Вена. Полная история города

Глава тринадцатая Русские писатели и путешественники о Вене

Города Австро-Венгрии довольно часто становились объектами воспоминаний российских писателей и путешественников. И наибольшей популярностью пользовалась, конечно же, Вена.

Подавляющее большинство россиян путешествовало по Австро-Венгрии с помощью железнодорожного транспорта. Однако его качество в их воспоминаниях оценивается диаметрально противоположно: от описания мрачных и тесных вагонов до абсолютно восхищенных оценок. Чем же объясняются подобные противоречия? Большую роль играл общий психологический настрой, когда эйфория от поездки затмевала отдельные мелочи и недостатки. И наоборот. Большое значение имело и социальное происхождение путешественников: представители элиты российского общества были избалованы шиком вагонов 1-го класса в России, а представители «среднего класса», напротив, были несказанно рады, оказавшись в скромной, но комфортной обстановке австрийских вагонов.

Знакомство русских с Европой чаще всего начиналось именно в Вене, даже если они проезжали через нее транзитом в Италию или Южную Францию.

Большинство россиян отмечало пограничный характер Вены: граница между Россией и Европой, между Западом и Востоком, между Германским миром и Балканами. «В Австрии перемешались все хорошие качества и все недостатки Востока и Запада. Вена добродетельнее других европейских столиц, а пороков в ней вдвое больше». Это слова графа П. Василия (Paul Vasili – за этим псевдонимом скрывалась Екатерина, дочь генерала А.А. Ржевуского, выданная замуж за представителя германской ветви князей Радзивиллов).

Рудольф фон Альт. Вид на Карлскирхе и политехнический институт. 1840-е

Многие россияне считали, что Вену, несмотря на ее немецкий язык, нельзя считать германским городом. Например, писательница и педагог Е.Н. Водовозова, несколько раз бывавшая в Вене, писала: «Сильно ошибаются те, которые думают, что в австрийцах вообще есть что-нибудь немецкое; еще меньше черт немецкого характера можно отыскать в венцах».

Для россиян Вена – это всегда был некий симбиоз культур: немецкой, славянской, венгерской и даже итальянской, что придавало городу совершенно неповторимый колорит. В нем сочетались немецкий педантизм и славянская душевность, венгерская экспрессивность и итальянский эстетизм.

Но, что удивительно, в 70–80-е годы XIX века в отзывах россиян доминировали негативные оценки венской гастрономии: мясо и мясные изделия – полусырые и невкусные, с ненужным обилием зелени, супы – нечто напоминающее неправильную яичницу, спиртное – дрянь, а водку лучше не просить… Чай заказывать вообще не рекомендовалось. Вот, напаример, что писал в своих «Путевых заметках» русский переводчик древних классиков Александр Семенович Клеванов (1826–1889): «Вообще, оставив Россию, откажитесь от чая, хороших французских вин и хорошего курительного табака. Особенно в Австрии этого всего не спрашивать; возьмут дорого, а дадут ужасную дрянь».

С другой стороны, даже самые непримиримые критики венской кухни признавали неповторимый вкус венского кофе.

На самом деле, не стоит всерьез воспринимать большую часть подобного клевановскому рода опусов. Здесь проявляется типичное культурное противостояние. Просто все дело в том, что, когда россияне c 1870-х годов стали в массовом порядке осваивать Европу, открылась полная несовместимость русской и европейской кухни. «Сырое» мясо Вены просто отражало стиль приготовления мясных блюд в Австрии, не предполагавший лишнюю жарку или переварку блюд, чтобы мясо не потеряло свои вкусовые качества. А супы, похожие на яичницу, – это супы-пюре, к которым «массовый россиянин» оказался совершенно не готов. Ну, и самое забавное – это то, что долгое время показателем «дикости» Вены у многих россиян являлось отсутствие в местных гостиницах и в кафе самоваров. В начале ХХ века критические выпады в адрес венской кухни практически исчезли.

Антон Эберт. У красивого фонтана. XIX век

Но дело было не только в несовместимости кухонь. При доминировании положительных воспоминаний о Вене встречались и более серьезные критические замечания. Вот, например, что отмечал журналист и путешественник Николай Николаевич Лендер (1864–1924), писавший под псевдонимом «Путник»: «И вот, наконец, вы в Вене, в этой казарменно-холодной после мягкого изящества и теплоты Италии». Или вот еще его оценка, сделанная в 1908 году: «Деспотическое господство австрийцев над разноплеменными народами теперь уже не так прочно, как это было раньше».

