Венок усадьбам

Торжок

Когда-то славился Торжок своей ресторацией, а ресторация — пожарскими котлетами. Проездом воспел их Пушкин[52], проездом написал К.Брюллов акварелью портрет хозяйки знаменитого путевого трактира[53]. Кто не перепобывал в нем из путешественников, совершавших на почтовых переезд из Петербурга в Москву! Для Екатерины II построен был здесь путевой дворец — быть может, то двухэтажное барочное здание, что стоит на базарной площади. На обеих сторонах Тверцы раскинулись живописными группами Борисоглебский и Воскресенский монастыри — между ними течет Тверца, излучиной своей омывая город. И повсюду, среди низких обывательских домиков, среди зелени садов, выделяются храмы с золотыми, зелеными и синими главками, высокие колокольни, белые ленты монастырских и церковных оград.

По типу своей архитектуры, по характеру своей планировки Торжок тянется к Петербургу. О более древнем времени свидетельствует только деревянный пятиярусный храм, уже почти за городом, на отлете, любопытный образчик самобытного русского зодчества, силуэтом стройных пирамидальных масс своих перекликающийся с церковью в Уборах.

Вид на собор в Торжке с колокольни Борисоглебского монастыря. Современное фото

Как всегда, в центре города — базарная площадь. Здесь стоит путевой дворец, здесь раскинулись каменные в арках ряды, здесь классическая нелепо окрашенная в зеленый цвет часовня, выстроенная архитектором Львовым, здесь и каменный ампирный собор, почти рядом с Борисоглебским монастырем. Собор и колокольня с тосканским, ионическим и коринфским ярусами звона — той шаблонной, казенной, всегда грамотной классической архитектуры, согласно которой возводились подобные сооружения повсюду — и в Рыбинске, и в Арзамасе, и в Белгороде...

Несомненно, большой интерес представляют аналогичные постройки монастыря. Главный собор постройки Львова отражает петербургскую архитектуру Кваренги. Здание массивно и монументально. К четырехугольнику основного тела с двух сторон пристроены мощные шестиколонные тосканские портики, с двух других — ризалиты с лоджиями и колоннами. Здесь, в антах — ниши, где стоят статуи. Четыре фронтона, покоящиеся на фризе из триглифов, служат удачным переходом к главкам. Средняя, восьмигранная, с четырьмя полуциркульными окнами, заливает светом внутреннее пространство; четыре боковые, круглые, скорее нужны для общего спокойствия и завершения масс. В кругу работ Львова, архитектора, определившего все строительство Новоторжского уезда, этот храм занимает видное место. От церкви в Арпачёве к Могилевскому собору, собору Борисоглебского монастыря, церкви в Прямухине идет развитие этого строительного типа в творчестве Львова, выдающегося архитектора-дилетанта XVIII века.

Другой путь, другой тип сооружения дает монастырская колокольня. Ее принадлежность Львову оспаривается. Однако она является, несомненно, его работой, будучи органически связана снова с архитектурным образом, еще неумело намеченным в колокольне села Арпачёва, позднее блестяще выполненном в аналогичных церквах усадеб “Рай” Вонлярлярских в Смоленской губернии и в Мурине, имении гр. А.Р. Воронцова под Петербургом.

К кубическому зданию с прорезанной в его нижней рустованной части прорезной аркой прибавлены по фасадам портики, с двух же других сторон — полукруглые выступы. Фронтоны с четырех сторон служат переходом к нижней, снова рустованной части башни, где прорезаны полуциркульные окна и по углам поставлены круглые главки. Выше следует круглый ярус звона с арками между сдвоенными колоннами и ротонда, напоминающая парковые колонные беседки под куполом, увенчанные высоким шпилем с крестом. Все сооружение отличается исключительной стройностью и пропорциональностью, врезаясь изящным силуэтом в голубое небо. Нередкое содружество Львова и Боровиковского сказалось во внутреннем украшении соборного храма, где иконостас принадлежит кисти знаменитого русского портретиста, по-видимому, бывавшего в Торжке и в окрестных усадьбах.

Помещичьими имениями Новоторжский уезд чрезвычайно богат. Большинство из них когда-то принадлежало Львовым. Есть предание, довольно курьезное, сообщающее, что сатана, пролетая над уездом, рассыпал из своего мешка, где были помещики, Львовых... Это поверие свидетельствует, с одной стороны, об обилии львовских усадеб, с другой же — о довольно печальной памяти, оставленной ими в народе.

Львовым принадлежали в Новоторжском уезде усадьбы Митино, Василёво, Арпачёво, Черенчицы-Никольское тож. Следы строительной деятельности архитектора Н.А. Львова сказались в усадьбах Раёк Глебовых, в Прямухине Бакуниных помимо, конечно, названных мест. А кругом, по берегам Осуги и Тверцы, был еще ряд роскошных и скромных имений — Таложня Всеволожских, ранее принадлежавшая Обольяниновым* (* Так в рукописи.) Волковых, богатые Грузины Полторацких, описанные в воспоминаниях А.О. Керн и монографически запечатленные в альбоме старинных акварелей, находящемся в Московском Историческом музее. Были во многих других местах уезда еще многочисленные усадьбы, о которых, однако, ничего почти не известно, в том числе какой-то грандиозный дворец в имении Квашниных-Самариных. Остатки этой помещичьей культуры собраны в Новоторжском музее, очевидно, усадебного происхождения. В сущности, он очень типичен по вещам, его наполняющим. В первой комнате — ряд портретов XVIII и начала XIX века. Среди них две работы* (* Так в рукописи.) немецкого мастера, упоминаемого Я.Штелиным, современника Гроота, чьи работы в России до сих пор, однако, не находились[54]. Парные, мужской и женский, портреты эти интересны как образчики грузного и пышного германского барокко в России аннинских времен.

