Вернулся солдат с войны

- Так, что ж тут поделаешь? - вздохнул опасный рецидивист-грабитель, - Тут уж ничего не поделаешь. Нет, значит нет.

- Курить тебе надо бросать, Вова, - посоветовал я, - Ты уже старенький. Побереги себя. И чаёк заваривай пожиже, а то не дай божок, печень треснет. Усёк?

- Усёк, - согласился Вова, не переставая курить.

- Я говорю, курить тебя надо подвязывать, Вова. И с мужиками чифирить - моду бросай. Понял ты меня, скот?

При слове "скот" Мазяр посмотрел на меня, так как я "двинул лишнее", но Вова схавал "скота", не поперхнулся.

- Понял, - выдавил он из себя.

- Но есть для тебя вариант поинтереснее, - смилостивился я, - Ты ведь любишь курить? И чифирнуть тебе, поди, надо?

- Ага.

- Тогда. Вова, включайся в движение. Назначаю тебя "смотрящим за дорогой". Будешь коней гонять.

- А как?

Ну, если дело касается только "а как?", а не "тебе надо - ты и гоняй", если человек принципиально согласен - меня не ломает показать и объяснить. Сержант, всё-таки. Всего за час я обучил Вову славливаться с соседними хатами и гонять коня.

Так у нас появился свой коновод и вопрос доставки курева и продовольствия упростился в плане технического исполнения:

- Пять Два! - Ушак бил в стену и лез на решку.

- Да-да! - отзывались соседи.

- Как у вас с чайком положение?

- Давай коня.

Витёк слезал с решки и оборачивался на Вову:

- Вова, делай.

Наученный товарищем сержантом Вова сноровисто отгонял коня и затягивал через стальные жалюзи пакетик с заваркой.

Так, опасный рецидивист Вова Моторин, стал курить и чифирить со строгачами на полноправном основании - от него появилась польза общему. Думаю, что это был первая польза, которую он принес людям за шестьдесят один прожитый год.

Если бы мне было восемнадцать и меня бы спросили:

- Армия или ВУЗ?

Я бы ответил:

- Конечно Армия! Но только, чтобы в Афгане.

Где еще ума набираться, как не в Армии? Разве ВУЗ делает человека умнее? Образованнее - да, но не умнее.

Если бы вопрос стоял иначе:

- Армия или Тюрьма?

Я бы не задумываясь выбрал Дом Родной.

Ну её эту Армию в жопу.

Вместе с шакалами, кусками и замполитами.

Тюрьма честнее.

На тюрьме тебе не выносят мозг "присягой", "долгом", "почетной обязанностью гражданина СССР" и прочей байдой, прикрывая высокими словами твое бесправное положение винтика Системы. Привел тебя конвой - сиди, кайфуй.

Без патетики.

Никакой присяги приносить не надо и ни о каком "долге" тебе никто не напомнит. На тюрьме ты никому ничего не должен. В Армии у тебя нет никаких прав и никакого выбора. Ты не можешь выбрать, кем тебе служить - сержантом или рядовым, матросом или артиллеристом. Тюрьма тебе такой выбор даёт. Кем тебе жить - пацаном, мужиком или пидором - решаешь только ты. Ты сам выбираешь себе жизнь и ставишь себя в хате в соответствии со сделанным тобой, только тобой выбором. Этот выбор никто не вправе тебе навязать - твой выбор всегда будет свободным. Можешь прямо с порога преставиться сообществу:

- Приветики! Я - Вор в Законе!

Этого никто не станет опровергать. Вот только тебе самому придется жить Вором и ставить себя как Вора, а если ты не потянешь - тебя уронят на бетон или кинут на пупок. Большинство выбирает спокойную мужицкую масть и лишь немногие оголтелые, вроде меня, стремятся жить Правильной Жизнью пацана.

Как тот же Сирота.

Правда, выбирая Тюрьму вместо Армии, я бы уточнил:

- Только строгий режим!

Нравится мне на строгом.

Просто нравится и всё.

Тут спокойно и не скучно.

Уклад жизни резко отличается от армейского и даже от усиленного. Нам никто не мешает жить. В восемь утра и в восемь вечера двухминутная проверка - можно даже не слезать со шконки, ибо негде встать шестерым - и остальное время мы предоставлены самим себе. Раз в сутки прогулка, раз в неделю баня.

И чего тут не сидеть? Всяко легче, чем тащить службу.

Баня... Прогулка... Вроде тюрьма - одна, а живут в ней по-разному. Очень по-разному. На общем режиме правилом хорошего тона считается оскорбить, унизить дубака, наговорить ему обидных слов. Через закрытую дверь, разумеется, а не в глаза. Дубак не может открыть дверь когда ему вздумается - запрещено инструкцией. Дубак не может войти в камеру - это ему тоже запрещено. Поэтому, изгиляться над ним можно совершенно безнаказанно, показывая своим сопливым сокамерникам какой ты "отчаянный" и как ты "не боишься Администрации" и "борешься с режимом".

Дубаки не станут тебя бить.

Им не охота идти под суд и меняться с тобой местами из-за мелкой уголовной швали. Но и без ответа словесные эскапады общего режима не остаются. Положняковая прогулка длится час. Общий режим гуляет ровно пятьдесят девять минут шестьдесят секунд. Ни секундой дольше. При первом же замечании - в хату. Прогулка обрывается вне зависимости на какой минуте пионеры получили замечание - в середине прогулки или как только во дворик вышли.

Замечание - в хату!

Без побоев и насилия.

Не умеете сидеть тихо и вежливо - сидите в прокуренной хате. Хрен вам, а не свежий воздух.

Помывка занимает двадцать минут. Ввели тебя в предбанник - время пошло. Сколько ты там будешь раздеваться-одеваться - никого не трясёт. У тебя есть двадцать минут на всё про всё, после чего тебя выгонят на продол с намыленной шеей.

На строгом материть дубаков не принято. Дубак не может ответить тебе ответной грубостью. Запрещено ему грубить арестантам. Нехорошо унижать беззащитного. Зато гораздо умнее установить с дубаком контакт. Дубаку скучно двенадцать часов по пустому продолу взад-вперёд шлёпать, он почти всегда рад поговорить. Ничего предосудительного - обычный человеческий разговор:

- Как там без нас на воле?

- Как сыграл "Спартак"?

- Куда собираешься поехать в отпуск?

Строгачи понимают, что дубак - такой же человек. Ему надо кормить свою семью. У него есть жена и дети. У станка много не заработаешь, а в тюрьме и зарплата, и надбавки, и премиальные. Выслуга, опять-таки. Двенадцать лет отработал - можешь выходить на пенсию, разводить аквариумных рыбок на продажу. Дубак - на службе. Он не делает тебе ничего плохого. Его дело - тебя стеречь и открывать-закрывать двери.

Всё!

Больше никаких обязанностей у дубаков нет.

Только стеречь арестантов и открывать-закрывать двери. За двенадцать лет службы три года дубак проведет на тюрьме и изучит Понятия похлеще Вора. Все мы - люди. И дубаки - не исключение. С ними по-хорошему - и они тебе не нагрубят в ответ.

Прогулка на строгом идет часа полтора или даже два. За счет общего режима, который не умеет с людьми правильно разговаривать.

Помывка - минут сорок. За счет того же общего режима. В баню мы ходим с чифиром, чтобы чифирнуть как только выйдешь из мыльного отделения. Можно, конечно, чифирнуть и в хате, но кайф не тот. В хате мы добавим.

На строгом нет дежурств.

На усиленном мы мыли полы по очереди, как в армии.

На строгом никакой очереди "мыть полы" нет.

Это означает, что в строгих хатах, как правило, чище, чем у пионеров.

В Три Пять полы мыли раз в сутки. Я в свою очередь стал мыть два раза в сутки, потому что мне приятно жить в чистоте. Некоторые последовали моему примеру и тоже стали мыть полы два раза в сутки. Некоторые поленились и мыли в свое дежурство один раз.

На строгом полы мыли те, кому делать нечего, а "делать нечего" было всем. То есть три раза в день - это минимум. Потому что, когда "делать нечего" - это скучно, а когда "помыть полы" - это хоть чем-то себя занять плюс немного физкультуры.

Тесно у нас.

Очень тесно. Негде шагу ступить. Помывка полов - хоть какое-то движение, потому что прогулки недостаточно. Организм требует движения, а двигаться негде. Вместо движения мы моем полы.

Без всякой очереди.

У нас всегда чисто и мы ходим не в тапочках, а босиком.

Когда Фаттиху или мне требуется позаниматься физкультурой, мы просим сообщество не курить и сообщество не курит. Мы отжимаемся, приседаем и качаем пресс в не прокуренном помещении при открытых окнах. После физкультуры у нас водные процедуры - обливание из тазика, после чего мы снова моем полы.

Я не знаю с чем сравнить Строгий.

Санаторий?

Дом отдыха?

У нас всегда чисто и всегда тихо.

Щекотливые разговоры избегаются.

Зарождающиеся конфликты гасятся шуткой и забываются.

Мы здесь не для того, чтобы отношения выяснять, а чтобы отбыть свой срок и выйти на волю. С кем-то мы попадем на одну зону, с кем-то нет. Это значит, что отношения мы продолжим на зоне все следующие пять лет и ни к чему портить эти отношения на тюрьме из-за какой-то ерунды.

Делается смешно, когда я вспоминаю свои детские страхи перед тюрьмой. Боже мой, как я боялся тюрьмы! Чуть раньше я боялся Шибиргана, а еще раньше - Армии. Мы боимся того, чего не знаем, а окунувшись с радостным удивлением открываем для себя всемирный закон: "как ты к людям, так и люди к тебе". Везде - люди. И в Шибиргане, и в тюрьме. Хотел татуированных уголовников с рандолевыми зубами - они в пределах досягаемости, только руку протяни. Бок о бок из недели в неделю мы тремся друг о друга. В карты меня никто не проигрывал и не собирался. Вообще никто никого в карты не проигрывал и на кон не ставил.

С теми картами вообще вышел анекдот.

Так как я не сопливый пионер, а настоящий строгач, то я решил это показать всей хате.

Отогнал коня - не впечатлило. Все умеют гонять коней.

Прикурил от лампочки - не впечатлило. Все умеют прикуривать от лампочки, когда спичек нет.

Замастырил бульбулятор - не впечатлило. Все умеют делать бульбуляторы из двух лезвий.

За что бы я не брался - это умели делать все. Все отсидели по пятнадцать-двадцать лет и больше, удивить их сложно.

Тогда я решил слепить стиры. Не для понта, а что бы были. Шахматы и домино тоже надоедают, а тут можно будет в картишки перекинуться на присядки.

Если честно - знаю я пару-тройку вольтов. Всё-таки на хулиганской окраине вырос. Стасовать по-хитрому, карточку передернуть, раздать нужные карты в нужные руки. Хотел этими вольтами перед строгачами блеснуть: "смотрите как я умею не ронять колоду при тасовке!".

Для начала я запросил у дубака тридцать листов писчей бумаги, сказав, что буду писать заявление прокурору. Дубак пожадничал и дал только двадцать листов, хотя мне нужно было восемнадцать - я всё уже подсчитал. Из одного листа получится шесть аккуратных стир. Тридцать шесть делить на шесть равно шести. Стира трехслойная. Шестью три - восемнадцать.

Бумага, которую выдавали заключенным для написания жалоб и заявлений, мало отличалась от оберточной и была та, что надо для изготовления стир - грубая, толстая.

Фаттих, Муля и Ушак не одобрили моего начинания, как глупое и ненужное нарушение режима содержания под стражей. Зато Мазяр с азартом взялся мне помогать и то и дело спрашивал:

- Что нужно делать?

Я вручил Мазяру свой носовой платок и попросил его растянуть над шлёмкой, которую поставил на общак. Мазяр растянул платок самым добросовестным образом. Через этот платок я протер намоченный черный хлеб, откидывая сухой остаток и добиваясь, чтобы в миску просачивалась жидкая клейковина.

Так у нас получился клейстер.

Двадцать листов бумаги были разрезаны напополам.

Дальше я брал три листа, промазывал их клейстером и, сложив конгруэнтно, засовывал обсыхать в толстую книгу. Когда книга была заполнена тринадцатью склеенными листами, поднял общак и положил под него книгу как под пресс.

Пусть сохнет.

Пока я занимался производством картона, Мазяр из фольги от сигарет мойкой вырезал аккуратные трафареты для набивки мастей.

Книга пролежала под прессом два дня и мы вынули из нее отличный картон, который даже не повело при сушке.

Разметив простым карандашом по линейке, которую мне заменила твердая обложка книги, я вырезал из картона тридцать девять одинаковых прямоугольников, а Мазяр осколком стекла причесал колоду.

Самый строгий ОТК показал бы, что прямоугольники абсолютно равны между собой, как только что с конвейера.

Ушак запросил у осужденных жучек губнушку, а Муля развел чернила. Мы с Мазяром на пару набили масти через трафарет - я набивал синие масти. Мазяр - красные. Потом Мазяр пошел спать, а я зубной щёткой нанёс рубашку.

Вуаля!

У меня есть колода стир в тридцать шесть листов.

Не краплёная, самая честная колода стир системы "Пулемёт".

С тех пор я не играю в карты.

Ни на присядки, ни на интерес, ни без интереса.

Не "не беру в руки карты", а "не играю".

Мне нравится иногда повертеть колоду в руках, могу разложить нехитрый пасьянс, а играть - не затянете.

На следующий день сразу после утренней проверки мы с Мулей и Ушаком принялись испытывать наш пулемёт и я отправил их на полы, совсем немного передернув в буру и в свару. Гордясь своей ловкостью и прожженностью, я с удовольствием наблюдал как приседают вкатившие мне опасные рецидивисты.

Проснулся Мазяр и присоединился к нам, а в скором времени присоединился и к приседавшим опасным рецидивистам.

Что тут скажешь?

Фарт!

Бура - моя игра!

Класса с шестого.

Игра - простейшая.

Но есть в ней некоторые тонкости...

Недоступные чужому нескромному взгляду...

Когда я сдаю карты и назначаю козыря...

Запусти меня в чужой город без копейки денег, лишь с колодой карт - разреши только побурить в хорошей компании денежных лохов - я вернусь на своей новой машине.

Я радовался и ржал в голос тому, что не сидевший на зоне и не знающий толком Тюрьмы, сумел обдурить матёрых уголовников.

Радость была недолгой.

Опасные рецидивисты не любят, когда над ними долго и открыто издеваются.

Мазяр предложил сыграть с ним.

Один на один.

В "двадцать одно".

Банкует - он.

"Двадцать одно" - игра проще буры.

И тоже из моего арсенала. Могу и банковать, и понтовать.

Мазяр поставил на кон всего пять присядок.

Через пять минут я присел свои первые двадцать раз.

Еще через пять минут я присел вторые двадцать с чем-то раз.

"Не шла карта"!

Не фарт.

Что я ни делал - не шла.

Я набирал восемнадцать - у Мазяра было девятнадцать.

Я набирал двадцать - Мазяр показывал "очко".

Я останавливался на четырнадцати - Мазяр показывал семнадцать.

Я прикупал к двенадцати - Мазяр выдавал мне туза. Перебор.

Полчаса - в одни ворота.

Ни разу я не отыграл свою ставку!

Ни одного раза!

Удивительная непруха.

Я не мог понять, в чем дело?

Стиры делали мы вдвоем, но рубашку наносил я один. Мазяр ушел спать. Могу поручиться, что колода не крапленая и Мазяр не может знать заранее, какую карту сдаст мне на руки. Просто не фарт и всё.

Доведя за полчаса число моих приседаний до трёх сотен, Мазяр посчитал, что достаточно получил с меня.

- Тасуй, - кинул он колоду на общак передо мной.

Я стасовал.

- Снимай.

Я снял.

- Давай её мне.

Я протянул колоду Мазяру рубашкой вверх.

- А теперь смотри. Шесть пик, - Мазяр стащил с верха колоды карту и показал ее мне, держа рубашкой к себе.

В таком положении он не мог видеть ее достоинства, а через рубашку карта не просвечивала.

Карта была шесть пик.

- Валет крести, - всё так же, рубашкой к себе, Мазяр стащил следующую карту и не видя ее достоинства показал мне.

Карта была трефовый валет.

Карту за картой Мазяр "рассказал" мне всю колоду. Все тридцать шесть листов.

Как рентгеном светил сквозь рубашку.

Я был ошеломлен.

Крайний раз я был так же ошеломлен изумлен полтора года назад, когда комбат разобрал у меня на глазах автомат меньше, чем за четыре секунды. Тогда это казалось чудом.

Сейчас казалось чудом, что Мазяр умеет угадывать достоинство карты.

Я не знал секрет этого фокуса.

- Сань, а как ты это делаешь? - мне тоже хотелось научиться отгадывать карты, как полтора года назад хотелось научиться разбирать автомат быстрее всех в батальоне.

Мазяр небрежно кинул мою колоду на общак, потерял к ней интерес и заполз к себе на шконку.

- Ты нашел с кем играть, - подколол меня Ушак, - Мазяра вся ветка знает.

- С ним никто из наших не играет, - подтвердил Муля, - Он на зоне только москвичей обкатывает. Свои с ним не садятся катать.

Садятся или не садятся - это их дело. Мне хотелось знать секрет, чтобы в дальнейшей своей жизни иметь верное средство добычи денег.

- Сань, - допытывал я Мазяра, - ну открой секрет. Я никому не скажу.

Мазяр не стал набивать себе цену и как когда-то Полтава поделился со мной знанием:

- Я по зоне живу игрой. Не работаю, как все мужики, а катаю. Если колода два круга прошла через мои руки, я знаю основные карты. Если я пять раз подержал колоду в руках, я буду знать в ней все карты.

- Как это?

- Очень просто. Не бывает совершенно одинаковых рубашек. Даже на фабричных колодах. Где-то хоть на миллиметр, но полоска сдвинута. Или цвет чуть-чуть другой. Будешь на воле, купи колоду карт и проверь рубашки. Отвечаю - ты не найдешь двух совершенно одинаковых рубашек.

- И ты запоминаешь все рубашки?

- Конечно. Я же живу игрой.

- Он за выигрыш покупает отмаз от работы на неделю, - пояснил Ушак, - Что тут непонятного? Ему нельзя проигрывать.

- У кого покупает?

- У козла.

- У какого козла?

- У бугра. Или у нарядчика.

- Разве на зоне играют на деньги?

- На зоне на деньги не играют. Играют на спички. Или на сигаретки.

- И что? За пять сигарет можно неделю не работать?

- А кто говорит о пяти? - вставил свое слово Мазяр. - Начать можно с одной сигаретки на кон, а закончить дестью тысячами. Или проиграть сто тысяч коробков спичек. Москвичи - они азартные.

Мазяр приподнялся на шконке и взял с общака пулемёт:

- Смотри.

Он взял колоду в левую руку рубашкой вверх. Не дотрагиваясь до колоды, провел над ней раскрытой ладонью правой руки и на верху оказался перевернутый король червей. Мазяр провел ладонь в обратном направлении и вместо короля оказалась открыта восьмерка бубён. Мазяр провел рукой в третий раз и восьмерка пропала - верхняя карта лежала рубашкой вверх. Мазяр положил пулемет на стол и лег обратно на шконку.

Я схватил колоду, открыл верхнюю карту - это был туз. Восьмерка бубен лежала в самом низу колоды.

Я посмотрел на свои стиры, которые мастрячил с такой любовью и прилежанием.

Ровные.

Одна к одной.

Натрафареченные.

Двухцветные, красно-синие.

Просто бери и неси на базар - с руками оторвут, кто понимает.

Играть так, как играет Мазяр, то есть мгновенно и наверняка запоминать рубашку каждой карты - я не буду.

Не буду потому, что не хочу себя тратить на это. Не хочу сжигать свои мозги и нервы игрой на выигрыш. Этот Мазяр - дебил. Сидит по дебильной статье за дебильное преступление. Всё, что он умеет в своей жизни - это отгадывать карты. Больше ему ничего для счастья знать не нужно. Он и не знает. Я не хочу быть как Мазяр.

Я не хочу быть игровым.

С того дня я не играю в карты.

Ни в дурака, ни в пьяницу.

В шахматы, нарды, домино - пожалуйста, а в карты - увольте.

Я видел уровень!

Играть ниже этого уровня, играть хуже Мазяра - для меня оскорбление.

Мне этого уровня не достичь.

Я не хочу его достигать.

Я не хочу становиться дебилом, ограниченным в своем восприятии мира четырьмя мастями и устным счетом до тридцати шести.

Мир - больше карточной колоды.

Я хочу понять весь мир, а не только тридцать шесть листов.

36. Как всё просто!

Средь бела дня!..

Вы только представьте себе:

Сидим, после обеда, катаем в домино.

Суд и кухня работают в обычном режиме, часовые на посту, Родина и заключенные в ней зыки под охраной и обороной автоматчиков и дубаков.

Раскрывается дверь и Вова Кайфуй провозглашает:

- Сёмин. На выход с вещами. Пять минут на сборы.

Перевод на новое место - это всегда тревога и стресс, что для солдата, что для зыка, ибо ни зыку, ни солдату никогда не говорят, куда и для чего их переводят. На новом месте неизвестно как всё будет и не факт, что лучше, а на старом остается нажитое - общаковый кипятильник, моими руками сплетенный конь и протянутые мной веревки для сушки белья, непрочитанные книги, вчера полученные в тюремной библиотеке, шахматы и домино, новенькие стиры, хорошие и нескучные соседи - Муля, Ушак, Мазяр, Фаттих и этот сам себе не нужный Вова.

В арестантской и солдатской жизни перемены - всегда не вовремя и всегда пугают. На старом месте уже обжился и всё тебе понятно, а на новом - мрак и мгла.

Сообщество озадачила неурочность перевода - на этап собирали после ужина, давая принять пищу в чистой хате, а не в грязной транзитке. Значит, не на зону.

- Наверное, на Рузаевку переводят? - предположил Ушак.

- Какая Рузаевка? - возразил Муля. - Он за Верховным числится. Там его касатку разбирают. Наверное, на КПЗ.

- Или в карцер, - утешил меня Мазяр.

В карцер забирали "с вещами" и в любое время суток, но я вел себя хорошо, замечаний не имел и карцер мне выписывать вроде было не за что.

- Собрался? - Кайфуй отпер дверь, - Выходим.

Я вышел из Пять Три на продол:

- Куда меня, Вован?

- Сейчас узнаешь.

Рожа у Кайфуя - каменная. Он с одинаковым выражением на лице водит в баню, на прогулку, к следователю и адвокату, выводит на этапы. По его роже ни за что не догадаешься, куда он тебя сейчас поведет, даже если он приведет тебя в расстрельный коридорчик.

"Повел не через прогулочные дворики, а на первый этаж".

"Значит, не в карцер".

"Вывел на улицу. Значит, точно не в карцер".

"Повел на вахту".

"Прав был Ушак. На этап".

"Сейчас в шлюзе стоит автозак, доверху набитый зыками, и меня введут в него последним".

Локалка.

Еще локалка.

Вошли на вахту.

Слева "обезьянник", справа выход в шлюз.

Выход открыт и мне видно, что никакого автозака там не поставлено. Шлюз пуст.

Налево, в коридор, где меня шмонали при приемке.

Дальше комнаты досмотра, дальше комнаты следователя, дальше комнаты для свиданий. Всё дальше по коридору.

Дверь поперек коридора.

Заходим в эту дверь - попадаем в крохотную рекреацию, куда выходят несколько казенного вида дверей:

- Спецчасть.

- Бухгалтерия.

- Хозчасть.

и

- Начальник учреждения.

Кайфуй открыл эту дверь:

- Заходим. Руки за спину.

В кабинете четверо - Дзержинский, повешенный над столом Хозяина, Хозяин за столом под Дзержинским, Кум на одном из стульев вдоль стены и ментовской майор в погонах с синими просветами на кителе.

- Все свои вещи забрал из хаты? - спросил меня Хозяин.

Раз Хозяина беспокоят вопросы сохранности моего личного имущества, то на карцер сидеть пойду сегодня точно не я.

- Все.

Хозяин поднялся со своего места и обратился к майору:

- Ну, мы вас оставим. Разговаривайте. Я - на обход.

Кум встал вслед за Хозяином с сказал мне странное:

- Зайди потом ко мне.

Эти слова не имели перевода на русский язык.

Арестантов по тюрьме водят, а не сами они, руки в брюки, по кабинетам расхаживают. "Зайти" к Куму я никак не мог, ни "потом", ни "позже", потому что я сижу в хате, в охраняемой зоне, а кабинет Кума - на вахте, за двумя локалками и тремя запертыми дверями. Вне охраняемой зоны. Считай, на воле. Попасть из охраняемой зоны в неохраняемую означает то же самое, что попасть из тюрьмы на волю.

Кто меня пустит?!

- Здравствуйте, Андрей Борисович, - поздоровался со мной майор.

Дурное начало.

Если со мной, двадцатилетним, начинают разговаривать "на вы" люди, стоящие по своему положению намного выше меня, добра не жди. А уж когда они вспоминают мои имя-отчество - дело труба.

- Прежде всего от лица государства приношу вам извинения и прошу вас принять их, - огорошил меня майор.

- Ничё-ничё, - на автомате вырвалось у меня - Не извиняйся.

- Верховный суд Мордовской АССР отменил приговор районного суда в отношении вас, - продолжил майор, не заметив моего хамского тона, - Ваше дело направлено для производства дополнительного расследования и по подследственности передано из прокуратуры в милицию. Я ваш новый следователь. Моя фамилия Бородин. Зовут меня Алексей Павлович.

"Я так и знал!", - не рад, ох не рад я был знакомству с моим новым следаком, - "Из хаты "с вещами" средь бела дня просто так не выдёргивают. Мусора какую-то новую прокладку против меня замутили. Пятёрки срока было мало, решили до червонца добить, чтобы я вообще никогда из тюрьмы не вышел".

- А как же Балмин?

- За многочисленные нарушения социалистической законности Алексей Федорович Балмин отстранен от следственной работы и переведен на должность прокурора-криминалиста, - ответил Бородин, - Впрочем, прокуратура - не наша епархия. У них там свои дела. Я ваш новый следователь. Из милиции. Вам это понятно?

- Теперь понятно.

Я стал рассматривать майора.

