Верность

Влияние

Елена Дмитриевна Стасова, высокая, стройная, с лицом, на котором едва заметны морщинки, не вошла, а ворвалась в свой кабинет.

— Ради бога, извините, немного задержала вас, — сказала она. — Сегодня с утренней почтой завозилась… Сорок восемь писем! Диктовала секретарю ответы… Остались на очереди иностранные корреспонденты…

— Может быть, отложим нашу беседу?

— Что вы надумали, товарищ. Сама назначила день и час! — воскликнула она. Голос низкого тембра звучал суховато, даже сурово. Но я уже знал — это вовсе не значит, что она на кого-либо сердится. Знал — сейчас начнется деловой разговор, до предела сжатый, без отвлечения на посторонние темы.

— Материалы для книги «Партия шагает в революцию» секретарь прочитал мне, предисловие я продиктовала. Можете взять и то, и другое…

Настигшая Стасову слепота не расслабила воли к целеустремленной и деятельной жизни. Она охотно вызвалась помочь большому коллективу писателей в создании пяти томов — ста восьмидесяти художественно-документальных произведений о друзьях, соратниках и современниках В. И. Ленина. И вот уже с двумя томами ознакомилась и высказала свои замечания.

Я начал благодарить ее, искренне восхищаясь столь необычайной работоспособностью. Но она отмахнулась от моих похвал, оборвала их на полуслове. Легонько хлопнув себя по лбу, досадливо произнесла:

— Чуть было не забыла обратить ваше внимание на очерк «Полководец». О Фрунзе. Не кажется ли вам название тесным, обуженным, как костюм, сшитый не по фигуре… Разве Михаил Васильевич был только полководцем? Только нашим красным Кутузовым?.. Нетушки! В нем полководческий гений удачно сочетался с удивительной способностью пропагандиста, страстного проводника и глашатая ленинских идей.

С несвойственной ей восторженностью Елена Дмитриевна заговорила об умении Фрунзе влиять на людей.

— «Влиять» не то слово, — уточнила она. — Михаил Васильевич внушал свою веру другим, вовлекал в борьбу до победы! — Стасова, чуть поразмыслив, назвала в доказательство своей правоты многих подпольщиков, полководцев, бойцов революции, оказавшихся в «силовом поле» Фрунзе.

Среди них промелькнула фамилия Карбышева.

— Вы имеете в виду генерал-лейтенанта Карбышева, героя? — переспросил я.

— Да-да! — подтвердила Стасова. — Влияние Фрунзе на Дмитрия Михайловича просматривается с достаточной рельефностью.

Мой давний интерес к личности Карбышева вспыхнул вновь с покоряющей силой. Невольно стал расспрашивать о нем Елену Дмитриевну. А она не отмахнулась от моих расспросов. Не сказала, как иногда бывало: «Это к делу не относится, товарищ». Я почувствовал ее заинтересованность в разговоре о Дмитрии Михайловиче.

— Известно ли вам что-нибудь, Елена Дмитриевна, о его старшем брате?

— О Владимире Михайловиче Карбышеве? — уточнила она. — Это очень интересный человек. Загляните в архивы Казанского университета и жандармского управления. Поройтесь в документах, связанных с делом Александра Ульянова и его сообщников. Там вы найдете причастного к этому делу Владимира Карбышева и его близкого друга Константина Сараханова. Они были студентами старших курсов, когда в стенах университета появился Владимир Ульянов. Интерес к нему всеобщий. Брат казненного совсем недавно, всего за несколько месяцев до начала учебного года, участника покушения на императора Александра III… А познакомиться с молодым студентом юридического факультета труда не составляло. Варились в одном котле, вращались в одной среде… Вскоре оказались и в одной тюрьме… — Елена Дмитриевна спохватилась. — Да что мне вам рассказывать? Сами пойдите, поищите. Скажу лишь, что, знакомясь с архивными материалами, разговаривая с людьми, знавшими Дмитрия Михайловича Карбышева, я поняла: старший брат сыграл в его жизни примерно ту же роль, что Александр Ульянов в жизни Владимира Ильича Ленина. Правда, достигнув духовной зрелости, Дмитрий Карбышев опередил своего брата, оказался мудрее в понимании исторического развития, судеб нашей страны. Но привел в смятение его детскую душу, заронил в нее искру свободолюбия старший брат…