Из Таложни попали портреты Татариновых и Всеволожских работы Боровиковского. Наиболее интересной находкой является, конечно, портрет Е.Ф. Татариновой — довольно полное лицо, обрамленное пышными седеющими волосами, в открытом серебристо-сером корсаже. Значение Татариновых как главы хлыстовской организации конца XVIII — начала XIX века, конечно, общеизвестно, так же как и участие в кружке В.Л. Боровиковского. Но до сих пор не был найден портрет ее, существование которого представлялось, однако, весьма вероятным. С громадным мастерством написан другой портрет — близкого к Павлу I П.Х. Обольянинова, последующего владельца Таложни и богатой подмосковной в Дмитровском уезде.[55] Здесь почти в фас по пояс представлена еще стройная фигура стареющего генерала в синем мундире с лентами, орденами и звездами, с мальтийским крестиком на шее. Как-то запомнился еще мастерский портрет юноши в темном сюртуке с клетчатым галстуком, уже предвещающий романтические настроения, вероятно, кисти кого-то из иностранных художников, женский портрет в манере Боровиковского и парадное поколенное изображение генерала Всеволожского работы француза Дезарно, бывшего как бы домашним живописцем семьи, приезжавшим с ней и в Таложню, и в знаменитое Рябово под Петербургом. Немногие образчики мебели красного дерева и карельской березы, старинный фарфор, шитье шерстями и бисером, галерея екатерининских современников — обрамленные силуэты Сидо из глебовского Райка — все это, несомненно, жалкие остатки из того богатого культурного слоя, который был сброшен и растоптан стихийными прорвавшимися силами.

Арочный мост начала XIX века а усадьбе Василёво Новоторжского уезда. Фото 1983 г.

В окрестных усадьбах осталось, конечно, немногое, как всегда, преимущественно архитектурные памятники. Об ином можно судить теперь лишь по зарисовкам местного художника Воронцова, старательно исполненным акварелям, находящимся в Новоторжском ‹музее›. Им запечатлены были разнообразные парковые сооружения в Райке — павильон в Василёве, несомненно постройки Львова, — полуциркульная, под аркой, лоджия с двумя вписанными в нее тосканскими колоннами, держащими антаблемент, наконец, оригинальный мост из дикого камня, там же мост из местных морен, своей красиво найденной аркой напоминающий римские античные мосты, впечатление которых, вероятно, и руководило здесь архитектором.

Никольское

На багряном закатном небе — острые силуэты елей и зигзагообразные очертания дальнего леса... Позади, в долине Тверцы — городок. От кладбища на пригорке открывается вид на него — на живописно раскинувшиеся дома, на шестнадцать церквей с колокольнями, перезванивающиеся всенощным звоном. И поэтому кажутся там, на золоте заката, колокольнями ели и чудятся еще недавние перезвоны в отвязанном теперь валдайском колокольчике на лошадиной дуге... Едва заметно в темноте село Пятница Плот; непроницаем мрак в лесу — а впереди еще неведомые, скрытые остатки былого искусства.

О Никольском, или Черенчицах, усадьбе Львовых, надо судить не по одним остаткам архитектуры. В 1811 году побывал здесь известный, тогда еще совсем молодой русский пейзажист М.Н. Воробьев, запечатлевший виды усадьбы на рисунках, находящихся ныне в Третьяковской галерее. Пусть выдержаны эти ландшафты в условном классическим вкусе, пусть похожи ели и сосны на южные кипарисы и пинии — они тем не менее документы частично утраченных сооружений, документы тем более ценные, что ведь именно так выглядела классическая архитектура в глазах на античный лад настроенных строителей русских усадеб.

Перед въездом в Никольское был водоем, арка из дикого камня, пропускающая струю воды в полукруглый резервуар. Это — одно из увлечений Италией, испытанное владельцем и строителем Никольского Н.А. Львовым. Справа от дороги прудок, теперь частично заболоченный. В нем отражается, перебиваясь листами кувшинки и ряски, — ротондальный храм под куполом на световом барабане, обведенный кругом тосканскими колоннами прекрасных пропорций. Мягкие и тающие рассветные тени рисуют объемы, первые лучи нежаркого и уже немощного осеннего солнца ложатся на колонны розовыми бликами. Загорелся крест и золотой шар над куполом — если бы не они, чудесным перефразом античности, например, знаменитого круглого храма в Тиволи, можно было бы счесть это легкое и грациозное сооружение. Колонны маскируют толстые стены — в них внутри украшенные коринфскими колоннами ниши притвора и алтаря. Полуциркульные окна светового барабана льют рассеянный, несильный свет в круглый храм, сохранивший нетронутым нарядный классический иконостас и пышную бронзовую люстру, свисающую в центре. Плотно притесанные камни цоколя скрывают нижний храм, собственно усыпальницу. Здесь — низкий иконостас со съеденными сыростью иконами, возможно, кисти Боровиковского, а в полу — простые плиты с надписями. Под ними лежат и Н.А. Львов и жена его М.А. Дьякова, дважды запечатленная Левицким — в раннем возрасте, вскоре после тайного замужества, еще в жеманно-рокайльном вкусе, в тающих розовых и оливковых цветах, а на другом портрете представленная уже женщиной в расцвете, в теплых лиловатых тонах, женщиной в обаянии трепещущей и полной жизни плоти. На портретах Левицкого в Москве образы живых людей — в склепе Никольской церкви холодные и унылые мраморные доски. Так разными путями устремляется в вечность память о людях...

Парк Никольского с его живописными насаждениями английского типа не сохранил никаких “затей"; а было их здесь много, если судить по двум гуашам начала столетия, еще сохранившимся в семье, да по словам народного предания, рассматривающего Львова как барина-мучителя, как барина-крепостника... Быть может, и права народная молва в устах тех, чьи предки сами испытали на себе строительную “горячку” Н.А. Львова.

А строил он действительно очень много. Помимо уже упомянутых храмов — почтамт в Петербурге, дворец для Павла I в Московском Кремле, Приорат, убежище мальтийских рыцарей в Гатчине, и ряд роскошных усадеб, где авторство Львова если и не устанавливается документально, то все же вполне очевидно из анализа строительной манеры и архитектурных приемов. В этом предположительном списке кроме усадеб Новоторжского уезда значатся Званка Державина, имение ближайшего свояка и друга Львова, Кирианово скупой и строптивой княгини Дашковой, дача на Петергофской дороге, запечатленная на двух превосходных меццо-тинто Мейера, Мурино гр. А.Р. Воронцова, Очкино Судиенко в Черниговской губернии, где ныне все сровнено с землей, знаменитое Вороново Ростопчина, сожженное владельцем перед вступлением француза... И среди всех этих сооружений — свое собственное Никольское, своего рода опытное поле для разнообразной архитектурной деятельности.

Старые гуаши ценны тем, что они передают не существующее ныне Никольское. На одной из гуашей — тоже церковь-ротонда, отделенная от дороги быстрым и полноводным ручьем, на другой — нижний, теперь заболоченный и давно не существующий парк. Было тут озеро с островками и мостиками, классические храмы, беседки, водопад и даже пещера, заливаемая водой, совсем как Голубой грот на острове Капри. Вдали рисуется в туманной дымке дом и каланча-вышка хозяйственного двора.

"Вид усадьбы кн. Н.А. Львова Никольское Новоторжского уезда". Рисунок начала XIX в.

Мавзолей кн. Львовых в Никольском (Черенчицах). Современное фото

Дом в Никольском, собственно, тоже не существует. Его история — летопись упадка и оскудения русского дворянства. Конечно, его задумал Н.А. Львов в широких, надо думать, превышавших его средства масштабах. Центральный трехэтажный кубический массив украшен, как всегда, четырехколонным портиком. Этот вид дома запечатлен на старом рисунке, воспроизведенном в гротовском издании сочинений Г.Р. Державина[56]. По преданию, строитель Никольского завещал сыну и внуку пристроить к дому те закругленные крылья, от которых одно только от всего и уцелело поныне. А другое крыло, впрочем, никогда выстроено и не было. При сыне и внуке еще сохранялось старое. Но правнукам не под силу было содержание дома-дворца, и они поэтому сломали его, оставив от дома лишь одно крыло и примыкающую часть центрального сооружения.

На толстых каменных столбах повис балкон — и получилось нечто поистине предельно нелепое. Только в расчете на общий план делается понятным распределение комнат, назначение лестницы, оригинально устроенной позади вдающейся закругленной стены, объясняется скромная здесь обработка наружных стен, плоская, но богатая светотеневой игрой, с одним лишь колонным выступом-подъездом на самом конце. Внутри еще целы были прелестные росписи, арабески, гирлянды роз и цветов на плафонах и по стенам. В одной из комнат почему-то уцелел голландский портрет XVII века, вероятно, составлявший часть высокохудожественной обстановки, разбазаренной буквально поодиночке уже последними владельцами.

Н.А. Львов с циркулем в руке — моложавое лицо в обрамлении серо-серебристых пудреных волос парика, кокетливо наклонившая голову М.А. Львова на фоне колосящейся нивы — таковы две ранние по времени миниатюры Боровиковского. Те же лица в иных позах и движениях на портретах Левицкого, снова М.А. Львова на круглой миниатюре Боровиковского, в рост — ее сестры Д.А. Державиной в парке на фоне Званки, портрет Л.Н. Львова кисти Брюллова — таковы мастерские произведения русской кисти, что украшали, верно, дом в Никольском. По музеям и частным рукам разошлись эти вещи.[57]

