Вернулся солдат с войны

Какой нормальный солдат не хочет придти домой на дембель с медалью?

На сопке за нашими играми наблюдал фишкарь. Мы крикнули ему, что взяли караван с оружием, пусть дежурный свяжется с батальоном. Фишкарь всё понял верно - найденное оружие он видел своими глазами, благо расстояние было не километр. С сопки в сторону КП батальона взвилась зеленая ракета и через двадцать минут к нам припылили две бэрээмки разведвзвода. Первым на землю соскочил капитан Востриков и кинулся к нам.

Увидев оружие, сложенное нами на песке, он обрадовался, что не зря сорвался с КП кататься по афганской жаре и собирать на лицо афганскую пыль, но заметив меня, был разочарован, что подвиг совершил именно я, а не кто-то более достойный. Духов запихали в десантные отделения бэрээмок и, пользуясь присутствием Вострикова, разведчики внаглую отобрали у нас нашу добычу - ослов и верблюдов, на которые мы уже смотрели как на шашлыки и лангеты. Еще пока Востриков вел с нами беседу и выслушивал доклад, двое разведчиков уцепили поводья и двинули караван в сторону КП батальона.

Не станешь же кричать при энша батальона:

- Стой! Куда? Это наше мясо!

Могёт и "мародерство" пришить.

Наглецы эта разведка. Что в полку, что в батальоне. Как есть наглецы!

- Молодцы, мужики, - похвалил нас Востриков, - Сегодня же вечером комбат подпишет наградные.

Похвала, конечно, приятна. Честно заслуженная медаль примирила меня с утратой свежей верблюжатины, которую у нас из под носа увели наглые разведчики самым беспардонным образом. Уже не так грустно смотрел я на хвосты и жопы уводимых от нас животных.

"Теперь точно домой с медалью поеду!".

Ага.

Поехал и приехал!

Этой же ночью началась война.

Позицию стали обстреливать.

Вместо того, чтобы как нормальные люди спать, отдыхающие смены присоединились к бодрствующей, заняли свои места в окопах и отплевывались из наличного оружия.

Ночной бой.

Ни зги не видно.

Видны только вспышки выстрелов и нитки трассеров.

Приходится отвечать на вспышки, но это не "огонь на поражение", а "огонь куда-то в ту сторону". О прицельной стрельбе речи нет.

На позиции есть единственный НСПУ. Он даже работает, но он бесполезен: обстрел ведут метров с пятисот и на таком расстоянии прицел ночного видения не дает картинки. Сто, двести метров - четкая черно-зеленая картинка. Триста метров - как через нечищеный аквариум смотришь, а уж полкилометра он не осиливает.

Душманы тоже стреляют не по нам, а в нашу сторону. Большинство пуль пролетает гораздо выше позиции или вонзается в склон. Если они не самоубийцы, или, если их не батальон, то на штурм сопки они не пойдут, можно не переживать. Но и полностью исключить такую возможность нельзя - соседнюю крепость духи навещают регулярно. Думать, что они поленятся подняться до нас, чтобы перебить всех шурави, нет никаких оснований. Вот мы и огрызаемся наобум, чтобы показать: "не спим мы, не спим, ждем когда вы ближе подойдете".

Осветительные ракеты ежеминутно взлетают с сопки в ту сторону, откуда ведется по нам огонь.

Всё равно ни черта никого не видно.

До утра помощи не будет ни от роты, ни с батальона. Запрещено приказом командующего Туркестанским военным округом. Обстрел позиции может оказаться провокацией, а настоящая засада с минами и всеми делами устроена по дороге.

Если этот бестолковый обстрел сопки и есть "беспокоящий огонь", то да - мы обеспокоены. Мы не спим. Мы отстреливаемся.

Вместо того, чтобы спать.

Война шла почти до утра и затихла за полчаса до того, как стало светло.

Лучше всех было тем, у кого война совпала с часами фишки. Им всё равно три часа не спать, а так хоть не скучно.

Те, у кого война совпала с часами сна, были недовольны - наступало время их заступления на пост, а они не выспались.

За то, что душманы обломали нам сон, я предложил их наказать. Мы взяли еще один караван.

Без оружия.

Чистый.

Барахло одно, которое и отбирать-то стыдно.

Как стемнело, повторилось всё то же самое: батальон спит - мы воюем. Во всем батальоне бодрствуют только дежурные и часовые - у нас на позиции бодрствуют все и ночь напролёт слушают как "пули свистят по степи".

Наутро, как стихла и улеглась война, перед тем, как лечь досыпать оставшийся час, пацаны подошли ко мне и очень вежливо, очень доброжелательно и очень убедительно попросили меня не совершать больше подвигов.

- Мы все хотим дожить до дембеля, а ночью нужно спать, - таково было общее мнение.

Я хотел того же, что и все - дожить до дембеля и спать ночью, если не моя смена рубить фишку. Поэтому извинился перед коллективом за свое неправильное поведение:

- Кто ж знал, что оно так будет?

Извинения были приняты и будущие медали за караван с оружием никто не стал оценивать как жопорванство.

Мой наградной лист был честно подписан командиром первого батальона, но в полку полетел в корзину. Вместо медали мне просили передавать приветы от Паши-террориста.

Еще два наградных даже не вышли из батальона. Отказался подписывать замполит. Представленные к награде герои не слыли отличниками политической подготовки, а были, как и я, записными губарями. Военнослужащий, нечётко понимающий политику партии и правительства, не может совершить подвиг. Нарушитель воинской дисциплины не может быть героем.

Не верите?

Спросите у замполитов.

Не прёт мне по службе.

И по духовенству не пёро, и по черпачеству не прёт.

Рубят мои наградные замполиты. Себя "Красными Звёздами" награждать не забывают, а мои скромные медали рубят.

На губу - как нате, здрасьте, а вот медаль - это шалишь.

Обидно, но не смертельно. Мне бы живым отсюда уехать и, по возможности, здоровым. А уж с медалью или без медали - вопрос малозначительный.

Вдобавок, моя поджатая губа за отобранную медаль ничто по сравнению с реками слюны и озерами слез, которые выплюнул и выплакал капитан Востриков совсем скоро после того, как нас рубанули с наградами.

Есть Бог, всё-таки.

Есть.

Капитан Востриков, катаясь со своими любимчиками из первого разведвзвода по окрестностям Шибиргана, тормознул бурубухайку. В кузове бурубухайки мирные душманы везли шесть тяжелых ящиков, запечатанных сургучными печатями с гербом Афганистана.

Не было бы печатей - и делу конец. Взломали бы те ящики, ознакомились с содержимым и дальше - по результатам кантрола.

"Главное в нашем деле - снимать кантролы", - говаривал старшина полкового оркестра старший прапорщик Маловар.

Оружие? Милости просим в плен.

Барахло? Канай себе дальше. Мы только на бакшиш себе возьмем немного.

Но - печати!

Сургучные!

Гербовые!

Вдруг в ящиках - секретная документация?

Которую не то, что капитанам - полковникам видеть не положено.

Востриков по рации связался с батальоном, объяснил ситуацию с ящиками и печатями.

Батальон связался с обезьяньим КГБ - ХАДом. Объяснил как проехать к Вострикову.

Хадовцы подкатили на двух уазиках, вскарабкались в кузов захваченной душманской машины, сорвали печати и сбили замки.

Без всякой бюрократии и оформления.

В тяжелых ящиках, защищенных от вскрытия сургучными гербовыми печатями, хадовцы обнаружили слитки золота и золотые изделия с драгоценными камнями и без.

Во всех шести ящиках.

На глазах у потрясенного Вострикова и удивленных разведчиков.

На всё это сокровище накинули кошму, чтоб не отсвечивало и не будило зависть.

Сопровождающих душманов скрутили.

Вострикова попросили сопровождать.

Капитан Востриков, плюясь и рыдая, двумя бэрээмками сопроводил несметные богатства, которые сам же, добровольно, как честный советский офицер отдал хадовцам, в их логово в Шибиргане.

Тю-тю.

Слух об этом случае моментально разлетелся по всем позициям батальона. В батальоне над Востриковым не смеялся никто. Многие даже сочувствовали.

По сравнению с этим Обломом, мои собственные неувязки с не доходящими до меня правительственными наградами, смотрелись такой ерундой, что хотелось смеяться, а не плакать. Чтоб украситься на дембель, я сам себе значок из латуни выпилю. Пусть моя могучая грудь под линялой хэбэшкой до сих пор осталась неукрашенной красивой железкой, но это ничто по сравнению с тем анекдотом, который исполнил капитан Востриков с шестью ящиками афганского золота.

Все понимали, что золото было - афганское. По советским учётам нигде не числилось. Что было оно, что не было - для Советской Власти и Сороковой Армии без разницы. Поставил бы Востриков то золото себе на карман - никто бы его за это не поругал: ни особистов, ни прокуроров на три дня пути. Тут живых людей списывают на "боевые потери", а уж какое-то там вшивое золото как-нибудь догадались бы оприходовать и пристроить. С теми же летунами, например, в Союз переправить.

Шибирган. Всё шито-крыто.

И - такой Облом, что о моих медалях как-то даже нескромно переживать.

Где я встретил Приказ?

Правильно. На губе.

На батальонной.

Кто меня на нее отволок?

Правильно. Августиновский.

Псина такая.

Приказом Министра Обороны Хизарь становился дембелем, а я и мой призыв - дедами. На самотёк праздник пущен не был.

В танке заблаговременно поставили брагу и она поспела.

Накануне заслали гонца на буровую вышку и он обменял у афганцев пару стоптанных прошлогодних сапог на шесть палочек мягкого, ароматного, восхитительно-свежего чарса.

С утра служба неслась бодро и бдительно, без расслабухи. Наши духи тоже были в приподнятом настроении - они становились черпаками и заканчивалось их мрачное духовенство. Самый строгий проверяющий не смог бы обнаружить упущений по службе - всё было как по часам. В ожидании этого самого "случайного проверяющего" мы не с самого утра сели отмечать, а перенесли мероприятие на вечер. И вот, когда уже точно никто не приедет, в тот самый час, когда в детских садах будят детей после дневного сна и кормят их полдником, а в Афганистане остается не так много светлого времени до кромешной темноты, мы начали.

И Хизарь произнес тост.

И кружка-дублер прошла два круга, пока он его договорил.

И первая конопляная вонь синим дымком заклубилась над нашими панамами.

И воспарила над тяготами и лишениями воинской службы душа моя, подхваченная с двух сторон алкоголем и наркотиком.

И приехал сука-Августиновский, чёрт его принес!

Пришла беда откуда не ждали. Фишкарь покинул пост, чтобы выпить свою кружку браги за Приказ - и прохлопал вспышку. Всего-то минуты четыре его не было на фишке - и вот, поди ж ты!

Приезжает замполит роты - и мы все тут тёпленькие. Бэтэр остановился возле землянки, а у нас на танке поляна накрыта, хоть фотографируй - и в дембельский альбом клей: "хорошо сидим".

Что было делать?

Я как Александр Матросов полетел на амбразуру.

Чью-то панаму на голову надел, ремень искать не стал - не за нарушение формы одежды меня сейчас отстирывать будут - побежал докладывать без ремня, только некоторые пуговицы на хэбэ застегнул на бегу:

- Товарищ старший лейтенант, за время вашего отсутствия происшествий не случилось. Дежурный сержант Сёмин.

- Где ваша повязка, товарищ сержант? Где личный состав? Где сержант Хизриев?

Меня торкнуло на смех, захотелось расхохотаться прямо в рожу шакалу и заявить: "а никакой я не дежурный! я просто к тебе подбежал, чтоб твое внимание отвлечь", но автопилот выдал уставное:

- Повязка постирана, сохнет. Личный состав занимается по распорядку. Старший сержант Хизриев...

