Венский вальс

Глава десятая. Дело о шести тысячах

И опять работа нормального начальника — бумаги, бумаги, и еще раз бумаги. Тут бы поруководить коллективом, повникать, скажем так, в их насущные нужды, так нет... Надо быстренько подписать счета, чтобы корабль, на котором мы решили вывезти группу Шпигельгласа вместе с его «трофеем», не ушел из Бреста полупустым, что еще более подозрительно, нежели присутствие на нем странных матросов, именующих концы веревками, рынды колоколами, а гальюн — сортиром. Молодец Никита, все сделал, со всеми договорился и даже обошлось все в гораздо меньшую сумму, нежели планировал. Это тоже кстати, потому что из Парижа до Бреста еще добраться нужно, что означает покупку автомобиля... Стало быть, еще три тысячи франков вылетит. Можно бы и дешевле, за тысячу, но не стоит. Стуканет по дороге, беда. Машину Шпигельглас пусть сам покупает, денег дам.

Определенно, по возвращению домой стану ходатайствовать о награждении Кузьменко если не орденом, так хотя бы грамотой Совнаркома или ценным подарком, вроде часов с дарственной надписью. В крайнем случае — сам выпишу, от имени ИНО ВЧК. Может, для дальнейшей карьеры парню поможет, а может, совсем наоборот, если меня, в году так... тридцать седьмом, расстреляют за связи с Троцкими и прочими, так и знакомство со мной многим выйдет боком. Впрочем, может, нас с Артузовым и не расстреляют, а только посадят?

Нет, что-то слишком черные мысли с самого утра, надо о чем-нибудь другом. Но отметить Кузьменко нужно, а еще надо парню премию хорошую дать. Впрочем, премию я ему выпишу здесь, но только после того, как получу подтверждение, что Орлов-Орлинский добрался-таки до Москвы и теперь обживает камеру на Лубянке.

Наверное, следует выписывать премии и тем подчиненным, кто не просто добросовестно относится к работе, но и проявляет инициативу. Вон, один из моих «зубров», Родион Кузьмич Петришевский, бывший коллежский асессор, трудившийся еще в дореволюционном министерстве иностранных дел, провел (так бы и написал, что провернул, но не стану) весьма выгодную сделку. Приобрел сто шестьдесят тонн пшеницы, по триста семьдесят пять франков за тонну. Партия небольшая, но курочка по зернышку клюет. Увы и ах, совсем недавно я кочевряжился, и не желал покупать пшеницу дороже, нежели по двести франков за тонну, а нынче франки обесцениваются, тонна уже подбирается к шестистам франкам. И это притом, что в США цены на зерно упали — правительство отменило обязательную стоимость бушеля в два доллара, он теперь стоит полтора. Но Америка — не Европа. Так что — молодец товарищ Петришевский. Экономия двадцать тысяч франков! Пожалуй, можно его премировать ... суммой... да, пятьсот франков очень неплохо.

А ведь Родион Кузьмич у нас занимается ценными бумагами — акциями и облигациями. Вот векселя я ему не доверил, но здесь другое. Про покупку банка сотрудникам торгпредства не стоит знать, потому что... Потому что нельзя. Дзержинскому доложу. Даже сотрудников наберу, не связанных с торгпредством.

Но именно Петришевский выкупал старые акции российских правительств, курс которых резко обрушился после аферы гражданина-товарища Семенцова. И работа, насколько знаю, не закончилась. Мог бы почивать на лаврах, считая, что освобождение Советской республики хотя бы от части долгов более важное дело, чем проведение торговых сделок, ан нет. Любопытно, как он умудрился провести подобную сделку? Верно, дал кому-нибудь на лапу. Странно лишь, что нет сопроводительной бумажки, с указанием суммы. Обычно я требую, чтобы сотрудники пришпиливали к договорам и счетам бумажку со своей фамилией, а также с упоминанием некоторых цифр, не попадающих в деловые документы. Надо же мне вести учет нетрудовых доходов французских чиновников, а главное — требуется указать в отчетах, сколько из денег Игнатьева потрачено на взятки. Я просто суммирую все на отдельной бумажке, без указаний имен или товаров, чтобы враги не догадались, а иначе, при более тщательном обыске, «черная бухгалтерия» сработает против нас. А вот читателям могу доложить, что при общих тратах на покупки товаров — от зерна и паровозов до стеклянной посуды, равняющихся сорока миллионам франков, на взятки ушло около четырехсот тысяч. Вроде бы, и обидно. Я тут над каждым франком трясусь, а чиновникам приходится такие деньги платить.

