Верность

Следы на земле

С генерал-лейтенантом инженерных войск Евгением Варфоломеевичем Леошеней меня познакомил его тезка Евгений Григорьевич Решин.

Оба — друзья Карбышева.

Евгений Григорьевич — с грозовой поры гражданской войны. Он был комиссаром 6-го военно-полевого строительства на Волге, которым руководил Дмитрий Михайлович. Здесь, в Самарском укрепленном районе, встретились молодой доброволец Красной Армии, не имевший почти никакого военного опыта, и опытный военный инженер, бывший царский подполковник, испытанный в боях. Карбышев на тринадцать лет старше Решина. Революция свела их вместе всего-навсего на несколько месяцев. Но те месяцы, когда они были вдвоем, — не простые, а фронтовые. Из-за каждого угла в любую минуту их подстерегала смертельная опасность. Товарищество родилось и крепло в ратном труде, в бою. И в них держало испытание на верность.

Взаимная приязнь молодого комиссара и умудренного фортификатора переросла в дружбу на всю жизнь. Евгений Григорьевич Решин постарался рассказать о Дмитрии Михайловиче все, что запечатлелось в памяти. Его книга «Генерал Карбышев» изобилует интересными и важными фактами, опирающимися на прочную документальную основу.

Не меньшее значение, чем книга, имеет неустанная деятельность Решина совместно с Леошеней, другими друзьями Дмитрия Михайловича и старшей дочерью героя Еленой Дмитриевной по развитию стихийно возникшего движения юных карбышевцев. Оно с каждым годом расширяется. Только карбышевских пионерских дружин и отрядов в СССР насчитывается более трехсот. Число их продолжает расти, работа приобретает все большие масштабы. Созданы десятки школьных музеев, проводятся пионерские сборы и слеты, посвященные жизни и деятельности генерала Карбышева. Устраиваются вечера, походы по местам боев, фестивали дружбы, спортивные состязания в честь героя.

Ветераны Великой Отечественной войны, ученики и последователи «инженерной школы» Карбышева энергично поддерживают и пропагандируют патриотическое движение, названное его именем.

Среди них — верный друг и ученик Дмитрия Михайловича — Евгений Варфоломеевич Леошеня. Он — ровесник нашего века, на целых двадцать лет моложе Карбышева. Впервые услышал о Дмитрии Михайловиче в конце гражданской войны. Но судьба Карбышева крепко связана с судьбой потомственного пролетария и коммуниста из поселка Альбертин Гродненской губернии в Западной Белоруссии.

Евгений пошел по стопам отца — слесаря, большевистского вожака, участника революции 1905 года. С десяти лет мальчик трудится на фабриках и заводах. В Петрограде, куда семья Леошеней перебралась после захвата кайзеровскими войсками За-ладной Белоруссии, Евгений вместе с отцом работают шлифовщиками шрапнельных пуль.

И всегда парень тянулся к учению. Он учился в Альбертине, Слониме, Питере и Юзовке. В результате сумел получить неполное среднее образование.

После возвращения семьи Леошеней в родной поселок Альбертин шлифовщик шрапнельных пуль стал работать учителем в школе двух деревень — Жеребиловичи и Циунцы. А когда в Белоруссии установилась Советская власть, крестьяне выбрали учителя секретарем сельсовета.

В 1919 году Евгений Леошеня вступил добровольцем в Красную Армию. Грамотного юношу, знакомого с техникой, умеющего читать чертежи, направили на Московские военно-инженерные курсы командного состава.

Вскоре курсы перевели в Киев, реорганизовали в военно-инженерную школу. Курсант стал командиром взвода 3-го понтонного батальона. Его приняли в партию.

Курсанты совмещали учебу с практикой: выезжали на Южный фронт и в составе Киевской курсантской бригады вместе с частями Красной Армии вели бои против Врангеля и банды Махно.