- Здравия желаю, товарищ старший лейтенант, - услышал я за своей спиной голос Хизаря, который подтвердил ранее сказанное мной, - За время вашего отсутствия происшествий не случилось. Старший позиции старший сержант Хизриев.

"Не случилось происшествий, товарищ старший лейтенант. Ехали бы вы отсюда. Пока целы".

Досталось и Хизарю:

- Что за внешний вид, сержант?

- Я - старший сержант, - с достоинством поправил Хизарь.

- Что за внешний вид, я вас спрашиваю? - гнул свою линию замполит, - Стройте личный состав.

Личный состав был умело построен: подвыпившие участники пиршества были растолканы с глаз долой по постам, а в строю оказались не успевшие принять на грудь духи, с сегодняшнего дня - черпаки Советской Армии.

Перед строем стояли трое: поднявший переполох Представитель Ставки Верховного Командования старший лейтенант Августиновский, старший позиции Хизарь и я, как самозваный дежурный. Настоящий дежурный смекалисто снял повязку, встал в строй и не отсвечивал - ему ничего хорошего не светило.

Мандавошка, кончено, гад редкий, но не полный дурак и в Афгане служит не первый день. Всё он прекрасно понял: и мои узкие от чарса зрачки, и дрожжевой запах изо рта, и расхлябанный внешний вид.

"Обкуренный и пьяный" - нечего тут дальше складывать в уме, всё и так предельно ясно.

С Хизаря - как с гуся вода. Хизарь - мусульманин. Он брагу не пьет, а дегустирует. И чарс он сегодня еще не долбил - пока косяк ходил по кругу, Хизарь произносил прочувствованный и одному ему понятный тост. А я - вот он, любуйтесь на меня! Стою перед строем и перед замполитом красивый и нарядный. Однопризывники-рядовые расползлись в таком же состоянии по постам и не мельтешат перед глазами, а я тут Зою Космодемьянскую из себя разыгрываю и за это буду повешен фашистами.

Проверив у личного состава - любимое занятие замполитов - нижнее белье на предмет наличия насекомых и общей чистоты, Мандавошка приказал мне садиться на его бэтэр, отвез меня, дедушку Сухопутных войск, на КП батальона и сдал на губу.

Дорогие товарищи!

Я всё-всё понимаю. Я не первый год служу и ко всему привык. Я не спорю с рабовладельческим утверждением "солдат - не человек", на котором построена Армия и армейская дисциплина - закрепленное Уставом полное, абсолютное, всеобъемлющее отсутствие возможности возражать вышестоящему начальнику. Я не спорю с этим унижающим мое человеческое достоинство утверждением, потому что за полтора года службы задолбался доказывать обратное и ничего никому не доказал. Принося Присягу я сам добровольно и без принуждения поклялся "беспрекословно выполнять все воинские уставы и приказы командиров и начальников". Я согласен с тем, что на два года службы я - не человек, а тактическая единица - такое же военное имущество как танк, БТР или котелок. Социалистическая собственность. Народное достояние, переданное в распоряжение Правительства СССР.

Но, дорогие товарищи.

С народным достоянием, с социалистической собственностью, с военным имуществом надлежит обращаться бережно и аккуратно, использовать его строго по назначению. Оружие подлежит чистке, бережному хранению и строгому учету. Техника подлежит своевременному техническому обслуживанию. Кухонная утварь - мойке и хранению в хлорном растворе. Принося Присягу я в полном сознании поклялся "всемерно беречь военное и народное имущество" и честное слово - я не топлю печку боеприпасами, не устраиваю поджогов, не швыряюсь продуктами. Слова Присяги не могут выветриться из моей ветреной головы, потому что текст Присяги могут спросить в любое время - на строевом смотре, при заступлении в наряд или караул, да и просто так, при случае: "товарищ сержант, доложите текст Присяги". Я не отступаю от Присяги - берегу военное имущество и использую его строго по назначению: боеприпасами - стреляю, на матрасе - сплю, за столом - принимаю пищу, форму - ношу, штопаю, если порвется, держу ее, по возможности, в чистом состоянии, а то в ней звери заведутся.

Нельзя, понимаете вы, нельзя использовать военное имущество не по назначению. Это глупо, расточительно и преступно.

Нельзя забивать гвозди оптическим прицелом.

Нельзя, проверяя стойкость, совать солдата в серную кислоту.

Нельзя сыпать хлорку в камеру губарям.

Нельзя солдата привязывать к столбу и поджигать его как Джордано Бруно.

Это не наши методы. Не советские.

Это зверство и фашизм.

Измотай солдата в марш-бросках. Задолби его нормативами. Замори его в нарядах и караулах, чтоб он света белого не видел, подлец эдакий.

Но - по Уставу.

И - строго по назначению.

Оптический прицел - в рамку СВД.

БТР - в парк.

Бачки - на кухню.

Солдата - на полигон.

Батальонная губа представляла из себя бочку. В батальоне так и говорили: не "посадить на губу", а "посадить в Бочку".

Не "обыкновенную" бочку, а большую, кубов на двадцать металлическую цистерну, побуревшую от солнца, лежавшую на земле возле склада ГСМ. Внутри этой цистерны был насыпан гравий и можно было стоять, чуть пригнувшись, в полный рост, а от торца до торца было пять строевых шагов. Один торец был срезан электросваркой и образовавшуюся дыру закрыли железной решеткой с дверкой. Дверка запиралась на навесной китайский замок. Через решетку внутрь Бочки можно было передавать что угодно, но выйти наружу из Бочки было нельзя, не сломав замка. По взлому замков я - старый специалист, но куда я пойду, сломав замок?

В роту?

Меня там ждут.

Ага.

С распростёртыми.

По КП батальона шариться?

Без ремня и звездочки на панаме любой шакал поймет, что я губарь, отлынивающий от работы. Могут стукнуть комбату. Тогда за мою наглость комбат вместо трех суток еще пять накинет. Хоть настежь эту дверь распахни, а из Бочки мне хода нет. Да и не знаю я никого из пацанов на КП. Не успел познакомиться.

Совершенно мирного вида старший прапорщик - начгуб привел меня к этой бочке, завел в нее и запер за мной дверцу.

Без ненужной бюрократии и издевательских вопросов: "Ваши вопросы, жалобы, заявления, товарищ арестованный?".

Итак, Бочка.

Под ногами гравий, которого навалом в пересохших руслах. От решетки до другой стены метра четыре. Можно стоять. Но лучше этого не делать, потому что от стенок Бочки идет жар и вся Бочка являет собой раскаленную духовку. Можно поймать тепловой удар в голову. В сентябре полтинника, конечно уже нет, но сорок градусов в тени, если не больше, и тёмное, бурое железо бочки притягивает к себе солнце и накаляется нещадно. Внутри бочки не сорок, а все восемьдесят градусов и никакого, самого легкого сквознячка.

Летом Бочка накаляется от солнца и внутри нее жар и одуряющая духота.

Зимой при минус пяти Бочка накаляется от мороза и холод железа прожигает через бушлат и ватные штаны. Почки можно оставить примерзшими к металлу. Зимой в Бочке губари беспрестанно приседают и отжимаются, чтобы согреться и выматываются совершенно.

Бочка - это душегубка. Фашистский газенваген. Что зимой, что летом. Летом - тепловой шок. Зимой - пиелонефрит. Это как минимум. Отсидев в Бочке трое суток, губарь к строевой службе негоден. Ему в отлёжку надо. В лазарет.

В Бочке я был один. Это хорошо - одного на работу вряд ли выведут. Я снял с себя хэбэшку, постелил ее на гравий возле двери и, положив под голову панаму, улегся головой к решетке ловить редкие и слабые потоки свежего воздуха.

Знаете, кто я теперь?

Я теперь йог.

Только не индийский, а афганский.

Индийские йоги жрут стекло и спят на гвоздях, а я валяюсь на колючем гравии и жрать мне не приносят. Лечебное голодание.

Полковая губа, конечно, тоже не крем-брюле, но там хоть полы бетонные, ровные, не колют спину. На этом гравии хрен заснешь.

А чего мне?

Я выпил, курнул. Мне - зашибись!

Не надо ночью вставить на фишку. Не надо нести службу. Нет никаких замполитов и прочих шакалов.

Мало по малу колкий гравий перестал меня отвлекать и я замкнул на массу.

Ужин проходил в полной темноте вокруг, наступившей как всегда без долгого заката: раз - и стало темно. Хорошо, что на КП батальона было электричество из смежного Городка Совспецов - в столовой горел свет. Солдаты и офицеры КП батальона питались в двух вагончиках, имеющих общую кухню - обыкновенный армейский ПХД на колесах. Пункт хозяйственного довольствия. Полевая кухня на форсунках.

Начгуб отпер решетку и привел меня в этот вагончик: прием пищи вещь святая даже для губарей.

- Помоешь бачки и приберешься тут, - кинул он мне на прощанье.

Ага.

Щаззз!

Два раза приберусь!

- Кому надо, тот пусть и моет, - не отрывая лицо от тарелки, но достаточно громко, чтобы меня услышали, огрызнулся я.

- Ты чё, борзый, что ли? - начгуб передумал уходить и открыл дебаты.

- Ну, борзый и чё? - как можно более развязней подтвердил я предположение старшего прапорщика о моей персоне.

- Добавлю сутки.

- Хоть три.

О том, что начгуб имеет право добавлять одни сутки к сроку ареста, я знал. А вот больше - шалишь.

- Марш в Бочку, умник!

- Устав дает мне двадцать минут на прием пищи. Засекайте время.

Почему я не люблю гауптвахту?

Потому, что на ней скучно. Сидишь и от подъема до отбоя ничего не делаешь. Если выведут на работу, то достанется самая грязная работа - помойка, туалеты или укладка дёрна.

Почему я не боюсь гауптвахты?

Потому что первый и единственный раз в жизни на два года я предоставляю себя всего целиком в распоряжение моей Родины. Вот эти семьсот тридцать ночей и дней я себе не принадлежу и то, что мне хочется, делать не могу. Я хочу пить портвейн, трахать девок и плясать на дискотеке. Я хочу носить не хэбэ и сапоги, а джинсы и кроссовки. Но Родине наплевать на то, что хочу я и я не возражаю - служу там, куда Родина пошлёт, ношу то, во что Родина оденет, кормлюсь тем, чем Родина накормит.

Специально для организации персонально моей службы и быта Родина определила командиров и вышестоящих начальников - прямых и перпендикулярных. Надо мной есть заместитель командира взвода, командир взвода, заместители командира роты, командир роты, старшина роты, заместители командира батальона, командир батальона. Дальше я не беру, потому что дальше - это уже за облаками. Если кому-либо из этой своры шакалья, которую Родина навязала на мою голову, стрельнет в задницу, что мое дальнейшее место службы - гауптическая вахта, то так тому и быть!

С чем тут можно спорить?

Какая мне разница: стоять с карабином в красивой офицерской форме на Посту Номер Один возле Мавзолея на Красной Площади или валяться в запачканном хэбэ на гравии за решеткой Бочки?

Ни из Бочки, ни от Мавзолея Родина меня домой не отпустит ни на день, ни на час раньше срока!

Стою ли я красивый у Мавзолея, бегаю ли я весь чумазый на полигоне, умираю ли под броником и рюкзаком в горах, рублю ли я фишку, валяюсь в землянке или сижу на губе - служба моя идёт своим чередом. Сегодня - 26 сентября 1986 года. Это значит, что день в день ровно 26 марта 1987 года Министр Обороны СССР подпишет мой Дембельский Приказ и через полтора месяца начнутся отправки сержантского состава в Союз. Ни часом раньше!