— Елена Дмитриевна, — напомнил я, — вы говорили, что на Карбышева оказал большое влияние Михаил Васильевич Фрунзе…

— Об этом мне известно не из архивов. Я была секретарем Центрального Комитета партии. Ко мне стекались вести с фронтов гражданской войны. Не раз виделась, беседовала в ту пору и с Фрунзе, и с его комиссарами Сергеем Ивановичем Гусевым, Валерианом Владимировичем Куйбышевым, Бела Куном…

В подтверждение своей мысли Стасова привела интересный эпизод:

— Несколько раз хотели забрать Карбышева в аппарат Наркомата по военным и морским делам в Москву. Фрунзе не давал. А когда самого Михаила Васильевича перебросили с Восточного на Южный фронт, он добился разрешения вызвать Карбышева к себе в Харьков… Вскоре мы встретились с Фрунзе в ЦК. Беседовали о разном. Между прочим, я спросила его: «Неужели, Михаил Васильевич, вам так уж необходим Карбышев?» Он обратил свой ответ в шутку: «Понимаете, Елена Дмитриевна, наверное, мог бы и обойтись, хотя мы сдружились. Но есть одно непреодолимое и деликатное обстоятельство. Дал я Карбышеву изучать первый том «Капитала» Карла Маркса. Он ведь в царской Военно-инженерной академии в такие книги ни при какой погоде не заглядывал. Мне и захотелось по-настоящему приобщить его к марксизму. Пообещал консультировать и проверять, как он усваивает каждую главу… Дал слово — держи. А тут вдруг оказались на разных фронтах. Вот и пришлось взять его к себе. Мне-то к нему вернуться сложнее, на Украину назначен с ведома Владимира Ильича…

Шутка шуткой. А Стасовой доводы Михаила Васильевича показались достаточно серьезными.

— О влиянии Фрунзе на Карбышева мне говорил и Дзержинский, — продолжала Елена Дмитриевна. — Уж не знаю, где и когда Феликс Эдмундович познакомился с Карбышевым, но уверял меня, что назвал бы его убежденным и преданным фрунзенцем, если бы сам Фрунзе не был ленинцем.

В архиве Центрального музея Советской Армии нашелся документ, подтверждающий встречу Карбышева с Дзержинским. Это записка, написанная рукою Дмитрия Михайловича на листке блокнота, с припиской, сделанной Дзержинским.

В 1921 году Феликс Эдмундович по предложению Ленина был назначен наркомом путей сообщения. Одновременно он занимается решением топливной проблемы, налаживанием работы Донецкого угольного бассейна.

Вот почему врио (временно исполняющий обязанности) начальника инженеров всех вооруженных сил Украины и Крыма вместе с военкомом того же управления П. Комаровским, приехав из Харькова в Москву как раз по делам, связанным с Донецким угольным бассейном, поспешили в приемную Дзержинского. Дел у них невпроворот. А тут очередь, и у Феликса Эдмундовича какое-то срочное заседание.

Тогда Карбышев попросил секретаря передать наркому записку:

«Наркомпуть

тов. Дзержинскому!

По приказанию командующего войсками Украины тов. Фрунзе прибыл для доклада об арендовании военведом каменноугольных шахт в Донбассе.

Прошу указать, когда вы можете принять доклад. Начинж УВО Карбышев Военком П. Комаровский».

Феликс Эдмундович на том же листке ответил: «У меня сейчас заканчивается заседание. Обождите, пожалуйста.

Ф. Дзержинский».

Сразу же после заседания посланцы Фрунзе были приняты. Нарком убедился, что у Михаила Васильевича деловой и энергичный помощник.

Нашлось подтверждение и тому, что Фрунзе старался помочь своему другу — военному инженеру в изучении марксизма. Но об этом речь впереди…

Через неделю мы снова вели непринужденную беседу. На сей раз Елена Дмитриевна Стасова выглядела необыкновенно озабоченной.

— Такой неспокойный день, — сказала она, жестом руки предложив мне сесть.