Нет, надо поинтересоваться, как Родион Кузьмич умудрился заплатить лишь половину стоимости зерна? Может, там еще есть?

Сверху подколот счет на сумму шестьдесят тысяч франков. Его я пока подписывать не стану, разберусь — нет ли в контрактах каких-нибудь условий, не устраивающих торгпредство? Да и вообще, счета подписываются после получения товара и оформления акта приемки. Что-то «зубр» накосячил. Или особые обстоятельства? Хм...

Здесь у нас три экземпляра договоров — два нам (один на французском языке, на случай ревизии французского МВД, один на русском — это уже для нас, для отчета в Москве) и один экземпляр для продавца. Так, зерно доставлено из Марселя в Брест, в данный момент пребывает на сухогрузе, а перегрузка на корабль за наш счет. Ладно, все правильно, заплатим, это все равно дешевле, нежели платить за аренду склада. Порт нам счета выставляет в конце месяца.

Кажется, все по делу. Сумма, как и положено, цифрой и прописью, подписываю. Третий экземпляр, наверное, можно и не смотреть. Вон, заботливо торчит уголок, куда можно поставить подпись, не переворачивая бумаги. Но мы все-таки этот лист посмотрим полностью. Хм... Интересно, а что здесь за язык? Почему в третьем экземпляре в заголовке не «Contrat», а «Contratto»? Это, вроде бы, испанский или итальянский? Нет, скорее всего, итальянский. Получается, продавец из Италии? Еще раз хм...

Ну-ко, еще разок перечитаю контракты. Да, Мануэль Сартори, фамилия итальянская, но в принципе, итальянцев во Франции хватает. Но зачем ему договор на родном языке? Так-так, а что не так? А почему-то сумма в итальянском контракте стоит другая — шесть тысяч французских франков цифрой, а прописью seimila franchi francesi? Не знаю, сколько это по-итальянски, скорее всего — тоже шесть тысяч. Если Сартори французский предприниматель, зачем указывать, что франки французские?

Так-так... Любопытненько. А что, кстати, меня смутило в счете? Счет на оплату выписан от имени продавца, но банковский счет анонимный. Банк Société Générale, один из крупнейших. Могу ошибиться, но он, вроде бы, существует и в мое время.

Итак, что мы имеем? А имеем мы попытку обмануть своего начальника, подсунув ему на подпись липовые документы. Реальная сумма шесть тысяч, а с меня хотят слупить шестьдесят. В принципе, мог бы не глядя и подмахнуть все три экземпляра контракта. Скорее всего, я бы так и сделал, если бы не предательский уголок, приглашающий поставить подпись. Не люблю, если пытаются облегчить мой труд.

Следующий момент, что мне очень не нравится: почему продавцом является итальянец, да еще из Италии? Понятно, что коли деньги хорошие платят, на родину наплевать, но вопросы остаются. В Италии тоже нехватка зерна, мы ей из Одессы уже отправили несколько кораблей.

И третий момент, тесно связанный со вторым: отчего так дешево? Что ж, будем разговаривать с гражданином Петришевским. Есть еще и четвертый момент, возможно, более важный, но о нем чуточку позже.

Жаль, что нет телефонов внутренней связи, придется самому идти за экс-коллежским асессором.

В мой кабинет Петришевский вошел с некой настороженностью, хотя старательно прятал ее под личиной важности.

— Дорогой мой Родион Кузьмич! — радостно всплеснул я руками. Поднявшись с места, самолично придвинул ему стул. — Присаживайтесь. Давно хотел с вами поговорить.

— О чем? — с испугом спросил Петришевский, поглядывая на папку «На подпись», лежавшую на моем столе. Верно, думает, что сейчас начнутся неприятные вопросы? Правильно думает.

— С вашего позволения, о королях и капусте разговаривать не станем. А вот о вашей жизни, о вашей семье, — начал я. — О том, что у вас в Москве жена осталась... Вроде бы, у вас приличная разница в возрасте?