Так что мне глубоко плевать с самой высокой пограничной вышки - где именно моя Родина определит мне обретаться эти два года. Скажет "на войну" - пойду на войну. Скажет "на свинарник" - пойду на свинарник.

Священный, Конституционный долг любого гражданина как раз в том и состоит, что он добровольно, под страхом тюремного заключения, на два года отдает себя в рабство своей Родине и служит ей бессловесной и бесправной скотиной на которой вольны ездить все у кого на погонах звездочки, а не лычки.

Эти, со звёздочками, такие же бессловесные и бесправные животные, что и мы. Офицер не выбирает себе место службы - служит куда Родина пошлёт. Только нашего брата призывают на два года, а офицеры барабанят по двадцать пять календарей. Самое жестокое и беспощадное, что я могу сделать шакалу, так это сказать ему в день моей отправки домой:

- Всё, товарищ майор! Я - гражданский! А вы - трубите дальше.

Большего зла я шакалу сделать, хоть стреляйте, не могу. Они все - несчастней меня. Мне их - жалко.

Пламенные речи, что замполиты льют про "воинский долг", "почётную обязанность", "самое высокое звание - рядовой" - это мура. Самое высокое звание - Маршал Советского Союза. И зарплата у него как у сотни сержантов. А моя ступенька - вторая снизу и до Маршала мне как до Пекина раком. Я настолько ничтожная песчинка в огромном механизме "Советская Армия", что самое умное для меня - не вякать и постараться не попасть между ведущих шестерён. Тогда и шестерни пострадают, и механизм засбоит, и сам пропаду.

Утром за мной заехал Мифтахов и забрал меня в роту.

Привет губе, начгубу и "суткам сверху" - в батальоне службу тащить некому, везде недокомплект личного состава.

По пути от Бочки до бэтэра, до того, как тот взревел движками и заглушил разговор, Зульфар сказал мне очень справедливые и потому горькие для меня слова, которые я пережёвывал до конца службы:

- Я думал ты - толковый сержант, - очень спокойно, как учитель после проверки домашнего задания, определил ротный мою сущность, - Вон, караван взял. Наградные на тебя отправили. Из полка о тебе отзывы хорошие. Тебе через месяц становиться замкомзводом после Хизриева, а ты оказался долболёт. В полку - Паша-террорист, в роте - Мандавошка. Ты мимо ни одного замполита пройти не можешь, не зацепившись. Когда же ты, наконец, поймешь, что есть командиры и есть замполиты?

Больно и стыдно было мне слышать про себя такие вещи.

Всё - так. Всё - правда.

Долболёт и есть.

Залётчик.

Или, как называет меня мой друг капитан Скубиев, "идиёт".

Что мне было ответить?

В царской армии нижний чин на такое по-человечески грустное признание офицера отвечал: "Так точно, вашскородие. Дурак!".

- Простите меня, товарищ капитан, - попросил я.

Как далеко мы ушли от Царской армии.

6. Дембель Хизаря.

Не только от доброты душевной забирал меня ротный с губы до срока и не в связи с необходимостью службы. Со вчерашнего дня в роте появились дембеля.

Если в Советской Армии дембеля - это ненужный балласт, который безболезненно заменяется молодым пополнением, рекрутированным военкоматами СССР и путается под ногами командиров примерно месяц после Приказа, то в Афгане дембеля - непреходящая зубная боль офицерского состава. Приказ подписан 26 сентября, сержантов будут отправлять в Союз в ноябре, а последние дембеля-рядовые уйдут по этому приказу только в середине февраля. Поэтому, не месяц, как во всех Вооруженных Силах, а пять месяцев во всех ротах ОКСВА будут обретаться никому ненужные, забившие на все приказы гражданские люди, одним своим видом подрывающие воинскую дисциплину и расхолаживающие остальной личный состав. При существующей системе замены солдат и офицеров, когда увольняют в запас только после того, как в роту приходит живой заменщик, в году остается неполных три месяца когда в полку вообще нет дембелей.

Воинская дисциплина, и без того далекая от муштры учебных подразделений Советской Армии, после Приказа начинает плавно опускаться по всему Афгану и к февралю, а если уходит весенний призыв, то к августу - достигает своей нижней точки полного отрицания любых приказов и распоряжений. Явление это необоримо как смена времен года и никаким прокурорам-особистам-замполитам победить его не удается. Пик солдатской исполнительности - короткие промежутки времени между отправками последних дембелей в августе или феврале до очередного Приказа Министра Обороны, когда все четыре оставшихся в строю призыва повышаются в статусе на одну ступеньку. До окончания отправок дембелей в полку служат не четыре призыва, а пять и это обстоятельство уже само по себе не укрепляет дисциплину.

С сегодняшнего дня Мифтахов предусмотрительно и мудро стал собирать дембелей вверенной ему первой роты на КП роты, зная наперед, что, находясь на позициях, дембеля положат большой и грязный болт на своих взводных командиров. Находясь на КП и будучи под круглосуточным контролем со стороны ротного и замполита, дембеля еще очень даже могут принести пользу Родине. На позициях от них будет только вред и разложение личного состава.

Ничего хорошего дембелям такая ротация не сулила, потому что на третьем году службы вместо того, чтобы валяться целыми днями на кроватях и доводить свои парадки до немыслимого совершенства, лениво посылая взводного ко всем чертям на глазах восхищенного личного состава, им предстояло следующие четыре месяца брать автомат на ремень и тащить службу как на первом и на втором году. Последний месяц своей долгой службы дембеля первой роты по заведенной старшим лейтенантом Августиновским традиции проводили в Бочке. Бочка в эти дни превращалась в "Комнату для отъезжающих в СССР".

С Высоты 525 ротный перевел на КП трех дембелей - однопризывников Хизаря. Самого Хизаря оставил, так как Колпак был в отпуске, а на лейтенанта Рочкована оставлять такую важную и отдаленную позицию было рискованно. Таким образом, Хизарь остался командовать Высотой. Меня он к командованию не привлекал, а я командовать не рвался, понимая, что последние полгода службы станут для меня самыми тяжелыми месяцами - хочешь не хочешь, а ответственность за службу и за жизни тридцати человек Колпак будет делить со мной, как своим заместителем.

Легко ли командовать мотострелковым взводом?

Нет, не легко.

Научиться в домино или нарды играть много легче.

Но если год прослужить в пехоте, изо дня в день получать и выполнять одни и те же приказы с одним и тем же оружием на одной и той же технике с одним и тем же личным составом - можно привыкнуть и понять как командовать взводом.

Взводом проще всего командовать голосом и личным примером.

Полком - командуют из штаба.

Взводом - непосредственно.

Третьим взводом первой роты и всей Высотой вместе с приданными танкистами и минометчиками командует Хизарь и жестко держит всех в своем волосатом кулаке. Меня, как своего заменщика, Хизарь не трогает, но остальные ходят перед ним на цирлах.

Мне это не нравится.

Мне странно видеть, как деды летят выполнять распоряжения дембеля.

Дембель вообще никем командовать не должен. Он - гражданский человек. Дожил до дембеля - отойди в сторону, не лезь в дела роты. Но Хизарю нравится командовать, а потому все мечутся, исполняя его команды. Через месяц Хизарь вернется к себе в аул и будет командовать домашней козой или коровой, если они есть в семье. В родном ауле Хизаря никто за командира не признает. Вот и старается он как можно сильнее натешить душу последними неделями командования.

Противно смотреть.

Дело не в том, что он плохо командует или приказывает стирать себе носки.

Командует он как надо, толково. И носки себе стирать никого не заставляет из молодых.

Дело в том, что он - командует!!!

Командует, в нарушение воинских традиций, будучи гражданским человеком.

А взвод тяготится его командованием, но исполняет по привычке, укоренившейся в дедах взвода за год с лишним службы с Хизарем. Когда деды пришли во взвод духами, Хизарь был черпак и сержант. Год с лишним деды исполняли его приказы будучи духами, а потом черпаками. Сейчас стали дедами и продолжают гнуться под Хизаря.

Черпаки смотрят на дедов - и тоже гнутся под чеченца-перестарка.

Духам без разницы под кого гнуться, но они видят, что деды чмошничают и запомнят это за дедами после того, как Хизарь уйдёт на дембель. Через полгода, когда я стану дембелем, эти духи станут черпаками и будут помнить за моим призывом пресмыкание перед одним единственным человеком.

Я - не пресмыкаюсь, но я не отделяю себя от моего призыва. И меня от моего призыва никто не отделяет и не отделит. Если сегодня взвод ползает на брюхе по команде Хизаря, а я в это время сижу в курилке под масксетью с сигаретой и чаем и наблюдаю как старший позиции проводит тактические занятия, то через полгода будет считаться, что и я вместе со своим призывом ползал перед Хизарем на брюхе. Сегодняшние духи, через полгода став черпаками, "вспомнят" это моему призыву именно так. То, что я не летаю по командам Хизаря идет мне в минус, потому что я вроде как противопоставляю себя своему призыву. Но если им, дедам, нравится летать, не могу же я летать вместе с ними? Если они рядом с Хизарем себя дедами не считают, то я что при Хизаре, что без Хизаря, что во втором батальоне, что в первом, что на Луне, что под водой отношу себя к дедовскому сословию, требую и добиваюсь для себя привилегированного положения в войсках.

Кроме того, есть одно обстоятельство, о котором не принято говорить вслух, но которое понимается всеми.

Я родом из второго батальона. Второй батальон - воюющий. Первый - охраняющий. Я - воевал. На Высоте нет ни одного человека, который бы воевал. Стоять с автоматом на посту и ходить с этим же автоматом в горы - сильно не одно и то же. Поэтому, равных мне на Высоте нет. Я не лучше и не хуже пацанов, но я - воевал, а они - нет. Любой из них, при случае, затыкается вопросом:

- Ты чё? До хрена в жизни повидал?

Никто из них ничего не видал, кроме Шибиргана и не был нигде, дальше пяти километров от сопки. А я объехал весь Север от Ирана до Пакистана и на этот осекающий вопрос даю отбривающий ответ:

- На три твоих чмошных жизни хватит.

Так что я - дедушка Сухопутных войск и ветеран Афганистана. Прошу учесть и уважать.

Если кому-то нравится летать, то запретить им этого я не могу. Я свое черпачество подтверждал кулаками. Если деды Высоты продолжают отлётывать, значит не сумели подтвердить что они не духи.

Радость после прибытия на Высоту свежего человека постепенно стала сменяться напряжением, которое я создавал.

Хизарь - командует.

Взвод - летает.

Я - тащусь.

На пост?

Пожалуйста! Встану.

Мне не в лом свои часы отстоять.

А вот в эти глупости вроде зарядки и наведения порядка вы меня не вмешивайте. Это не моё. Мне не положено.

Деды тоже хотят тащиться, но шугаются авторитета Хизаря. Хизарь возрастом старше ротного и выглядит как взрослый мужик. Поэтому по команде "выходи строиться на зарядку!" они выходят строиться, а я продолжаю, как и положено деду, валяться на своей кровати и ловлю завистливо-укоризненные взгляды однопризывников.

Напряжение во взводе растет от команды к команде.

- Выходи строиться!

Все выходят - я лежу.

Налицо - "противопоставление себя коллективу".

- Чистка оружия!

Все разбирают свои автоматы - я иду курить на танк. Свой автомат я почистил полчаса назад самостоятельно, без всякой команды. Что мне теперь? Чистить чистый автомат чтобы "не отрываться от коллектива"?!

Что мне делать - я не знаю.