— Если неспокойный, перенесем…

— Вы опять за свое, товарищ, — перебила она. — Приучайтесь к точности. Не откладывайте никогда на потом, что наметили на сейчас…

В разговоре Стасова коснулась военной деятельности одного из соратников Владимира Ильича — Сергея Ивановича Гусева.

— А ведь Гусев воевал на двух фронтах вместе с Карбышевым… — не удержался я от реплики, горя желанием узнать что-нибудь еще о Дмитрии Михайловиче.

Елена Дмитриевна иронически улыбнулась.

— Кстати, о Карбышеве, — это прозвучало в ее устах вроде поговорки «ни к селу, ни к городу». И все же, пытливо взглянув на меня сквозь сильные очки, она смилостивилась и ответила. — Как вы правильно изволили заметить, Сергей Иванович воевал вместе с Карбышевым на Восточном и Южном фронтах. Гусев всегда считал его очень близким к партии военным специалистом. Карбышев еще в восемнадцатом вошел в группу сочувствующих Коммунистической партии. И чем чаще Сергей Иванович наблюдал Карбышева в деле, тем больше укреплялся в своем мнении о нем. Гусев твердо верил — военный инженер, вместе с ним участвовавший в боях против Колчака и Врангеля, будет всегда с партией.

— Музей революции вы часто посещаете? — вдруг спросила Стасова. — Внимательно осматриваете стенды? Там под стеклом одной из витрин лежит небольшая зеленая тетрадка. Это единый партийный билет. Впервые его начали выдавать в ходе гражданской войны. Тот, что стал музейным экспонатом, получен в октябре 1920 года Сергеем Ивановичем Гусевым. Незадолго до перехода наших войск в общее наступление на Врангеля. И вот начался решительный штурм. В цепях атакующих находились тысячи коммунистов. У всех такие же партбилеты, как у Гусева, выданные перед боем.

В том бою на огненной переправе, на самых опасных участках, в самые критические моменты бойцы видели Фрунзе, Блюхера, Гусева, Бела Куна, Карбышева.

Дмитрий Михайлович сделал все, что в его силах, для успеха штурма. Не требовалось лучшей рекомендации в партию.

— Насколько мне известно, Карбышев вступил в партию гораздо позже. Как вы думаете, Елена Дмитриевна, почему он тогда, в годы гражданской войны, не сделал этого? — поинтересовался я.

— Дорогой товарищ, вы хорошо представляете себе обстановку того времени? А понятна ли вам психология бывшего царского офицера?

Стасова позвала секретаря, попросила его достать в книжном шкафу «Воспоминания о Ленине» Надежды Константиновны Крупской и прочесть страницу (она назвала цифру).

— Там должна быть моя закладка…

Секретарь достал книгу, полистал и начал читать:

«…Помню, я присутствовала при одном докладе Ильичу о том, как недоверчиво относились к старым военным специалистам красноармейцы. Вначале приходилось учиться у военных специалистов — это понимали и красноармейцы, но к военным специалистам они относились сугубо настороженно, ничего им не спускали, даже в области бытовой. Настороженность красноармейцев была понятна: старорежимный командный и начальствующий состав далеко стоял от солдат».

Елена Дмитриевна остановила секретаря:

— Погодите. Найдите, пожалуйста, то место, где говорится про письмо Дукельскому. — Обращаясь ко мне: — Оно было получено в ЦК из Воронежа.

Неожиданно в коридоре раздался звонок. Отдавая мне раскрытую книгу, секретарь показал пальцем нужный абзац: «Вот здесь» — и вышел из кабинета.

— Читайте, пожалуйста, вслух, — попросила Елена Дмитриевна.

В письме из Воронежа профессор Дукельский требовал «товарищеского отношения со стороны красноармейцев к спецам». Владимир Ильич ответил ему статьей в «Правде». В ней он потребовал товарищеского отношения спецов к красноармейцам. Крупская процитировала в своих воспоминаниях несколько строк из этой статьи: «…относитесь товарищески к измученным солдатам, к переутомленным рабочим, озлобленным веками эксплуатации, тогда дело сближения работников физического и умственного труда пойдет вперед гигантскими шагами»[1].