С другой стороны, музыкальная жизнь Вены всегда завораживала россиян. Обилие театров, вальсы Штрауса, музыка других композиторов на каждом шагу… Е.Н. Водовозова писала: «Венцы – народ в высшей степени музыкальный, и эта страсть к музыке дает себя чувствовать уже с раннего утра».

Русские люди ездили в Вену не только за впечатлениями. Например, русский писатель Иван Сергеевич Тургенев (1818–1883) был в Вене четыре раза. Первый раз – ребенком, когда его семья выезжала за границу в 1822–1823 годах. Тогда семья Тургеневых совершила путешествие в Европу, во время которого четырехлетний Иван чуть было не погиб в Берне, сорвавшись с перил рва с медведями. Его спас отец, поймав за ногу.

Затем Иван Сергеевич приезжал в Вену уже взрослым человеком. Он путешествовал по западным странам в 1840 году и побывал в Вене, Риме, Неаполе, Пизе, Генуе, Франкфурте-на-Майне, Берлине и Дрездене.

В Вене И.С. Тургенев был во второй половине января – начале февраля. А впоследствии он приезжал в Вену для врачебных консультаций. В Вене же он работал над романом «Дворянское гнездо», о котором писал Н.А. Некрасову, что надеется привезти весной «штуку, которая выйдет очень порядочно или из рук вон плохо».

Известно, что И.С. Тургенев страдал депрессией, пребывал в вечной печали и неудовлетворенности собой. И вот 26 марта (7 апреля) 1858 года он приехал в Вену для консультации с известными докторами Карлом Людвигом Зигмундом и Иоганном фон Оппольцером.

26 марта (7 апреля) 1858 года Иван Сергеевич писал литературному критику и мемуаристу П.В. Анненкову из Вены:

Милый А<нненков>. Сегодня в пять часов вечера я приехал сюда <…> Не стану вам повторять моей плачевной истории: вы знаете, что вот уже скоро полтора года, как бес в меня вселился в виде болезни пузыря и грызет меня день и ночь. В Италии в течение зимы мне не было облегчения, я не лечился, потому что махнул рукой; однако я теперь хочу попытаться в последний раз, а именно хочу прибегнуть к совету здешнего врача – специалиста по этой части – Зигмунда (для этого я приехал в Вену) и, по крайней мере, месяц лечиться, то есть дать время этому доктору узнать, наконец, что у меня такое, и не ограничиться, советом ехать на воды или чем-нибудь в этом роде. Вы видите, что мне теперь из Вены выехать невозможно.

Но от плана длительного лечения, предложенного ему, Тургенев отказался: отъезд из Вены, где он намеревался пробыть не менее трех недель, был ускорен, вероятно, стремлением поскорее приехать в Лейпциг, где в это время гастролировала певица Полина Виардо, в которую он был влюблен.

1 (13) апреля Тургенев выехал из Вены в Дрезден, где встретился с П.В. Анненковым.

Кстати, тот подробно описал период пребывания Тургенева в Европе в своих «Литературных воспоминаниях», и там есть немало любопытных замечаний о жизни на Западе, в частности, в Вене:

В 1858 году предпринял и я поездку в Европу, после десятилетнего безвыездного пребывания в России. Любопытно было узнать новые порядки, воцарившиеся на Западе в течение этого времени. Перемен – и нравственных, и материальных – было много. За исключением Берлина, где строительная горячка началась только с Франко-Прусской войны 1870 года, старые города Европы, как Париж, Вена, Дрезден, сделались почти неузнаваемы.

Стремление к роскоши существовало и до Второй империи, поддерживаемое громадным торговым производством и обогащением буржуазии; но с Наполеона III оно забыло все приличия. Повсюду возникали великолепные как общественные, так и частные здания, опрокидывались памятники старины, уничтожались исторические дома и улицы; по примеру Парижа, каждая столица, каждый значительный пункт населения (за исключением Берлина) как бы решились отделаться от своего прошлого, смыть с себя последние остатки средневекового быта и начать для себя новую эру существования со вчерашнего дня. Одобрение со стороны многочисленных рабочих и мещан, заинтересованных в постройках, поддерживало общее одушевление; но, когда наступил кризис, капиталы скрылись в банкирских конторах, а фабричное производство, превзошедшее потребности рынков и населения, остановилось; явились для всех – предпринимателей и исполнителей – разочарование и нищета.