Гнуться под Хизаря вместе со всеми я не буду. Я под Полтаву не гнулся, а Полтава был достойный дед, "За отвагу" имел. Я не гнулся будучи духом, а уж дедом я под Министра Обороны не прогнусь. Слишком тяжело мне досталось моё дедовство. Любого, кто попытается - зубами загрызу.

Но напряжение во взводе - растет.

И причина напряжения - я.

Я - не со всеми.

Я - "не как все".

И это все видят.

Это всех раздражает и унижает. Хотя я никого ничем не унизил.

Свободный человек одним своим существованием унижает холуёв.

Что-то должно произойти, потому что коллектив нельзя долго держать в напряжении.

Необходима разрядка и она произойдёт, даже если примет страшные формы.

Разрядка произошла.

Так, как никто не ожидал.

Не я разливал керосин, но я был спичкой, о которую чиркнули коробком.

Утро обычного дня.

Никто не спит.

Фишкари - на постах. Остальные позавтракали и занимаются по распорядку. Хизарь командует:

- Приготовиться к политзанятиям.

Я подумал, что прикол такой. Уж кому, кому, но не Хизарю - "птица счастья завтравашнего дня" - лекции читать. Пусть сперва по-русски выучится разговаривать. Политзанятия - настолько деликатная штука, что даже командиры не берутся их проводить. Только замполиты. А тут не офицер, а нечисто говорящий по-русски старший сержант возьмется разъяснять мне политику партии и правительства о которой сам не имеет никакого представления.

Все на полном серьезе повытаскивали конспекты и приготовились записывать излияния Хизаря. Ей богу, даже в армии есть предел абсурду. Я понимаю, что "круглое носится, квадратное катается", но чеченец-замполит - это ни в одни рамки! Чтобы не присутствовать при этой клоунаде, я двинулся на выход - напряжение во взводе нарастало и ухохатываться над неправильным произношением слов новоявленным "лектором" мне не хотелось. Не так поймут.

- Вас это тоже касается, товарищ сержант, - остановил меня Хизарь.

- Что "касается"? - я остановился на выходе и повернулся.

- Присутствие на политзанятиях.

Несколько секунд я щелкал тумблерами в своей голове, пытаясь понять: серьезно он или шутит?

- Возьмите ваш конспект и записывайте. - Хизарь обращался ко мне по уставу, "на вы".

Я попытался обратить в шутку "занятие", которое решил устроить Хизарь:

- Да ладно тебе, Миш. Проводи с рядовыми. С сержантским составом замполит отдельно проведет.

Хизарь повысил голос:

- Я вам не Миша. Я для вас сейчас - старший сержант. Я - старше вас по званию и являюсь старшим позиции. Вы обязаны мне подчиняться.

"Ах, вот куда тебя понесло? Старший сержант ты. Лычками своим вздумал козырять?".

На заднем фоне замаячил Рочкован, перепуганный шумом в спальном помещении пехоты.

Меня взорвало.

"Какой-то недоразвитый чича, свои два года службы просидевший в землянке и не то что "крови не проливший", а ни хрена в этом Афганистане не видавший, будет мне тут за жизнь раскладывать и манерам учить?!".

Хизарь сам себя из моего покровителя превратил в моих глазах в ничтожество.

"Ну, лови оборотку", - приговорил я его.

- Товарищ старший сержант, - при необходимости я легко перехожу на язык устава, который знаю в гораздо больших объёмах и гораздо крепче, чем те военнослужащие, для которых русский язык не является родным, - Вы заканчивали учебное подразделение. Вы служите дольше меня. Вам лучше меня должно быть известно, что на проведение любого занятия в Советской Армии требуется утвержденный командиром роты план-конспект. А на проведение с личным составом занятий по политической подготовке требуется план-конспект, утвержденный замполитом батальона. Потому что в Советской Армии ни одному командиру, вам в том числе, не позволено пороть отсебятину. Прошу вас предъявить мне этот план-конспект, чтобы я мог уяснить тему занятия, основные тезисы, которые вы собираетесь нам раскрыть и удостовериться, что эти тезисы совпадают с материалами очередного, Двадцать Шестого Съезда КПСС и установками Главного Политического Управления.

Хизарь клацнул зубами.

Плана-конспекта у него не было. Он не умел их составлять. И к замполиту батальона он с несуразными вопросами не подходил. Он вообще Высоту покидал только раз в сутки на час, чтобы доехать до ротного и доложить ему о "происшествий не случилось".

Все притихли и ждали развязки.

Авторитет Хизаря треснул.

Ему посмели возразить.

Впервые.

Либо я сейчас доломаю авторитет Хизаря, либо Хизарь доломает меня. Обратного хода у меня нет.

- Выходи строиться без оружия! - подал он команду для всех и для меня особо, - Вас, товарищ сержант, тоже касается. Построение через минуту возле землянки по форме номер четыре.

"Форма номер четыре" - это обыкновенная повседневная форма. Хэбэ, ремень, панама, полусапожки. В таком виде полк встает на развод и другие построения.

"Может. Хизарь понял, что задвинул лишнего и хочет смягчить обстановку переменой занятий?", - с удивлением думал я, готовый к тому, что сейчас мне придется с Хизарем идти в рукопашную до полной победы, до того страшного пехотного мордобоя когда проигравший потный и грязный валяется без сил подняться в теплой афганской пыли, впитывающей его кровь.

Я был готов к драке с Хизарем.

Хизарю - под тридцатиник.

Мне - девятнадцать.

Хизарь намного мощнее меня. Борец, как большинство его земляков с Северного Кавказа. Если он меня сграбастает, то пожалуй, переломает мне все ребра своими могучими волосатыми ручищами.

На этом преимущества Хизаря заканчивались вместе с его шансами на победу.

Я - моложе.

Я раз в пятьдесят выносливее Хизаря. В горах я доходил до такой степени усталости, какая не изведана Хизарем. Я знаю, что могу выдержать любую нагрузку, даже такую, когда темнеет в глазах и отключается память. По мне стреляли душманы и я не ссал под этим огнем. Я видел, как гибнут пацаны. В пятой роте я не реже одного-двух раз в неделю участвовал во всеобщем мордобое "славяне-чурки" и меня не сбивали с ног. По духовенству меня били в день не менее двух раз и я не боюсь боли и вида крови. Я сломаю этого Хизаря. Мне нужно его сломать. Мне - оставаться замкомзводом после него и я должен показать моему взводу что я могу сделать с живым человеком.

Живого человека я могу превратить в кусок обосравшегося от страха мяса.

Я уже прикинул бой.

Первую минуту Хизарь будет свежий и он попытается вовлечь меня в борьбу. Нельзя позволить ему зацепить меня хоть пальцем. Задавит силой. Буду отскакивать и уклоняться.

На второй минуте Хизарь малость сбавит пыл и встанет на месте. Надо немного покружить его, чтобы он не знал с какой стороны получит удар.

На третьей минуте я буду еще совсем свежий - спасибо кроссам! - а Хизарь уже подустанет. Дыхалки у него нет никакой. Можно будет аккуратно доставать его с дальней дистанции. Сначала - ногами по голени. Это болезненно для него и безопасно для меня. Прыг-скок.

На четвертой минуте он разъярится, а гнев плохой помощник в драке. Он озвереет и станет ловить меня, молотя руками по воздуху. Поймать меня он не сможет - не с его реакцией за мной гоняться.

Скоростные качества и выносливость у Хизаря на нуле. За ним только сила и характер. Вот и посмотрим, чей характер крепче.

На пятой минуте ему станет не хватать воздуха. Предгорье. Тут кислорода меньше, чем внизу, в долине. Да и напыхтится он к тому времени. Можно будет ему навешивать посмелее и почаще.

Сначала с дальней, а потом и со средней дистанции. Если он от усталости или боли вдруг встанет на одно колено, то сразу же с носка в подбородок со всей дури и месить его ногами по башке пока не отключится. Армейские полусапожки - тяжелые. Чуть не по килограмму каждый. И подошва у них - жесткая-жесткая. Мне это хорошо известно. На своей шкуре много раз испытал. Я сделаю из Хизаря дурака. Уйдет на дембель комиссованный.

Ничего сложного: сначала изматываю, потом добиваю.

Физподготовка у меня за полтора года службы в пехоте не как у новобранца. Я пережил войну, переживу и Хизаря.

Через десять минут Хизарь должен лежать в пыли и выть от боли и унижения.

Я его приговорил.

Не воля к власти и не любовь к кровопролитию придавали мне духу. Не врожденная кровожадность. Я в армию призывался из интеллигентной семьи. Человека не мог по лицу ударить: как можно, ему же будет больно?!

Воля!

Вот что мне давало сил.

Сопка, на которой стояла Высота 525 - это Воля, связанная с государством только через радиостанцию в короткие минуты выхода на связь с ротой или батальоном. Ни прокуроров, ни особистов, ни трибунала и вообще никакой Советской Власти. Есть один шакал - лейтенант Рочкован - да и то какой-то зашуганный.

Мне тут никто не поможет, если я не помогу себе сам. За меня тут никто не ответит, если я сам за себя постоять не сумею.

Это - Воля!

Умение самому, без земляков, без оружия, без звезд и лычек ставить себя.

Воля - когда ты один нагибаешь под себя весь мир и весь мир гнется под тебя.

Боялся ли я Хизаря?

Шутите?

За Хизарем была только тупая, без мозгов, сила и еще более тупой гонор "я родом с Кавказа". Больше ничего.

А за мной была Воля и мое стремление жить вольной жизнью.

Меня полтора года натаскивали на таких Хизарей и я умею их брать за жабры.

Сегодня у нас поменяется замкомзвод. Хизарь свое получит.

Я сказал.

Напрасно я себя распалял и готовил к бою.

У Хизаря были другие планы на это утро. Хизарь умел предугадывать своё будущее. Всё он прекрасно понял - кто кому навешает, если дойдет до кулаков. И то, что я его не пожалею - тоже по глазам прочел верно.

- Взвод, становись, - скомандовал он, - Сержант Сёмин, встаньте в строй.

"Ну, ладно, встанем", не стал я артачиться, - "Разговор не окончен. Не договорим днем - ночь длинная"

С учебки, с первых своих шагов в Армии слышал я это - "ночь длинная".

Бардак в расположении? Ночь длинная. Наводим порядок за счет сна, если днем не успеваем следить за чистотой.

Прохлопал панаму или ремень? Ночь длинная. Рожай себе всё, что хочешь и где хочешь, но чтоб утром в строю был одет по форме.

Солдат борзеет в строю? Ночь длинная. Будем воспитывать коллективом. Проведем индивидуальную разъяснительную работу с тем солдатом.

За месяцем месяц и я научился решать неразрешимые вопросы по ночам, после отбоя.

"Ночь длинная, Хизарь!".

Ночь - длинная!

- Взвод! - Хизарь встал перед строем, - Кросс три километра. До афганской крепости и обратно. Скажите спасибо сержанту Сёмину. На старт!

"Ага", - мне стало смешно от такой детской попытки натравить на меня коллектив.

В учебке я это по сто раз на дню видел: как сержанты нас натравливали всем взводом на одного, а потом на другого и тоже всем взводом. С учебки не люблю и презираю любые "коллективы", но уроки усвоил.

Коллектив - это стадо, которое управляется не умом, а эмоциями. Умеешь дирижировать эмоциями - умеешь управлять коллективом. Несложно. Любой "коллектив" - это стадо баранов. Поваритесь с полгодика внутри любого коллектива - будете водить его туда-сюда на веревочке.

Если вы не баран, конечно.

Смотрите, как я на счет "раз-два" разверну коллектив против Хизаря.

- Товарищ старший сержант, - подал я голос из строя, - Если вы проводите занятие с личным составом, будьте любезны встать на правый фланг и бежать вместе со всеми.