Последующие годы опустошили усадьбу окончательно, не осталось и следов мебели и обстановки. Говорят, что архивом (а в нем были чертежи архитектора Н.А. Львова) обклеены стены в деревенских избах... Не сохранили равнодушные к старине наследники и парка. Среди старых куртин и аллей видны еще уже давно поросшие кустами и деревьями ямы, где некогда были храмы, павильоны и беседки, может быть даже храм Солнцу, эскиз которого набросал Львов на полях сочинения Гиршфельда о садах и парках. Интерес этих сооружений заключался в их особом характере землебитного строения, изобретенного Львовым; он усердно старался распространить свое изобретение и добивался от правительства устройства у себя в Никольском соответствующей строительной школы, куда посылались по два человека учиться от каждой губернии. Вот эта-то даровая рабочая сила и возводила, верно, все архитектурные украшения Никольского. От всего землебитного строения уцелел до наших дней один лишь Приорат в Гатчине. В Никольском же все погибло. Но именно потому, что в Никольском все уже было давно разрушено, оно сохранилось лучше, чем другие, стихийно исчезнувшие усадьбы. Этот парадокс можно отметить на примере не только одного Никольского. И в Глинках Брюса, давно приспособленных под фабрику, и в Никольском-Погорелом Барышниковых, где устроена была земская больница, и в недостроенном дворце Демидовых в Петровском — во всех этих усадьбах, где нечего было громить, осталось в конце концов больше следов старины, чем в какой-нибудь опустошенной и сровненной с землей Диканьке или Рогани... Вероятно, потому кое-что курьезно уцелело и в парке львовских Черенчиц.

Левое крыло дома в Никольском (Черенчицах). Современное фото

Позади дома сохранился, вероятно, потому, что можно было использовать его для хозяйственных нужд, грот, приспособленный под погреб. Это небольшой искусственный холм с входом в арке, выложенной из дикого камня, холм, несущий пирамиду, сложенную из обтесанных глыб известняка. Внутри заключено полусферическое помещение, пирамида же содержит в себе полый, открытый внутрь цилиндр, сквозь просверленные отверстия, почти невидимые снаружи, дающий свет внутрь сооружения. В полу полусферического помещения — круглый концентрический прорыв, служащий для освещения уже ниже в земле находящегося погреба, с доступом в него через подземный ход, выходящий на хозяйственный двор. В этом сооружении причудливо сочеталось впечатление от пирамиды Кайю Цестия на Монте Тестаччио в Риме, от схожей пирамиды в саду Царскосельского парка, от затейливых моделей садовых павильонов, воспроизводившихся в книгах XVIII столетия по парковому искусству. В архитектурном творчестве Львова тип такого сооружения встретится еще не раз — подобная пирамида сохранилась в усадьбе Митино того же Новоторжского уезда, очень похожая по идее беседка — в парке Райка, имения Глебовых, неподалеку от тракта Москва — Петербург.

О хозяйственных постройках Никольского также нельзя больше судить на месте — здесь осталось лишь несколько зданий, скромно обработанных в классическом вкусе. Но еще старые фотографии показывают высокий каменный амбар, скотный двор, а одна из гуашей смутно рисует в дальней перспективе высокую мельницу с башней-каланчой.

В узорах черных облетевших лип — синее осеннее небо, под ногами шуршат золотые листья. Над дорогой, над изумрудной травой зеленей — свешивается ярко-красная гроздь рябины... Пыльная дорога, овраг, однообразные валуны на полях...

Арпачёво

Отсюда до Арпачёва две версты. В Арпачёве снова львовская усадьба. Деревянный дом сгорел, липовый парк вырублен. Стоит только церковь в ограде и рядом с ней — высокая колокольня-каланча, скорее курьезная, чем архитектурно удавшаяся.

О классической церкви в Арпачёве и ее месте в ряду построек Львова была опубликована заметка. Здесь остается сказать лишь о том впечатлении, которое производит этот классический палладианский храм, с его портиками и роскошным круглым залом внутри, среди пейзажа среднерусской равнины. В ограде — березы, покосившиеся надмогильные кресты, поленницы дров, последние осенние цветы в высокой некошеной траве. Трава пробивается и по ступенькам широких всходов, приводящих к портикам. Картина знакомая и привычная. Классический стиль сросся с русским ландшафтом, он закономерен здесь; но истекшее десятилетие внесло сюда впечатление ненужности, заброшенности, впечатление чего-то навсегда отжившего, но еще печально-прекрасного. Пустынно и внутреннее пространство храма — круглый колонный зал, залитый светом сверху сквозь полуциркульные окна восьмигранного барабана; как-то не верится здесь в присутствие толпы людей... Чуть суховаты линии иконостаса, переделанного из прежнего, оригинально и необычно подражавшего пальмовому лесу; но еще сохранились здесь, по-видимому, иконы работы Боровиковского, в частности почти наверное исполненные его рукой архангелы на створках северной и южной двери. С высокой колокольни-каланчи вид на много верст кругом.

В сизой дымке дальние леса, широкие луга и просторы. По извилистым берегам Осуги и Тверцы остатки насиженных, любовно отстроенных дворянских гнезд...

Колокольня Казанской церкви (1782—1791) в усадьбе Арпачёво Новоторжского уезда. Фото 1983 г.

Раёк

Авторство Львова в постройке усадьбы “Раёк” не установлено никакими документальными данными. Достаточно, однако, сравнения с сохранившимися памятниками архитектурной деятельности Львова в Новоторжском уезде, чтобы считать весь ансамбль Райка — несомненным шедевром его творчества. Усадьбу строил в 90-х годах XVIII столетия генерал-аншеф Ф.И. Глебов,[58] крупный земельный магнат, владевший кроме многочисленных доходных имений в разных губерниях Европейской России еще доныне сохранившейся дачей под Москвой — Покровским-Стрешневым. В книге “Mon aïeule”[59] рассказана его женитьба на Елисавете Петровне Стрешневой, женитьба, соединившая представителей двух старинных именитых боярских родов.

