли на тамошней охотбазе, где вы летом жили, Машины отпечатки пальцев и устроили так, что якобы те же отпечатки были на месте, где Шмальца грохнули. Гинзбург, мой знакомый адвокат, сразу же заявил, что докажет Машино алиби. Однако ему ответили, что алиби сможет признать - если ещё сможет!- только суд, а вот для дружков Шмальца главная предъява - лопата с отпечатками, и они, если им об этом ненавязчиво сообщат, достанут Машу хоть из-под земли.

Лёша, я понял, что ситуация здесь особая и совершенно не относящаяся к обычным ментовским беспределам. Машу взяла в оборот какая-то мутная спецслужба, которая занимается финансами и прознала про твои швейцарские счета. Я сумел встретиться с одним перцем оттуда - точнее, я уверен, что это он следил за всеми моими метаниями и сам вышел на меня в нужный момент.

Короче, чего они хотят: они хотят, чтобы ты передал им информацию по Швейцарии. Все коды, пароли, явки и, разумеется, деньги. Они говорят, что хранящиеся там деньги принадлежат государству, и частные лица ни по нашему, ни по международному законодательству не имеют права ими распоряжаться. Если ты пойдёшь навстречу - то в этом случае они отпускают Машу, оставляют всех нас в покое и плюсом дают каждому по несколько лямов в валюте. Если забыть про наши прежне амбиции, которые всё равно ни к чему хорошему не приведут, то условия нормальные, можно будет жить безбедно и ни от кого больше не прятаться.

Если этого мало - они, я так думаю, согласятся оставить нам и больше - и десять, и двадцать, и даже пятьдесят… Жизнь ведь одна, бабла с запасом хватит. Они обязательно пойдут нам навстречу, главное сейчас - сделать первый шаг.

Если же нет - то они передают Машу прокуратуре и суду. Там ей либо навешивают срок, и тогда на зоне по заказу “шмальцевских” её обязательно убьют, или за недостаточностью улик её отпустят, однако в этом случае бандиты расправятся с ней ещё быстрей.

Ситуацию можно разрулить в течение ровно недели, поскольку по законодательству эта хитрая спецслужба не имеет права задерживать человека на больший срок и должна либо отпустить, либо передать прокурорам. Срок истекает в пятницу, седьмого сентября.

Петрович уже в курсе, он возвращается в Москву, хотя вряд ли чем сумеет помочь.

Лёша, не прошу, молю тебя - спаси Машу! Никто кроме тебя не сможет её спасти!

Ради всего святого, ради Бога - помоги!”


Телефонный автоответчик замолчал. Алексей глубоко выдохнул, и вновь набрав в лёгкие воздух, на несколько мгновений застыл совершенно неподвижно, зажмурив глаза и отпустив руку, которой до боли сжимал пряжку на ремне. Словно безжизненная плеть, рука сместилась вниз, сбив стоявшую на столе никчемную статуэтку.

— Месье, не желаете ли прослушать это ещё раз? Окажись я на вашем месте, я бы ничего не разобрал в этом непонятном языке!

— Нет, спасибо. Мне всё ясно,— ответил Алексей, выходя из ступора.

— Благодарю вас. Если это для вас важно, то звонок был сделан вчера в восемь вечера.

— Значит, в Москве было десять,— чуть слышно сказал сам себе Алексей, и затем произнёс прежним голосом: “Мы уходим. Откройте, пожалуйста, дверь!”

На улице было солнечно и по-воскресному пустынно. В разогретом воздухе пахло цветами. С соседней улицы доносился шум от изредка проезжающих машин, который на фоне всеобщей тишины только усиливал ощущение сонного курорта. В небольшом отдалении за зелёными кронами возвышался шпиль католического собора, с чьим священником Алексей столь беззаботно беседовал в начале лета и помогал детям разгадать его нехитрый секрет.

