Великий диктатор

Глава 4

— Вот! Видишь! А я тебе говорил!

— И что?

— Да ничего! Вон, твой каравай до сих пор плавает. А значит, и озерные Накки, как и наш Тонтту благоволят твоему младшенькому.

Я слушал перепалку деда с отцом и внутренне ухахатывался, так как знал причину, почему мой каравай пошел на дно нашего озера так быстро. Я его погрыз в нескольких местах до мякиша, вот вода быстро и впиталась внутрь, утащив хлебобулочное изделие на дно. А батя свой не грыз. Невместно, да и дед присматривает. Вот его каравай и плавает.

Внутри мне было весело, а снаружи холодно и спать хотелось. Подняли меня, бедного, не свет не заря. И отправили, как наследника, подносить подарки озёрным Накки. Это что-то вроде наших водяных, но только женского пола и с тремя сиськами. Во у финнов фантазии какие!

— Да он и в прошлом году, минут десять тонул! — пытался остаться материалистом мой батя.

— Вот именно! А каравай Матти Накки уже утащили! О чём это говорит? — не унимался дед.

— Вот! Всё! И мой утащили. Погребли скорее назад.

До этого жертвоприношения жизнь моя текла по зимним временам медленно и размеренно. Днём почти принудительные прогулки во дворе, ну не люблю я такие морозы. Ведь раньше я был человеком южным. Наверное. И, привыкать мне ещё и привыкать к местному климату. Обязательные ежедневные игры в школу с сёстрами и освоение шведского языка с матушкой.

А потом, пришла весна, и отец начал меня таскать с собой, знакомя с делами и хозяйством. А куда ему было деваться от наказа своего отца? Он и так с ним ежедневно ругался по этому поводу. Что, мол, я еще мал и ничего не запомню.

— Я ему показываю, рассказываю, а он палочку какую-то грызёт и смотрит куда-то в другую сторону.

Ну, а чего он хотел получить от меня? Уточняющие вопросы? Мне приходится каждый день вести себя как Штирлиц, чтобы эти взрослые не заподозрили чего. Так что, как говорил пингвин по прозвищу «Шкипер», «Улыбаемся и машем! Мы белые и пушистые».

— Матти, куда ты с отцом ездил? — решил индивидуально меня допросить дед.

— Картошку смотреть.

— А ещё куда?

— Рыбу смотрели и дрова смотрели. Деда, а почему мне дядя Каарло топор не дал? — решил я обидеться и тем самым дополнительно замаскироваться.

— Да куда ему топор?! Тот колун как он весом и ростом! — возмутился отец на мой наезд на его брата.

— Матти, а что ты понял из поездок с отцом? — не обращая внимания на батины возмущения, задал провокационный вопрос дед.

Посидел, посмотрел на эту парочку и неожиданно даже для себя, выдал:

— Нужно больше денег!

Дед хрюкнул, пытаясь сдержать смех, а отец не сдерживаясь расхохотался, и через мгновение к нему присоединился сухой, кашляющий смех деда.

Благополучие нашего клана, как я сделал вывод после рассказов отца и ознакомительных с ним наших поездок, держалась на трёх китах. Ну, я так думал. Рыбоводство, картофелеводство и торговля лесом. Причем, именно рыбой занималась наша семья. Картофелем, семья дяди Тапио. А лесом и всеми производными от него, семья младшего брата отца, дяди Каарло. Дед же выступал как глава клана Хухта, ведь именно он владел всей землёй и он же занимался финансами, частенько проезжая по другим населенным пунктам с нашими товарами и заключая торговые договора.

Плюс, на каждом подворье имелось многочисленное поголовье животных и птиц. У кого и сколько, я не знаю, но вот только у нас было шесть коров, бычок, пять лошадей, свиньи и козы с несколькими барашками. А кур и кроликов я даже и считать не пытался.

В нашем хуторе было шесть подворий. Наше, двух дядей по отцу, деда Кауко, деда Хейди и тётки Сусанны Сала, сестры моей матери. Сала, это девичья фамилия моей матушки. Фамилия финская, но на самом деле они шведы. Пусть и всего на четверть, но язык свой и родственников не забывают, как в Швеции, так и в Улеаборге. Как и почему они все стали жить на хуторе Онкиниеми вместе с остальными Хухта, то я еще не разузнал, да мне как-то и всё равно пока. Подворье деда Кауко занимает семья моей тётки по отцу, Кайсы Пяккённен. А дед с бабой переехали жить к нам. Вот такая политическая карта моего место пребывания.

