Венецианская маска

Глава XXXI. ДОЗНАНИЕ

Изотта вновь уединилась в своем будуаре с братом. Отчаяние лишило ее присущего ей самообладания. Она была в слезах.

Доменико сидел на расписанном сундуке: локти в колени, подбородок в руке, на лице — сострадание. Он услышал от нее все, что произошло во время ее разговора с Вендрамином, и его оцепенение было вызвано главным образом неблагоразумием ее визита к Марку-Антуану.

— То, что вы предприняли такой безрассудный шаг, — еще бы ничего. То, что у Вендрамина об этом имеются сведения и доказательства, — вот что ужасно. Они ставят вас в зависимость от этого поклонника. Если он разгласит это… Боже мой!

Он встал и прошелся по комнате.

— Я боюсь этого гораздо меньше, чем альтернативы свадьбы с ним, с этим распутником, мошенником и убийцей. Отец навязывает этого человека мне в мужья в обмен на его верность Венеции. Когда я поняла, что являюсь взяткой, приманкой для привлечения этого негодяя к патриотическому делу, я спросила себя, разве это менее постыдно, чем быть опозоренной из-за распутства? Как по-вашему, какой репутацией должна пользоваться его жена? Будет ли она выше, чем бесчестие, которым он угрожает мне, если я откажусь от брака?

Доменико опустился перед ней на одно колено и обнял ее в порыве сочувствия.

— Моя бедная Изотта! Несчастное дитя! Мужайся, мужайся! Мы еще не вступили в этот брак и, если будет угодно богу, не вступим никогда. Ты думаешь, мне хочется иметь зятем этого отвратительного негодяя? Ты — умница, что добилась отсрочки решения. У нас есть месяц. А за месяц… Чего не случается за месяц?

Он нежно поцеловал ее и, поскольку она прильнула к нему доверчиво и благодарно, он продолжил свои утешения.

— Я не буду терять времени. Я начну с попытки разузнать что-нибудь еще о его ссоре с Марком и, кроме того, о том, как она происходила. Это можно узнать. Предоставь разузнать это мне. Затем, по-видимому, мы сможем на что-нибудь решиться.

Несмотря на серьезность своих братских намерений, Доменико, подобно своему отцу сторонившемуся наиболее фривольных кругов венецианского общества, где Вендрамин и Марк-Антуан частенько бывали до дуэли, оказалось теперь непросто войти в них. Кроме того, его возможности были ограничены возросшими воинскими обязанностями. Ужас, вызванный мятежами Бергамо и Брешиа, не уменьшился от известий, достигших Венеции на исходе марта.

Бонапарт, преодолевший перевал через Тоглименто, неизменно теснил австрийскую армию дальше и дальше, пока в конце месяца эрцгерцог Чарльз не собрал ее разрозненные остатки в Клагенфурте, когда Итальянская армия вступила уже на вражескую территорию и взяла курс на Вену.

Людовико Манину даже не пришлось оказаться перед агонией официального заявления об альянсе с австрийцами в последний момент, а Большой Совет так и не собрался для обсуждения этого вопроса. В то время, когда граф Пиццамано представил Дожу свои сведения относительно французского плана, Итальянская Армия уже выступила. Было слишком поздно для каких бы то ни было мер, кроме укрепления самого города Венеции в призрачной надежде сохранить от осквернения хотя бы ее.

Для этого Совет Десяти издал необходимые указы. К тому же, учитывая недовольство жителей действиями правительства, неумелость которого казалась теперь полностью установленной, можно было использовать собранные в столице войска если не для защиты города от французов, то для защиты правительства от народа.

А тем временем, в качестве способа успокоения, усердно распускались слухи. Говорилось — конечно же, неискренне, — будто Империя посылает еще одну армию в семьдесят тысяч человек. Менее неправдоподобным, хотя и он не получил признания у народа, был слух о том, что мир уже почти заключен.

Предпринимаемые шаги не ограничились действиями в военной сфере. Агенты государственных инквизиторов были теперь чрезвычайно усердны и аресты уличенных в якобизме, шпионаже или других формах измены происходили повсюду. Исчезновения людей в эти панические дни стали обычным делом.

Когда Марк-Антуан после выздоровления, наконец, вышел из французской миссии, вряд ли в Венеции было известно, что он вернулся. Это произошло в первых числах апреля, сразу после битвы под Юденбургом, в которой австрийцы потерпели заключительное поражение в этой кампании.

Хотя в Венеции об этом еще не подозревали, война закончилась, и в течение недели было подписано соглашение о прекращении военных действий.

Виконтесса оставалась в миссии, чтобы ухаживать за Марком-Антуаном, до тех пор, пока не осталось ни малейшего оправдания ее пренебрежению той коварной пропагандистской работой, которую Лальмант требовал от нее, — осторожной последовательной подготовкой общественного мнения Венеции к грядущему. Этой работой он занял отныне маленькую армию своих агентов, многие из которых были на самом деле венецианцами.