Высокий.

Дородный.

Сытый.

На мусора не похож - лицо слишком умное для милиционера.

В больших модных очках. Где только достал такие при нашем-то дефиците?

- Андрей Борисович, прошу вас выслушать меня внимательно и постараться понять, что я вам скажу.

Я кивнул.

Ничего хорошего от майора я не ждал.

- Я ознакомился с материалами вашего дела, переговорил с нашими людьми, которые вели его до того, как дело забрала прокуратура. Я не нашел в ваших действиях состава преступления.

Что-то я по-русски стал плохо понимать. От сидения на тюрьме, что ли? Чего он там не нашел?

- Вы поняли меня? - Бородин верно оценил моё отупение.

- Не совсем, - признался я.

- Я не усмотрел в ваших действиях состава преступления и изменил вам меру пресечения на подписку о невыезде. Прошу расписаться в постановлении и являться ко мне по первому вызову.

Бородин вытащил из дипломата несколько одинаковых листков на которых я сумел различить только напечатанное крупно:

ПОСТАНОВЛЕНИЕ

Остальные буквы плыли и сливались. Я их не видел и не понимал о чем они. Меня удивил такой каприз зрения, но тотчас же я понял, что это слезы.

Я плакал.

Из глаз моих катились слезы и капали на бумагу, которую мне надлежало подписать.

В душе поднялась целая буря эмоций и я не в состоянии был удержать свои чувства в себе, настолько они были сильнее меня.

Я плакал.

По-детски откровенно и беззащитно, боясь задать главный вопрос: "я свободен???!!!".

Бородин встал, налил из графина воды и протянул мне стакан:

- Выпейте, пожалуйста, Андрей Борисович. Постарайтесь успокоиться.

Я отвернулся от майора, чтобы он не видел моих слез и застучал зубами о стакан - руки сделались непослушными.

"Я - свободен???".

- Разрешите закурить, товарищ майор?

Бородин вместо ответа поставил передо мной пепельницу.

Прежде, чем прикурить, я сломал несколько спичек.

Совсем разволновался.

Вдохнув несколько раз дым, я начал успокаиваться.

Допил воду из стакана и был готов продолжить разговор:

- Где нужно расписаться?

- Вот тут и тут, - подсказал Бородин, - Наша беседа не окончена. Я займу у вас еще несколько минут.

"Минут???"

"После недель и месяцев на тюрьме он мне говорит о минутах?!".

- Вам, Андрей Вячеславович, наверное интересно будет узнать, что мы арестовали троих мерзавцев, из-за которых вам пришлось пережить столько неприятностей. Пока им вменено групповое изнасилование, но там и другие эпизоды вылезают - изнасилования, разбой, хулиганство. Доигрались мажоры.

- Где они сейчас?

- Пока в КПЗ. Сами понимаете, пока вы в тюрьме, никто их сюда не переведет. Поэтому я и освобождаю вас. Уже договорился с начальником тюрьмы и его заместителем, чтобы того, кто пырнул вас ножом, посадили в Три Пять. У вас ведь были неплохие отношения с сокамерниками? Думаю, его там ждет горячий приём. Ну и остальных тоже поместят в хорошие хаты, где с ними поступят соответственно.

Я знал пацанов из Три Пять.

Решительные пацаны.

Настоящие.

Они всё правильно сделают с тем гандоном - в этом я не сомневался.

Понятия требовали моего отмщения.

Оно будет жестоким.

Слёзы вмиг просохли.

Теперь я жалел, что меня освобождают, а не переводят обратно в Три Пять.

Мне хотелось получить с того гандона самому.

Лично.

Не вмешивая посторонних в наши с ним дела.

- Андрей Борисович, - отвлек меня от сладких грёз о мести Бородин, - Через месяц я прекращу в отношении вас уголовное преследование по реабилитирующим основаниям. По закону вы имеете право подать в суд иск и потребовать возмещения материального и морального вреда и суд удовлетворит ваши требования. Я прошу вас этого не делать.

- Почему?

- Вы не поймете моих объяснений. Просто поверьте, так будет лучше.

- Хорошо. Не стану подавать.

- Вы свободны. Завтра в десять утра жду вас у себя в кабинете. Еще раз от имени государства приношу вам официальные извинения.

Бородин протянул мне повестку, я, не глядя, расписался на корешке и, взяв сумку, встал со стула:

- Я могу идти?

- Разумеется.

Ни к какому Куму я бы не пошел - просто забыл о нём, до того был взволнован. Понимая, в каком я сейчас состоянии, Кум ждал меня в рекреации:

- Поздравляю, Андрей.

- Спасибо, товарищ майор.

- Пойдем, провожу.

Мы вышли во внешний двор тюрьмы, где стояли гаражи и хозяйственные постройки - не режимная территория. Без решеток и колючки. Можно было выйти через вахту на улицу, дойти до остановки, сесть на троллейбус и поехать радовать маму.

Я был на воле.

Вернулся домой после войны.

Послесловие

Та легкость, с которой в нашей стране гражданин без всякой вины попадает в тюрьму и еще легче выходит из неё, ошарашила и впечатлила меня.

Ошарашила настолько сильно и глубоко, что через три недели после освобождения, в ноябре 1987 года я выдержал собеседование и был зачислен на Подготовительное отделение юридического факультета Мордовского государственного ордена Дружбы Народов университета имени Н.П. Огарёва по специальности "правоведение". Ни разу в жизни не раскаялся в выборе профессии.

Мужская работа.

На курсе нас было восемь афганцев. Очень дружный курс. До сих пор на наши встречи съезжаются высокопоставленные юристы со всех концов страны. Генералов пока всего два, но до пенсии еще есть время. Горжусь и считаю за честь, что однокурсники еще на Подготовительном отделении избрали меня своим старостой.

Это всё, что на сегодняшний день я хотел рассказать про Афган и про Тюрьму.

Трилогия "Под солнцем южным..." - не моя биография.

Моя биография длиннее, страшней и интересней. У меня хватает ума и скромности не пересказывать ее всенародно и сокращать в анкетах на четыре пятых.

"Под солнцем южным..." - это мой взгляд на Армию и на Тюрьму. Армию и Тюрьму я увидел и воспринял такими, какими описал их в трилогии.

Тридцать лет минуло с дней тех лихих.

Мой друг Рыжий - Вовка Грынышак - погиб 29 марта 1987 года. Ему оставалось чуть больше месяца до дома.

Я дважды навещал его родителей в деревне Златоустовка Софиевского района Днепропетровской области. Дядя Дима, тётя Юля и его старший брат Василий встречали меня как родного. Дай им Бог долгих лет жизни.

Первая рота закончилась для меня той же осенью. На встречу нашего призыва в Саратов приехали только я и Серега Губин, хотя клялись-божились приехать все пацаны. Прав был Савка - не мужики.

Оказывается, ордена и медали - ещё не признак настоящего мужчины.

Афган лет двадцать бушевал во мне, но мало-помалу вошел в рамки, не караемые законом. Я искал братьев и не находил их среди "побывавших за речкой". Может быть дело во мне и в тех требованиях, которые я предъявляю к людям, а может и прав хороший писатель Паша Андреев: "Афган не мать: из него выходили не только братья".

На тюрьму мне пришлось заехать еще раз, уже в девяностые, и я снова был там тепло принят. Отсижено мной больше, чем отслужено, но я не отношу себя к Преступному Миру, хоть и приятельствую долгие годы с его отдельными представителями. Пожалуй, Преступный Мир имеет больше прав числить меня в своих рядах, нежели всякого рода непонятные "боевые братства", возглавляемые мутными пассажирами с кривой биографией. Я равно не имею никаких общих дел ни с Преступным Миром, ни с "боевыми братанами", но Преступный Мир - честнее, теплее, гуманней и бескорыстней.

Последние сведения, которые я имею о моем комбате Баценкове - он генерал-лейтенант Пограничных войск.

Мой друг капитан Скубиев - полковник запаса, живет в Чите. Рад был услышать его голос по телефону.

Мой взводный, с которого началась для меня Армия и самостоятельная взрослая жизнь, лейтенант Микильченко - полковник запаса, живет в Днепропетровске. Рад был получить от него письмо.

Николай Ильич Синдяйкин дослужился до подполковника и ушел на заслуженный отдых.

Дай Бог доброго здоровья этим замечательным Офицерам.

Алексей Федорович Балмин был переведен из следствия на должность прокурора-криминалиста. Позднее работал прокурором по надзору за местами лишения свободы и ушел на пенсию в чине старшего советника юстиции.

Жизнь пацанов полка и пацанов тюрьмы сложилась по-разному. Коротко не опишешь, а писать подробно - у них у самих руки есть.

Самым главным своим достижением в жизни считаю то, что крайние тридцать лет не ношу ни погон, ни татуировок.

Не вояка, не мусор, не синий.

Просто живу и рассказываю вам о том, что видел своими глазами.

Саранск, 2007 - 2015 г.г.