Теперь вся эта спокойная красота рушилась и летела в тартарары. Перед внутренним взором Алексея немедленно пронеслись калейдоскопом картинки с их недавним нищенским бытом, железнодорожным путешествием в кузове самосвала, промозглой очаковской халупой, многочисленными побегами, братаниями с бродягами, с прозябанием в безнадёжности и нечаянными радостями нечастых удач. Неужели снова всё это к нему возвращается, неужели его жизнь, едва достигшая спокойной и благодатной пристани, скоро вновь превратится в вечный и, увы, совершенно никому не нужный бой?

Вместо того чтобы направиться к машине, Алексей заприметил неподалёку скамейку и поспешил туда, чтобы присесть.

Катрин, сразу же почувствовав произошедшую перемену, опустилась на скамейку рядом с ним, крепко обхватив обеими ладонями его руку.

— Что-то серьёзное случилось?— спросила она с тревогой в голосе.— Ты узнал о чём-то нехорошем?

— Да. Большие неприятности в Москве.

— Эти неприятности касаются тебя?

— Нет. Они поразили других людей. Но, к сожалению, их причиной оказался именно я.

— Постарайся не волноваться, Алекс. У нас прекрасные связи с лучшими адвокатскими фирмами, а в Москве мы можем действовать через представительства крупнейших швейцарских банков, возможности которых велики. Я распоряжусь, чтобы завтра же с утра у нас собрались юристы, с которыми ты обсудишь свою ситуацию.

— Спасибо, Катрин,— ответил Алексей, безучастно глядя в залитую солнцем даль.— Но этот случай не решается с помощью адвокатов, поскольку там нет спора как такового. Зато есть желание забрать, и они - заберут, потому что нашли убийственную для меня уязвимость.

— Тебя шантажируют?

— Хуже. Меня обрекают стать свидетелем и причиной гибели человека, который доверился мне и без помощи которого я бы не находился сегодня здесь.

— У тебя есть какие-то способы этому человеку помочь?

— Есть. Способ один - вернуться в Москву, и до четверга отдать им то, чего они требуют взамен одной человеческой жизни.

— Что это может быть?

Алексей горько усмехнулся.

— Коды для доступа к нашим проклятым векселям.

— И это всё?— с нескрываемым удивлением переспросила Катрин.

— Всё. Но неужели этого мало?

В ответ Катрин едва не рассмеялась, всем своим видом показывая, что придавившая их тяжесть вот-вот скатится с плеч:

— Отдай им все эти коды, и пусть они приезжают сюда и делают с ними всё, что захотят! Алекс, милый, ведь все эти миллиарды не стоят ровным счётом ничего, пускай они все сгорят! Главное - это сегодняшний наш день, это солнце, счастье, жизнь! То, что есть у нас с тобой сейчас, невозможно купить никакими деньгами! Денег для счастья должно быть ровно столько, чтобы не думать о насущном хлебе, а у нас и без твоих векселей их хватит на тысячи, на сотни тысяч прекрасных жизней!

Эти слова были произнесены Катрин столь искренне и воодушевлённо, что Алексей не сразу им поверил.

— Ты действительно так считаешь?

— Да. Алекс, милый, для меня возможность находиться рядом с тобой дороже любого золота. Неужели ты мне не веришь?

— Верю.

— Тогда поезжай в Москву, сними с себя этот груз, освободись от всех обязательств - и возвращайся как можно скорее! Знай, что каждую минуту, каждую секунду здесь…

Катрин внезапно замолчала и поднялась с скамейки, приглашая Алексея также встать.

— …Каждую минуту, каждую секунду я буду тебя ждать,— продолжила она, глядя прямо ему в глаза.— Я люблю тебя, люблю как единственное своё счастье, как соединение абсолютно всех моих надежд!

Алексей заметил, как уголки глаз Катрин подёрнулись влагой, а губы задрожали. “Как могла она, эта воплощённая принцесса, выросшая в окружении невероятного богатства и неограниченных возможностей, как могла она решиться столь страстно и безоговорочно посвятить своё сердце мне - плебею, скитальцу без роду и племени, человеку не только без документов, но и без возможности до конца понять и принять современность? Неужели я значу для неё что-то больше, чем просто обходительный и неглупый собеседник или держатель капитала, препорученного мне её дядей?”