До тех пор на улицах европейских городов шли постоянные пир и праздник. Увеселительные заведения множились со всех сторон ежедневно, принимая тоже громадные размеры, и в уровень с ними разрастались вкусы и требования рабочих и мещан, которые уже составляли их верную статью дохода. Вид общего благосостояния на Западе обманывал туристов и заставлял их думать, что средства каждого посетителя этих волшебных замков увеличились, по крайней мере, в десять раз за последнее время. Зрелище общего ликования было, действительно, увлекательное.

Непосредственно о Вене П.В. Анненков пишет так:

Зиму 40–41 годов мне привелось прожить в меттерниховской Вене. Нельзя теперь почти и представить себе ту степень тишины и немоты, которые знаменитый канцлер Австрии успел водворить, благодаря неусыпной бдительности за каждым проявлением общественной жизни и беспредельной подозрительности к каждой новизне на всем пространстве от Богемских гор до Байского залива и далее. Бывало, едешь по этому великолепно обставленному пустырю, как по улице гробниц в Помпее, посреди удивительного благочиния смерти, встречаемый и провожаемый призраками в образе таможенников, пашпортников, жандармов, чемоданщиков и визитаторов пассажирских карманов. Ни мысли, ни слова, ни известия, ни мнения, а только их подобия <…> Для созерцательных людей это молчание и спокойствие было кладом: они могли вполне предаться изучению и самих себя, и предметов, выбранных ими для занятий, уже не развлекаясь людскими толками и столкновениями партий.

Как видим, тут отмечается духовный вакуум Вены: ни мысли, ни слова, ни мнения, а только их подобия… И эти черты стали вскоре главными составляющими русских представлений об австрийской столице. Но уже в 60–70 годах XIX века свобода и либерализм сломали в представлениях многих путешественников консервативный облик Вены, сделав из нее одну из самых красивых и изящных столиц Европы.

Что же касается И.С. Тургенева, то он в последний раз приехал в Вену 1 (13) июня 1873 года, но из-за ушиба колена ему пришлось пролежать неделю в постели. Потом же писатель отправился в Карлсбад (Карловы Вары) и начал лечение целебными водами.

Любопытно, что писатель Николай Семенович Лесков (1831–1895) в 1880-х годах тоже ездил в Вену на встречу с врачом – посоветоваться насчет своей «злосчастной нервозности». Но нервозность его только усилилась, так как поездку омрачила кража в Праге (которая тогда была частью Австро-Венгрии) бумажника и всех документов. Тем не менее до австрийской столицы Лесков добрался и поехал кататься в Пратер с одной русской княгиней. И там он внезапно столкнулся с императором Францем-Иосифом, который пил пиво с простыми сапожниками. Эта картина безмерно шокировала «самого русского из наших писателей», как называл Лескова Л.Н. Толстой.

Эдуард Гурк. Императорский дворец в Бадене под Веной. 1833

В своем эссе «Император Франц-Иосиф без этикета» Н.С. Лесков писал:

Это был Его Апостолическое Величество, старший член дома Габсбургов, царствующий император Франц-Иосиф. Он был совершенно один и шел прямо к расположенным на лужайке столам, за которыми сидели венские сапожники. Император подошел и у первого стола сел на скамейку с краю, рядом с высоким работником в светло-серой блузе, а толстый кельнер в ту же самую секунду положил перед ним на стол черный войлочный кружочек и поставил на него мастерски вспененную кружку пива. Франц-Иосиф взял кружку в руки, но не пил; пока длился танец, он все держал ее в руке, а когда чардаш был окончен, император молча протянул свою кружку к соседу. Тот сразу понял, что ему надо сделать: он чокнулся с государем и сейчас же, оборотясь к другому соседу, передачею чокнулся с ним. С этим враз, сколько здесь было людей, все встали, все чокнулись друг с другом и на всю поляну дохнуло общее, дружное «Hoch!» Император осушил кружку за единый вздох, поклонился и ушел.

Непосредственно о Вене Н.С. Лесков писал так:

Это было в конце мая или в начале июня. Поезд, в котором я ехал, привез меня в Вену около четырех часов пополудни. Квартиры мне для себя не пришлось отыскивать: в Киеве снабдили меня рекомендациею, избавлявшею от всяких хлопот. Я, как приехал, так сейчас же и устроился, а через час уже привел себя в порядок и пошел к моей соотечественнице.

В этот час Вена тоже сделала свой туалет: над нею прошел сильный летний дождик, и потом вдруг на совершенно голубом небе засверкало лучистое солнце. Красивый город, умывшись, смотрел еще красивее.

Улицы, которыми вел меня проводник, все казались очень изящными, но по мере того, как мы подвигались к Леопольдштадту, изящество их становилось еще заметнее. Здания были больше, сильнее и величественнее.

А вот Николай Алексеевич Некрасов (1821–1878) всю жизнь страдал болезнью горла. В 1856 году он прибыл в Вену, чтобы посоветоваться с врачами. Иностранными языками поэт не владел, и родственники даже беспокоились – вдруг заблудится. Однако Некрасов оказался в полном восторге от города. Он писал родным:

Вот выгодно не знать ни одного языка: я заговорил на всех вдруг. Как – это другое дело! Но понимают, причем нужно соблюдать только одно правило: держать кошелек постоянно открытым.

Мрачное настроение духа, в котором Некрасов находился с тех пор, как у него заболело горло, исчезло. Он с любопытством осматривал город, ездил по театрам и словно забыл, зачем приехал в Вену. А вот после встречи с доктором поэт вновь впал в уныние. Венская знаменитость нашла его болезнь очень серьезной, предписав строжайший режим и велев ему ехать на зиму в Италию.

Десять лет спустя о венской поездке Некрасов упомянул в стихотворении «Железная дорога»:

В Вене поправлял здоровье и Николай Васильевич Гоголь (1809–1852) – после того, как долгожданная премьера его «Ревизора» не оправдала ожидания. В Вене он появился в июне 1839 года, уже имея немалый зарубежный опыт. Он лечил желудок водами целебных источников и много работал. В Вене, например, Гоголь задумал поэму (как он ее сам назвал) «Мертвые души». Возможно, работой писатель заглушал скуку, на которую жаловался в письмах:

В Вене я скучаю. Ни с кем почти не знаком, да и не с кем, впрочем, знакомиться. Вся Вена веселится, и здешние немцы вечно веселятся. Но веселятся немцы, как известно, скучно, пьют пиво и сидят за деревянными столами, под каштанами, – вот и все тут.

Как пишет культуролог А.П. Люсый, Н.В. Гоголь «сразу же постиг саму суть венского опереточного бытия».

Отъехав в Мариенбад, писатель 25 августа опять вернулся в Вену, откуда в письме к литературному критику С.П. Шевыреву сообщил о работе над драмой из истории Запорожья: «Передо мною <…> проходят поэтическим строем времена казачества, и если я ничего не сделаю из этого, то я буду большой дурак».

19 сентября 1839 года Гоголь уехал в Россию – с тем, чтобы приехать в Вену еще раз в июне следующего 1840 года.

И в этот раз Николай Васильевич уже благоволил Венской опере – «Чудная, невиданная!»

Это слова из письма писателю С.Т. Аксакову от 7 июля 1840 года, и там еще о Вене было сказано следующее:

В Вене еще надеюсь пробыть месяца полтора, попить воды и отдохнуть. Здесь покойнее, чем на водах, куда съезжается слишком скучный для меня свет. Тут все ближе, под рукой, и свобода во всем. Нужно знать, что последняя давно убежала из деревень и маленьких городов Европы, где существуют воды и съезды. Парадно – мочи нет! <…> Итак, я на водах в Вене, где и дешевле, и покойнее, и веселее. Я здесь один; меня не смущает никто <…> Вена приняла меня царским образом! Только теперь всего два дня прекратилась опера. Чудная, невиданная. В продолжение целых двух недель первые певцы Италии мощно возмущали, двигали и производили благодетельные потрясения в моих чувствах. Велики милости Бога! Я оживу еще.

Да и целебная вода оказала положительное действие на желудок писателя. В письме от 17 октября 1840 года историку и писателю М.П. Погодину он писал:

Я выехал из Москвы хорошо, и дорога до Вены по нашим открытым степям тотчас сделала надо мною чудо. Свежесть, бодрость взялась такая, какой я никогда не чувствовал. Я, чтобы освободить еще, между прочим, свой желудок от разных старых неудобств и кое-где засевших остатков московских обедов, начал пить в Вене мариенбадскую воду. Она на этот раз помогла мне удивительно: я начал чувствовать какую-то бодрость юности, а самое главное – я почувствовал, что нервы мои пробуждаются, что я выхожу из того летаргического умственного бездействия, в котором я находился в последние годы и чему причиною было нервическое усыпление <…> Я почувствовал, что в голове моей шевелятся мысли, как разбуженный рой пчел; воображение мое становится чутко. О, какая была это радость, если бы ты знал!

Именно в Вене Н.В. Гоголь много работал, много писал, и напряженный труд, в конце концов, разразился «венским кризисом», который едва не стоил ему жизни. Поначалу настроение писателя было вполне нормальным, но депрессия – это такая болезнь, которая хватает за горло, когда, вроде бы, ничего не предвещает беды. Из сохранившихся писем становится явно, что в Вене Гоголь пережил страшную депрессию, сопровождавшуюся чувством абсолютной безысходности и страха. Гоголь был просто в отчаянии. Не зная, что делать, он понесся в Рим, и там ему действительно стало лучше. Однако с тех пор тяжелейшие расстройства стали частыми гостями в его душе.

Сохранилось достаточно много писем Гоголя, написанных им во время пребывания в Вене в 1839 году.

Например, 5 сентября 1839 года он писал из Вены Марье Петровне Балабиной, дочери генерал-лейтенанта П. И. Балабина, у которой он в свое время был домашним учителем:

Нет, больше не буду говорить ни слова о немцах. Боюсь, право, боюсь. Может быть, вы в эти три года, как я не имел удовольствия вас видеть, переменились совершенно. Ведь, как бы то ни было, вам теперь 18 лет. Я ничего не знаю, что могло случиться с вами в это время. Может быть, вы сделались теперь высокого росту, у вас явилась страшная сила в руках. Я же человек щедушный, худенькой и после разных минеральных вод сделался очень похожим на мумию или на старого немецкого профессора с спущенным чулком на ножке, высохшей как зубочистка <…> Но знаете ли что? В сторону пустяки и шутки. Когда я прочел ваше письмо и свернул его, я поникнул головою, и сердцем моим овладело меланхолическое чувство. Я вспомнил мои прежние, мои прекрасные года, мою юность, мою невозвратимую юность и, мне стыдно признаться, я чуть не заплакал. Это было время свежести молодых сил и порыва чистого, как звук, произведенный верным смычком. Это были лета поэзии, в это время я любил немцев, не зная их, или может быть я смешивал немецкую ученость, немецкую философию и литературу с немцами. Как бы то ни было, но немецкая поэзия далеко уносила меня тогда в даль, и мне нравилось тогда ее совершенное отдаление от жизни и существенности. И я гораздо презрительней глядел тогда на все обыкновенное и повседневное. Доныне я люблю тех немцев, которых создало тогда воображение мое. Но оставим это. Я не люблю, мне тяжело будить ржавеющие струны во глубине моего сердца. Скажу вам только, что тяжело очутиться стариком в лета еще принадлежащие юности. Ужасно найти в себе пепел вместо пламени.

Леандер Русс. Вид на Вену с Бельведера. 1841

Вена в заграничных путешествиях русских писателей и поэтов, как уже говорилось, была почти обязательным пунктом – именно через этот город пролегала одна из двух дорог «в Европы». Ничего удивительного, что в Вене Н. В. Гоголь редактировал свою «Шинель», Д. И. Фонвизин переводил на немецкий комедию «Недоросль», а И. С. Тургенев работал над «Дворянским гнездом».

При этом кто-то из русских писателей восхищался венской архитектурой и размахом, а кто-то – беспощадно критиковал.

Карл Кауфманн. Мост в Вене. 1878

Денис Иванович Фонвизин (1745–1792) приезжал в 1786 году в Вену лечиться от депрессии после того, как разгневал своим сатирическим творчеством императрицу. В результате лечебных ванн и вкусной еды писатель раздался, но и мучившие его панические мысли о смерти немного отступили. А еще он страдал параличом, а из Вены писал сестре, что «стал толще», но зато «руке, ноге и языку гораздо лучше». В целом же в венских письмах писатель постоянно повторял одно и то же: «С нетерпением ожидаю весны, чтобы уехать из Вены, где мне очень надоело и где очень скучно!»

Александр Иванович Куприн (1870–1938) в цикле очерков «Лазурные берега» написал о Вене так:

Мы были в Вене рано утром, что-то около шести-семи часов. Поезд наш очень долго двигали вперед верст на пять и обратно, между улицами, по обеим сторонам которых возвышаются огромные, казарменного типа, четырех– и пятиэтажные дома. Тут я заметил одну рассмешившую меня подробность: все окна домов были раскрыты настежь, и в каждом доме, почти на каждом окне, были навалены грудами матрасы, одеяла, простыни и подушки. И почти из каждого окна выглядывала миловидная девушка в кокетливом переднике и с таким маленьким чепчиком на голове, который не был бы впору даже среднего размера кукле.

Несомненно, проветривать по утрам белье – вещь разумная и гигиеничная, но мне стало смешно от мысли, что я вдруг попал на какую-то международную распродажу постельного белья и разных интимных принадлежностей мужского и дамского туалета.

Вена – очень красивый город, в котором есть три достоинства и один крупный недостаток. Хорош в ней кружевной собор Святого Стефана, прекрасны пильзенное пиво и заботливо оборудованные оранжереи в ботаническом саду. Но плохо то, что венцы беспощадно разрушают свою тысячелетнюю историческую Вену: скупают целыми участками старые улицы, милые, узенькие, с высокими старинными домами, в самый жаркий день прохладные, и вместо них строят дома в очень фальшивом стиле венского ренессанса.

Венцы все на одно лицо. Худощавые, стройные, на мускулистых ногах, и все они не ходят, а маршируют. И кажется, что любой из них готов с радостью надеть чиновничью одежду для того, чтобы хоть немножко походить на офицера. Хотя, между нами говоря, храбрость австрийского войска нам давно уже известна.

Бедекеры[9] говорят, что венки красивы. Я этого не заметил. Большие ноги и тяжелые юбки. А впрочем, может быть, я попал в Вену не в сезон.

Антон Павлович Чехов (1860–1904), оказавшись в Вене весной 1891 года, был очарован городом, и в письме семье он рассказывал:

Ах, как хороша Вена! Ее нельзя сравнить ни с одним из тех городов, какие я видел в своей жизни. Улицы широкие, изящно вымощенные, масса бульваров и скверов, дома все 6– и 7-этажные, а магазины – это не магазины, а сплошное головокружение, мечта! Одних галстухов в окнах миллиарды! Какие изумительные вещи из бронзы, фарфора, кожи! Церкви громадные, но они не давят своею громадою, а ласкают глаза, потому что кажется, что они сотканы из кружев. Особенно хороши собор Святого Стефана и Votiv-Kirche. Это не постройки, а печенья к чаю. Великолепны парламент, дума, университет… все великолепно, и я только вчера и сегодня как следует понял, что архитектура в самом деле искусство. И здесь это искусство попадается не кусочками, как у нас, а тянется полосами в несколько верст. Много памятников. В каждом переулке непременно книжный магазин. Пролеток нет, а все новенькие, хорошенькие кареты в одну и чаще в две лошади. Лошади прекрасные. На козлах сидят франты в пиджаках и в цилиндрах, читают газеты. Вежливость и предупредительность. Обеды хорошие. Водки нет, а пьют пиво и недурное вино. Женщины красивы и изящны. Да вообще все чертовски изящно.

Посещали Вену и другие – Иван Алексеевич Бунин (1870–1953) заезжал сюда вместе с женой в 1910 году, Анастасия Ивановна Цветаева (1894–1993) писала о ней в своих «Воспоминаниях»:

В Вене мы остановились в гостинице – мама не могла ехать дальше. Лекарства не помогали. Надо было говорить с докторами. Притихшие под тучей внезапной маминой болезни, мы не до дна души, конечно, были подавлены, мир оставался, жизнь шла, жажда впивать и видеть была сильней. Широкие парадные улицы, витрины, непохожие на московские, коляски и упряжь коней, дома с цветами на каменных балконах – все было оглушающе ново.

На рубеже XIX–XX веков Вена стала отождествляться в российском сознании с новым искусством рубежа веков. Но вот в русской словесности не были заметны посвященные этому городу сочинения.

«Блистательность» космополитичной Вены стала альтернативой националистичному и педантичному Берлину. Отсюда следовало бесконечное множество сравнений Берлина и Вены, и практически все они были не в пользу германской столицы.

Вена и Берлин – это был излюбленный формат сравнения, и практически все сравнения были в пользу австрийской столицы. Кстати, эту тему активно разрабатывал французский писатель Виктор Тиссо (1845–1917), книги которого были переведены и имели большую популярность в России. А он писал, что Вена – это «аристократический шик и древнее происхождение», а Берлин – «город выскочка, с небогатым прошлым». Граф П. Василий (Екатерина Радзивилл) отмечала, что повседневность Берлина – это мир бюрократии, педантизма и прагматизма, а повседневность Вены – это «мир кафе». И из этого делался вывод: «Как трудно полюбить Берлин, так легко любить Вену».

Как справедливо отмечает культуролог А. П. Люсый, «в Вене, в сравнении с Берлином, не было настоящей политики и политической борьбы, все выглядело буднично и по-домашнему. „Кофе“ вытеснил политику, эстетика подавила революционность». Ну, а позднее Вена стала для части советской интеллигенции просто эмигрантским «окном в Европу». И здесь перед преодолевшим эмигрантские препоны «богатырем» открывались три дороги: либо, как обычно заявлялось, в Израиль, либо далее на Запад, либо попытаться осесть в самой Вене.

Типичный пример. Для поэта Иосифа Александровича Бродского (1940–1996) Вена стала окном в новую жизнь, и именно туда он, лишенный советского гражданства, прилетел из Ленинграда, отметив в своих дневниковых записях первые впечатления:

Сначала [Вена] похожа на Литву (от аэропорта до Вильнюса). Потом – слишком для Литвы промышленно. Потом ясно, что планировка все-таки Восточно-Европейская. Похоже на все прибалтийские столицы. На Ленинград непохоже ничуть. Впрочем, это окраина, а все окраины одинаковы.

И еще:

Город поразительный. Имперское наследие. Монументы и монументы: людям, вещам, всему. Генералам и их лошадям. Также – поэтам. Понятно, почему не завоеван: высокая плотность культуры обеспечивает свободу. Может быть, только она. Трамвай катится по Рингу: дворцы, парки, монументы, кафе, соборы. Иногда – комбинация всего вместе.

Рудольф фон Альт. Греческая церковь Святой Троицы. 1859

4 июня 1972 года Бродский прилетел в Вену, а уже в июле 1972 года он переехал в США и принял пост «приглашенного поэта» (poet-in-residence) в Мичиганском университете.

И что удивительно, в русскои литературе в целом о Вене сказано гораздо меньше, чем о других европеиских столицах. Наверное, потому, что Вена воспринималась как символ австриискои монархии, как сила, враждебная всему славянскому. В это трудно поверить, но ни в одном известном русском романе действие не разворачивается в Вене.

В частности, в творчестве Федора Ивановича Тютчева (1803–1873), в молодости надеявшегося на карьеру дипломата при австрииском дворе, Вена не оставила ни следа, хотя он и писал о снежных Альпах и Дунае. В более поздние годы поэт не раз клеимил «бесстыдство» австриискои политики, вражду к славянам. В стихотворении «По случаю приезда австрииского эрцгерцога на похороны императора Николая» он даже употребил такие выражения, как «австрийский Иуда» и «предательские лобзания».

Дмитрий Инсаров, герои романа И. С. Тургенева «Накануне», по пути в Венецию почти два месяца пролежал больнои в Вене, но о самои австриискои столице в романе нет ни слова. Да и в «Моцарте и Сальери» А. С. Пушкина Вена нигде не указана как место деиствия «маленькой трагедии». Зная биографии Моцарта и Сальери, мы можем только догадываться об этом.