И хоть население хутора уже перевалило за четыре десятка человек, взрослого, а значит трудоспособного населения было немного и приходилось постоянно нанимать работников.

Мой ответ про «нужно больше денег» имел для меня почти глобальные последствия. Отец решил, что ответ пророческий и спихнул ознакомление с семейным бизнесом моей тушки на отца. Типа, ты глава семьи, занимаешься торговлей, ездишь везде, вот и передавай ему свой опыт, ибо, что с топором, что с вилами или сетями, Матти, в силу возраста еще рано знакомиться.

Дед свою репу почесал, подумал, и был вынужден согласиться, что такой вариант моего обучения, самый лучший. Хотя я, хоть убейте не понимаю, логику их решений. Что отец, что дед, сами постоянно твердят друг другу, что я мал и ничего не запомню. Ну и оставили бы меня в покое, я бы спокойно пирамиду дома строил и шведский учил.

Несмотря на изначально предвзятое отношение, поездки с дедом мне понравились, хоть и приходилось порой рано вставать и питаться всухомятку. Дед начал ознакомление со своей сферой деятельности с автобиографии. И я, наконец, понял, ему одному просто скучно и хочется поговорить. А я, самый подходящий собеседник. Лишних вопросов не задаю, и родственник к тому же, из-за чего можно и о личном поболтать. С наёмными работниками так не пооткровенничаешь. Да и еще к тому же, я мелкий, и большинство его откровений по его мнению забуду, если не всё. Ха!

Оказывается, наш дед, золотоискатель. Самый-самый настоящий. Родился он в 1830 году в семье третьего сына главы тогдашнего клана Хухта. Ему и так ничего не светило получить по наследству, так он еще и самым младшим был в семье. Ну, как я сейчас, почти. Земля и озеро в те времена принадлежали местному барону, а клан был просто арендатором.

Когда ему исполнилось десять лет, его семья переехала в Улеаборг в поисках лучшей доли. Но как-то у них всё сложилось не очень, и через год деда Кауко отдали учеником в рыболовную артель. В шестнадцать лет он обрюхатил какую-то местную девчонку-шведку из аристократов. Которые даже и не подумали отдать её за простолюдина-финна, а стали угрожать местью и наказанием. И деду пришлось бежать. Благо, его отец сумел выправить ему паспорт.

В Або дед нанялся матросом на лесовоз, который шёл в Англию. Но в датских проливах его барк посадил на мель неопытный лоцман, на котором, как говорили матросы, сэкономил капитан и он же хозяин этого судна. В Дании, где он оказался после этого происшествия, пришлось наниматься на другое судно. Единственный корабль, который взял его в рейс, был колониальным транспортом.

Датская Вест-Индия, а точнее остров Сент-Томас, сначала очень понравились ему. Он нашёл работу в плотницкой артели и даже успел завести подружку в столице этой колонии, городе Шарлотта-Амалия. Но неожиданно подхватил жёлтую лихорадку и почти два месяца провёл в местном монастыре на излечении. Из-за чего, этот тропический островок ему сильно разонравился, и он его покинул, нанявшись как подменный матрос на один рейс на североамериканский военный транспорт снабжения, идущий в Сан-Франциско.

По прибытию в данный город, он соблазнился рассказами о золоте, валяющемся под ногами вдоль реки Американ-ривер и завербовался в немецкую артель. С этой артелью ему очень повезло. Основной костяк группы состоял из австрийцев, баварцев и саксонцев, которые имели опыт горных работ и к тому же могли за себя постоять, так как большинство успело поучаствовать в боях так называемой «Германской Мартовской революции».

За четыре года старательства дед сумел накопить приличный капитал и при этом его не только сохранить, но и остаться живым. На общем собрании артели было решено прекращать добычу золота и выбираться на восточное или южное побережье САСШ. С большим трудом, они сумели пробиться через индейские территории и вышли к Новому Орлеану, где почти все члены их команды и решили осесть, прикупив по ферме. Уговаривали остаться и его, но дед решил вернуться, надеясь поселиться в южных районах Финляндии.