— Дукельский писал лично Ленину, — подчеркнула Елена Дмитриевна. — А Ленин ответил всем бывшим офицерам, всем старорежимным спецам — и военным, и гражданским… Карбышев, — предположила она, — без сомнения, читал ленинский ответ в газете. Но мог ли он принять упрек Владимира Ильича на свой счет? Нет! Дружеские, товарищеские отношения с рядовыми начали складываться у него еще до революции. Карбышеву не приходилось требовать к себе хорошего отношения со стороны бойцов Красной Армии, незачем было ему жаловаться на их настороженность. Он быстро нашел с ними общий язык. Они ему доверяли, выбрали командиром. В дружеских отношениях с ним были и Фрунзе, и Куйбышев, и Гусев. А вопрос о том, быть ли ему в партии, видимо, был для него не простым.

Вам известна его требовательность к себе. Вероятно, он считал, что пока еще не имеет морального права вступать в партию, так как слишком мало сделал для революции…

Мне захотелось узнать, когда и где познакомился Гусев с Карбышевым.

— Если не ошибаюсь, — ответила Елена Дмитриевна, — еще в Москве…

В ее памяти навсегда запечатлелась та суровая година. Конница генерала Мамонтова совершила стремительный прорыв во внутренние районы страны. Сюда же устремились полчища Деникина. Республика в опасности. Вражье войско так и рвалось к столице с разных сторон.

Ленин срочно создает вокруг нее глубокую оборону. Он собственноручно обозначает на карте границы Московского укрепленного района. Определяет узловые и опорные пункты обороны: Витебск, река Днепр, Чернигов, Воронеж, Тамбов, Шацк и окрестности самой Москвы.

Вся эта территория была разбита на сектора и объявлена на военном положении. Само собой разумеется, Московский сектор — главный и по своему стратегическому значению, и по масштабам территории. В него вошли, кроме Московской, Тульская, Рязанская и несколько уездов Смоленской губернии. Московским сектором руководил член реввоенсовета республики Сергей Иванович Гусев.

Строить оборону без военных инженеров немыслимо. Где же их взять? Гусев обратился за помощью к профессору Константину Ивановичу Величко, возглавлявшему коллегию по инженерной обороне государства при Главном военно-инженерном управлении. Величко в числе других привлекает к оборонительным работам бывшего царского подполковника Дмитрия Михайловича Карбышева, кстати заметим, любимого ученика по Военно-инженерной академии и помощника в подготовке Язловецкого плацдарма для знаменитого Брусиловского прорыва в первую мировую войну.

В кругу армейских специалистов хорошо знали Карбышева. Успело дойти до молодой советской столицы донесение военно-революционного комитета 8-й армии из Могилев-Подольска: отрядный инженер красногвардейского полка с небольшим числом саперов, почти без транспортных средств сумел наладить стойкую защиту, укрепил позиции вокруг города и мосты на Днестре, благодаря чему было сорвано наступление частей белогвардейского генерала Щербачева.

Отрядный инженер — Карбышев.

Вскоре он вызван в Москву. Отсюда немедленно командируется в Тулу. После Тулы — новое поручение, чрезвычайно важное. Провести инспекцию инженерных работ в отрядах завесы на границе с Украиной, оккупированной войсками кайзеровской Германии. О результатах поездки Карбышев доложил Величко, который и передал материалы обследования Гусеву.

— Заочное знакомство?

— Полагаю, Сергей Иванович в Главном военноинженерном управлении не один раз бывал. Там впервые и свиделся с Карбышевым. А нам с вами, пожалуй, пора попрощаться, — сказала Елена Дмитриевна тоном, не терпящим возражения. Встала из-за стола и протянула мне руку

…Любопытные детали, характеризующие Карбышева, сообщила дочь Сергея Ивановича Гусева — писательница Елизавета Драбкина, автор популярной книги «Черные сухари». По счастливому стечению обстоятельств мы оказались соседями по дому.

Она знала Карбышева и по Харькову, и по Москве. Уверяла меня, что Дмитрий Михайлович многие годы внешне почти не менялся. Моложавый, добродушный, веселый. Сразу бросалась в глаза редкая по тем временам прическа с пробором посреди головы. Точно такая же, как у Михаила Николаевича Тухачевского и Бориса Михайловича Шапошникова.

Моя собеседница полагала: прическа — единственное, что осталось в Дмитрии Михайловиче от старого офицерского облика. Да и это ведь всего-навсего пустячная внешняя примета.