Первое, что поражает в Райке, это общая продуманность планировки, основанная на тщательном изучении архитектуры Палладио, чьи сочинения Львов изучил в подробности и даже перевел на русский язык.

Арка триумфальных ворот, как в раме, охватывает дом, помещенный напротив, с противоположной стороны громадного овального двора. От ворот в обе стороны расходятся, закругляясь, ряды тосканских колонн, увенчанных балюстрадой над архитравом. Назначение этих плоских ординарных колоннад чисто декоративное, иллюзорное, в соответствии с такими же, но уже двойными галереями напротив, примыкающими к дому, и ближайшими к нему павильонами. Каждая из колоннад с обеих сторон — от ворот и от дома — приводит к октогональному флигелю, попарно соединенными в свою очередь между собой длинными зданиями оранжереи, с одной стороны, и конюшни — с другой, замаскированными по фасаду все теми же рядами тосканских колонн. Четыре флигеля имели разнообразное практическое применение. В них были — экипажный сарай, театр, помещение для дворовых и т.п. Таким образом, в один архитектурный организм соединены были дворец и хозяйственные службы, органически слитые воедино, как это нередко практиковалось Палладио в его знаменитых виллах в окрестностях Виченцы.

Громадный овал двора превратился в луг. С него парадная лестница, в вышину цоколя, приводит к четырехколонному портику, украшающему фасад дома о девяти колонных осях. Колонны охватывают два этажа и заканчиваются треугольным фронтоном, врезающимся в одно из четырех полуциркульных окон светового барабана, венчающего всю постройку и несущего купол с шаром. Немного иначе обработан садовый фасад: здесь посередине врезается в дом лоджия и колонны, на этот раз с коринфскими капителями, расположены в два ряда — наружные образуют портик, а внутренние продолжают линию стены; лестничные сходы ориентированы здесь не прямо в сад, а на две стороны, по бокам. Луг с газоном и широкая просека ведут отсюда в парк. В общих чертах архитектура дома совпадает с усадебными постройками Львова в Никольском, Званке, Кирианове и, несомненно, восходит к Английскому дворцу в Петергофе, построенному Кваренги, одной из наиболее строгих палладианских построек в России. С указанными постройками совпадают не только композиция масс, но и многие детали. Каждое из средних окон на фасаде по сторонам портика отмечено особым фронтончиком, внося слегка акцентированное разнообразие в строгую и скромную декорацию стены. Любопытны в смысле определения “архитектурного почерка" Львова флигеля-павильоны: каждый из них на кубическом основании, открывающемся аркой на двор, несет октогональный ярус, перекрытый куполом и увенчанный круглым шаром. Такой тип постройки встречается в ранних церковных сооружениях мастера в Могилевском соборе, соборе Борисоглебского монастыря в Торжке и Арпачёвском храме.

Широкая просека по главной оси приводит к реке. Отсюда в оформлении лип снова вид на дом, ярко освещенный солнцем, — скрадывается пространство луга, и архитектура воспринимается как умело скомпонованный на картине пейзаж. Справа, неподалеку от дворца, стоит на искусственном пригорке легкая и изящная беседка-ротонда о восьми тосканских колоннах, несущих купол, увенчанный шаром. В полу беседки, выложенном каменными плитами, круглый, теперь заложенный прорыв — раньше служил он для освещения находящегося внизу, в пригорке, грота, вход в который, как всегда, под аркой из дикого камня. За несколько шагов выведен другой “подземный” ход в грот. Верно, так же как в Никольском, беседка-пещера была двухэтажной и служила одновременно и прохладным убежищем в жару, и погребом для хозяйственных нужд.

Умелые, продуманные пейзажные расчеты видны в этой части парка и поныне; с одной стороны, рисуясь ажуром колонн на фоне голубого неба, кажется беседка-ротонда радостным и изящным храмом-игрушкой; с другой стороны, венчая вход из дикого камня, обрамленный елями, кажется он “мрачно-романтичным”, согласно вкусам конца XVIII столетия.

Другая колонная беседка находится ниже, около реки. Здесь шесть широко расставленных ионических колонн держат купол, снова увенчанный белокаменным шаром, как на всех постройках в Райке и довольно часто вообще у Н.А. Львова. Когда-то стояла в этом храмике фигура наяды — обезображенный остов ее до сих пор лежит неподалеку в траве. Мысль об этом круглом прозрачном колонном сооружении, где счастливо сочетаются заветы Палладио с античными надгробными монументами, по-видимому, занимала Львова. На полях принадлежащего ему тома сочинения Гиршфельда о садах и парках набросал он цветными карандашами подобную беседку... Кто-то содрал с купола железную крышу, вода неуклонно точит камни свода, опадает внутрь купола штукатурка, умело расписанная кессонами... Верно, недолго суждено стоять этому храмику-беседке...