— Не думай, ни о чём не думай…— громким и быстрым шёпотом продолжала Катрин, слово догадываясь о его мыслях и желая им вопреки утвердить свою правоту.— Я люблю тебя. Тебя одного…

Алексей почувствовал, как под жаром этих слов начали плавиться и исчезать сомнения, и с какого-то момента уже более ничего не могло их двоих разделить. Наклонив голову, он поймал горячее дыхание Катрин и припал к её губам в стремительном, сильном и бесконечно сладостном поцелуе.

То, что он не решался совершить прежде, свершилось само - он целовал Катрин не с отточенным мастерством искушённого любовника, а с той невыразимой страстью, которая рождается в редкие, а для иных так и остающиеся за гранью чувственного понимания моменты, когда любовь и жизнь сливаются в один неразделимый поток. И с каждой новой секундой этого нарастающего единения, за которым начинала угадываться и проступать трудноуловимая, но определённо единая сущность их двух сблизившихся жизней, Алексей понимал, что никогда прежде он не любил столь крепко, безусловно и бескорыстно.

А также - что вряд ли когда ещё сможет полюбить с такой же силой и непридуманной искренностью.

“Наверное,— подумал Алексей,— наши жизни действительно должны были пересечься, поскольку чьей-то высшей волей мы оба оказались связанными с этими непостижимыми древними сокровищами… И моя жизнь, и жизнь Катрин, и жизни целых поколений её родственников неразрывно с ними переплелись, и потому встреча не была случайной. Однако я сжёг большую часть тех богатств. Что-то будет теперь?”

— Как же всё-таки несправедливо и печально устроена жизнь,— произнесла Катрин, когда они, наконец, разомкнули объятья.— Сегодня утром уехал дядя Франц, чтобы спасти нас, а завтра - ведь это будет завтра?- уедешь и ты. Уедешь, чтобы спасти кого-то ещё…

— Я давно заметил, что беды приходят разом и все вместе.

— А ещё вот что я подумала: дядю преследуют американцы, а тебя - русские. Русские положили в наш депозитарий свои ценности, а американцы ими воспользовались. Однако это их проблемы, сильных и больших. Отчего же мы, трудолюбивые и честные посредники, должны из-за этого так страдать?

— Наверное, потому что нет и не может быть на свете тихой гавани,— ответил Алексей, сразу же почувствовав от высказанной мысли острую горечь.

— Такая гавань должна быть. Пусть даже единственная на целый мир - наша с тобой гавань!

— Будем в это верить.

— Конечно. А всё-таки подумай, Алекс: может быть, ты сумеешь решить все вопросы, не уезжая в Москву, отсюда? Пусть эти люди приедут к нам, мы отдадим им все ключи, а они оставят нас в покое. Ведь это же так просто и, главное,- безопасно!

Последняя мысль, словно пронёсшаяся по сумеречному небосводу яркая звезда, прочертила неожиданный луч надежды, и Алексей был готов с радостью эту надежду разделить, если бы не держал в памяти давно просчитанные сценарии.

— Нет, так не выйдет,— ответил он, вздохнув.— Этим людям нельзя доверять ни при каких обстоятельствах. Во-первых, я должен убедиться, что они освободят её полностью и без каких-либо дальнейших условий. Во-вторых, после освобождения её нужно будет немедленно спрятать, а лучше всего - из России увезти. В-третьих, прибыв сюда, они наверняка узнают про историю с камином, и в этом случае их требования ужесточатся, если вообще не выйдут за грань разумного. Поэтому мне придётся улетать.

— Хорошо,— с обречённой покорностью согласилась Катрин.— Но о ком ты говоришь? О той ли женщине, что приезжала вместе с тобой в июне?

— Да, конечно же. О ней.

— Ты её любишь?

— Я её любил. Сейчас трудно судить - сильно ли я её любил, или не очень, но то, что я любил и мы были близки - это факт. Однако мы разошлись, и теперь между нами нет ничего. Ничего совершенно.

— Вряд ли так уж и ничего. Что-нибудь всё равно должно было остаться…

— Нет, не осталось. Точнее, сохранилась только моя ответственность за её безопасность и жизнь, которая сейчас висит на волоске из-за моих действий. Ведь если она погибнет, то как я смогу тогда ходить по земле? В остальном же - между нами отныне нет ровным счётом ничего, что бы нас сближало.

— А что между вами произошло?

— Она потребовала от меня, чтобы я стал таким же, как все кругом. Захотела тихого счастья и уюта, а это требование показалось мне мещанством. Когда я убедился, что те слова, ею произнесённые, не были случайны, то всё, что сближало нас, в один миг погасло и рассыпалось.

— И как давно это произошло?

— Как давно? Хм, а ведь не так уж и давно - ровно две недели назад! В такой же солнечный, правда, более прохладный день, в Измайловском лесу, в Москве…

— Две недели - это ведь очень небольшой срок?

— Не волнуйся, Катрин. За это время у меня имелось много возможностей хорошенько всё проанализировать и обдумать. Так вот, ни одна моя мысль о ней, ни один поворот в моём о ней представлении не вызывал у меня ни прилива страсти, ни даже желания сделать мысленный шаг к былому. Так что та страница отныне перевёрнута и закрыта навсегда.

— Когда-нибудь ты также перелистнёшь и страницу со мной.

— Не думаю,— ответил Алексей после секундного раздумья.— Ведь ты доказала только что, что мои пресловутые деньги и реноме не имеют для тебя значения.

— Значит?

— Значит, мы будем вместе, милая Катрин. Всегда вместе.

Он вновь поцеловал её, и они, взявшись за руки, медленно пошли по мощёной разноцветным весёлым камнем дорожке по направлению к набережной.

Здесь они провели несколько часов, любуясь склоняющимся солнцем, яркими бликами на озёрной глади и восхитительной зеленью пышных магоний и каштанов, которые в противоположность мрачному парку герцога в Сен-Морисе вселяли надежды на продолжение тёплых дней и летней всевозможности.

Опустившись в шезлонг, Катрин на короткое время задремала, и Алексей, не желая вторгаться в этот мимолётный сон, тихо любовался её по-античному прекрасным профилем и благородным загаром. На фоне ровного и спокойного дыхания по её шее и груди то и дело пробегала неуловимая судорога - не то от случайных порывов прохладного ветерка, спускающегося с гор, не то от напряжения, собравшегося за долгий и тревожный день.

…В сумерках они поднялись в апартаменты Катрин, откуда Алексей, воспользовавшись компьютером, заказал на ближайшее утро авиабилет в Москву.

Знакомясь с жилищем Катрин, Алексей не мог не обратить внимания на присутствие на полках знакомых книг Пруста, Жида, а также недооценённого Хемингуэя - оттого, что пик его всемирной популярности пришёлся на промежуток между довоенной юностью Алексея и эпохой сегодняшней, напрочь лишённой былой возвышенной созерцательности.

— А это моя русская коллекция,— увидев эту заинтересованность, Катрин указала на полку с французскими изданиями Толстого, Тургенева, Бунина и Пастернака.— Я прочла почти всё.

— Вот видишь, теперь у нас гораздо больше общего, чем было полчаса назад!

Чуть позже Катрин неожиданно призналась:

— Я искренне люблю Россию, однако как и многие здесь, совершенно не могу её понять.

— А что именно?

— Не могу понять вашу знаменитую русскую душу. Чего в ней больше - вселенской любви, поисков Бога или безграничной жестокости?

— Почему ты говоришь про жестокость? Я никогда не думал, чтобы жестокость что-либо определяла в русской душе. Если не считать, конечно, времён революций и войн.

— А разве сейчас идёт война? Так почему те, что хотят поговорить с тобой, берут в заложники твою вчерашнюю подругу и угрожают ей смертью? Откуда желание решать все вопросы, доводя их до крайней точки? Разве это не жестокость?

— Катрин, милая, русская душа тут ни при чём! Везде, где пахнет большими деньгами, люди перестают быть людьми. Возьми тех же американских прокуроров, которые поломали Францу всю жизнь,- разве они не жестоки?

— Не знаю… Но мне лишь кажется, что в России эта жестокость какая-то более сумеречная и первозданная… Не знаю, почему так, но я смертельно боюсь за тебя. Боюсь, что ты из России не вернёшься… Вот дядя Франц вернётся через несколько лет - через пять, через десять - неважно!- но его возвращение я ясно предвижу и ощущаю. А твоё возвращение - прости!- я пытаюсь разглядеть, нащупать какой-нибудь его след в предстоящем - и не могу, одна лишь чернота впереди. Если ты не вернёшься - ведь я не смогу без тебя прожить…

— Я вернусь,— ответил Алексей, целуя Катрин.— Отдам им, что они хотят, и обязательно вернусь. А в тебе, между прочим, чувствуются наши общие корни: “не смогу без тебя прожить” - так ведь клянутся только в России!

Катрин ничего не ответила и присела на стул возле компьютера.

— Завтра в Москве от десяти до семнадцати градусов, утром туман, днём - дымка. Дождя не ожидается,— зачитала она с экрана прогноз завтрашней погоды.

— Спасибо.

— А скажи ещё - как зовут ту девушку, с которой ты приезжал и которую ты должен вызволить из беды?

— Мария. Мария Кузнецова.

Катрин стремительно набрала это имя на клавиатуре, и спустя несколько секунд на экране возникла фотография Марии в белоснежном концертном платье.

— Это она?

— Да, это она. Кажется, фото сделано на президентском концерте.

Катрин произвела несколько быстрых манипуляций, после которых картинка на экране ожила и зазвучала. Алексей вздрогнул - это был их с Марией первый номер с печальным довоенным танго.

— Ты тоже там поёшь?— изумилась Катрин, увидев на экране Алексея.

— Да. Мы выступали совместно.

— Очень красивая песня. А о чём она?

Алексей прислушался. Из бесстрастных динамиков доносился кем-то записанный и выложенный в Сеть их с Марией импровизированный дуэт:


…Этот вечер воскресный -

Берег нашей разлуки,

С неизбежностью смены

Имён и лет.

Положи мне на плечи

Свои тонкие руки,

Подари в нежном взгляде

Последний свет…


— Так о чём вы поёте?— переспросила Катрин, остановив воспроизведение.

— В переводе с оригинала смысл примерно следующий: c’est le notre derniХr dimanche avant que nous soyons dit adieu pour toujours [это наше последнее воскресенье перед разлукой, когда мы разойдёмся навсегда (фр.)]… И далее в том же духе предвоенного декаданса.

— Le notre derniХr dimanche [последнее воскресенье (фр.)]?— словно желая удостовериться в точности перевода, выпалила Катрин.— Это так в оригинале?

— Да. Поэт хотел подчеркнуть, что свидание в воскресный день особенно печально, если оно последнее.

— Сегодня тоже воскресенье…

Досадное совпадение, которое, судя по всему, показалось Катрин провидческим, и в самом деле обескураживало.

— Пожалуйста, не бери всё это в голову,— стал уверять её Алексей, стараясь держаться максимально спокойно и уверенно.— В Сети есть масса видеороликов с концертными выступлениями Марии, и то, что ты выбрала именно этот - чистая случайность.

— Хорошо бы, чтобы было так. Но песня действительно очень красивая и исполнена великолепно. Я послушаю ещё раз с начала, ты не возражаешь?

Алексей не стал возражать. Присев рядом с Катрин и опустив одну свою ладонь на её плечо, а другой нежно прикоснувшись к холодному запястью, он старался всем своим присутствием и вниманием согреть её сердце и разорвать охватывающую Катрин отрешённость. Однако он тоже прекрасно понимал, что подобное совпадение не сулит лёгкой разлуки.

Он почувствовал, как его охватывает порыв трепетной нежности к любимой, за которым, правда, провидчески проступал и собственный страх - а вдруг? Вдруг это наваждение свершится - и они уже никогда не встретятся, не заглянут друг другу в глаза, не ощутят горячего дыхания и нежного прикосновения зачарованных губ?

Нет, нет, нельзя, невозможно расставаться в воскресенье, любое расставание в этот день по какой-то роковой неизбежности становится для него, Алексея Гурилёва, роковым и последним! Так было в июльский воскресный вечер в сорок первом, когда прицепной вагон трамвая, раскачавшись на стрелке Астаховского моста, увозил в вечность его фиалкоокую Елену. В воскресный день он простился и с Марией, и теперь, выходит, всё повторяется вновь? Неужели поманившая и блеснувшая путеводной звездой надежда на счастье вновь обернётся горьким разочарованием и одиночеством, и ему в очередной раз придётся ввязываться в затяжную и унылую борьбу, дабы колесо судьбы однажды вновь вынесло его к призрачному чертогу любви и света, от которого до следующей бездны - всего-то шаг?

“Pamietam twoje oczy [помню твои глаза (польск.)]… Ничего не знаю и вряд ли узнаю когда-нибудь потом, а посему, наверное, буду помнить только твои глаза, как когда-то сам пропел, словно всё это предчувствуя…”

Половину ночи, украшая тело Катрин бесконечными поцелуями, нашёптывая и принимая ответные слова любви и вечной верности, Алексей вопреки всем доводам разума пытался убедить себя в возможности если не остановить, то хотя бы перенести в будущее и там сберечь это по-фаустовски прекрасное мгновенье. Когда-то очень давно - может из книг, а может и по наитию - он научил себя поступать подобным образом, и данный опыт всякий раз выручал накануне предстоящих испытаний.

Однако сегодня он с беспокойством наблюдал, как вместо незаполненного пространства, умозрительно разделяющего в его образах нынешнее и грядущее, откуда-то из неведомой глубины пульсирующими всплесками и накатами восстаёт тёмная и мрачная сила, готовая обрушиться и сокрушить хрупкий и выстраданный порядок. Погружаясь в тревожный полусон, он всем своим существом набрасывался на эту мрачную силу, вырывал из неё косматые воздушные куски, гнал обратно и кричал, что не даст ей себя поглотить,- после чего всякий раз просыпался, резко вздрагивая и начиная с жадность глотать застоявшийся воздух.

Катрин просыпалась следом. Тогда Алексей немедленно прижимал её голову к своей груди, и то шепча, а то временами и выкрикивая, что он “никому её не отдаст”,- начинал отчаянно целовать её волосы и просил, что если его поцелуи начнут вдруг ослабевать, то чтобы она тогда предприняла всё, чтобы не позволить ему забыться…

Однако ночь с каждым часом всё равно брала реванш. В какой-то неведомый миг два дыхания сошлись в унисон, и непроницаемый покой тотчас же укрыл обоих неподъёмной пеленой. Пеленой, за которой становились неразличимыми звёзды и не было слышно, как шумят водопады, перед которыми, подпрыгивая и кружась на зыбкой и нервной глади, две одинокие судьбы судорожно старались уцепиться и задержаться перед пенным краем бездны.

В шесть утра сработал будильник. По прошествии нескольких секунд, которые потребовались Алексею для того, чтобы вспомнить и осознать, где он находится, что происходит и что предстоит, он бесшумно поднялся с кровати и по-военному стремительно стал собираться.

Катрин продолжала безмятежно спать. Чтобы не нарушить её утреннего сна, Алексей опустился на колени и осторожно поцеловал возлюбленную.

Затем он удалился в коридор, где проверил документы, отпер и бесшумно затворил за собой тяжёлую входную дверь и спустился на улицу. Там уже дожидался заказанный накануне таксомотор.

…Около пяти часов вечера самолёт из Женевы совершил посадку в столичном аэропорту, долго выруливая к месту остановки по влажному серому бетону в окружении тёмных елей и начинающих желтеть подмосковных берёз.

А спустя полчаса Алексей был задержан при прохождении погранконтроля. Несколько часов изнурительного и отрешённого ожидания прошли в тесной комнатке без окон в компании с азиатами и мертвецки пьяным немцем. Затем силами специально прибывшей в аэропорт команды Алексей был закован в наручники и доставлен в особое помещение внутри известного нам особняка, затаившегося в хитросплетении Чертопольских переулков.


Загрузка...