Венский вальс

Глава четырнадцатая. Дипломаты в штатском

В Риге я уже легально (правда, под фамилией Кустов), в ожидании бумаг от французов, могу остановиться в нашем полпредстве. В прежние времена проезжал через столицу Латвии без остановок, а нынче придется здесь задержаться. На Ригу гляну, посмотрю своими глазами — как тут и что.

Телеграмма отправлена из Парижа загодя, комнату мне приготовили. Разумеется, не обошлось без проверки документов. Здесь я все лишь торговый представитель Советской России, на которого можно посматривать свысока и придирчиво изучить мой поддельный паспорт. Но особенно меня порадовали двое — Мурашко и Зарубин, пожелавшие внимательно осмотреть чемодан торгпреда и, даже покопаться внутри. Фамилии эти я знал. Еще бы, если я сам подписывал приказ об их назначении в латышскую миссию. Это, скажем так, полпреды в штатском, из состава ИНО ВЧК. Чекисты, решившие осмотреть вещи постороннего человека, пришедшего в советское полпредство, абсолютно правы. Мало ли, что можно привезти из иностранных земель? Но они не должны себя демаскировать. И мне стало любопытно, как они справятся со своей задачей?

— Товарищ торгпред, предъявите ваш чемодан, — сурово потребовал Мурашко, переглянувшись с Зарубиным.

— Вот он, мой чемодан, — слегка пнул я носком ботинка в бок своего кожаного чемодана. — Чего его предъявлять?

— Откройте.

— Не хочу, — пожал я плечами. — Да и с какой стати я должен показывать свой чемодан?

— Может, там у вас контрабанда? — настаивал Мурашко. — Мы обязаны знать, что у вас внутри.

— Контрабандой занимается таможня, а не сотрудники миссии, — хмыкнул я. — Вот, когда стану пересекать границу, тогда мои чемоданы и обшарят, а вам не положено.

— Нам — положено, — со значением сказал Зарубин.

— С какой стати полпредам положено проверять вещи своего коллеги? Возможно, у меня здесь секретные документы, которые вы не должны видеть.

— Мы — сотрудники иностранного отдела ВЧК, — надменно сказал Мурашко. — Нам можно и секретные, и несекретные документы смотреть.

М-да, тяжелый случай. Если бы он сказал — проверка в целях безопасности, открыл бы я свой чемодан без звука. А тут... Хреновые у меня подчиненные. Получается, что и я начальник хреновый, если они сразу же принялись качать права, вместо того, чтобы действовать настойчиво, но вежливо, не раскрывая настоящих должностей. И на Трилиссера не стоит кивать, что подготовил для дипмиссий таких сотрудников. Что ж, коль скоро я начал провокацию, придется довести ее до конца. И посмотрим, насколько у парней хватит выдержки.

— А чем докажете, что вы из ВЧК? — поинтересовался я. — Предъявите служебные удостоверения, и я открою свой чемодан. Я от вас даже ордер на обыск не потребую.

— Документы, гражданин торгпред, у нас в Москве, нам их с собой не положено брать.

— В таком случае, обойдетесь, — лениво сказал я парням. Предупредил. — А попробуете сами открыть — огребете.

Парни набычились и, скорее всего, сейчас бы произошла небольшая драчка, но в вестибюле появился еще один полпред, которого в данном случае можно именовать полномочным послом — товарищ Ганецкий, глава нашей дипломатической миссии в Латвии. Все-таки, не очень удобно, если в посольстве все именуются полпредами. Поди, разбери, кто старше, а кто младше по должности.

— Добрый день, товарищи, — поздоровался с нами Ганецкий. Посмотрев на меня, хитренько улыбнулся. — Вы, как я полагаю, товарищ Кустов из Парижа? А имя и отчество?

— Олег Васильевич, — пожал я руку полпреду. — Рад вас видеть, Яков Станиславович.

С Ганецким мы пару раз встречались — и в мою бытность начальником Архчека и позже, когда я перешел в центральный аппарат. И он прекрасно знал и мою должность, и мое настоящее имя. Ганецкий — тот еще жук. Изворотлив, предприимчив.

— И что здесь у вас происходит? — поинтересовался полпред.