Наиболее курьезный парковый павильон в противоположном крае парка. Верно, служил он некогда вольером, "затеей", кажущейся теперь праздной и ненужной, но в свое время ласкавшей глаз и обогащавшей слух.* (* Люди рококо не знали живых птиц. Пестрые попугаи, павлины и райские птицы из разноцветного штука, резные из дерева или живописные, стенные, с завитками орнамента отвечали их вкусам. В конце столетия научились любить природу. Об оперениях птиц писал Б. де Сент-Пьер в своих “Этюдах о природе”. Общество научилось любоваться живыми птицами — для них во дворцах и парках отводились особые помещения. Так возникли комната-вольер во дворце Архангельского у Юсуповых, павильоны-птичники в садах Павловска и Райка (примеч. автора).) В плане это равносторонний треугольник со срезанными углами. К каждой стороне треугольника пристроена полуротонда, точно пополам разрезанная колонная беседка. Вспоминается — такими именно полуротондами была украшена оранжерея в погибшем Очкине, имении Судиенко, крупного черниговского помещика, бывшего другом Львова и сослуживцем его по почтовому ведомству. Ряды круглящихся колонн создают богатую игру света и тени, ярко прорабатываются ниши и круглые впадины над ними на скошенных углах здания, выкрашенного, как полагается, в белый и нежно-палевый тон.

Облинявшие росписи цветами и травами, различно подобранными в каждой полуротонде, как будто указывали на среду, свойственную птицам, в них некогда жившим, — сохранились также и пазы от вставлявшихся рам с сетками.

Еще один павильон, наиболее пострадавший от времени, построен по принципу веерообразной фигуры, имея по граням своим три четырехколонных тосканских портика, несущих фронтоны. Кто-то хотел, верно, использовать строительные материалы и разрушил одну из колонн — но, должно быть, не нашлось в современной жизни применения фигурному старинному кирпичу.

Все перечисленные парковые сооружения близки к постройкам в Павловском парке. Несомненно, исходя из Палладио, испытал Львов влияние Ч.Камерона, восприняв его архитектурную грацию, характер его мягкого и изящного классицизма. От себя же внес архитектор то, что составляет иногда самое ценное в его дилетантском творчестве — выдумку. По-видимому, хозяин Райка предоставил художнику полную свободу действия... В английском парке сохранились и другие еще “затеи” — грот из дикого камня над рекой и монументальная дамба, отклоняющая течение реки, также сложенная из круглых валунов. Роскошно разрослись липы старого сада, время наложило своеобразную патину на весь "ландшафтный парк" — разрушаясь, поглощаются природой произведения искусства, — и, верно, поэтому стала действительно близкой к “натуре” все же всегда ощутимая искусственность английского сада.

Предание сообщает, что Екатерина II, во время одного из своих путешествий, посетила имение генерала Глебова. Два арапа с громадными зажженными золочеными канделябрами открывали торжественное шествие. Эти осветительные приборы будто бы остались в Райке на память о высочайшем посещении. Было ли так в действительности или нет — кто знает; но в главном здании дворца стояли еще до революции эти грандиозные декоративные канделябры.

Теперь в доме нет мебели — но тем обнаженнее, тем заметнее стали потолки и стены, фрески и лепнина, очаровательные по своему изяществу, полные тонкого вкуса, чувства меры и декоративного чутья.

Дворец в усадьбе Ф.И. Глебова Знаменское-Раёк Новоторжского уезда. Современное фото

Нижний этаж — не главный, здесь росписи скромнее и проще; на главной оси дома — вестибюль, еще сохранивший два простеночных зеркала светлого дерева с бронзой. Парадная лестница сбоку — она кажется несколько узкой, подымаясь кверху одним только маршем. Две темные вазы, еще не вполне успокоенных, еще заметно рокайльных форм, стоят на постаментах в начале лестницы. Внизу в стены, в изящные лепные рамочки стиля Louis XVI, вставлены семейные портреты; это ремесленные копии, исполненные, верно, одновременно в связи с постройкой дома своим крепостным мастером; добросовестность копииста позволяет узнать в женском портрете с пышно взбитыми, напудренными волосами не дошедший до наших дней оригинал Вуаля, в портрете кнг. М.М. Прозоровской — работу Антропова, в парадных изображениях каких-то супругов — суховато-парадную кисть Гроота. На оборотах нет надписей; но ведь неизвестных этих помнили и знали — и не одна легенда связывалась, верно, с той или иной бабушкой, жившей в блестящий и радостный век Елисаветы и Екатерины. Едва ли назовет их кто-нибудь теперь, разве искушенный искусствовед или памятливый историк. После 1917 года потеряли они свои имена. Неизвестные... Точно боги-предки, боги-пенаты охраняют они старые стены дворца.