- Я сержант! Мне не положено!

- Я тоже сержант. И тоже побегу. После вас.

- Я заканчивал учебку! Я свои лычки потом и кровью заслужил!

- Я тоже сержант и тоже после учебки. Про пролитую вами в Афгане кровь вы, товарищ старший сержант, будете своим землякам дома рассказывать. Мне - не надо. Вы полтора года с этой сопки не слезали и не стыдитесь говорить про пролитую кровь, когда в полку вместо вас другие пацаны гибнут. Вы не были ни на одной операции, чтобы со мной на равных разговаривать. В моем присутствии вам, тащ старший сержант, надлежит только молчать и слушать, слушать и молчать. Извольте встать на правый фланг, товарищ старший сержант, и бежать вместе со всеми.

Хизарь бы не добежал.

Сдох.

Песок и щебень под ногами. Ноги вязнут. Привычка нужна к таким кроссам.

Поздновато служить в пехоте в тридцать лет. Возраст не тот.

Если бы у него и не разорвалась печень после трех километров кросса по песку, то он бы прибежал на финиш намного позже самого дохлого духа во взводе.

И физподготовки Хизарь за всю свою службу не знал толком. Слишком много лет ему, чтобы наравне с восемнадцатилетними пацанами кроссы наматывать. В учебке, поди, каптёрщиком был. Пока его рота бегала на тактике, он портянки пересчитывал.

Это было понятно и мне, и Хизарю, и взводу.

- Взвод, марш! - рявкнул Хизарь.

- Взвод, на месте, - скомандовал я.

Бежать не хотел никто. Пусть солнце еще не взошло в зенит, но за тридцать в тени уже было. Бежать предстояло не "лишний раз", а "по прихоти упёртого дембеля". В строю стояли только деды и черпаки и бежать, будто они не рассудительные старослужащие, а безотказные глупые духи, было позорно и чмошно для их срока службы.

Взвод дёрнулся, несколько человек сделали полшага и запнулись. Строй остался стоять на месте.

- Взвод, вперед, - рычал Хизарь.

- Встаньте на правый фланг, товарищ старший сержант, - настаивал я, - и мы сбегаем все вместе.

Хизарь глядел на лица, пытался найти поддержку, но не увидел ничего утешительного. Ради того, чтобы он остался при прежней власти бежать не хотел никто. Поддержки во взводе у Хизаря не было. Его боялись, но не любили.

Не добившись выполнения команды, Хизарь махнул рукой и повалил в землянку.

Бой был окончен.

Теперь необходимо было разжаловать Хизаря.

Думаете, я рвусь к власти?

Ха-ха!

Я еще не сошел с ума и не враг самому себе.

Мне в сто раз проще взять автомат и выполнить всё, что мне прикажут, чем самому кем-то командовать. Какой дурак станет добровольно, без приказа брать на себя лишнюю ответственность?

Мне нужно было свалить Хизаря с замкомзвода, но занимать его место я не торопился.

- Взвод, - я вышел из строя на середину, как и положено сержанту, - С этой минуты старший сержант Хизриев не командует взводом. Кто будет выполнять его команды - тот чмо. Миша Хизриев - дембель Советской Армии и гражданский человек. Всё уважение, которое ему положено по сроку службы - должно ему оказываться. Но взводом он не командует. Вопросы?

- А кто тогда командует? Ты, что ли?

Ну, дети, ей богу, дети.

"Та нэма дурных", - как сказал бы Рыжий.

- Поясняю для непонятливых. На позиции есть целый шакал. Лейтенант Рочкован. Пусть он - не пехота, а минометчик, но он старше Хизаря по званию. Пусть он и командует. Пусть выходит на связь и ездит на доклад к нашему ротному.

Мысль понравилась и мне оставалось поставить точку.

- Вольно, разойдись

Я вместе со всеми спустился в землянку и постучался в каморку офицеров:

- Товарищ лейтенант, разрешите войти?

- Да-да, - отозвался испуганный Рочкован, - В чем дело, Сёмин?

- Товарищ лейтенант, пойдём, покурим на воздух, - предложил я.

Когда мы вышли из землянки и остались один на один, я довел до шакала суть текущего момента.

- Товарищ лейтенант, мы тут с пацанами решили, что нехорошо, если позицией командует сержант, когда на позиции есть офицер. Вы, товарищ лейтенант, единственный офицер и старший по званию. Принимайте, пожалуйста, командование. Старший сержант Хизриев с сегодняшнего дня командовать не будет. Разрешите быть свободным?

Я хотел уйти.

Только что я пережил несколько очень неприятных минут - буром поперев на Хизаря. Я без шуток готовился расстаться с жизнью. Хизарь - не пацан и не этот желтопёрый цыпленок Рочкован, чтобы с ним можно было вот так запросто. Хизарь - боец. Вот только этот боец малость лишнего мне задвинул. Не по заслугам.

Меня трясло.

Нужно было долбануть косяка, чтоб отпустило.

- А как же я буду командовать, товарищ сержант? - остановил меня Рочкован.

Я осмотрел летёху.

Не шакал он. Не офицер - заготовка под офицера. Дам ему сейчас по лбу - всю жизнь солдата бояться будет. Что тут "командовать"? Тридцать человек - не дивизия. Мое время: днем с десяти утра до полудня, ночью с часу до четырёх. Мой пост и днем и ночью - вышка. И каждый из нас тридцати знает свое время и свой пост. Кому на вышку, кому на танк, кому на бэтэр, кому в патруль. Дело дежурного - за пять минут до смены предупредить:

- Следующая смена готовится на посты.

Своё оружие пацаны сами разберут и сами сменят часовых. Дежурный скомандует подъем, развод, завтрак, обед, ужин, проведет вечернюю поверку и объявит отбой. Отдельная позиция - это подводная лодка в автономном плаванье. Всё работает на автомате. Вмешательство командира необходимо только во внештатных ситуациях, а при штатной работе всех систем и оборудования вмешательство только вредно. Дело Рочкована: с утра связаться с батальоном и словами "На Высоте 525 происшествий не случилось" сообщить Родине, что мы все тут живы-здоровы, не снимайте нас с довольствия и передавайте при случае почту, а в обед съездить к Мифтахову и сказать ему всё те же самые слова: "На Высоте 525 происшествий не случилось".

- Командуйте спокойно, тащ лейтенант, - успокоил я летёху. - Пехота вас поддержит. Если какие вопросы - обращайтесь к нашему призыву.

Когда я говорю "коллектив", "бараны" - это не означает, что я "пастух" или я "вне коллектива". Я точно такой же баран, как и остальные. Ни рогами не круче, ни шерстью не богаче. У меня тоже нет своей башки на плечах, как нет ее ни у кого в полку. У кого есть голова на плечах и он хочет ее сохранить - тот плюет Родине прямо в лицо и не идет служить в армию.

Я не рассуждаю про себя: "я сказал", "я решил", "я сделал", но - "пацаны говорят", "наш призыв решил", "мы сделали".

Не я.

Не лично.

Пацаны, призыв, мы.

Но не я.

Я - один из. Не единоличник, не индивид.

Полтора года прожив внутри мужского коллектива и будучи частицей этого коллектива, я так и не понял что такое коллектив и по каким законам он движется и как развиваются отношения внутри него. Да что я? Я - сержант и мой номер шестнадцатый. Готов спорить на что угодно: ни один командир с числом подчиненных больше четырех человек не может поручиться, что именно выкинет вверенный ему коллектив через полчаса!

Муравьи, не оглядываясь друг на друга, строят муравейник и набивают его жратвой.

Пчелы без слов таскают мед в свой улей.

Каждая клетка коллектива на своем месте согласованно работает на общее дело.

Люди, складываясь в коллектив, образуют новый тонкий, чуткий и непредсказуемый организм.

Пацанам про Хизаря я сказал только то, что сказал: попросил не выполнять его команды и выдвинул на его место лейтенанта Рочкована. Гнобить Хизаря я не призывал. Даже наоборот, подчеркнул, что Миша - дембель и его срок службы нужно уважать.

Никто ни с кем ни о чём не сговаривался. Просто Хизарь надоел всем, надоел давно, надоел сильно, до неприятия. Его не стали бить. Его не стали гнобить. Его стали игнорировать. Все тридцать человек.

Просыпается Хизарь по подъему. Здоровается с нами. Ему никто не отвечает. Все, кроме уборщика, выходят из землянки.

Время завтрака. Первыми кушают старослужащие пехоты. Последним из нас, как всегда, заходит Хизарь, садится за стол на свое место. Девять человек кидают ложки, молча выходят из землянки-столовой.

Стоят трое, разговаривают, курят. Подходит Хизарь, хочет вступить в разговор:

- А вот у нас в учебке случай был...

Трое куривших молча расходятся в разные стороны и находят себе дела.

В обед Хизарь снова пытается сесть за один стол с дедами. Наш призыв снова кидает ложки на стол и выходит из-за стола. Мы поедим позже, после минометчиков и после младшего призыва.

На ужин Хизарь идет с младшим призывом, но и черпаки не желают сидеть с ним за одним столом.

Пацаны вечером собрались на танке, чтобы перед сном выпить по кружечке браги и пыхнуть чарсу. Достали из башни термос, откинули крышку. Подходит Хизарь.

Пацаны соскакивают с танка и идут на БТР или в землянку, оставляя Хизарю термос, брагу, кружку и целый железный танк впридачу.

Когда Хизарь в землянке, все выходят на воздух. В землянку возвращаются только спать.

Смотреть на это было страшно.

Человек находится среди людей, но не с ними. Сам по себе. Одинокий волк на льдине.

"Отвернулся коллектив" - это страшнее, чем когда тебя бьют всем коллективом.

Не с кем поговорить, некому рассказать, некого послушать, некому оставить покурить, не с кем пыхнуть.

С тобой никто не разговаривает.

Тебя никто ни о чем не просит.

Тебя - нет.

Тебя не гнобят, тебя не гонят, но тебя нет.

Ни для кого.

Ни для кого из тех, кого ты видишь возле себя, тебя нет.

Люди смотрят сквозь тебя.

День за днем люди ведут себя так, будто тебя не существует.

На дальней глухой афганской позиции, где пять обитаемых континентов планеты Земля и пять миллиардов Человечества для тебя представлены тремя десятками насквозь изученных и надоевших рож - тебе не с кем перекинуться словом!

Это действительно страшно: ты остался вне Человечества.

Стал ближе к зверям, нежели к людям

Хизарь попробовал подсунуться со своими разговорами к Рочковану, но скорее напугал летёху, только что с нашей помощью избавленного от деспотизма кавказца.

Хизарь выкинул фортель.

Он попросил Мифтахова перевести его на КП роты дежурным. Ни один нормальный старослужащий не мечтает служить на КП, где кроме ротного обретается замполит.

Зульфар специально собирал под свою руку ротных дембелей и старший сержант Хизриев со своим опытом и авторитетом был бы очень ему полезен на КП. Но ротный за долгие месяцы службы отлично понял, что за человек старший сержант Хизриев и понял что произошло между ним и коллективом Высоты 525.

Четыре раза просился Хизарь на КП

Четыре раза Зульфар ему отказывал.

Через три недели после Приказа Хизарь начал разговаривать сам с собой.

Потом у него начал меняться взгляд. Глаза сделались беспокойными, не могли остановиться на чем-то одном и перебегали с предмета на предмет.

Еще дней через десять Хизарь начал играть в прятки: накроется на своей постели одеялом и кричит оттуда:

- Ку-ку!

Или накинет на голову одеяло, выбежит из землянки и машет руками, изображая приведение.

Мы стали подозревать, что Хизарь поехал по жизни.

Дежурные стали чаще бывать в землянке, присматривая, как бы Хизарь не потянулся к пирамиде с автоматами.

Как один из лучших сержантов первого батальона Хизарь уволился с первой партией, сразу же после октябрьских праздников. Но за полтора месяца своей волчьей жизни на Высоте заметно повредился в рассудке.

Сидит себе где-нибудь свесив ноги с бэтэра. Смотрит вниз, на долину Аксай. Смотрит вдаль, на горы. Смотрит как передвигается солнце по чистому синему небу. Сам себе истории рассказывает. Сам себе песни напевает. Сам себя веселит и развлекает.

Тихий.

Безобидный.

Я отвозил его на КП батальона на вертушку и видел какое сильное удивление вызвал Хизарь у однопризывников-дембелей с других позиций своим тихим нравом и кротким видом.

Если вдуматься, старший сержант Хизриев не был плохим человеком. Он не заставлял молодых стирать себе трусы и носки. Он ничего не требовал лично для себя, кроме уважения и беспрекословного послушания. Он не был заносчив или хвастлив. Он не был болтуном. Сержантскую службу он знал досконально и не терпел расхлябанности. Он был старше нас всех, даже старше ротного, но разве это такая большая беда?

Просто он очень любил власть и властвовать.

Было видно, что он упивается властью, что ему приятно приказывать.

Он боготворил свои лычки, дававшие ему эту власть над подчиненными.

Он прогнул под себя двух шакалов, чтобы продолжать упиваться властью.

Он любил власть - и не смог ее удержать.

Печальна судьба свергнутых тиранов.

Мы не грустили о нём, а если вспоминали, то всегда со смехом.

7. Рутина

Распочухав про падение своего любимца Хизаря, на Высоту зачастил старший лейтенант Августиновский. Чуть ли не через день к нам стал ездить, других дел себе не находил. Приедет - и давай своей крысиной мордочкой грязь искать. Ходит по позиции, недостатки выявляет.

Он маньяк этот Августиновский. Как и Паша-террорист. Свинья грязи везде найдет, а Мандавошка - перхоть.

Для того, чтобы найти "недостатки" на Высоте 525 не обязательно покидать КП. Можно даже с кровати не вставать и выявлять их дистанционно.

Устав Внутренней службы утвержден Указом Президиума Верховного Совета Союза ССР 30 июля 1975 года.

В ХХ веке.

А мы живем - в Четырнадцатом!

Открывай Устав и находи "недостатки".

Читаем: "Военнослужащие срочной службы размещаются в казармах".

Спрашиваем:

- Где, вашу мать, на Высоте 525 казарма?

Читаем: "Для размещения личного состава в спальных помещениях отводится площадь из расчета 2,5 - 4 кв. м. на каждого военнослужащего".

Спрашиваем:

- Мужики, какого хрена вы всем взводом в восемнадцать человек на двадцати трех квадратах в своей землянке теснитесь? Почему не по Уставу?

Читаем: "Стрелковое оружие и боеприпасы в подразделениях хранятся в отдельной комнате с металлическими решетками на окнах".

Взвод - подразделение.

Спрашиваем:

- А где, ребятушки, у вас тут, на Высоте, отдельная комната для хранения стрелкового оружия? Да еще чтоб была она с окнами и металлическими решетками на них. Где, черт бы вас всех побрал, не то, что "комната", а хотя бы окно? Почему живете в землянке без окон? Покажите мне окно! Почему не по Уставу? Проделать! Хоть в полу его прорубайте, но чтоб было застеклено и навешаны решетки!

Я - умнее Мандавошки.

Я бы поленился по жаре на Высоту ездить. Я бы после обеда прилег с умной книжкой в неброском серо-голубом переплете "Устав Внутренней службы" и все недостатки тут же и увидел. Прямо по писанному: нет того, нет сего и вообще всё не по Уставу.

- Кто тут старший? А ну, ходи сюда!

А этот мелкий сучонок полчаса походит по позиции, недостатки выявит, обороноспособность укрепит и с собой кого-нибудь обязательно увезет. А то и двоих.

В батальон.

На губу.

Фишка у нас расписана на всех. Исходя из количества людей в строю.

Если кто-то парится в Бочке, значит в его смену стоит кто-то другой. Пост без часового не оставишь. Во-первых, не положено, во-вторых, самим страшно.

Чаще всего Мандавошка забирал дежурного.

А кого еще? Кто во всех бедах виноват? Конечно, дежурный. Это же он бардак развел вместо того, чтобы казарму построить и окошки проделать.

Дежурных было трое - два сержанта-минометчика и командир третьего отделения пехоты. Они заступали сутки через двое. Когда Мандавошка посадил на губу первого дежурного, их осталось двое. Один спит, второй дежурит. После того, как на губу отправился второй дежурный, возникла пробоина в графике - через сутки дежурить стало некому,

Ладно, я - сержант. Могу заменить дежурного. Не сложно в определенное время подавать одни и те же команды. Но мне на два часа днем на фишку! Следовательно, пусть меня на эти два часа кто-нибудь подменит. Не могу же я одновременно и дежурить и на посту стоять?

А ночью как быть? Ночью мне три часа фишку рубить. Допустим, меня освободят от фишки, чтобы я только дежурил. Но тогда мне не спать всю ночь, всю ночь менять посты и патрули, а сон у меня будет днем. А днем мне на фишку.

Мы объяснили Рочковану, что два сержанта и двое рядовых на губе - это перебор. Четыре губаря для целой роты - это много, а для взвода - смертельно. Мы от душманов не несем столько потерь, сколько от замполита.

Рочкован доложил Зульфару.

Зульфар стал по утрам ездить в батальон и освобождать заключенных для того, чтобы после обеда Мандавошка приволок с Высоты новую партию.

Стараниями замполита счет арестованных не выравнивался.

Тогда мы решили избавиться от Мандавошки. Раз он так любит шариться по позиции и заглядывать во все дыры, пусть он найдёт то, что ищет, а ищет он своей смерти.

Одним из любимых занятий Августиновского была проверка стрелковых карточек в окопах. Эти карточки были установлены на каждом месте. На каждой карточке был обозначен сектор обстрела с данного места, указаны ориентиры и расстояние до них. Командир третьего отделения был посажен в Бочку за то, что карточки были оформлены не теми чернилами. Страшнейшее воинское преступление! У нас тут ни электричества, ни воды, а главный вопрос, который беспокоит нашего замполита - цвет чернил на карточках в окопе.

Чтобы Августиновский меньше шастал по окопам, мы в двух местах установили растяжки. Не какие-то там самодельные, какие я мастрячил для духов под Файзабадом, а заводские монки, полукруглые, на ножках.

И что вы думаете?

Один раз он не дошел до проволоки всего четыре метра, а другой раз вообще метр. Мы в отдалении смотрели и ждали когда оно шарахнет, а Мандавошка вместо того, чтобы спрыгнуть в окоп и сорвать ногой проволоку растяжки стал любоваться красотами, которые открывались с сопки в долину Аксай. Постоял, повтыкал буркалами в горизонт, развернулся и пошел к бэтэру.

Судьба хранила этого скота для новых пакостей солдатам.

Раз замполит у нас оказался такой везучий и заговоренный от смерти, мы решили избавиться от него другим способом. В батальоне как раз начиналась эпидемия желтухи и в роте появились первые мальчики с желтыми глазками и цветом кожи. Одного желтушного мы попросили обоссать ложку и подложили ее замполиту. Через три дня он отправился вертушкой в госпиталь в Кундуз и два следующих месяца нас не беспокоил.

Два следующих месяца нам было не до замполита, потому что эпидемия желтухи выкосила почти половину личного состава и службу нести стало некому. Вместо пяти часов в сутки я стоял под ремнем двенадцать и не чувствовал себя героем, потому что все пацаны стояли по двенадцать часов в сутки, а дежурных оставалось только двое.

За эти два месяца мы превратились в биороботов, с циферблатом в голове:

- Три часа поспать.

- Поесть.

- Три часа фишки.

- Три часа поспать.

- Умыться.

- Поесть.

- Три часа фишки.

- Постираться.

- Два часа поспать.

- Одеть чистое.

- Поесть

- Три часа фишки.

Никто ни на кого не обращал внимания и никто ни с кем не разговаривал. Дежурные называли фамилии тех, кто заступал на пост и мы шли по постам. Каждый жил на автопилоте, считая свободные часы до смены и старался поспать, если не был на посту. Жизнь двигалась по треугольнику: землянка и сон - столовая и прием пищи - пост и фишка.

Прием пищи вызывал отвращение.

Посуда, до сих пор хранившаяся в хлорном растворе, стала храниться чуть не в чистой хлорке и виновным били в душу не за то, что на тарелке или кружке есть малейшее тёмное пятнышко, а за то, что посуда не достаточно сильно воняет хлоркой. За "темные пятнышки" разбивали посуду об голову.

На каждый прием пищи каждому дополнительно выдавалось по банке сгущенки и по два стакана кофе, чая или компота, в который было положено не меньше семи кусков сахара. Покушав основное блюдо, мы на десерт выпивали эту банку сгухи и запивали приторным чаем.

Смотреть на сладкое не мог никто, но силком закачивали глюкозу в организм, только чтобы оставаться в строю и не улететь в госпиталь на два месяца с желтухой. За эти два месяца я наелся сгущенки на всю оставшуюся жизнь и не пытайтесь меня убедить, что цельное сгущенное молоко с сахаром это ах как вкусно.

Это противно!

Меня поставили замкомзвода вместо Хизаря и фишка сменилась дежурством, что лично для меня было хуже. На посту отстоял свое время и свободен, а дежурный круглые сутки организует службу всей позиции и кроме того отвечает за наведение порядка на территории и в землянке. Дежурный не берет автомат в руки, зато дежурный держит в голове где в данный момент находится и чем занят каждый из тридцати человек Высоты и может без запинки доложить раскладку по личному составу. Он же меняет смены, отправляет на пост и встречает с поста.

В пехоту и минометчикам молодых не дали.

Танкистам дали молодого механа-узбека.

Вернулся из отпуска Колпак.

Долговязый прыщавый юноша, которого Хизарь держал под каблуком. Отслуживший год в Афгане и не видевший войны. От того глупый. Необстрелянный. Не пуганный.

Отношения с Колпаком у меня не сложились, так как если Хизарь загнал взводного под каблук, то я не видел причин его оттуда выпускать. Вот только Хизарю было тридцатник, а мне едва исполнилось двадцать. Колпак, прилежно плясавший под дудочку взрослого чеченца, никак не желал становиться в строй по команде сержанта-мордвина и ябедничал на меня ротному.

Ротному было не до сложных взаимоотношений военнослужащих Высоты 525, потому что Мандавошка его таки подожрал и капитана Мифтахова переводили командиром взвода в Хайратон.

На него и на старшину возбуждалось уголовное дело.

Позор.

Жгучий и незаслуженный позор для офицера.

Судите сами.

Мой ротный Бобыльков прибыл в Афган летёхой, командиром взвода. Через два года заменился капитаном с должности командира роты на должность замкомбата в Союзе и вполне мог поступать в Академию имени Фрунзе всего через три года после окончания ВОКУ. Правда. училище это было непростое, а имени Верхсовета РСФСР, "кремлевское", но все же взлет был стремительный.

Капитан Мифтахов прибыл в Афган капитаном и вместо того, чтобы через два года замениться майором-комбатом или замкомбата, заменится командиром взвода и в Академию не поступит ни за что и никогда. Комбатом он теперь станет лет через десять, перед пенсией и максимум, что сможет выслужить за двадцать пять лет - это подполковника. Генералом ему не стать.

Замполит зарубил всю дальнейшую карьеру Зульфара и нам его было очень жалко. Он был хороший ротный.

В роту приезжал особист, проехал по всем позициям, вызывал пацанов по одному и допрашивал нас о воинских преступлениях капитана Мифтахова. Мы о тех преступлениях ни сном, ни духом и честно доложили об этом особисту под роспись в протоколе. Судя по тому, что Мифтахов улетал в полк без наручников и отдельно от особиста, в роте не нашлось ни одной гниды, пожелавшей пристроить капитана под трибунал. Первая рота оказалась морально здоровой и сплоченной.

Главным вопросом, который интересовал особиста был:

- Как так получилось, что за десять месяцев командования капитана Мифтахова в роте восемь не боевых потерь?

Мы поняли, что Мандавошка в политотдел представил дело так, что этих восьмерых Зульфар лично же и расстрелял.

Да черт его знает, откуда берутся не боевые потери?

За две недели до моего прибытия на Высоту во взводе застрелился дух. Десять месяцев отслужил. Самое тяжелое уже пережил. Ему через месяц черпаком становиться, а он взял и застрелился. Хизарь в очередной раз вспылил и запустил взвод на марш-бросок в брониках, касках и с автоматами. Пять километров по жаре. Тяжело, но не смертельно. Не от военкомата бежали, а после почти года службы, пора бы уже и научиться марш-броски бегать. Взвод стартанул, пацан приотстал, скинул с плеча автомат, отодвинул каску со лба и шарахнул себе в голову. Полчерепа снес.

Это что? Дедовщина виновата?

При чем тут капитан Мифтахов? Зульфар в это время находился на КП роты за несколько километров от Высоты, о том внезапном марш-броске не знал, проводить марш-бросок не приказывал, это всё Хизарь свою власть показывал. Капитан Мифтахов не мог того пацана ни подтолкнуть, ни остановить, так зачем эту смерть на него вешать?

Или второй кадр, уже на моей памяти.

Пришел во второй взвод сержант-узбек. Из учебки. По-русски - ни гугу. Первые три дня духов не бьют - их водят за ручку и всё-всё показывают-рассказывают. Если за три дня не врубился - тогда получай, будем лечить твою тупость. Два дня этот дух походил, походил по позиции второго взвода, осмотрелся, понял, куда попал служить, прикинул, что отсюда следующие полтора года не сорваться и...

Ни за что не догадаетесь.

Мне бы такое в голову не пришло.

Фантазии бы не хватило.

Надо тебе самоубиться - возьми автомат, застрелись по-быстренькому, пока никто не помешал.

Этот талантливый узбек ночью пошел в землянку-столовую и там повесился на вещмешке.

В столовой!

На вещмешке!

Это надо много ума иметь, чтобы до такого исхода додуматься.

Утром по рации доложили ротному о происшествии.

Зульфар немедленно примчался, застроил личный состав. Подозвал замкомзвода:

- Били?

- Никак нет, тащ, капитан, - трепещет допустивший самоубийство сержант, - Три дня не прошёль. Нельзя малядых бить.

- Кто по национальности был повесившийся?

- Узбак!

- А ты, сержант, кто по национальности?

- Тоже узбак.

- Земляки, значит?

- Так точно!

- Выходит, ты сержант и он сержант, ты узбек и он узбек. Тогда отчего же он повесился?

- Не могу знать, тащ капитан. Он паруски плёхо зналь. Ни с кем не разговариваль. С ним тоже никто не разговариваль. Он всегда один ходиль. Наверно, ему скучно стало.

- Скучно стало, замкомзвод? - взорвался Зульфар. - Какого хрена у тебя во взводе солдаты скучают?! Посадил бы своего земляка напротив себя и разговаривал бы с ним, разговаривал, разговаривал!!!

Вот в этой смерти - Зульфар причем?

Дух только что пришел в роту. Его никто пальцем тронуть не успел. За ним даже земляк-замок не уследил, хотя как замкомзвод обязан был проследить, чтобы молодой воин влился в воинский коллектив! Что может сделать ротный, если малолетний придурок решит застрелиться? Это же невозможно предотвратить. Какая вина на ротном командире, если год за годом призывной контингент всё хуже и чмошнее?

Родине нужны герои - дыра рожает дураков!

Ну и остальные шесть смертей - из того же ряда.

Кто повесился, кто застрелился.

Правда. никто не утонул, не отравился, и в банду не рванул.

Без радости провожали мы ротного. Капитан Мифтахов был хороший ротный. Не шакал. Если требовалось, объяснял руками, но на губу не таскал. Вместо него из Хайратона прислали достойнейшего из достойных - старшего лейтенанта Тищенко, до этого командовавшего целым взводом прямо на советско-афганской границе.

Образцовый, девяносто шестой пробы шакал.

8. Савка

Мы не понимали, какие могут быть претензии к Зульфару? Попробуйте, покомандуйте ротой, треть из которой на постах или в наряде, треть отдыхает, а треть готовится заступить на пост. При таком распорядке капитан Мифтахов умудрялся проводить занятия по физо, огневой и специальной подготовке, пусть и не такие длинные как в полку и не со всей ротой, но хотя бы с половиной.

Старший лейтенант Тищенко заменил капитана Мифтахова и стал командовать героической, стабильно несущей не боевые потери и получающей посмертные медальки на самострелов, первой ротой. До Шибиргана Тищенко нес свою службу в Хайратоне, где никто и никогда ни одного душмана в глаза не видел за все два года службы от КАМАЗа до дембеля. Люди попадали служить в Хайратон, просто переехав на КАМАЗе Мост Дружбы между узбекским Термезом и афганским Хайратоном и не могли заметить никакой ощутимой разницы между службой там и тут. Та же жара, та же Амударья, те же пограничники катаются на катере, стоят на вышке и стерегут Мост. Я несколько раз бывал в Хайратоне, когда нас посылали грузить КАМАЗы для полка, поэтому дорогу до Хайратона, окрестности Хайратона и сам Хайратон знал очень хорошо. Могу смело утверждать, что жизнь в Рузаевке намного опасней, чем служба в Хайратоне. Рузаевка - крупный железнодорожный узел и, если ходить по путям пьяным и разинув варежку, то тебя как два пальца может перерезать паровозом. В Хайратоне можно умереть разве что от скуки и пересыпа.

Сказать, что этот Тищенко - отвратительный тип, значило бы приврать. Тип он был еще тот, но до "отвратительного" всё же не дотягивал. Вчерашний взводный взлетел на две ступеньки вверх по карьерной лестнице и, воодушевленный своим стремительным взлетом, поверил в свою богоизбранность и стал рвать жопу перед начальством, в расчете, что в Союз ниже, чем замкомбата не заменится.

Был он на голову ниже Зульфара, но в плечах крепок, как и подобает пехотному офицеру. Встав на роту, приобрел он нелепую привычку при разговоре с солдатами выдвигать вперед нижнюю челюсть, изображая из себя то ли адмирала Колчака, то ли барона Врангеля, то ли просто "крутого мужика", который единственный знает как правильно тащить службу. На голове он носил не кепку-пидорку, как большинство офицеров полка и не более удобную на жаре панаму, как меньшинство, а офицерскую полевую фуражку. Это была первая и единственная фуражка, которую мы видели в строю на офицере в Афгане. Из фуражки была изъята пружина, отчего поля ее обвисли, а тулья была задрана вертикально вставкой на манер белогвардейских офицерских фуражек. В целом, Тищенко смахивал на недобитого белогвардейца из фильма "Служили два товарища", которого убедительно сыграл Высоцкий, нежели на советского офицера. Высокая тулья на фуражке с обвисшими полями, выставленная вперед при разговоре челюсть, подчеркивающая пренебрежение к низшим чинам, и настоящие, а не тряпичные погоны на хэбэ.

Погоны меня убили.

Настоящие погоны я видел больше года назад на генерале, инспектировавшем полк перед Армейской операцией.

И у солдат, и у офицеров - тряпичные погоны с зелеными звездочками или красными лычками для отличия командного состава.

Старший лейтенант Тищенко уравнял себя с генерал-майором в форме одежды.

Партия и Правительство слепо и неосмотрительно вверили под командование целую роту этому белогвардейскому недобитку.

На моем веку это был уже седьмой по счету командир подразделения, так что можно сказать, я знал толк в ротных, потому что было с кем сравнивать - образцами служили капитаны Бобыльков и Мифтахов. После представления нового командира личному составу я выставил ему оценку "не алё" и мысленно возложил на голову старшего лейтенанта Тищенко целый ящик ржавых болтов, забитых мной на него, на его будущие приказы и на службу под его командованием.

"Не по пути нам с ним. Не по пути!".

Тищенко правильно меня понял, потому что первый же разговор тет-а-тет белогвардейца с сержантом Советской Армии окончился моей посадкой в Бочку на трое суток, где я потел и пылился.

Новый ротный ставил мне задачу, я согласно кивал, дескать, "сделаем, тащ старший лейтенант, не извольте беспокоиться", тут он возьми и спроси меня:

- Понял?

- Понял, - подтвердил я.

- Не по-о-о-оня-а-ал! - растянул Тищенко своё изумление, - Ты меня понял?

- Да понял, понял.

- Не по-о-о-оня-а-ал! Как нужно отвечать офицеру?

- Как?

- "Так точно!". Понял?

- Понял.

- Не по-о-о-оня-а-ал!

Минут пять мы с ним в это самое "понял - не понял" играли. Дело не в моей непонятливости. Просто мне по приколу добивать шакалов и я разбудил в себе упрямого мордвина.

- Трое суток! - приговорил меня Тищенко, так и не дождавшись от меня своего "так точно".

- Есть трое суток.

Губа, так губа. Начгуб вывел губарей дерновать, я предложил ему добавить мне сутки за отказ от работы. Начгуб узнал меня и потому не стал настаивать на том, чтобы я пачкался в грязи и мозолил руки лопатой наравне с остальными нарушителями воинской дисциплины.

Часами, не отрываясь, могу смотреть как другие работают.

Что хорошо: трое суток я не нес службу, ни за что не отвечал и ничего не делал.

Что плохо: три ночи я спал на фанерном листе без подушки и прочих спальных принадлежностей.

Мне не было холодно и я не был голоден.

После Бочки я помылся и постирался в бане и вернулся в роту чистым и благоухающим.

Дембель был в опасности. До дембеля было пять месяцев и эти пять месяцев можно было перекантоваться на губе: отсутствие подушки и одеяла не самая большая плата за счастье не видеть шакала Тищенко и не слушать его команд.

В нашем полку дембеля делятся на две категории: на тех, кто готовится к отправке в Союз, валяясь на кровати в роте, и на тех, кто занимается тем же самым на губе. Первые рано или поздно пополняют ряды вторых. Какой смысл расстраиваться и искать легкой жизни? Мимо губы мне по-любому не проскочить.

Так и покатило: он мне - "А", я ему - "Бэ", он мне - "трое суток", я ему - "Есть!".

Первый раз я попал на губу в день своего прибытия в полк и с тех пор не насчитаю вам и трех месяцев, в которых я в ней не ночевал. Пугайте ежей обнажённым седалищем, а не меня - губой.

Первый раз на губе - и жестко, и холодно, и грязно, и страшно, и строевая подготовка, и вонючая работа.

Как только тебя станут узнавать в лицо, то и спишь мягче остальных, и укрываешься теплее, и кушаешь слаще, и времени свободного вагон, а строевая и хозработы - "ой, не смешите меня" - не про нас.

Нам - не положено!

Новый год, разумеется, был встречен в Бочке. Нас было двое, я и Савка - февральский дембель разведвзвода. Год у меня был дембельский, поэтому ничего удивительного в месте его празднования не было.