— Ваши подчиненные уверяют, что они служат в чрезвычайной комиссии, поэтому имеют право осматривать мой чемодан.

— Разве в полпредстве служат сотрудники ВЧК? — вскинул брови Ганецкий и перевел взгляд на моих подчиненных.

Я чуть не брякнул — мол, эти уже не служат, но не стал. Во-первых, уж слишком бы это было театрально, а во-вторых, я бы и сам рассекретился. Одно дело, что меня знает близкий соратник Владимира Ильича, вбухавший, вместе со своим шефом и родственником, Парвусом в революцию столько денег, что мне и не снилось, совсем другое — если об этом узнают сотрудники миссии.

Мурашко и Зарубин стояли, словно нашкодившие пятиклассники перед строгим директором.

— Товарищи, разве у нас с вами не было разговора? — строго спросил Ганецкий. — Все сотрудники дипломатической миссии являются полпредами — советскими дипломатами.

— А чего этот торгпред не желает чемодан открывать? — огрызнулся Мурашко.

Полпред с любопытством посмотрел на меня:

— Да, действительно, почему Олег Васильевич не пожелал открыть свой чемодан?

— А потому он не пожелал, что товарищи полпреды вели себя очень по-хамски, — пояснил я.

— Мы вели себя по-хамски? — в один голос возмутились Мурашко и Зарубин. Потом Мурашко усмехнулся. — Да ты не знаешь, что такое по-хамски... Я бы тебе торгпред в двадцатом году показал, что такое вежливость...

— Молодой человек, — вздохнул я, не обращая внимания, что Мурашко был меня старше лет на десять. — Про свои былые заслуги вы потом станете рассказывать, когда со службы уволитесь. Кто-нибудь проводил с вами инструктаж о том, как положено себя вести за границей? Объяснили, что дипломатам положено быть предельно вежливыми?

— Да никто с ними никаких инструктажей не проводил, — хмыкнул Ганецкий, а потом слегка подколол. — Недоработка руководства ВЧК.

— Яков Станиславович, скажите прямо, что что это недоработка лично Аксенова, — сказал я. — Теперь половина Риги знает, что в советском посольстве служат чекисты.

Признавать такой досадный промах было не очень приятно, а сваливать на Трилиссера нелепо. Поговорить-то я с замом поговорю, и очень серьезно, но ответственность за бардак все равно на мне, как на руководителе. И почему я решил, что сотрудники ВЧК, прикомандированные к посольствам, сразу же войдут в роль полномочных представителей своей страны, а исполняя эту роль, станут заниматься разведкой? Они, вон, как привыкли наганами махать, так до сих пор и не отвыкли. Правы те, кто считает, что старый состав нужно срочно менять на новый.

— Никто не знает, что мы из ВЧК, — заявил Зарубин. — Мы сегодня в первый раз представились.

— А на хрена вы представились?

— А потому что вы чемодан предъявлять не захотели. Обычно, когда мы требуем, все открывают.

Опять про чемодан, который я «не хотел предъявлять».

— А почему вы мне просто не сказали — товарищ Кустов, будьте добры, откройте ваш чемодан? — поинтересовался я. — А можно было сказать не будьте добры, а пожалуйста. Слышали такое волшебное слово? И что значит — требуем? Дипмиссия, конечно, считается территорией РСФСР, но ведь сюда разные люди приходят. А если я отказываюсь предъявлять свой багаж, то вы должны вежливо и твердо завить — просим прощения, дорогой товарищ, но в этом случае мы не имеем право вас пропустить. Вот и все.

В вестибюле никого, кроме нас не было, но все равно, проводить разбор полетов здесь нежелательно. Я повернулся к послу:

— Яков Станиславович, станете осматривать мой багаж?Вам все предъявлю. Даже флаконы духов и шелковые чулки, которые в Москву везу. Все покажу, но давайте в другое место перейдем.

— Верю, что адской машинки у вас нет, — усмехнулся Ганецкий и приказал. Товарищ Зарубин, возьмите чемодан товарища Кустова и отнесите в его комнату. А вы, Мурашко, пока останьтесь здесь.

Мы прошли в кабинет начальника полпредства. Яков Станиславович уселся за стол, а я пристроился рядышком.

— Как вам ваши сотрудники? — спросил Ганецкий.

— Плохо, — признался я. — О том, что они работники ВЧК, должны только вы знать. А здесь, как я полагаю, все посольство знает?

— Знает, — кивнул полпред. — Менять станете?

— А смысл? — пожал я плечами. — Этих уберу, где гарантия, что придут другие, умнее? А я теперь не уверен, что и другие лучше.

На самом-то деле я уже планировал их заменить, но на подбор новых сотрудников нужно время. Мурашко и Зарубин — креатура Бокия. Он, будучи моим заместителем и исполняющим обязанности подбирал людей для посольств, с которыми у нас имеется дипотношения. Набрал, стало быть... Значит, либо всех разом менять, либо вначале направить в полпредства ревизоров. И вместе с Трилиссером срочно организовать краткосрочные курсы для убывающих за рубеж. Вот здесь моя оплошность.

— Да, а почему Мурашко с Зарубиным у вас вместо швейцаров работают?

— А что им еще поручить? — усмехнулся Ганецкий. — Они же себя сразу себя со мной так поставили — мол, мы чекисты, призваны бдить и охранять. Вот, пусть по специальности и работают. На технический персонал средства не выделены, а остальные члены полпредства своим делом заняты. А мы же и торговлей занимаемся, и беженцами. Да и товарищу Артузову помогать нужно. Вон, недавно из Польши почти сотня человек вышла, из лагеря для военнопленных сбежали.

— А сколько человек в полпредстве? — спросил я.

— Если считать с вашими ... коллегами, семнадцать человек.

— Маловато.

— Прошу у Чичерина еще человек двадцать, но пока не дает, лишь обещает, — вздохнул Ганецкий.

Пока разговаривал с Ганецким, уже и вечер наступил. Наскоро перекусив с Яковом Станиславовичем бутербродами, отправился к себе. Что же, настало время побеседовать с подчиненными. Пригласив обоих в свою комнату, кивнул им на заправленную кровать:

— Присаживайтесь, товарищи.

Оба закордонных сотрудника уселись, а я, заняв единственный стул, сказал:

— Вы сейчас вольны встать и уйти. Дескать — ты нам не начальник и, вообще, товарищ торгпред — вы никто и звать тебя никем.

— Мы уже догадались, кто вы такой, — хмуро обронил Мурашко.

— Вот как? — сделал я удивленный вид. — И кто же я такой?

— Вы — начальник нашего отдела, — добавил Зарубин. — Когда Глеб Иванович нас к себе забирал, то сетовал, что начальник все время в командировках, а ему одному приходится все на себе волочь. Да и вели вы себя не так, как другие торгпреды, которые из Англии ездят. Они сразу, без уговоров, чемоданы открывали, а вы спорить принялись.

— Допустим, я не спорил, а хотел посмотреть вашу реакцию, — признался я. — Когда вас сюда отправляли, какие инструкции давали?

— Да никаких, — пожал плечами Мурашко. — Глеб Иванович сказал — дескать, начальник с вами должен встретиться, но его нет. Так что, смотрите сами, на месте разберетесь, что к чему. Приказал раз в месяц доклад слать по состоянию дел в Латвии.

Вовремя я Бокия убрал с должности зама, очень вовремя. Мало того, что он Дзержинскому жаловался, так еще и подчиненных настраивал против меня. И неумно, и непорядочно. А уж про то, что Бокий просто обязан был объяснить людям, в чем суть их новой деятельности, вообще молчу.

— Вы где раньше работали? — поинтересовался я.

— В Туркестане, в особом отделе.

— И чем занимались?

Зарубин вытаращил глаза, а Мурашко принялся перечислять:

— Присматривали за личным составом — за его политическим состоянием. Искали замаскированных конриков в войсках, и среди местного населения.

— И много нашли?

— Я вражеского агитатора выявил, — гордо сообщил Зарубин. — Он к нам в Самарканд из Бухары листовки таскал. А в Бухаре потом целый штаб белогвардейцев накрыли.

— А здесь у вас какие успехи? — поинтересовался я.

