Венский вальс

Глава вторая. По троцкистским местам

Пока ехали, я почти перестал злиться на Петровича и его супругу, простил себе собственную дурость (не до конца, но с собой-то всегда можно договориться) и принялся думать — а что мне теперь делать с этим «подарком», то есть, с Яковом Блюмкиным? Везти в торгпредство нельзя, слишком много глаз наблюдает. Лучший выход — отвезти к Сене, да утопить, жаль только, что такие люди, как Яша Блюмкин не тонут. Нет, определенно нужно позаботиться о своей собственной тюрьме, где-нибудь на окраине.

— Месье, — обратился я сразу и к водителю, и к охраннику. — Где можно найти в Париже такое место, чтобы поговорить с этим вот, — показал я на пребывавшего в отключке Блюмкина, — человеком.

Водитель был из русских «легионеров», а охранник из французов, приставленных ко мне не то компартией, не то Коминтерном, но оба не дали мне толкового совета. Про парк или сквер я и сам думал, но там не получится. А в Париже, между тем, конец рабочего дня, улицы заполняются народом, вырвавшимся из магазинов и контор, жаждущих попить вина или кофе. Набережная Сены заполняется прогуливающимися парочками. Мне тоже захотелось взять под руку свою любимую женщину и вывести ее на прогулку. Давненько мы с Наташкой не прогуливались просто так, для души, а все больше ходили по каким-то делам. И вот, вместо того, чтобы быть с любимой, я должен заниматься с этим засранцем.

Везти этого сукина сына за город? Ехать не хочется, да и есть вероятность, что на нашу машину обратят внимание.

Блюмкин начал подавать признаки жизни. Зашевелился, встал на корточки, а потом даже умудрился сесть на сиденье.

— Башка трещит, — сообщил Яков, хватаясь за виски так, словно боялся, что голова сейчас разлетится на кусочки.

Мне даже стало немного жалко главного авантюриста страны Советов. Напоили, да еще и по голове настучали. Наверняка легкое сотрясение мозга. Но сотрясение Блюмкин переживет, а вот от похмелья его можно и полечить. Гуманист я, или где?

— Нужно заскочить в какую-нибудь лавку, купить бутылку вина, — вытащил я из кармана деньги и передал охраннику. — А потом поедем прямо к Сене.

Если вам скажут, что парижане обратят внимание на двоих мужчин, волокущих к набережной Сены третьего, изрядно помятого, с синяком, да еще и пьяного — не верьте. Если вы никому не мешаете, то до вас никому нет дела. Потому, отыскав для себя свободное местечко между целующейся парочкой (парижане даже в двадцать первом году народ легкомысленный!) и лотком, с которого усатый дядька торговал жареными каштанами, мы с охранником усадили Блюмкина прямо на гранит. Я уселся рядом, отправив охранника в машину, чтобы тот не услышал чего лишнего.

— Мосье, а вы не могли бы отойти в сторону? — довольно неласково вытаращился на нас торговец.

— Ничего, вы нам не мешаете, — отмахнулся я. — Стойте себе, где стояли, но лицензию на торговлю вам не мешало бы продлить.

О какой лицензии я сказал, сам не понял, но торговец, пробормотав что-то о проклятых иностранцах, заполонивших belle France, захватил свои манатки и сам ушел на другое место, потеснив парочку французских клошаров, решивших полюбоваться на вечернюю реку. Видимо, собственные бомжи, обряженные в лохмотья, ему торговать не мешают, а наш Яшка, одетый вполне прилично, помешал? Правда, пованивает от Блюмкина изрядно, видимо, ночью сходил под себя по-маленькому, но мыть его не стану, перетерплю как-нибудь.

— Дай, — потянулся Блюмкин к бутылке, едва не выхватив ее из рук.

Яков зубами вытащил плотную пробку, жадно присосался к горлышку. Опустошив едва ли не треть, блаженно зажмурился:

— Ох, благодать-то какая! Словно боженька по душе босичком прошел. Хорошее винцо французики делают, хотя пиво после попойки лучше.

Порозовевший Яшка оживал на глазах и уже не прочь был поболтать.

— Ты, говорят, женился, да? Это правильно. Самое главное в нашей жизни — отыскать достойную женщину, а потом очень быстро сбежать от нее.

Яшка захохотал, но спохватившись, схватился за голову, а потом опять захотел припасть к бутылке, но на сей раз я ее отобрал и отставил в сторонку.

— Рассказывай, — коротко сказал я и пригрозил. — Пока не скажешь, ни хрена не получишь.

— Папироску бы, — заскулил Блюмкин. Но похлопав себя по карманам, обнаружил в одном пачку «Житана», просветлел ликом. — А зажигалка где?

Ишь, зажигалку ему. В морду бы ему плюнуть. Я и так снизошел, позволив парню опохмелиться, а теперь еще и огонек искать? Дудки. И папиросы-то не стоило оставлять, ну да ладно, пусть лежат.

— Потом покуришь, — сурово оборвал я. — Никто еще не умирал, если чуть-чуть терпел. А зажигалка экспроприирована как вещественное доказательство вашей дурости, гражданин Блюмкин. Я ее потом в музей революции помещу, рядом с бомбой, которую ты в Мирбаха бросил.

— Эх, неправильный ты человек Кустов, — вздохнул Блюмкин. — Нет в тебе любви к романтизму. — Осторожно потрогав синяки под глазами, голову, добавил: — И шуток ты не понимаешь. Я ж пошутить хотел, а че ты драться-то сразу? И зубы мне опять выбил. Вставлять-то кто станет?

Блюмкин, вроде бы, уже освоился говорить с выбитыми зубами, так ведь не в первый раз ему зубы вышибают, привык. Надо ему съемные челюсти завести, удобно. Как начнут бить — зубы в карман.

— Яша, я ведь могу и добавить, — пообещал я. — Говори, какого черта тебя во Францию занесло? Тебе в прошлый раз мало приключений было? Колись, щучий сын, а иначе допрос с пристрастием устрою.

— Я сюда прибыл по заданию товарища Троцкого, — сказал Яков.

— Не свисти, — отмахнулся я. — Нужен ты товарищу Троцкому, как глист в манной каше.

Сравнение Яшку малость покоробило, он передернулся. Но сам знает, что облажался. В прошлый раз Троцкий остался не очень доволен исполнением своего задания. Пусть камушки Яшка и продал (с моей помощью), денежку получил, но операцию рассекретил, и Троцкому потом пришлось оправдываться на Политбюро. Оправдался, конечно, но осадочек-то остался, равно как и результаты ревизии на бронепоезде всех иных и прочих вождей изрядно покоробили.

— Вру, — неожиданно согласился Яшка. — Дай глотнуть, все тебе расскажу.

Ишь, шантажист хренов. Обойдешься.

— Вот как расскажешь, так и глотнешь, — пообещал я. — И вообще я тебя в покое оставлю, живи не хочу.

— Ох, гад ты Кустов. Палач ты мирового пролетариата.

— А в лоб?

Я сделал вид, что замахиваюсь, примеряясь к Яшкиному лбу, уже малость битому, как Блюмкин вскинул руки и пробормотал:

— Ну, чё ты сразу драться-то? Товарищ Радек меня прислал, редактор газеты «Правда». Подумав, добавил. — А еще Кольцов. Собираются журнал «Огонек» возрождать, так его редактором хотят Мойшу Фридланда, то есть, товарища Михаила Кольцова поставить.

— Яков, ты что, журналистом стал? — удивился я.

— Да ты знаешь, какие я очерки о товарище Троцком пишу? — возмутился Блюмкин. — Да таких очерков о Льве революции до сих пор ни один журналист не писал!

— Так «Я. Сущевский» — это ты?

Читал я очерки некого Я. Сущевского в «Правде», читал. Некоторые «перлы» даже запомнил, чтобы при случае процитировать:

«Кабинет товарища Троцкого — небоскреб мировой революции. В его кабинете сидят простые, но всемогущие люди — стенографистка, телефонный аппарат и автомобиль, готовый по первому требованию вождя выехать в любую точку страны»;

«На столе товарища Троцкого военная тактика старого чудака и балагура Суворова перемешалась с тактикой товарища Маркса, чтобы соединиться в голове одного человека, обслуживающего запросы и интересы мировой революции. Если понадобится — то самокатчики доставят его распоряжения»;

«Товарищ Троцкий — универсальный человек, сочетающий в себе универсальное сосредоточение универсальных идей»;

«Его день переваливает за восемь часов, но никогда Лев Давидович не спрашивает — а сколько же ему осталось до конца рабочего дня? Как и Кропоткин, Троцкий отдыхает переменой работы или сменой разговоров на иные темы. Если он очень устанет, то с удовольствием бегает на лыжах или ловит рыбу».

И фотографии под очерками убойные. Лев Троцкий в своем кабинете подписывает приказ, Троцкий позирует художнику, Лев Троцкий на фоне собственных фотографий, которые он отправляет в глубинку с автографами. Культ личности налицо. А мы все говорим — Сталин, Сталин.

После таких «перлов» авторитет газеты «Правда» изрядно поблек в моих глазах. Такую хрень я бы даже в «Череповецких известиях» не написал, а если бы и написал, то Наталья Андреевна бы не пропустила. Но если Радек пропускает, значит, Троцкому такая хрень пришлась по душе. И Яшка себе очерками прощение зарабатывает.

— А почему ты Сущевским-то стал? — поинтересовался я.

— Так под своей-то фамилией нескромно, — деланно потупился Яков. — Все ж кругом знают, что я убийца Мирбаха. Скажут — вот, товарищ себе цену набивает. Вот и подумал — надо бы псевдоним взять. А в кабинете у Радека сейф, а на нем табличка «Сущевский завод». Вот и думаю — стану Сущевским. И псевдоним красивый.

— Пока во Францию ехал, у меня новый очерк родился. Называется «Бронепоезд товарища Троцкого», — сообщил Блюмкин. — Вот, послушай начало... — Яков откашлялся и торжественно произнес: — На путях Николаевского вокзала отдыхает бронепоезд товарища Троцкого — стальной революционный бродяга. Со скоростью тигра он покрывает страну Советов!

Не выдержав, я начал смеяться. Еще хорошо, что не ржать.

— Ты чего? — обиделся Блюмкин.

— Революционный бродяга покрывает страну Советов, да еще со скоростью тигра. Яша, ты хотя бы думаешь о том, о чем пишешь? Покрывает... Жеребец кобылу покрывает, а поезд страну. Гиляровский хренов.

— Кустов, это ты от зависти так говоришь, — оттопырил нижнюю губу Блюмкин. — Тебе самому так красиво не написать, вот ты и придираешься. А Гиляровскому до меня, как Радеку до Бухарина, расти и расти.

— Согласен. Мне так не написать, — не стал я спорить. Подумал только, что если в этой реальности Сталин одержит верх над Троцким (а он одержит, а я ему стану всячески помогать!), то Блюмкина следовало расстрелять за одни лишь хвалебные очерки.

— Еще напишу, что из своего бронепоезда товарищ Троцкий руководит мировой революцией, а бронепоезд в прыжке готов преодолеть расстояние от Москвы до Бразилии...

— Это правильно, — кивнул я. —Нехай бронепоезд до Бразилии прыгнет. А еще лучше — отправь-ка ты Троцкого с бронепоездом прямо на Марс.

— А на Марс-то зачем? — с подозрением уставился на меня Яшка.

— А чего мелочиться? Пусть товарищ Троцкий не только мировую революцию делает, но и вселенскую.

— Это ты так сейчас издеваешься, да? — прищурился Блюмкин, хотя из-за синяков глаза и так превращены в узенькие щелки. — Слышь, Кустов, я за мировую революцию и за товарища Троцкого кому хошь кадык вырву, понял?

Вишь, какой он суровый. Этак половина населения станет без кадыков ходить. Может, для начала его собственный кадык вдавить? Но лупить Яшку отчего-то расхотелось.

— С чего ты взял, что я издеваюсь? — почти искренне удивился я.— Если во Вселенной есть жизнь, а она должна быть, то есть и социальная несправедливость. Поэтому надо устроить вселенскую революцию, чтобы всех сделать равными.

— Слушай, Кустов, а ты не дурак, — улыбнулся остатками невыбитых зубов Блюмкин. — Пожалуй, напишу я, что бронепоезд может одолеть пространство, способен домчаться до звезд, чтобы принести идею товарищей Маркса и Троцкого инопланетным товарищам. Но начнем мы с Луны. Утвердим красный флаг на спутнике нашей планеты!

— А Луну надо превратить во всепланетную здравницу, — предложил я.

— На Луне атмосферы нет, дышать нечем, — проявил Яшка познания в астрономии.

— Дышать можно в скафандре специальном, как водолазы дышат, — пожал я плечами. — Зато на Луне гравитации почти нет, ходить по ней очень легко. Пусть там тот народ отдыхает, что на гражданской ранения получил. Ладно, — спохватился я, решив вернуться к главной теме. — Рассказывай, чего во Франции-то забыл? Или приехал сюда очерк для «Огонька» писать?

— Угадал, — хохотнул Блюмкин. — Только не очерк, а целую серию очерков. Хочу, понимаешь ли, проехать по тем местам, где товарищ Троцкий бывал, дома осмотреть, в которых он жил. Хорошо бы с каждого дома фотографии сделать. С Франции начну, а потом в Испанию надо съездить, в Швейцарию. А еще в Англию. В Лондоне товарищ Троцкий с Лениным познакомился.

— Ты собираешься написать очерки — по троцкистским местам? — догадался я и присвистнул. — Долго же тебе Яша придется ездить. Товарищ Троцкий и в Соединенных Штатах побывал.

— Так время-то у меня еще есть, — сказал Блюмкин. — Очерки на следующий год должны выйти, аккурат к пятой годовщине пролетарской революции. А в октябре мы еще и целую книгу издадим. С рисунками, фотографиями и моими рассказами. Но лучше я серию назову — начало революционного пути товарища Троцкого.

— А в Мексику ты не собираешься? — невинно осведомился я. — Лев Давидович в Мексике пока не бывал, но кто знает, может еще и побывает.

Мне тут вспомнился Рамон Меркадер и ледоруб... Но это в перспективе, а может, не будет ни того, ни другого.

— Не-а, в Мексику не поеду, — отмахнулся Блюмкин. — Ежели товарища Троцкого там не было, чего там делать? На кактусы тамошние смотреть?

— Ясно, — хмыкнул я.

— А ничего тебе не ясно Кустов! — произнес Блюмкин тоном победителя. — Главное-то даже не это. Главное — все здания, где товарищ Троцкий бывал, сфотографировать, на особый учет взять. Мы потом, после победы мировой революции, на них специальные памятные доски повесим, чтобы все будущие коммунисты, перед тем, как в партию вступить, по этим местам проехали. Чтобы лично прикоснулись к тому, через что прошел Лев Давидович.

Путь по святым местам имени товарища Троцкого. Старое паломничество на новый лад. М-да, дела.

— Так тогда сначала их надо в тюрьму отправить, чтобы посидели годик-другой, по этапу в Сибирь сводить, а уж потом по Европам таскать, — предложил я.

— Кустов, ты не передергивай, — сурово сказал Блюмкин. — Нет такой надобности, чтобы молодые коммунисты в тюрьме сидели, да по этапам ходили. А вот в Европу съездить — вполне можно.

— Может, мы с товарища Ленина начнем? Все-таки, он вождь мирового пролетариата, да и в Америке не бывал, будет попроще, — спросил я, рассчитывая, что Яшка сейчас скажет, что по сравнению с Троцким товарищ Ленин мелковат. Но нет, Блюмкин ответил другое:

— О товарище Ленине разговоров нет. Но его памятными зданиями и биографией целая группа должна будет заниматься, а здесь я один.