Высказала убеждение:

— Карбышев как никто другой мог бы преподавать правила поведения в обществе. Учить вежливому и учтивому обращению с людьми…

Моя соседка посетовала на то, что теперь в учебных заведениях этому мало уделяют внимания.

Запомнила она характерную для Дмитрия Михайловича манеру речи — спокойную, мягкую, приятную. А по смыслу речь его всегда была очень ясной, приковывающей внимание слушателей.

— Он нечетко произносил букву р. Вместе с нею, как будто прилипнув к ней, звучала буква л, но не было и в помине картавости.

— Часто ли бывал у вас Дмитрий Михайлович?

— Очень редко. Но родители встречали его с удивительным радушием, как давнего и доброго приятеля. Когда его знакомили с кем-либо из наших гостей, отец, рекомендуя, шутливо прибавлял: «Мы из одного профсоюза». Спрашивали: «Какого?» Следовал ответ: «Профсоюза чертежников». Возражали: «Такого нет». А он на это: «В наше время был. Для тех, кому кормилицей служила готовальня».

Сосланный в 1897 году в Оренбург, Сергей Иванович напечатал в местной газете объявление: «Даю уроки по предметам курса реального училища и принимаю чертежные работы».

Примерно такое же объявление в 1906 году приклеил к оконному стеклу своей комнаты Карбышев, уволенный из армии и оказавшийся без средств к существованию во Владивостоке.

Оба чертили безукоризненно точно, с профессиональной хваткой.

— Отец любил петь. В молодости его прочили в артисты оперы. Всех восхищал его мощный и сочный баритон. А уж народные или революционные песни вслед за отцом-запевалой у нас всегда пели многоголосым хором, — вспоминала Драбкина. — Но никогда в этом хоре я не слышала голоса Дмитрия Михайловича. Может быть, у него был плохой слух и он стеснялся петь?.. Зато однажды, пока продолжался импровизированный домашний концерт, он нарисовал карандашом на листках блокнота моих родителей. Набросал смелой рукой, не пользуясь резинкой. И мать, и отец получились у него очень похожими и очень смешными. Нарисовал и отдал карикатуры на память хозяевам…

Сергей Иванович, добродушно посмеиваясь, называл Дмитрия Михайловича земляком, хотя Гусев родился под Рязанью, в Сапожке, а Карбышев — сибиряк, омич. Когда Дмитрий Михайлович появился на свет, родители понесли крестить младенца в Казачий собор. Монументальный собор возвышался над всеми строениями Омска, основанного при впадении реки Оми в Иртыш.

Сюда, в Омск, в январе 1909 года в снежную круговерть примчался на санях ссыльный большевик Гусев, бежавший из Березова. Сергей Иванович старался находиться в людных местах, где пришлый человек незаметен. Так ему поневоле пришлось отстоять богослужение в Казачьем соборе. Вот почему в шутку он и называл себя земляком Карбышева.

…Последний наш разговор с дочерью Сергея Ивановича Гусева был недолгим. И не у нее дома, а в Сокольниках, в пахнущем лекарствами холле больницы, куда я пришел ее навестить.

— Перед тем как сюда ложиться, — почти прокричала она, потому что не слышала себя без слухового аппарата, — перелопатила весь свой архив. Вас интересует Карбышев. А мой отец бережно хранил две его фотокарточки. Право не знаю, куда могли подеваться. На обратной стороне одной из них Дмитрий Михайлович написал известное изречение Максима Горького: «Лучшее наслаждение, самая высокая радость в жизни — чувствовать себя нужным и близким людям». От себя добавил: «Это про вас, Сергей Иванович. Стараюсь следовать вашему примеру». И расписался размашисто.

На обороте другой фотографии, помеченной тридцатым годом, Дмитрий Михайлович переписал стихи Валерия Брюсова. Не помню их наизусть… В них автор признается, что дорожил каждой минутой на долгом своем пути и так и не смог утолить великой жажды жизни…

Сдается мне, там была приписка Дмитрия Михайловича: «Так и живем с вами, милейший Сергей Иванович».

Так они и жили!

Карбышев процитировал строфу из стихотворения Валерия Брюсова. Вот она: