Великий диктатор

Глава 29

— Сударь, а правда, что вам всего девять лет? — без тени смущения спросила моя первая партнёрша и, подхватив меня под локоток, закружила против часовой стрелки.

— Чистая правда, сударыня, — отозвался я и подставил свои ладошки под хлопки ладоней девочки.

— А по вашему росту и не скажешь. Вы меня точно не обманываете? — прошептала эта юная нахалка мне прямо в ухо, когда мы чинно вышагивали, держась за руки, в общем строю танцующих.

— Сердце крещю, — и я действительно перекрестил свободной правой рукой левую половину груди. — А что, это вас смущает, сударыня? — попытался подколоть свою партнёршу, когда мы закружились уже по часовой стрелке.

— Ничуть, — призналась та. — У меня папа младше мамы тоже на три года.

Ой-ой-ой. У этой пигалицы, походу, серьёзные намерения в отношении меня. Ишь как, со своими предками уже сравнивает. Но тут, наконец, произошла смена партнёров и доставшаяся мне серьёзная блондинка с ходу огорошила меня:

— А я, сударь, поэтесса. Хотите послушать мои стихи? — и подхватив друг друга под локоток мы с ней поскакали как два козлика, когда началась активная фаза в этом танце.

В общем, я кое-как дотерпел этот длинный контрданс и попытался смыться к столам с прохладительными напитками, мысленно проклиная создателей подобных развлечений. Ещё в самом начале Рождественского бала я обнаружил на этих столиках апельсиновый сок. Но успел угоститься только маленьким стаканчиком.

— Хухта! — меня дернула за рукав какая-то сила, и я оказался за колоннадой основного зала в окружении семиклассников. — Не смей танцевать и разговаривать с баронессой Клеркер! — Надо мной навис светловолосый и конопатый парень. — Ты меня понял?

— А кто из них была баронесса? А то они не представлялись, а на них не написано, — попытался я всё свести к шутке, попутно пытаясь вспомнить, кто это такой.

И это у меня почти получилось. Вокруг нас раздался смех, а семиклассник в прикольных прямоугольных очках заявил моему оппоненту:

— Ари! Ты тогда всех пятиклашек отлавливай и об этом предупреждай, — и я наконец вспомнил.

Это был Ари Сипиля, сын секретаря местного сейма. Они жили практически за городской чертой, и его привозили на занятия в личном экипаже.

— И баронессу приводи, а то может кто её, как наш Хухта, в лицо не знает, — и мальчишки зашлись в смехе.

— Чё уставился? Всё, вали отсюда! — И мне барственно помахал рукой тот, кто меня сюда и затащил.

— А то что? Где хочу, там и стою. На кого хочу, на того и смотрю, — переклинило меня от его жеста.

— В лоб получишь! Вот что! Тебе пинка отвесить для скорости? Так сейчас устрою, — и парень схватил меня за лацканы парадного полукафтана, намереваясь развернуть мою тушку для приведения в действо оговоренной угрозы.

Чем полностью передо мной открылся, и я пробил со всей своей силы ему по солнечному сплетению. Мальчишка хрюкнул и резко согнулся заставив меня отпрянуть назад. Спиной я в кого-то уткнулся и, подняв свой взгляд, наткнулся на весёлые глаза того самого очкарика в прикольных очках. Он мне неожиданно подмигнул и, схватив за плечи, вытолкал из-за колоннады в зал, а в спину бросил:

— Мы сами с ним разберёмся. Иди. Не бойся. Празднуй.

Моя критика поэмы «Рассказы о прапорщике Столе» не прошла для меня даром. Через пару дней после того урока наш классный наставник Теодор Оскар Фростерус опубликовал в своей газете «Лоухи» статью с моей таблицей и критикой в отношении поэмы Рунеберга. Причем, очень хвалил моё критическое мышление и призывал финнов раскрыть себе глаза на насильственную шведскую пропаганду, которая, по его мнению, мешает самоопределиться финскому коренному населению.

На следующий день вышла гневная статья в газете «Каику», принадлежавшая нашему учителю финского и шведского языков Конраду Фредрику Кивекасу. В которой он обрушился с критикой на Фростеруса, не столько за поддержку моего мнения, сколько из-за того, что он нарушил педагогическую этику, вынеся обсуждение за стены лицея.

И всё бы ничего, но обе эти статьи перепечатало столичное издание шведской народной партии, газета «Викинг», с призывом положить конец нападкам на шведско-финскую литературу, как основу всей литературы в стране. Ой, чего тут началось! Народ только-только подуспокоился после отправки войск в Китай, а здесь такая шикарная тема. Свекоманы (Svekomaner) схлестнулись с Фенноманами (Fennomani) в извечном споре о национальном языке, эпосе и литературе.

Хорошо, что в этом споре не полоскали моё имя. Я как-то незаметно попал в категорию пострадавших. Особенно после статей в «Финской правде» и «Ежедневной газете» в мою поддержку и критики в непедагогическом поведении моих преподавателей. И Ээро Эркко, и Текла Хултин приложили все усилия, чтобы дистанцировать меня от происходящего. За что я им выразил искрению благодарность в личных письмах.

Сам я узнал о происходящем только из номера «Викинга», который притащил домой Микка с воплями «что там про тебя пишут». Местные, Улеаборгские газеты выписывала мама и они, естественно, приходили к нам домой, на хутор. А здесь, в городе, мне было пока не до газет. И, если бы не кузен, то я всё, наверное, узнал бы самым последним.

Через месяц, почти перед Рождеством, департамент образования распорядился изъять из учебной программы изучение поэмы Рунеберга, тем не менее оставив её в качестве книги для внеклассного чтения. Мне же пришлось поучаствовать в заседании этической комиссии, которую прислали из столицы для расследования поведения педагогов моего лицея. Я даже написал бумагу в адрес председателя этой комиссии о том, что не имею претензий к действиям моего классного наставника и учителя языков. Уж лучше они, я их, по крайней мере, знаю, а кого поставят взамен ещё неизвестно. А так они мне ещё и должны будут. Мало ли, что я ещё во время своей учёбы вытворю!

— Дорогой, ты не сильно занят? — в рабочий кабинет Николая II тихонько заглянула его супруга Александра.

— Нет, моя любовь. Для тебя я всегда найду время, — император отложил последний отчёт о строительстве транссибирской магистрали и, выйдя из-за стола, проводил жену к угловому диванчику возле курительного столика. — Что-то случилось? Ты выглядишь как-то взволнованно.

— Нет-нет, ничего серьёзного. Помнишь, я в прошлом году… или в позапрошлом году, — Александра Фёдоровна смешно наморщила носик, отчего у Николая приподнялось настроение, и он непроизвольно улыбнулся. — Не помню, — призналась она. — Я просила у тебя фотографию финляндского мальчика-сказочника. Его сказки ещё нравятся девочкам. Матвей Хухта.

— Помню. И про фотографию, и про этого мальчика. А что тебя так взволновало-то?

— Прочла статью про него в «Новом времени». И мне просто подумалось, а давай пригласим его следующим летом к нам, на остров Харппу. Было бы забавно пообщаться со столь юным писателем.

— Да, я тоже читал статью Суворина в «Новом времени» и тоже вспомнил этого ребёнка. Да и в докладах Витте, он упоминался несколько раз. Ты права, было бы интересно с ним пообщаться. Подожди, сейчас запишу в ежедневник чтобы не забыть.

— День добрый, Николай Иванович, — поприветствовал финляндского генерал-губернатора Витте, входя в его кабинет.

— Добрый, добрый, Сергей Юльевич. Что же это вы нас не предупредили? Мы бы вас встретили, — проворно вскочил из-за своего стола Николай Бобриков.

— Не стоило. Я в Гельсингфорс прибыл по делам флотским и своего министерства. А к вам заглянул всего по одному вопросу. Кстати, а что это за митинг перед вашим представительством? Стоят какие-то люди с транспарантами, что-то выкрикивают. Опять революционеры завелись? Мы не всех в Китай отправили?

— Ой. Эти безвредны. Требуют запретить шведский язык в княжестве. И всё, опять, из-за мальчишки Хухты. Зря вы ему оплатили обучение в том лицее. Учился бы он в народной школе — ничего бы этого не было.

— Ну, почему зря? Очень даже и не зря. Читал я про его высказывания. Вполне они нам на пользу. Чем больше разделено местное общество, тем меньше угроза революции. Да и эта его таблица ведь наглядно показывает, что финляндцам с империей куда как лучше чем без неё.

— Это-то да, — согласно закивал генерал-губернатор. — Но ведь мы планируем всё это у них отобрать. Как бы это не вышло нам боком.

— Так мы сразу и не планируем всё отбирать. Это мой предшественник, кавалерийским наскоком хотел всё поломать. А ломать — это вам, батенька, не строить. Взять ту же отмену их валюты. Ведь придётся замещать её рублём, а это в бюджете не прописано. И ещё несколько лет будет невозможно. У нас и транссибирская магистраль, и новая программа строительства броненосцев. И на всё нужны деньги. Я их хоть и печатаю, но по мере поступления золота в казну. Вот, приезжал разбираться. Флотские хотели списать в учебные суда три старых броненосца. Но денег-то они будут кушать как боевые! Пришлось лично на них побывать. Два судна даже не на ходу. Вот зачем они им? Перевели их в артиллерийские мишени. А одно — вполне боеспособное. Да, старое! Но с хорошим новым вооружением, которое только десять лет назад заменили. Так они и его хотели списать, — эмоционально взмахнул рукой министр финансов. — Но нет, судари мои, не на того напали! Пусть ещё послужит России. Убедил отправить этот броненосец во Владивосток. Как же его? А, «Первенец».

— О! Это на нём капитаном Владимир Николаевич Миклуха, родной брат нашего известного путешественника Николая Миклухо-Маклая?

— Да. Он. Он даже обрадовался, переводу на Дальний Восток. А эти, из адмиралтейства, хотели вполне боеспособный броненосец переделать в баржу. Ладно. Это мои дела. Они вас особо и не должны касаться. Я здесь, у вас в кабинете, по другой причине. Всё из-за того же Матвея Хухты. Императорская чета приглашает его, а с ним и одно сопроводительное лицо, посетить царскую летнюю резиденцию на острове Харппу в первых числах августа следующего года. Вот официальное приглашение за подписью Владимира Борисовича Фредерикса, — и статс-секретарь Великого княжества Финляндского протянул генерал-губернатору конверт. — Не смотрите что распечатан. Это я распечатал чтобы понять что делать. Можете ознакомится. И подготовьте транспорт, чтобы вовремя доставить мальчика. Впрочем, время ещё есть, и вы сами сообразите как лучше поступить. Да, и вот что ещё. Кто сейчас Улеаборгский губернатор?

— Густаф Феллман, нынешний председатель сословного сейма. Губернатор неплохой, хоть и гражданский. Просился в прошлом году в отставку, но я пока не визировал его рапорт.

— А чего в отставку хочет уйти? — удивился Витте.

— Местные подковёрные игры. Не присвоили ему чин шестого класса, вот он и обиделся.

— Николай Иванович, переговори с этим Феллманом. Скажи, что чин коллежского советника он получит в ближайшем времени. Тому я буду гарантией. А с него, кроме добросовестного выполнения своих обязанностей, потребуется ещё и опека над нашим юным гением. Пусть пылинки сдувает с него и его семьи. По крайней мере, до его летнего визита на финскую дачу нашего Государя.

За два дня до Рождества из Гельсингфорса прикатил дед в компании с обоими Стокманнами, старшим и младшим. После окончания строительства дамбы на мой остров дед Кауко буквально переселился в столицу, занимаясь приведением в порядок дел и налаживанием выпуска продукции на швейной фабрике. В последний свой приезд он поинтересовался у меня:

— Ну, что? Не зря я тебе давал пять сотен? Придумал что-нибудь новенькое?

— А как же, конечно, — заверил я его, хотя даже особо и не старался что-то придумать, а просто взял несколько вещей из списка, составленного мной ещё года три назад.

Первыми шли обычные для моего прошлого мира тканевые сумки, как с пришитыми ручками, так и с прорезанными. Образцы мне сделала бабушка Тейя. И они ей сразу так приглянулись, что мне стоило больших усилий отговорить её использовать их до приезда деда. Какие-то подобия сумок я видел здесь и раньше, но, в основном, за покупками ходили с громоздкими корзинами и вязаными кошёлками.

— И ты думаешь, это будут покупать? — с сомнением спросил дед Кауко.

— С руками оторвут, старый, — вмешалась в мою презентацию баба Тейя. — Ты думаешь, женщинам с корзинами легко на рынок ходить? А тут свернул эту сумку (kassi), за отворот одежды сунул и пошёл. Погоди, ты не видел что ещё этот охламон придумал. Там вообще прелесть. Особенно за овощами ходить.

— А ну-ка, показывай, — тут же распорядился дед.

— Погоди, деда, — осадил я его. — На этих сумках можно рекламу напечатывать или нашивать. Дизайн такой.

— Что за дизайн за такой? — вытаращил глаза дед.

— Фирменная сумка с логотипом какой-нибудь пекарни. Да её хозяин сразу сотню их закажет. А сколько таких пекарен, магазинов, лавок и прочего по стране, представь?

— Ладно-ладно, хорошая придумка, не спорю. Попробуем шить. Погодь, слово это твоё новое, запишу.

— Ты не только шить, ты её ещё запатентуй…

— Не учи рыбу плавать! — неожиданно грубо перебил меня дед почему-то английским аналогом русской поговорки «яйца курицу не учат». — Вещь простая. Её сразу скопируют. Не так угол сделают или ручки другие и, попробуй что доказать.

— Так ты запатентуй не столько сумку, как нанесение на неё рекламы, — недовольно пробурчал я.

— Попробую. Не дуйся. Я просто устал с дороги, а тут сразу столько нового. Что ты там ещё такое придумал, что Тейя аж в не себе?

Второй «придумкой» была банальная авоська. Кусок старой мелкой сети, сшитой в полусферу и с двумя тканевыми ручками. Короче, то, с чем Коля Герасимов на плече отправился за кефиром, а попал в будущее.

— Интересненько, — пробормотал дед Кауко, пытаясь разобраться что за комок из ниток ему подсунули.

— Это не интересно! — опять влезла баба Тейя. — Это генерально! Тьфу! Ге-не-аль-но! — по слогам произнесла она для верности, чтобы не ошибиться. — Смотри, старый! — и она стала складывать в авоську картофель, капустину, луковицы и напоследок запихнула туда пустую бутыль из-под рыбьего жира. — Во! Всё поместилось! А пустая — в кулаке помещается! Генерально! Тьфу! Ну, вы поняли.

— Гхм, — почесал в затылке дед. — И правда, гениально. Просто-то как! И никто до этого до сих пор не додумался? Как ты её назвал?

— Сетчатая сумка или финка, — промямлил я, потому что не смог подобрать аналог в языке под русский «авось».

— Финка? Мне нравится! Это точно надо патентовать и не только у нас. Молодец, внук! Хвалю! Что-то ещё есть?

— Да, деда. Я вспомнил, как ты ругался, что в наших поездах только кофе есть, а чай не продают. И вот придумал. Для тебя. Ну, и, другим точно пригодится, — и я выложил перед ним несколько маленьких мешочков с чаем внутри, пошитых из марли, и с длинной ниткой, пришитой к одному из углов. — Микка! Чайник с кипятком тащи сюда! — отдал я распоряжение кузену, а деду пояснил, когда мой адъютант притащил всё необходимое. — Кладём пакетик в кружку, заливаем кипятком, и через минуту у тебя уже заваренный чай.

— И заварка по кружке не болтается, — добавил от себя и Микка.

— А как в одной кружке заварился этот пакетик, можно в следующую переложить и заварить. Вот такая вот придумка.

— Хм. Как интересно. И здорово, — дед отхлебнул заварившегося чая и подёргал за нитку пакетик, который заваривал чай во второй кружке. — И продуманно всё. Нитка вот, чтобы достать этот мешочек (pussi). С этим надо до Стокманнов идти, через них на этом можно большие деньги сделать.