Ее уход случился сразу, как только Марк-Антуан позволил себе покинуть постель и просидел несколько часов у окна, осматривая сверху Корте дель Кавалло. Это был неинтересный вид, но он сидел на солнышке, которое вместе с бодрящим воздухом ранней весны способствовало его выздоровлению.

В тот день, когда он впервые после болезни сидел там — в ночной рубашке и комнатных туфлях, с подвязанными густыми черными волосами, с накинутым на колени пледом, — он выразил виконтессе свою беспредельную признательность и чувство долга перед ней, которое втайне беспокоило, ибо связывало его. — Я бы не выжил, Анна, если бы не ваша забота обо мне.

Она улыбнулась ему с печальной нежностью. Она не щадила себя, и битва со смертью, в которой она победила ради него, оставила на ней свои шрамы. Маленькое привлекательное личико осунулось и ее истинный возраст, который при хорошем самочувствии она скрывала под почти детской свежестью, проявился полностью.

— Это слишком сильно сказано. Но если я помогла сохранить вашу жизнь, то это хотя бы как-то делает мне честь, в отличие от всего остального.

— Всего остального?

Она отвернулась и занялась приведением в порядок нескольких ранних фиалок в вазе из майолики, стоявшей на столе.

Когда она заговорила вновь, то в речи ее был легкий оттенок сдерживаемой горячности и сожаления, что не в ее власти отомстить.

— Я не сомневаюсь в том, кому вы обязаны раной, которая была сочтена смертельной. Я сразу заподозрила это. С тех пор у меня появилось доказательство. Одним из раненных вами людей был главарь банды. А Вендрамин из-за ранения оставался дома в течение десяти дней после этой истории.

— Это весьма интересно, — сказал Марк-Антуан.

— Интересно? — отозвалась она — Было бы интересно, если бы я могла привлечь этого убийцу к ответу. Во-первых, я считаю себя ответственной за это. Но только отчасти. У него, кажется, есть причина для ревности и по другому поводу.

Виконтесса замолчала Затем она подошла, встала рядом с ним, и в волнении стала теребить угол подушки, на которую он опирался.

— Интерес мадонны Пиццамано к вам продемонстрировал мне это. Кажется, нам суждено быть соперницами — ей и мне.

Она произнесла это беспечно, слегка улыбаясь при этом, будто желая под видом шутки скрыть признание, дерзость которого она ясно осознавала

Он не ответил ей. Это напоминание об Изотте направило его мысли быстро и мучительно к безнадежности положения, сложившегося теперь, — положения, которое для него в любом случае означало поражение.

Некоторое время виконтесса скрытно наблюдала его задумчивость. Затем она нарушила ее.

— Я сочувствовала даме, которая вынуждена выйти замуж за Вендрамина, еще до того, как заподозрила, что для этой жалости существуют такие основания. Что теперь поделаешь?

Она сделала паузу, подошла и положила руку ему на плечо.

— Если вы любите мадемуазель Изотту, то почему вы позволяете Вендрамину жениться на ней?

Некоторое время он изучал свои руки, ставшие столь худыми, бледными и просвечивающимися. Затем он поднял глаза и поймал на себе ее внимательный взгляд.

— Если вы мне расскажете, как предотвратить это, вы ответите на вопрос, на который я не могу найти ответа.

Ее взгляд покинул его, а рука — плечо. Будто его ответ оттолкнул ее. Она слегка отшатнулась и вздохнула.

— Понятно, — сказала она — Я так и предполагала.

А затем, словно вдруг осознав, что выдала себя, она вновь склонилась к нему и заговорила со страстью, высекшей румянец на ее щеках.

— Не думайте, что я завидую ей в этом. Я так далека от зависти к ней, что нет ничего, в чем я не помогла бы в ваших с ней отношениях. Вот как я люблю вас, Марк.

— Дорогая моя! — воскликнул он и импульсивно притянул одну из ее исхудавших рук,

— Мне не стыдно признаться в том, что вы уже должны были понять, к чему — как мне показывает то, что вы мне сейчас сказали — нет возврата. Нет нужды вам смотреть так испуганно, мой дорогой, ибо я об этом не жалею.

Она нежно пожала ему руку, которую держала Неизбежно и глубоко взволнованный этим заявлением от той, которая дала столь обильные доказательства своей преданности, он еще осознал и необычность такого заявления от женщины, которая самовольно присвоила себе его имя и объявила себя его вдовой.

Единственные слова, которые он сумел найти, показались ему тривиальными и банальными.

— Дорогая Анна, я буду хранить очень нежно и благодарно память о моем великом долге перед вами.

— Я не прошу большего. Если вы выполните это, вы расплатитесь со мной, — она вновь заколебалась. — В будущем вы можете услышать обо мне… нелестные вещи. Может быть, кое-что вы уже знаете или, по крайней мере, о чем-то догадываетесь. Постараетесь ли вы помнить, что какой бы я ни была, с вами я всегда бываю настоящей и искренней?

— Это единственное мнение, которого я о вас всегда придерживался, — заверил он ее.

— Тогда я довольна.

Но в ее голубых глазах не было удовлетворения. Они были печальны, на грани слез.