Я помолчал. Елки-палки, а ведь версия Яшки Блюмкина вполне правдоподобна. К пятой годовщине октябрьской революции много мероприятий планировалось, но не все провели. Но до паломничества по местам «трудовой славы» отцов-основателей не додумались, равно как и до мемориальных таблиц в европейских городах. Умеет же Яшка Блюмкин прогнуться, умеет.

— Понял, — кивнул я. Поднявшись на ноги, кивнул на бутылку. — Можешь допить, потом в торгпредство придешь, мы тебе паспорт вернем. Да, и деньги еще, что мы у тебя вчера изъяли, все двести франков.

— Как двести? — всполошился Блюмкин. — Думаешь, я вчера к тебе пришел, чтобы на твою рожу посмотреть? Ты мне денег дать должен, не меньше десяти тысяч франков. А на что я в Швейцарию поеду, не говоря уже об Америке?

— Яков, ничего я тебе не должен.

— Ты что, товарища Троцкого не уважаешь?

— Блюмкин, я тебя не уважаю, — сказал я, уходя от прямого ответа, но сказав при том чистейшую правду. — Я тебе один раз помог, хватит. Привезешь мне приказ от товарища Ленина или постановление Политбюро — будут деньги. А так — до свидания. Паспорт и прочее, как уже говорил, возьмешь в торгпредстве, у охраны, но если я тебя еще раз увижу — в полицию сдам.

Оставив Блюмкина на набережной, благо, Сена и не такое видела, немного полюбовался собой — оставил половину бутылки, а мог бы и по башке дать, ушел к машине и спустя некоторое время уже был в торгпредстве. У нас тоже рабочий день подошел к концу, и народ потихонечку стал разбредаться — кто поправить голову, кто просто погулять.

Мне уже давно коллеги намекали, что неплохо бы как-то разнообразить быт. Например — выдавать не только суточные, но и квартирные, чтобы работники торгпредства могли снимать квартиры или комнаты. С одной стороны, я все понимаю — осточертело двадцать четыре часа в сутки видеть перед собой одни и те же рожи, отсюда и неизбежные склоки и скандалы. Ситуация даже похуже, нежели в коммуналке. Там хотя бы соседи на работу уходят, а не трутся задницами друг о друга. И туалетов всего три, ванная только одна. Вон, недавно секретарша поссорилась с полпредом из-за того, чья очередь выносить мусор. Едва не подрались.

Да, понимаю, что на самом-то деле и работали бы гораздо лучше, если бы могли немножечко отдохнуть друг от друга, но для этого нужно здание получше, попросторнее, а не особняк времен гугенотских войн, чтобы каждому из сотрудников досталась отдельная квартира, не говоря уже о кабинетах для работы. А еще лучше — два здания, чтобы одно для работы, другое для проживания. Неплохо бы еще, чтобы на территории располагался собственный магазин, прачечная, какая-нибудь аптека. Ну, соответственно, чтобы забор вокруг, охрана. Но мне пока гораздо спокойнее, если я знаю, где в данный момент находится мой сотрудник.

Сергей Сергеевич Барминов дождался-таки меня и под большим секретом сказал, что обыск на самом-то деле являлся фикцией, уступкой одной парламентской группировки другой, а все крутится вокруг признания или непризнания Францией Советской России. Парламент, вроде бы, готов признать, но кое-кто из влиятельных депутатов возражает, упирая на то, что советское торгпредство — рассадник коммунистических идей. Потому решили проверить — рассадник мы или нет. Но так как большинство уже за признание, так и обыск был просто формальным. Инспектор отправит рапорт комиссару, комиссар — министру внутренних дел, а тот пойдет в парламент, где сообщит, что мы чисты как стеклышко.

Врать не стану, что я именно это и предполагал, наоборот, поругал себя за мнительность, оставил Барминова за старшего, а сам с чистой совестью поехал к своей законной супруге, что осталась в доме родителей.