И вот пару месяцев спустя дед прикатил снова, но уже в компании Стокманнов.

Мы с Миккой как раз повторяли па из разучиваемого в лицее танца под названием контрданс. И ввалившиеся к нам в дом взрослые застали момент, когда мы, взявшись за руки, отвешивали друг другу поклоны.

— А чего это вы тут делаете? — вытаращился на меня дед Кауко.

— Танцы разучиваем, — огрызнулся я. — У нас бал завтра в лицее. Здравствуй, деда. Здравствуйте, господа. — вовремя вспомнив о приличиях, поздоровался я с прибывшими.

— Здравствуй, здравствуй, герой! — эмоционально воскликнул Стокманн-младший. — А вот и твоя награда! Подставляй голову! — Он извлек откуда-то жёлтую медальку на красно-синей ленточке и водрузил её на мою шею. — Золотая медаль «Панамериканской экспозиции»! Гордись! Сертификат в рамке у твоего деда, потом посмотришь.

— Я знаю, что Мехелин тебе за скрепку подарил остров, — раздевшись, присоединился к разговору и старший Стокманн. — И мы с сыном решили тоже подарить тебе по острову. Здесь, в Улеаборге. Вот, держи, — он положил на стол передо мной какую-то кожаную папку. Здесь документы на «Зелёный» и «Песчаный» острова. И квитанция об уплате земельного налога на десять лет.

— Это два острова за проливом Роммаконвяйля, — попытался объяснить мне где находятся мои новые владения дед Кауко. — С территории бондарного завода их хорошо видно. Оттуда же можно будет и железную дорогу протянуть. Хорошее место. Под порт отлично подойдёт.

— Мы уже начали производство роликовых кистей в Америке. Я выкупил старый слесарный заводик в Нью-Йорке и нашёл отличного управляющего, — продолжал делиться со мной новостями Карл Стокманн.

Уж даже и не знаю, зачем он это делал? Может, старики его просто игнорировали, а ему хотелось выговориться, но то что он рассказал далее, меня просто выбило из колеи.

— Когда отец прислал чертежи вашего дровокола на патентирование в США, я их показал нашему управляющему, Генри Форду. Он хоть и ирландец, но очень хороший инженер…

— Простите, херра Стокманн, что перебиваю. Вы сказали Генри Форд? Это случаем не тот, что автомобили строил?

— Эээ, я не знаю. Наверное. У него был патент на керосиновый двигатель. И он был совладельцем «Детройтской автомобильной компании». А ты откуда его знаешь?

— Читал в одной американской газете про их автомобили, и там была эта фамилия. А почему он совладельцем автомобильной компании был?

— Он продал свои акции и вложил все деньги в наше совместное производство дровоколов с его двигателем. Часть двигателей, кстати, будет поставляться и сюда.

Пока гости обедали, я сидел за столом как пыльным мешком по голове прихлопнутый. Это что же такое творится? Я своими действиями сорвал возникновение «Форд мотор компани»? А как же легендарный «Форд-Т»? И, не менее легендарный, первый конвейер? Может, это всё-таки не тот Форд?

Бамц! Вывел меня из размышлений сильный щелбан деда. Оказывается, гости уже ушли, а я так и просидел всё время с задумчивой моськой за столом, не замечая ничего вокруг.

— Ай! Деда! Ты чего дерёшься?

— А что с тобой такое? Сидишь как замороженный! Даже не вышел проводить гостей. Бесстыдник! Совсем здесь распоясался без меня! Всё! После Рождества со мной поедешь. Сначала в Гельсингфорс, а затем в Стокгольм.

— Зачем?

— Затем! Мы фабрику швейную в отдельную компанию выделили. «Хухта Дизайн» назвали, тем новым словом, что ты придумал. Вы с отцом должны быть в столице и бумаги подписать. А затем в Швецию сплаваем. Я по делам, а вы Ахти проведаете! Ясно, внучек?

— Угу, — пробурчал я потирая ноющий лоб. — Вот зачем по лбу? У меня завтра бал, а я с синяком буду!

— Ну, извини. Сам напросился! Лёд приложи и ничего не будет.