Помню кое-что по личному делу Петришевского. Пятьдесят шесть лет, служил в департаменте внешней торговли МИД, первая жена умерла, осталась дочь девятнадцати лет. Женился во второй раз в девятнадцатом году, на вдове погибшего штабс-капитана, супруге двадцать семь. Разница приличная. Не знаю, насколько хорошо молодая жена, но станем исходить, что красавица.

— А при чем тут моя жена? — насторожился Родион Кузьмич.

— Я просто в раздумьях, — хмыкнул я. — Думаю, когда же вы успели, находясь под моим непрерывным надзором, себе женщину отыскать? Супруга ваша, в настоящий момент, работает или служит? Как же она без вас?

— Какую женщину? О чем это вы?

А встрепенулся Родион Кузьмич всерьез. И разговор о некой женщине, похоже, его обидел. Это хорошо.

— Хотите сказать, что хотите вить гнездышко лишь для себя? — полюбопытствовал я. — Не собираетесь обустроить себе уютную квартирку, ввести в нее молоденькую дамочку — из французов, или эмигранток?

— Товарищ начальник, вы не больны? — спросил бывший коллежский асессор.

— А что вас смущает в моем вопросе? — искренне удивился я, пристально вглядываясь в глаза подчиненного. — Я беспокоюсь, что ваша семья — точнее, ваши жена и дочь, могут остаться без мужа и без отца, если вы вдруг решили завести пассию во Франции. Что вам не нравится? Только не говорите, что семья — ваше частное дело. Увы, семья, дорогой мой человек, ячейка государства. А я, как государственный служащий, обязан интересы государства блюсти. Так что вы мне ответите?

— В моей семейной жизни никаких изменений нет и быть не может. Я люблю свою жену и менять ее на иную женщину не собираюсь, — сухо ответил Родион Кузьмич. — Достаточно?

— Замечательно! — всплеснул я руками. — Я очень рад, что вы настоящий семьянин. А теперь расскажите — как вы собираетесь перевезти во Францию свою жену?

— О чем это вы?

Эх, а врать-то гражданин коллежский асессор не умеет. Глазенки, разумеется, пучит старательно, но перебарщивает.

— Не мнитесь, Родион Кузьмич, рассказывайте, — попытался я приободрить своего коллегу, но он пока не понимал — а что же от него хотят.

— Товарищ начальник... — начал возмущаться «зубр от внешней торговли», но тут я его перебил:

— Нет, гражданин Петришевский, теперь мы с вами уже не товарищи, извольте обращаться ко мне так, как положено подследственному — гражданин начальник. А чтобы не было никаких недоразумений, я стану вести беседу под протокол. Правда, — признался я. — чисто формально я не имею права заполнять протокол, потому как уголовное дело в отношении вас еще не возбуждено, но я же здесь главный начальник, кто меня осудит? И адвокатов тут нет, не придерутся. А отчего я спрашиваю про жену, да про то, как вы собираетесь ее сюда везти, потому что две разные статьи получаются. С вашими кражами, — вздохнул я, постучав по папке «На подпись». — Статья одна — злоупотребление служебным положением, присвоение государственного имущества. Статья тяжелая, но покамест, на расстрел не тянет. Так, пятнадцать лет лишения свободы, с конфискацией имущества. Не сомневаюсь, Советская власть амнистию объявит, отсидите не больше пяти лет, а то и меньше. Другое дело, если вы собираетесь везти жену — гражданку РСФСР, незаконно, или по поддельному паспорту. Тут вам и незаконное пересечение границы, и подделка документов. А возможно, что и связь с зарубежными посольствами. С латышским или эстонским? С кем вы связывались, чтобы вытащить жену из России?

Врал я отчаянно. Только за покушение на кражу пятидесяти с лишним тысяч франков Родиона Кузьмича однозначно ждал «вышак». Но он-то этого не знал.

— Олег Васильевич, это просто ошибка, — заволновался Петришевский. — Жена у меня в Москве, она никуда не поедет. А в третьем экземпляре контракта, я просто совершил ошибку, не поставив нуль. Вот и получилось, что вместо шестидесяти тысяч указано шесть.

— Ай-ай-ай, господин коллежский асессор, — покачал я головой. — Как же вы до такого чина-то дослужились? Я вам что-то про шесть тысяч говорил? Я же вам вообще никаких цифр не называл. Я же сказал — меня сейчас интересует другое. Как вы планировали вывезти к себе жену?