— Сегодня я покидаю вас, Марк. У меня нет никакого повода оставаться здесь. Филибер может сделать все, что теперь необходимо. Но вы будете иногда заходить в дом Гаццола, как и прежде, чтобы повидать меня? И помните, если возникнет ситуация, в которой я смогу помочь вам в ваших заветных стремлениях, вам достаточно приказать мне.

Голос ее совсем затих при последних словах. Она резко наклонилась и быстро поцеловала его в щеку. Затем она вылетела из комнаты прежде, чем он понял, что произошло.

Марк-Антуан сидел там, где она оставила его, в мрачной задумчивости, и все его существо наполняла странная нежность к той женщине, разоблачить которую в любой момент могло стать его долгом. Из всего того, что было сделано им за проведенные в Венеции месяцы бесплодных усилий, его снисходительность к этой псевдо-виконтессе была единственным поступком, при мысли о котором он мог теперь получить удовлетворение.

Впоследствии уход за ним осуществляли Филибер и, временами, расторопный юноша по имени Доменико Казотто, который при случае приходил помочь слуге. Казотто садился рядом и занимал мессера Мелвила новостями о событиях в Венеции. Он был более занимательным для Марка-Антуана, чем предполагал, потому что тот знал об истинной его службе и его забавляли попытки юного плута вызвать его на самообличительную откровенность. Он бы меньше веселился, если бы знал, что государственные инквизиторы с особой тщательностью следят за ним простодушными глазами этого проворного паренька.

Однако ничто так мало не занимало мысли Марка-Антуана, как предчувствие опасности, о которой Изотта послала ему предупреждение той ночью, когда на него напали. Несмотря на то, что инквизиторы смогли догадаться, что он и Лебель — одно и то же лицо, не было недостатка в доказательствах его преданности той стороне, которая противостояла якобизму, а услуги, оказанные им Самой Светлой Республике через графа Пиццамано, достигали высшей точки в предупреждении, посланном им графу с больничной постели.

И теперь, когда в первую неделю апреля он почувствовал себя достаточно хорошо, чтобы заявить о своем существовании, он без колебаний решил вернуться в свое прежнее жилье в гостинице «Шпаги». Он самонадеянно отмахнулся от опасений, осторожно высказанных Лальмантом.

— Оставаться здесь дольше, чем необходимо для излечения моей раны, на самом деле означало бы навлечь на себя подозрение, которое непросто будет отвести. Чтобы быть при деле, я должен иметь полную свободу перемещений, а если таковой у меня не будет, мне лучше покинуть Венецию прямо сейчас.

Виллетард собирался отправиться в Клагенфурт по вызову Бонапарта. Марк-Антуан полагал, что причиной тому послужили достигшие Бонапарта инструкции Директории, аналогичные тем, что были адресованы и Лебелю.

Кампания почти завершилась. Лальмант ожидал, что известия об окончании войны могут прибыть с часу на час.

— А затем, — сказал он, — придет черед этих венецианцев. Но скандальный предлог, друг мой, по-прежнему еще подыскивается.

Марк-Антуан предпочел в этот момент повести себя подобно истинному Лебелю.

— В чем необходимость быть до отвратительного привередливым? Предлог заключается уже в самом гостеприимстве, оказанном Венецией бывшему графу де Прованс. Я доказал это, когда потребовал его изгнания. Теперь я бы вновь выставил этот счет, если бы это зависело от меня.

— Сие от вас не зависит, — ехидно вставил Виллетард. — Как вы знаете, Директорам требуется нечто большее.

— Как знаете и вы сами, Виллетард, — прозвучал ответ с резкостью, призванной напомнить посланцу Бонапарта, что его еще не простили за вмешательство, которое едва не стоило мнимому Лебелю жизни. — Чего вы достигли за то время, пока я был недееспособен? Вам представился удобный случай совершить некоторые из замечательных дел, обещанных вами, когда вы только приехали в Венецию. Что мы получили взамен? — Марк-Антуан посмотрел на него более чем прохладно. — По-видимому, вы стали замечать, что критиковать проще, чем действовать!

— Ах, вот что! Боже всемогущий! В моих инструкциях не было указано, чтобы я действовал в качестве агента-провокатора!

Взгляд Марка-Антуана стал столь тяжелым и непримиримым, что самонадеянность Виллетарда спасовала перед ним и презрительная ухмылка растаяла на его губах.

— Должен ли я сообщить эту речь Директорам? Должен ли я рассказать им, каким именно образом вы определяете границы исполняемых вами указаний, которые вы получили персонально? Тогда они могут напомнить вам, что в ваших инструкциях — делать все, что может оказаться необходимым для блага Франции.

Однако за все это время не заслуживают ни малейшего внимания ваши успехи в практических провокационных действиях…

Виллетард был почти напуган. Он страстно вступил в спор:

— Я никогда этого не говорил! Будьте мне свидетелем, Лальмант, в том, что я этого не говорил!

Марк-Антуан оставался непреклонен:

— И то, что ваши успехи не заслуживают внимания, является главной причиной того, что я вынужден отправиться, чтобы разобраться, что я смогу предпринять сам.