Среди портретов нет изображения Елисаветы Петровны Стрешневой, властной и надменной женщины, супруги строителя Райка Ф.И. Глебова. Повесть ее жизни прозрачно-поэтическими чертами рассказана в книжке “Mon aïeule”. Ее скульптурный портрет-бюст находился на лестнице в подмосковной Глебовых — Покровском-Стрешневе... Распылялось, переходя по женской линии, фамильное наследие. По чужим рукам ушли и родовые вотчины, и вещи, и портреты. В вихре последних лет закружились и рассеялись, как осенние листья, последние остатки искусства и быта... Разве только глаза и память кого-то из последних свидетелей вспомнят мастерскую по письму миниатюру-портрет гусарского офицера П.Ф. Глебова-Стрешнева, убитого при Бородине, вспомнят могилу генерал-аншефа Глебова на кладбище старицкого монастыря, портреты из дворца в Райке, черный профиль-силуэт Е.П. Глебовой работы Сидо в Новоторжском музее и ее могилу с подробной надписью на старом кладбище Донского монастыря, впрочем могилу, вероятно, срытую теми, для кого старые счеты с мертвыми — тоже ведь классовая борьба. Старые портреты безмолвны. Они расскажут о прежней жизни лишь тем, кто умеет говорить с ними на одном языке. Но язык этот почти позабыт, и мало кто его понимает.

Беседка в парке усадьбы Знаменское-Раёк. Современное фото

Узкие проходы вдоль ступенчатого всхода образуют площадку верхнего этажа; чугунная решетка из типично классических, друг в друга входящих кругов охватывает лестничную впадину; здесь стены расчленяют пилястры — две скромно-резные двери, окрашенные в фиолетовый и желтый цвет, приводят в кабинет и аванзал. Однако главная, парадная артерия дома — не здесь. Ступеньки лестницы приводят прямо на площадку, украшенную каннелированными колоннами; напротив — дверь среди орнаментальной декорации, почему-то сдвинутая с оси; это всего только вход в совсем маленькую комнату-дежурку. Другие двери — направо и налево — приводят в столовую и залу.

Столовая — угловая комната. Ее убранство парадно-дворцовое. Часть окон выходит на садовый фасад — часть на боковой. На внутренних стенах двери в колонных порталах, над порталами полукруглые тимпаны с масляными в них картинами — потемневшими мифологическими композициями “под итальянцев”. На стенах нарисованы панели и пилястры, и в расчлененных полях — как в помпейских росписях — помещены пейзажи; к несчастью, коснулись их руки маляра-реставратора, и не узнать в них более видов старого Райка.

Зато полностью сохранился оригинальнейший фриз под потолком из императорских портретов — цепь овальных медальонов в изящно сочиненных лепных рамках с горельефным венчающим их орлом, держащим в изогнутом клюве зеленый лавровый веночек. Галерею начинают царь Михаил — и рядом с ним его супруга, Евдокия Лукьяновна Стрешнева. Сразу понятным делается назначение этого фриза — ведь он цепью портретов до Екатерины II указывал на родство владельцев Райка с родом царствующей династии.

Высокие окна заливают зал светом — в квадраты стекол видны старые разросшиеся липы парка и синее, в узорах облетевших ветвей небо. В один ряд со столовой по боковому фасаду — лестница, приводящая в световой фонарь и квадратный небольшой кабинет, где по зеленоватому полю потолка летит все та же царственная птица орел...

Другая дверь с колонной лестничной площадки приводит в залу. Здесь мягче свет, струящийся сквозь четыре полуциркульные люкарны светового барабана, открывающегося круглым прорывом в потолке, и через окна, выходящие в затененную колоннами лоджию. Фрески на стенах — большей частью лепные гризайли, легкие орнаменты и медальоны, как бы подражающие резным камням в том вкусе смягченного классицизма XVIII века, который вырос из созвучных ему мотивов росписей Помпеи и Геркуланума. На боковых стенах залы — два камина с изящными бисквитными медальонами, под стиль общей декорации. Это тот “пошлейший” стиль, который первым нашел Адам в Англии и который потом, явившись темой для бесчисленных вариаций, распространился по Франции и другим странам, последней волной своей достигнув искусства русских крепостных XVIII века, которых ведь, по оригинальному заключению Е.П. Глебовой, можно научить всему чему угодно, даже [манерам]. Потолок залы, умело расчлененный кессонами, имеет в центре круглый прорыв, как в Пантеоне, прием, верно, поразивший Львова, не раз им употребленный — и в парковых сооружениях [Рылютного] и в церкви усадьбы Рай Вонлярлярских в Смоленской губернии. В куполе светового фонаря на фоне синего потемневшего неба летят в [божественных] позах боги Олимпа, верно, написанные все той же кистью доморощенного художника, изобразившего и мифологические сцены в столовой. В круглом световом фонаре — целая комната; может быть, здесь, в вечера празднеств и балов, размещался крепостной оркестр; в будние же дни так заманчивы были, верно, широкие круглящиеся диваны вдоль стены. Здесь с книгой в руках так хорошо мечтать под монотонный шум дождя, барабанящ‹его› по крыше, под мерное воркованье голубей, спрятавшихся на чердаке от ненастья. В полукруглые окна видны просеки парка, овальный двор в колоннах, осыпавшиеся кроны вековых лип.

Парадность палладианского палаццо сочеталась в Райке с уютом русской усадьбы. Нетрудно представить себе в овальном аванзале скромно-изящные кресла стиля Louis XVI с горошинками и лентами, наборные столики marqueterie* (* маркетри (инкрустация. — франц.), один из видов английской мебели XVIII века.) и клавикорды светлого дерева. Такое убранство подсказывают орнаментальные гирлянды роз, членящие стены, [легкие] лепные и живописные узоры потолка.