Тогда ли на фронтовых дорогах молодой курсант впервые встретил Карбышева или в военной печати читал его острые полемические статьи и запомнилась фамилия автора — точно сказать Леошеня не может. Да это и не важно. Гораздо важнее тот интерес, который возбудили в нем смелые высказывания Дмитрия Михайловича. Они противоречили тому, что внушали Евгению в военно-инженерной школе почтенные специалисты-преподаватели.

Преподаватели утверждали: инженерные войска в армии — самостоятельная держава. Они выбирают и готовят позиции, которые занимают пехота, кавалерия, артиллерия… Фортификаторы по своему разумению организуют и ведут необходимые работы, никто не вправе давать им указания, а тем более судить об их работе!

А Карбышев низводит державу в сателлиты, в спутники. Превыше всего ставит тактику и оперативное искусство общевойсковых частей и соединений: только им, и прежде всего пехоте, дано понять и оценить достоинства и недостатки фортификационных укреплений.

Но и этого мало. Пехоте, считает он, надо самой уметь выбирать позиции и строить полевые фортификационные укрепления, не дожидаясь саперов. Она должна быть «осаперена». Даже слова такого в армейском языке раньше никто не слыхивал. Придумано Карбышевым. А общевойсковому командиру необходимо знать и тактическую сторону фортификации. Иначе он — неполноценный командир.

Карбышев напоминает уроки прошлого. Советует прислушаться к тому, что говорит история устами Петра I: «Зело надо, чтобы офицеры знали инженерство…» Как участник русско-японской и первой мировой войн Карбышев свидетельствует: «…значительную лепту в причины нашего поражения внесла «фортификационная диктатура».

Опять новость. Никогда раньше не существовало такого термина — фортификационная диктатура. В чем ее суть? А в том, что пехоту «всаживали в искусственные, чуждые ей по духу и тактике фортификационные схемы». А самостоятельно она, увы, была беспомощна. Солдаты-пехотинцы не умели окапываться, надежно защищать себя от вражеского обстрела, подготавливать выгодные позиции для атаки.

Не Леошене, командиру роты понтонного батальона, решать споры, возникшие в кругах высшего командного состава. Но доводы Карбышева кажутся ему вескими.

Молодой командир не бросал учебы. Читал специальную литературу. Попадались ему и пособия, написанные Карбышевым. Старался в них разобраться, усвоить его советы и рекомендации.

Изредка Евгению Варфоломеевичу доводилось видеть Дмитрия Михайловича. То на учениях, то на больших маневрах.

Настоящее же знакомство Леошени с Карбышевым следует отнести к лету 1925 года. В лагере на Трухановом острове под Киевом Дмитрий Михайлович инспектировал сбор саперных частей Украинского военного округа.

В третьем отдельном понтонном батальоне он пробыл трое суток, причем от подъема до отбоя. Пристально изучал распорядок в роте Евгения Варфоломеевича. Старался побывать на всех занятиях. Не пропускал методической учебы с командирами взводов. Зорко наблюдал за наводкой понтонного моста через Днепр и за сборкой перевозных понтонов. Он успел внимательно осмотреть и батальонный саперный городок, а в нем отдел заграждений и подрывного дела. Все дивились его работоспособности.

Леошеня и другие командиры с редким единодушием признали Карбышева отечески взыскательным. Вместо того чтобы укорять за ошибки и промахи, он советовал, как их исправить или избежать. И помогал исправлять, если они были сделаны.

Не так поступали некоторые весьма суровые инспекторы, чья проверка бросала батальон в холод и дрожь, но ничему не учила.

Заглянув в канцелярию роты и заметив на столе раскрытую тетрадь, а около нее стопку книг, Дмитрий Михайлович полистал их, похвалил хозяина за хороший подбор литературы:

— Вижу, вы серьезно взялись за дело. Не пора ли готовиться в академию?.. Кстати, почему бы вам не написать статью о действиях вашего батальона у Каховки?.. Пришлите мне ее, с вашего разрешения внесу необходимые поправки и попробую напечатать. В Москве готовится книга о тактических действиях инженерных войск в гражданскую войну.