— Особых успехов нет, — посетовал Мурашко. — Ну, разве что, полпред Тихомиров уже два раза возвращался в полпредство в нетрезвом виде. Мы ему внушение сделали, а он нас по матушке послал. Сказал, что для дела ему нужно.

— А с кем Тихомиров пил, выяснили?

— Да как мы выясним-то? — удивился Зарубин. — Он в городе с кем-то пил, а мы тут целыми днями сидим. Рапорт, конечно, на имя товарища Ганецкого написали, но он ему хода не дал.

— То есть, Ригой вы любоваться не ходили? — уточнил я.

— Какое любование, товарищ начальник? Нам и здесь дел невпроворот. Целыми днями посетители шастают туда-сюда, едва успеваем документы проверять.

Ясно. Ригу они не изучали, ни улиц, ни проходных дворов не знают. Операцию, если она понадобится, завалят сразу. Про знакомство с местными жителями, наблюдением за эмигрантами и прочими, что могут представлять опасность для Советской России спрашивать глупо. А уж про вербовку...

— А что у вас с донесениями по состоянию политической жизни Латвии? Как информацию получаете? Какие газеты читаете? Понимаю, что по-латышски вы не понимаете, но здесь ведь и русские газеты выходят.

— Как получаем, — почесал затылок Мурашко. Заметно, что хочет что-то соврать, но не рискнул. Вмешался Зарубин:

— Нам здешние товарищи помогают, из полпредства. А мы потом своим шифром зашифровываем, и в иностранный отдел посылаем.

— То есть, вы просто переписываете доклады дипломатов и в Москву шлете? — уточнил я.

— Ну да, а что такого? — удивился Мурашко. — Политическую жизнь Латвии товарищи правильно отражают, что изменится, если мы по-своему напишем? Крестьян безземельных много, они в города идут, работу ищут. Что тут думать? Надо революцию делать.

Ну да, что тут думать? Нельзя забывать, что Латвия — аграрная страна. Может, ситуация и получше, чем была в России в конце девятнадцатого века, но горожане составляют лишь двадцать пять процентов населения, а остальные семьдесят пять — это крестьяне. Победит та политическая сила, за которой пойдет крестьянство. Не сумели бы большевики выиграть гражданскую войну, если бы не отдали крестьянам землю. А здесь латышский парламент уже потихонечку начал разукрупнять помещичьи имения, оставляя землевладельцам не более пятидесяти гектаров, а остальное отдают крестьянам. Искать работу в города идут единицы, может, десятки. К тому же, маргиналы никогда не станут ударной силой революции. А безземельные крестьяне, получив от правительства землю, враз станут буржуазией и социалистическую революцию устраивать не станут. Зачем воевать, если и так все дадут? А мои подчиненные перепишут из докладов своих коллег из НКИД идею, что зарождающийся пролетариат готов выступить за дело марксизма-ленинизма. И что мы получим в результате? Вот-вот... Политбюро, получив одинаковые доклады и из НКИД, и из ИНО ВЧК, сделает вывод, а Коминтерн начнет рыть землю, готовить вооруженное выступление, которое закончится кровью.

Менять нужно дураков и, чем быстрее, тем лучше. Напишу рапорт Дзержинскому, пусть объявит мне выговор за плохую работу. Но говорить о том вслух я не стану. Скажу, они тут дров наломают. Поэтому, сказал совсем другое:

— Что я вам могу сказать? Работаете вы правильно, наблюдение ведете, досмотр проводите. Поняли, в чем ваша ошибка?

— Так точно, — обрадовался Мурашко. — С подследственными, то есть, с гостями полпредства вести себя вежливо, а принадлежность к ВЧК скрывать.

— Что ж, товарищи, можете быть свободны.

Отпустив обоих чекистов, я еще раз подумал, что нужно убирать дураков, заменять их другими товарищами, более грамотными и толковыми. А потом в голову пришла мысль: а зачем мне их убирать? Подберем с Трилиссеров парочку ребят, пришлем сюда. А Мурашко с Зарубиным пусть себе трудятся, изображают чекистов. Рычат себе, страх нагоняют. А новые люди, за их спиной, станут себе дело делать. Роскошь, конечно, держать в качестве «дымовой завесы» двух человек, но посмотрим. Может, оно себя и оправдает?