— Я не планировал никого никуда вывозить, — продолжал упорствовать Петришевский, хотя в этом уже не было смысла. — И цифры в экземпляре контракта — случайность. И не ловите меня на слове. Я сам только что вспомнил о своей ошибке.

— И счет уже подготовили к оплате? — хмыкнул я. — Не слишком ли много ошибок для опытного дипломата, занимавшегося торговыми сделками? И вы считаете, что трибунал вам поверит?

Петришевский расправил плечи и усмехнулся:

— Мы с вами во Франции, в помещении торгпредства, а не в Москве. Если бы вы являлись посланником, а мы сидели в русском посольстве — куда ни шло. А здесь-то что вы со мной сможете сделать?

А ведь он прав, мерзавец. Я его здесь ни под арест не отдам, ни к стенке не поставлю. Зато я уже ни капельки не сомневаюсь, что передо мной сидит вор. Что мне с ним делать, стану думать позднее, а пока надо вывести дурака на чистую воду, да так, чтобы и он сам понял, что его вывели и рассказал мне все, что меня интересовало.

— А мне обязательно нужно с вами что-то делать? — пожал я плечами. — Я могу просто собрать весь наш коллектив, расскажу, что гражданин Петришевский — пройдоха и вор. А еще — что он убийца.

— Вы, гражданин начальник, не заговаривайтесь, — огрызнулся Родион Кузьмич. — Если вором еще посчитать можно, то уж убийцей-то никак!

Мне захотелось стукнуть кулаком по столу, но я сдержался.

—Петришевский, ты что, дурак? Тонна пшеницы стоит шестьсот франков, а тебе ее предлагают по шесть, неужели не задумывался, почему? А ты еще мне тут горбатого лепишь — рисуешь, по триста шестьдесят франков за тонну. Да мне уже был повод задуматься — отчего так скромно? А шесть за тонну, это что?

— А что? — воззрился на меня Петришевский. — Может, зерно подмокло, пока из Италии везли, может еще что.

Ага, из Италии зерно повезли.

— Вот я и спрашиваю, вы дурак, или прикидываетесь? В Италии с зерном очень плохо, а если его повезли во Францию, то что-то не так. Что с пшеницей? Спорынья? Вы собирались отравить своих же? Ну ты и сволочь...

Петришевский лишь криво усмехнулся.

— Что ж, Родион Кузьмич, вы сами напросились, — вздохнул я, потянув на себя ящик стола, где у меня лежали канцелярские товары, запасные ручки и карандаши. — Если не удастся выдать вашу смерть за самоубийство, мы жребий метнем — кто в полицию сдаваться пойдет. А самое любопытное, что нас оправдают. Французские присяжные тоже люди, поймут, как это своих сограждан травить.

Ящик скрипел противно, перья и ручки зашелестели, словно патроны, а я, сделав не слишком-то добрую улыбку, оч-чень медленно вытаскивал из-за стола свою руку.

— Ну, давай, крыса, накинься-ка на меня, — предложил я Петришевскому. — А лучше — к двери беги, а я уж тебя в затылок стрельну. Не бойся — больно не будет.

Родион Кузьмич вскочил с места, глазенки забегали. Верно — и на меня кидаться страшно, и убегать тоже.

— На место! — рявкнул я, стукнув-таки кулаком по столу.

Петришевский брякнулся на стул, а по его глазам я понял, что он готов.

— Так что с пшеницей? Спорынья?

— Фузариоз, — глухо ответил Родион Кузьмич.

— И чем он лучше, нежели спорынья?

— Если зерно со спорыньей, то у человека видения начинаются, а потом он дышать не может, — пояснил бывший коллежский асессор.

Ясно. Ученым языком говоря — галлюцинации и паралич дыхательных путей.

— А при фузариозе, если из зараженной муки хлеб испечь, то очень похоже на опьянение — голова кружится, тошнить начинает, потом в сон клонит. У нас бы никто на подобное и внимание не обратил. Подумаешь, голова болит. Небось, с похмелья. Поболит, перестанет.

Дать бы Петришевскому в ухо, потом слегка попинать ногами. Но нет, не стану. И говорить, что у нас этот хлеб станут есть голодающие люди с ослабленным организмом, у которых он не опьянение вызовет, а смерть, тоже не стану. Спросил:

— Как вы на итальянца вышли? Или он сам вас нашел?