После долгих мытарств из-за начавшейся Крымской войны, он смог добраться до Аландских островов, где даже поучаствовал в сражении за крепость Бомарсунд, в числе местного финского и аландского ополчения. После сдачи крепости сумел с несколькими местными финнами, ночью, на небольшом рыбачьем баркасе, уйти в Або. Где буквально вечером того же дня дед встретил знакомца из Улеаборга, который и поведал ему печальную весть о смерти всей его семьи от чумы.

Оказалось, что чума выкосила не только его семью, но и весь клан Хухта. И он остался единственным представителем этого семейства. Местный барон тоже не уберёгся, и дед Кауко выкупил все земли и озеро, которые раньше арендовал его клан, у баронского наследника. Тому никакого дела не было до ведения хозяйства и он, по бросовым ценам распродал всю землю своим бывшим арендаторам.

Познакомил меня дед и с нашими шведскими родственниками. В первую очередь с семьёй Нюбергов, родителями жены моего старшего братца. Ян Магнус Нюберг, её отец, служил начальником железнодорожной станции Улеаборг и жил в служебной квартире рядом с зданием вокзала. Он и его жена Лина имели восемь детей, и все они были девочками. Поэтому он и не возражал против брака одной из дочерей с наследником богатого крестьянского семейства. Когда я впервые услышал их фамилию, она показалась мне знакомой. И не зря. Карл Ричард Нюберг, изобретатель паяльной лампы и примуса, оказался их родственником. Причем, довольно близким, что позволило Ларсу Нюбергу, младшему брату Яна Магнуса, который имел в Улеаборге завод скобяных изделий, выпускать на нём и лампу, и печь, всего за половину положенного патентного роялти.

Другим шведским родственником был Нильс Викстрём. Мой тридцатилетний двоюродный брат и родной внук деда Кауко. От сына, которого родила та шведка, которой по неосторожности надул пузо мой героический дед. Уж не знаю что там приключилось и почему Нильс остался сиротой, об этом дед ещё не рассказывал. Но именно за его деньги, мой великовозрастный братец, окончил Финляндский кадетский корпус. В финскую гвардию не попал, но уже несколько лет поручик Нильс Викстрём командует второй ротой четвёртого Улеаборского финского стрелкового батальона.

И ему еще повезло оказаться в родном городе. По-тому что хоть батальон и называется Улеаборгским, но размазан тонким слоем от Ваасы на юге, до Кеми на севере. Выполняя сразу и обязанности пограничной охраны, и вооруженных сил, и даже жандармерии.

У него самого уже было, пара сыновей, четырёх и двух лет. И дед всегда, когда бывал в городе, заезжал проведать своих правнуков. Бабушка Ютта не только знала об их существовании, но и каждый раз передавала чего-нибудь вкусненького. Со старшим своим племянником я познакомился довольно близко. Четырехлетний Андреас углядел на моём поясе чехольчик с ножом и требовательно потянул к нему свои ручки.

— Дай.

— Не дам, — я сумел увернуться от ушлого родственника и с укором посмотрел на взрослых, которые с явным удовольствием следили за нашим знакомством и разборками.

— Хочу! Дай! — пошёл на второй заход мой племянничек, и я, не успев увернуться, оказался им схвачен. А его загребущие лапки стали пытаться дотянуться до ножа.

— Отвали! — я попытался вывернуться из его захвата, но он был не только чуточку крупнее меня, но и тяжелее. Пришлось свободной рукой ухватить его за ухо и попытаться высвободиться.

— Аааа! — заверещал этот мелкий гадёныш и принялся своим кулачком мутузить меня по плечу.

— Перкеле! — не сдержавшись, ругнулся я и, бросив его ухо, со всей своей детской силой заехал ему по носопырке.

Брызнула кровь и родственичек наконец отстал от моей тушки и, плюхнувшись на задницу, заголосил во всю мощь своих лёгких. К воплям братца тут же присоединился младший его братец Ларс, который до этого спокойно играл в кубики. С чего он решил присоединиться к старшему, мне было совершенно непонятно. Может, он так его поддерживал?

Прибежала руова Викстрём и молча утащила Андреаса, который успел размазать свою кровь вперемешку с соплями и слезами по всему лицу и части одежды. Как только старшего унесла его мать, младший прекратил верещать и, как ни в чём не бывало, продолжил складывать кубики.

— Ну, что, Вяйнямёйнен? Победил? — почему-то недовольно спросил у меня дед Кауко. — Ты только посмотри на его недовольную мордаху, — обратился он к поручику. — Я его даже наказать не могу, ведь он на целый года младше твоего, а сумел отбиться. Ну, шельмец.

— Да нормально всё, деда. Дядя приструнил племянника. А чего вы ему нож доверили? Не боитесь, что покалечится?

— Пф, — фыркнул дед. — Не, Матти не такой, он у нас вообще особый. С тонтту дружит, уже читать и даже немного писать умеет.

— О как! По-фински? — зачем-то уточнил херра Викстрём.

— И по-фински, и по-русски, и даже немного по-шведски.

— Вот как? — удивился его внук и обратился ко мне на шведском, — Матти, ты вправду говоришь на шведском? — чем вывел меня из размышлений.

Когда дед меня назвал Вяйнямёйнен, я сначала удивился почему меня обозвали броненосцем, который ещё даже и не появился. А потом сообразил, что это не только пароход, а еще и финский былинный герой, первочеловек в местном эпосе.

— Да, говорю, — пропищал я на шведском, и удовлетворённый братец от меня отстал.

Моя трёпка, заданная Андреасу, очень скоро принесла плоды. При наших нечастых с дедом приездах к ним в гости, племянник теперь был как шёлковый, таскал мне какие-то свои игрушки, явно стараясь задобрить меня. А когда я сдуру научил его как из кубиков строить правильные и красивые сооружения, вообще таскался всюду за мной хвостиком. Его мелкий братец Ларс полностью косплеил старшего и уже изображал хвостик у него. И я даже не предполагал какие последствия повлечёт это односторонняя дружба.

Я долго потом размышлял над поведением взрослых, которые даже и не подумали вмешаться в наши детские разборки. И пришёл к выводу, что подобный подход в воспитании, который сейчас окружает меня со всех сторон, самый правильный и жизненный. Ребёнок учится сам принимать решения, драться или мимикрировать. А не как у нас, в моём времени — «а я маме скажу», «а я папе», «а у меня брат старший есть». Правда, в той же современной Финляндии моего времени за подобные действия, а тем более за телесные наказания, ребёнка из семьи забрали, а родителям неплохой срок впаяли бы.

Из всех этих поездок я узнал много нового про окружающий меня мир и людей. К моему удивлению, Финляндия конца девятнадцатого века оказалась вполне себе экономически и промышленно развитой. Только в Улеаборге было с пару десятков различных промышленных предприятий. Начиная от довольно крупного металлургического завода и заканчивая различными деревообрабатывающими заводиками.

Многие заводы перебрались через реку Оулуйоки в бывшее село Туйра, которое совсем недавно включили в состав города. Видимо, городские власти не захотели терять доход.

В городе была электростанция и электрическое освещение. И даже своя телефонная сеть. По крайней мере, у обоих родственников на стене висели телефонные аппараты, знакомые мне по книжкам и фильмам про революцию. В трубку которых нужно обязательно дуть и орать «алло, барышня, дайте Смольный».

Но самым главным событием всех этих поездок стало то, что меня, наконец, подстригли. Дед отвёл меня к своему знакомому цирюльнику, и мне сделали моднявую стрижку всех времен и народов «под горшок». Да ещё и покороче, как велел дед. Видимо, его тоже достали, впрочем как и меня, мои девчачьи патлы, на которых все кому не лень учились вязать косы, и я вечно ходил с косичками, которые сам развязать не мог. Матушке мои длинные волосы нравились, и она запрещала кому-либо подстригать меня, лично занимаясь моими волосами. Ну, против решения деда не попрёшь.

Он, гад такой, даже мой деревянный меч, который я любовно вытачивал целый месяц, умудрился продать за три марки на летней ярмарке. Только отлучился по его заданию принести еще головку сыра, возвращаюсь, а моей прелести уже нет.

— Деда, где мой меч?

— Покупатели нашлись, и я продал. Гордись, аж за три марки. На, вот, держи, — и протягивает мне, гад такой, монетку в пятьдесят пенни. — Сладости себе купишь.

— Это не честно! — заявил я ему и еле сдержал слёзы. Даже и не ожидал от себя таких эмоций от казалось бы, пустяка.

— Ну ты и, помпо, — обозвал меня дурачком дед. — За твою деревяшку, дали денег, а значит, это выгодно клану. Приедем домой, не забудь показать Эсу как ты это сделал. Он с деревом хорошо обращается, сразу наделает подобных мечей и тебе тоже. Ярмарка ещё неделю продлится, может и найдутся покупатели.

— Если я помпо, то ты — хёльмё (полный дурак), это мой меч! Давай две марки! А одну, себе оставь!

— Ах-ха-ха! — рассмеялся дед и стремительным движением схватил мою тушку, и обнял. — Уже торговаться начал учиться? Молодец! А вот ругаться на родного деда нехорошо, — и он отвесил мне легкий подзатыльник. — Понял?

— Да, деда, — пришлось кивнуть мне.

— Тогда подставляй ладошки, — и он отсчитал мне в ручки три, явно серебряных монетки. — Одну за товар, одну за сообразительность и еще одну за острый язычок. Смотри, не потеряй! Дома проверю!

Монетки оказались достоинством в одну маркку. Даже пару раз перечитал. Я-то думал, что местная валюта, как и немецкая марка, с одной буквой «к», а оказалось с двумя. Но в разговорной речи, все произносили название валюты как я привык, с одной «к». Или это специфика языка? Тогда и я не буду заморачиваться.

— Деда, а сколько это рублей? Ну, три наших марки?

— Если серебром, как у тебя, то как раз серебряный рубль.

— А бумажные?

— За бумажные столько же, три марки за один рубль. А если менять наше серебро, то пять марок серебром, это два бумажных рубля выходит. А зачем тебе это? — с подозрением спросил он.

— Просто, интересно, — смутился я.

— Молодец. Раз интересно, то правильный из тебя хозяин будет, — похвалили меня и опять взъерошили шевелюру.

Да что же это за привычка такая у взрослых? Издеваться над детскими волосами. Я так со своими сыновьями, по-моему, не поступал. Или поступал?

А вечером случилось несчастье. Я разбил стеклянный плафон у керосиновой лампы. Дед за ужином рассказал о нашей торговле и как я стребовал с него деньги. Причем рассказывал в восторженном ключе, мол смотрите какой молодец наш Матти. Но отец всё равно решил изъять у меня деньги.

— Ты ещё мал, Матти, — был его ответ на моё возмущение. — Потеряешь.

— Не потеряю. Я в ящик комода положу и буду копить.

— Нет. Отдавай, — своей категоричностью он мне напомнил моего племянника Андреаса, в нашем противостоянии из-за ножа.

— Не отдам! — побежал из-за стола к себе в комнату.

Но нашла коса на камень, если батя что-то решил, то его уже ничего не остановит. Даже если его будут отговаривать жена и отец с матерью. Короче, меня поймали, забрали три серебряных монетки. И где-то посередине этого действа, когда отец меня тащил назад за стол, я умудрился зацепить ногой и запулить клубок ниток. Который попал точно по плафону, отчего он упал на пол и разбился.

Меня впервые в этой, новой, жизни, отшлёпали и лишили сладкого на неделю. А на утро заставили белить нижние венцы, старой конюшни. К моему удивлению, дед Кауко не поехал на ярмарку, послав вместо себя деда Хейди, а пришёл помогать мне.

— Эх. Это я, Матти, виноват что тебя наказали. Я же тебе деньги отдал. Значит, наказание мы должны разделить пополам, — пояснил он офигевшему мне.

Я старательно, но очень медленно пробеливал точки, которые пропустил дед, а сам постоянно ломал себе голову. Как сделать так, чтобы стать неприкасаемым и авторитетным в семье, пусть мне только и три года недавно исполнилось. Может, стать писателем или поэтом? А что? Самый молодой литератор Финляндии, это звучит ого-го как. Правда, я сам никогда не писал ничего, но кто мне мешает воровать уже написанное, как многочисленные попаданцы, о которых я читал в интернете? Перкеле, возраст мешает, надо что-то наивно детское, думал я, закрашивая очередной пропущенный дедом участок.

«Дед… красить… я…» Что-то такое вспоминается. Думай, голова, думай, вспоминай. Ведь ты много чего учил в своей жизни. Бинго! Есть! Вспомнил! Хоть и жалко обворовывать великую поэтессу, но она, по-моему, даже не родилась еще. Так что не считается. А мне надо. Очень надо.