Соответствуя лестнице и кабинету противоположного крыла, расположены далее — гостиная в два окна и совсем маленький будуар. В гостиной dessus de porte** (** десюдепорт ( над дверью. — франц.), панно (картина или барельеф), расположенное над дверью.) образуют две фрески — на них фантастические изображения Нестора и Пимена летописцев, верно, снова отзвуки феодальных настроений, рассматривавших Раёк как фамильный замок-дворец. В будуаре, с дверью, выводящей на крышу колоннады, сохранился от былого убранства комод marqueterie с мраморной доской. И одно его присутствие подсказывает характер не сохранившейся здесь мебели. Последняя комната бельэтажа — парадная спальня, занимающая угол дома, выходящий в парк. Комнату разделяют по традиции две колонны фальшивого мрамора с золочеными коринфскими капителями. Конечно, стояла когда-то между ними кровать под пышным балдахином.

В октогональных флигелях — маленькие комнатки для дворни, учителей, домочадцев — в них, верно, давно уже нет остатков бытовой старины.

Ф.И. Глебов не дожил до окончательной отделки усадьбы. Его вдова прожила еще много лет — но уже не ездила в Раёк, проживая преимущественно в своей подмосковной, селе Покровском. Наследники продали Раёк, продали его с фамильными вещами и портретами. Не хватало денег на поддержание дворца у последующих владельцев. Кое-как продержалось все до войны при Дубасовых. А потом неизвестно куда девалась обстановка, оголились внезапно комнаты, и вскоре заполнили пустые места однообразные шеренги кроватей — в Райке открылся дом отдыха товарищей пролетарской мануфактуры.

И здесь снова, как во многих других местах, не могут никак ужиться новый быт с тенями и призраками прошлого. Лунный свет чертит квадраты на стенах, проявляя то изящный орнамент, то капитель пилястры, то группу нежно прильнувших Амура и Психеи; все это кажется таким фантастическим с санаторной койки, в трепещущем серебристом луче. В незавешанные окна видны колонны, и в затуманенном сознании причудливо сплетаются Палладио, Помпея, Пиранези, русские усадебные липы, портреты XVIII века, тени, хороводы, охотничьи собаки — многообразные впечатления дня, показавшегося таким долгим и наполненным...

Монография о творчестве Львова написана цепью строений его в Новоторжском уезде, но все ли подобраны развеянные временем листки — кто знает?

На пути от Рыбинска к Угличу — город Мышкин. Самое название его — такой же пережиток, такой же анахронизм, как и иные, некогда славные, но уже давно забытые боярские фамилии. Так и кажется, что в городе Мышкине должны доживать свой век какие-нибудь захудалые Мышецкие князья, вроде тех, что в повестях Пильняка[60], рисуется и воображаемый герб городка — мышь на золотом поле.

Первое, что видно — это двухэтажное каменное здание, окруженное каменной же стеной. Острог. И только дальше — геометрически распланированные улицы, поросшие травой, вытоптанные посередине скотом, улицы с одноэтажными деревянными домиками. Избы с крылечками, окна со ставнями, на подоконниках герань, кактусы и подвешенная в горшках “еврейская борода”.

Как всегда, в центре городка собор — каменный, классический, с колоннами, с высокой подле него колокольней. Строило собор, конечно, мышкинское купечество. В соседстве с ним как раз базарная площадь. Ее украшает несколько каменных купеческих, возможно, когда-то дворянских домов с колоннами. Дома двухэтажные, с мезонинами, все в том же, столь распространенном когда-то классическом стиле. Они несколько перегружены лепниной — розетками, густыми орнаментальными фризами, “сухариками”. В этом стремлении к украшенности заключается какое-то милое и наивное провинциальное своеобразие. В высокие окна бельэтажей видны еще сохранившиеся здесь росписи и плафоны, где-то тоже чуть-чуть перегруженными кажутся ампирные узоры.

Особенно хорош, особенно типичен дом с колоннами, выходящий задним фасадом своим в большой заглохший сад, спускающийся по откосу к Волге. Только в отдаленной, глухой провинции можно найти такие курьезные формы, как балкон-"голубятня", украшающий эту внутреннюю, интимную сторону дома. Здесь арка покоится на сдвоенных колонках-столбиках, напоминая наличники парадных окон в “ампирных” избах. Своеобразие этому балкону придает его расположение на узком, перпендикулярном стене выступе, постепенно расширяющемся вверху, чтобы дать место арке и колонкам. Верно, с балкона этого, гибридного отзвука одного из любимых мотивов казаковского строительства, открывается прекрасный вид поверх деревьев на реку и заволжные луга...

Пережитки старины заметны кое-где и на других улицах. Ампир как архитектурный стиль, внедрившись в русскую архитектуру, в частности деревянную, настолько логически с ней сросся, что в иных случаях продолжает жить чуть ли не по настоящее время. Таково, например, полуциркульное окно в треугольном фронтоне двускатной кровли. В Мышкине на одном из домов середины XIX столетия окно украшено радиально расходящимися дощечками-лучами и напоминает пополам разрезанный подсолнух или ромашку. И от этого форма его становится сразу понятной и знакомой, кажется исконной и подлинно русской.

В Мышкине паром и переправа через реку. О бревна плота плещется серо-серебристая волжская вода... На противоположном берегу большак — все больше лесом проложена разъезженная дорога — сообщение с Угличем, по-старинному гужевое в большую часть года...