Оказывается, Карбышев специально изучал действия инженерных частей на Каховском плацдарме, знал боевой путь батальона и считал нужным распространить его опыт на всю армию.

Прощался он с молодым командиром-понтонером совсем по-дружески:

— До встречи в Москве!

Статья была написана, отредактирована Карбышевым и напечатана в книге «Тактика в примерах».

Встреча тоже состоялась. Правда, не скоро. Через шесть лет. В тридцать первом году. Уже не командир роты, а командир батальона отлично выдержал в округе отборочные испытания — он хотел поступать в Военно-инженерную академию.

Совершенно неожиданно — пятерка по общей тактике и комиссия решает направить его не в специальную, а в общевойсковую академию. Редкая удача. Но абитуриент расстроен. Он спешит в Москву с твердым намерением отказаться от предоставленной ему чести.

Леошеня зашел к начальнику учебного отдела Военной академии имени Фрунзе. Стал настаивать на переводе кандидатом в Военно-инженерную академию. Так горячо говорил, что не заметил вошедшего в кабинет Карбышева. Дмитрий Михайлович приветливо улыбнулся давнему знакомому и сказал:

— Будьте благодарны, юноша, счастливому случаю. Общевойсковое образование военному инженеру только на благо…

Он развернул перед Леошеней необычайно радужные перспективы. Упомянул прославленных военных инженеров — генералов Кондратенко и Петина, доблестных защитников Порт-Артура. Они умели прекрасно строить надежные крепости и в случае необходимости отражать в бою вражеские штурмы этих же крепостей. Как бы между прочим спросил:

— А преподавать, учить людей вам по душе?

— Очень, — признался Евгений Варфоломеевич. — До армии был сельским учителем. По-моему, командир воинского подразделения — тоже учитель.

— Вот и чудесно. Кончайте нашу академию, и будем вместе преподавать на одной кафедре.

Вместе на одной кафедре с Карбышевым! Леошеня без долгих размышлений решил никуда не переходить.

Шли годы. Слушатель стал старшим преподавателем кафедры военно-инженерного дела. Руководил кафедрой Дмитрий Михайлович.

А в 1936 году, перейдя по приказу наркома во вновь открытую Академию Генерального штаба, Карбышев не просто оставил Леошеню своим преемником в академии имени Фрунзе, а почти шесть лет опекал его, помогал буквально во всем. Отнюдь не по обязанности. И не в порядке общественной нагрузки. Он помогал по естественной склонности протягивать руку помощи тем, кто в этом нуждался.

Карбышев и Леошеня виделись почти ежедневно. Они жили в одном доме. Евгений Варфоломеевич был своим человеком в семье Дмитрия Михайловича. Карбышев и Леошеня участвовали в комиссиях по составлению воинских уставов, учебных пособий.

— Но я продолжал быть его прилежным учеником, — признавался Евгений Варфоломеевич. — Пользовался его личной библиотекой, архивом, чертежами. Иначе не смог бы вести учебный процесс, читать курс лекций, разрабатывать задачи по инженерному обеспечению боя и операции и одновременно руководить тактической группой и научно-исследовательской работой, то есть делать все то, что до меня с таким блеском выполнял Дмитрий Михайлович.

Евгений Варфоломеевич восхищался удивительной способностью Карбышева завоевывать доверие, сердечное расположение, искреннюю привязанность молодежи. Сам был душевно молод. И молодежь тянулась к нему.

— Мы разделяли его передовые взгляды, поддерживали те новшества, которые он внедрял, — вспоминал Леошеня. — И внедрял с необычайным напором, недюжинной энергией…

Дмитрий Михайлович был старожилом академии. Преподавал в ней десять лет. Начальник и комиссар академии командарм второго ранга Август Иванович Корк 26 мая 1936 года при расставании с Карбышевым издал специальный приказ, в котором объявил Дмитрию Михайловичу благодарность «за исключительно добросовестную и плодотворную работу по совершенствованию командных кадров РККА в такой важной отрасли военного искусства, каким является военно-инженерное дело». Здесь же отмечена и «не менее большая работа… в области научной».