— Случайно все вышло. Сартори зерном в Италии торгует — продает, покупает. Закупил партию, выяснилось, что часть зерна фузариозом заражена. Он, поначалу, хотел все сжечь, но выяснил, что зерно с фузариозом можно во Франции продать, для фармацевтов. Он уже и договор заключил, судно нанял, все привез, а тут накладки. Не то фирма обанкротилась, что контракт заключала, не то еще что. Мы с ним в банке познакомились. Я туда деньги сдавал, а он кредит брал, чтобы за стоянку заплатить.

Зачем фармацевтам пшеница, пораженная грибком, я не знал. Но кто знает, из чего делаются лекарства?

— Я одного не пойму, — поинтересовался я. — Отчего вы пожадничали? Предположим, если бы договорились с итальянцем поделить шестьдесят тысяч пополам, то все было бы проще. И сумму надо было правильную поставить, побольше.

— Цены я из договора взял, что в прошлом месяце подписывали. Не подумал, что стоимость так вырастет, — признался Родион Кузьмич. — А с итальянцем... — Петришевский помолчал, уставившись в пол, попыхтел, потом сказал. — Он и шести франкам за тонну рад. Хотя бы стоимость фрахта отбил и накладные расходы.

— Ясно, — кивнул я.

— Что со мной теперь будет?

— С вами? — переспросил я. А что, судьба жены и дочери его не волнует?

— С моей женой, с дочерью?

А он не совсем законченная сволочь. Уже хорошо. Воевать с женщинами я не собирался, но доложить в Москву о поступке Петришевского обязан. Арестовывать жену и дочь продажного чиновника никто не станет, но под наблюдение их придется взять. Кто знает, не рванут ли они за кордон?

— А это от вас зависит. Кто должен вам помочь вывезти ваших женщин?

— Пока не знаю. Я собирался обратиться за помощью к польскому военному атташе в Париже — мы с ним служили вместе, но его отозвали. Думал, поднакоплю денег, осмотрюсь, тогда и решу.

Служил вместе с польским военным атташе? Интересно. Жаль, что его отозвали. Но все может вернуться.

— Значит, Родион Кузьмич, сделаем так, — решил я. — Сегодня вы под домашним арестом. Пока сидите, напишете подробную объяснительную записку — отчего решили своровать, как и сколько. Завтра я вам дам сопровождающего, а вы пойдете в «Сосьете женераль» и снимите со своего счета все деньги, что украли, когда выкупали акции. Кстати, сколько сумели отщипнуть?

— Сорок тысяч франков.

—Да ну? — удивился я. — Не поверю, что так мало. Или у вас есть другие счета?

— Только сорок, — заверил меня Петришевский. — С вами, Олег Васильевич, очень трудно работать. Вы же все скупленные акции проверяли, список составляли, над каждым сантимом тряслись. Сорок тысяч я взял, когда вы Москве были. Кузьменко, все-таки, еще не настолько строгий начальник, чтобы его было не обмануть.

— Вот завтра вместе с Кузьменко и пойдете, — решил я. — И вы прогуляетесь, и Кузьменко польза, чтобы не расслаблялся. Деньги сдадите мне до последнего сантима. Ну, а потом... Потом вы вернетесь в Москву. Опять-таки, в сопровождении моего человека. А там уж — как с вами решат поступить, я не знаю. Но в ваших интересах доехать, не пытаться сбежать. Доедете — с женой и дочерью все будет в порядке, обещаю.

Я проводил Петришевского в его комнату, сходил к охранникам на входе, строго-настрого их предупредил, чтобы не выпускали арестанта из здания. Жаль, что нельзя Родиона Кузьмича запереть, но тогда придется кому-то его в сортир водить, да и куда он денется? Запасной выход заперт, ключи только у меня, да у охраны.

А вот с его отправкой в Москву... Да, поедет бывший коллежский асессор, поедет. Только не поездом, а в трюме, вместе с Орловым. И Шпигельглас никуда не денется, присмотрит. Ежели что — укол сделают. Нет у меня лишних людей, чтобы конвоиров изображать. Никиту придется опять озадачить, но Кузьменко сам виноват. Так что, пусть стажируется на строгого начальника.