Почему-то в таких приказах не принято касаться области духовной, нравственной. А жаль!

— Может быть, вам покажется странным, — сказал в одной из бесед Евгений Варфоломеевич, — но Карбышев сильнее, чем кто бы то ни было, влиял на меня нравственно, да и не только на меня. Всем нам, своим ученикам, прививал коммунистическую мораль. Не столько учил, сколько воспитывал… В тридцать девятом году он попросил у меня рекомендацию в партию. Я обрадовался. Почел за честь. А когда писал, ловил себя на мысли — не мне его, а ему меня рекомендовать, за меня поручиться. Ему партия давно и безгранично доверяет…

Хотелось узнать об этом подробнее. Спросил Евгения Варфоломеевича:

— Как это произошло?

— Кажется, я уже говорил, что Дмитрий Михайлович с нашей академией никогда lie расставался. Он пользовался любым «окном», чтобы заглянуть к нам, благо обе академии находятся почти рядышком. Надеюсь, вы знаете, что «окном» преподаватели называют свободное от занятий время?.. Так было и в тот день. Я не удивился его приходу, ждал. Мне необходимо было проконсультироваться с ним — предстоял выезд со слушателями за город для решения на практике тактической задачи.

Обычно внимательный, Дмитрий Михайлович как-то рассеянно слушал меня, отвечал односложно и, когда я взглядывал на него, отводил глаза в сторону. Видно было, что он волнуется, что-то хочет сказать и никак не решается.

Я не привык видеть Карбышева в таком состоянии. Сам невольно разволновался: «Что с вами, Дмитрий Михайлович?» Он тихо и с несвойственной ему робостью произнес: «Вы не могли бы, Евгений Варфоломеевич, дать мне рекомендацию, поручиться за меня?» «За вас? — удивился я вопросу. — Да за вас, как за себя… Любую рекомендацию». «Не любую, а самую серьезную и ответственную, — продолжал Дмитрий Михайлович, — в партию…»

После возвращения из академии забежал к Карбышевым «на огонек». Дмитрий Михайлович увлек меня в кабинет, завязалась беседа. Он говорил о том, что время очень тревожное, что в Европе свирепствует война. В это трудное время ему бы хотелось быть вместе с партией. «Кто знает, может быть, придется умереть за Родину, — сказал он раздумчиво, — а умереть мне бы хотелось только коммунистом».

Рассердившись на учителя, я не сдержался и впервые осмелился поднять на него голос: «Дмитрий Михайлович! Что вы такое говорите?! В партию вступают, чтобы биться за счастливую жизнь, а не с думами о смерти!»

Тут вбежала в кабинет двенадцатилетняя Танюша, младшая дочь Дмитрия Михайловича. А за ней — десятилетний Алеша. Оба наперебой, выполняя мамино поручение, позвали нас пить чай.

…Маленькая, но характерная и важная деталь. Евгений Варфоломеевич написал рекомендацию. По его глубокому убеждению, она была очень верной и точной. В ней он назвал долголетнюю учебную и научную деятельность своего учителя подвигом на ниве просвещения советских военачальников.

Дмитрий Михайлович внимательно прочел рекомендацию, поблагодарил за нее и попросил:

— Перепишите, пожалуйста… Педагогов таких, как я, много, очень много… Так что, дорогой Евгений Варфоломеевич, про геройство вычеркните… Лучше повторите формулировку приказа Августа Ивановича Корка — «добросовестен». Это вполне справедливо…

— Но ведь в приказе командарма второго ранга написано «исключительно добросовестная и плодотворная работа», — не сдавался Леошеня.

— Значит, преувеличил, перехвалил, — отпарировал Дмитрий Михайлович, взглянув на своего ученика теплым повеселевшим взглядом.