В шесть часов вечера урод Колпак забдил меня с косяком в руке, внаглую долбящего праздничный чарс прямо возле двери в землянку. Прихватив остатки косяка как вещественное доказательство, Колпак усадил меня в бэтэр, привез на КП и сдал на расправу Тищенко и Мандавошке. Два шакала обрадовались моему прибытию, тепло поздравили с наступающим Новым годом и Мандавошка самолично отвез меня в батальон, в Бочку.

К тому времени на часах не пробило и восьми, до боя курантов в Москве было пять с половиной часов в Афгане, а во мне плескался стакан браги и в голове сидела половина выкуренного косяка - то немногое, что я успел получить от праздника на родной позиции, хотя готовились за полтора месяца и жратвы в дуканах накупили всяческой-деликатесной.

В десять вечера в невменяемом состоянии в Бочку был доставлен пацан, с которым мне меньше всего хотелось бы находиться в замкнутом и тесном помещении один на один - Савка.

Савку боялся весь первый батальон.

Самые отбитые люди в полку - это разведчики. Не связывайтесь с разведчиками, мой вам совет. Обходите их стороной и ни в коем случае не подходите к ним с вопросами. Эти пацаны сегодня живут, а завтра нет. Терять им нечего. Каждый день для них - последний и они стараются прожить его незабываемо и ярко.

Савка поставил себя так, что его боялась даже разведка и считала дни до его отъезда в СССР. Савка бил и разведчиков. По одному, по двое, по четверо. Без счета и итогов.

Ростом Савка доходил мне до второй пуговицы на хэбэ, если был в панаме. В плечиках тоже не смотрелся богатырем. Но в Савке было то, чего не было во мне и не было ни в ком из моих друзей и знакомых. В Савке был Характер.

Савка один налетал на двоих, троих, четверых и начинал метелить руками ногами и чем придется всех, кто вызвал его недовольство. Рассказывали, что средь бела дня Савка пошел в Городок специалистов, разыскал там пятерых совспецов и уделал всех пятерых в том месте, в котором их нашел, не предъявляя никаких претензий - налетел и прибил. В этом я с Савкой был солидарен - совспецов надо убивать на месте, до того это уроды, а не люди. Больше того - я завидовал Савке. Мне очень хотелось выместить свою злость хоть на одном совспеце, но я боялся тюрьмы и бить гражданского - не решался. За фингал гражданского могли влепить срок раза в два больше, чем за сломанную челюсть первогодка. Я боялся и не смог, а Савка не побоялся и смог. И ничего ему за это кроме губы не было. Отсидел пять суток, разыскал тех спецов... так они у него еще и прощения попросили за доставленное беспокойство и выкатили нехилый бакшиш, чтобы установить с Савкой прочный мир.

Когда за в дым пьяным Савкой закрыли решетку в мою железную келью, мне стало не по себе. Нахождение рядом с трезвым Савкой на воле при скоплении большого числа людей походило на игру "дёрни тигра за усы". Укусит - не укусит. Пребывание с Савкой один на один в одной Бочке было похоже на "Русскую рулетку" в которой в семь гнезд револьверного барабана вогнано шесть патронов - почти неминучая смерть.

Знаете, я честно признаюсь:

- Не тяну на Героя Советского Союза. Не представляйте. Не за что.

Когда ввели пьяного Савку я испугался за свою жизнь. Почему-то подумалось, что Савка должен тут же на меня накинуться и мне придется отстаивать свое право дышать, отбиваясь от непредсказуемого дембеля руками, ногами, зубами и всеми прочими дикими зверскими способами.

Вместо ожидаемой от него агрессии, Савка, не проходя внутрь Бочки, от решетки спросил меня:

- Сколько служишь?

- Полтора.

Савка обернулся к решетке:

- Давайте-ка... Сделайте-ка нам с дедушкой... Всё, что положено.

Эти слова он произносил не мне, а тем, кто его привел. Снаружи послышались удаляющиеся быстрые шаги двух или трех пар ног.

- Щас всё будет, - успокоил меня Савка.

Буквально в считанные минуты, в течение которых Савка не отходил от входной решетки, к Бочке подошла целая процессия разведчиков первого разведвзвода.

Первый нес в руках ворох шинелей. Шинели пошли нам под низ, бо "плюс пять" в железной бочке на третьем году службы в Афгане оно для привычного человека как "минус двадцать" в России. Мы сделались стойкими к жаре, но с трудом переносили малейший холод. Шинелями мы выстелили гравийный пол Бочки.

Второй принес ворох одеял. Штук двенадцать. Ими мы накрыли себя сверху. У нас тут стала туристическая палатка на лужайке возле ручья.

Третий и четвертый принесли по большому торту с праздничного стола. Торты были солдатские, самодельные, из раскрошенного печенья, сгухи и какао, но очень вкусные и очень питательные. Силы на морозе "плюс пять" лучше всего поддерживать тортами.

Пятый затолкал через решетку две больших фляжки с брагой.

Шестой просунул три косяка и спросил "не нужно ли чего еще?".

- Пусть один тут останется, - распорядился Савка.

"Один" - так называется каждый отдельный представитель духсостава. Произносить в случае надобности "Эй, ты! Как тебя? Стой там! Иди сюда!" или называть духа по фамилии - это долго. Чтобы его называли по фамилии, духу еще себя проявить надо. Поэтому старослужащие называют молодых воинов просто:

- Один!

По этой команде ближайший дух обязан метнуться к дедушке или черпаку и исполнить его поручение точно, беспрекословно и в срок. Если команду "Один!" подает дембель Советской Армии - скорость передвижения молодого туловища в пространстве удваивается.

- Ну, давай, - произнес Савка тост, разлив из фляжек по кружкам брагу.

Я был с ним согласен: нечего затягивать тосты, когда Новый год на носу.

- Толкни меня без пяти, - попросил Савка и оставил меня наедине со жратвой и выпивкой, нырнув между горой одеял и ворохом шинелей, - Я на массу.

Вооруженный тортами и брагой я могу держать оборону на гауптвахте неограниченно долго. Только своевременно подносите бухло и тортики и не забывайте иногда кормить горячим. Когда пришло время будить Савку, то я был праздничный и нарядный от выпитой браги и пыхнутого косяка, а Савка наоборот протрезвел.

Не синхронно.

Несогласованно.

Из-за несогласованности действий беседы не получилось - пока Савка спал, я набирался. Мне уже было достаточно, я выпил за Новый год с протрезвевшим Савкой и залез туда, где он нагрел место. Проснулся я часов в десять утра, не обеспокоенный никакими тревогами, но чрезвычайно благодушный от того, что наступил мой дембельский год. Почти два года сотни тысяч пацанов моего призыва, раскиданные по всему миру от Кубы до Монголии, ждали в войсках этого года. И вот, он - наступил!

Он пришел!

Наш Дембельский Новый год.

Он есть!

Здесь и сейчас!

Через месяц-полтора уйдет домой Савка, а еще через три месяца начнутся отправки сержантов моего призыва.

С такими сладкими мыслями - "Скоро домой!!!" - я не то что в Бочке, я у чертей в аду, в котле с кипящей смолой высижу, не почешусь.

Савка раскладывал наш завтрак. На завтрак разведчики притаранили салатов и маринадов, дополнив все это новой парой фляжек браги. За ночь на пекарне испекли хлеб и нам его просунули горячим. Перед завтраком выводной вывел нас на променад - на оправку - и мы покурили на свежем воздухе, счастливые от солнечного света и от первого дня нового года - совсем скоро мы оба уходили домой и плевать нам было на губу, шакалов и весь прочий Афган. Через 84 дня я стану гражданским человеком и буду как все мои предшественники ходить в старой чмошной форме и стоптанной обуви, потому что весной, когда весь полк перейдет на летнюю форму одежды, мне уже не выдадут новых комплектов - положенное износил! Что значат эполеты и аксельбанты, чего стоят генеральские лампасы и маршальские звезды перед второго срока хэбэ, по которому за версту видно - это шагает гордо и смело его величество Дембель Советской Армии?!

Губа сближает людей, сплачивает их. Сколько друзей приобрел я в полку во время арестов! Бражка под роскошную закусь располагала к неторопливым разговорам и мы с Савкой повели речи о том, о сём, попеременно рассказывая и слушая друг друга. Чем дольше я общался с ним, тем больше удивлялся несоответствию между этим спокойным, доброжелательным, рассудительным человеком и той славой непобедимого бойца, которая ходила о нем в батальоне. Я не мог не верить этой славе: о том, что Савка разбил кому-то морду, я слышал от разных людей и счет разбитым мордам шёл на десятки. Слушая об очередных похождениях Савки от свидетелей и жертв этих похождений, я представлял себе не солдата, а бешеную собаку, которая шагу не может ступить, чтобы не укусить хоть кого-нибудь. Человек, который идёт по батальону и крошит всем хлебальники направо и налево - это зверь какой-то, а не человек. Сидя с Савкой уже несколько часов в тесной Бочке и разговаривая с ним, я, как ни силился, не увидел зверя.

Наоборот!

Спокойный пацан. Очень рассудительный. Очень выдержанный. Очень уравновешенный. Если говорит о чем-то, то значит, так оно и есть - он это прошел, он это попробовал. О том, чего не знает - молчит или согласно кивает головой, мол, "бывает".

Вопрос мучил меня и я его задал:

- Скажи, а как так получилось, что ты, такой маленький и вдруг такой непобедимый? Ты на гражданке каратэ, что ли, занимался?

- Маратэ, - Савка засмеялся, - Какое на хрен каратэ? Маратэ!

- В качалку ходил?

- Ага. Портвейном качался. И закреплял плодово-ягодным.

- Как же так получилось, что тебя весь батальон боится?

- Трусы, вот и боятся. Не мужики.

- Я, по-твоему, тоже не мужик?

- Ну, твоя-то слава, похлеще моей будет. Ты - не мужик. Ты - пофигист. Ты клал всё на всё. Это видно. Твой пофигизм вёл тебя по Афгану и позволил выжить в солдатской среде. Пофигизм - это сила, против которой нет силы! У меня нет твоего пофигизма. Если бы был - вёл бы себя как ты.

"Человек, под нешуточной угрозой трибунала избивший пятерых совспецов, то есть поставивший на кон свою судьбу и свободу ради восстановления справедливости, упрекает меня в пофигизме?!".

У меня округлились глаза - так сильно было мое удивление. Какой же я "пофигист" если я не бегаю по минным полям и не ищу себе трибунала? С той же страстью, с которой белые буржуины хотели выпытать у Мальчиша Кибальчиша его Военную Тайну, мне хотелось постичь тайну Савкиного умения побеждать любое количество противников в кулачном бою.

- А в чем твоя сила? - спросил я Савку, ожидая услышать про какие-нибудь секретные спецприёмчики, которые он применяет в драке.

Ответ был другим:

- Видишь ли, Сэмэн, - Савка говорил о самой важной для мужчины и самой сложной для восприятия теме очень просто, - Каждый мужик боится получить по таблу. Дело не в боли. Дело в унижении. Потому что удар по лицу или легкая пощечина - это всегда унижение для мужика. Если ты перестанешь считать пощечину за унижение, если ты уже мысленно получил и переварил её, если ты сумеешь перешагнуть через самого себя как через ссаную тряпку, ты - Король.

- Это как?

- А вот так. Стоит, допустим, перед тобой амбал в два раза больше тебя. Знай - самый здоровый на свете силач боится получить по морде. Повторюсь, дело не в боли. Ему твой удар, что комариный укус. Дело в том унижении, какое он испытает. Удар - слабый. Унижение - сильное. У тебя перед ним может быть только одно преимущество - ты не боишься получить по морде. Ты сам себе уже мысленно надавал пощечин его руками, получил их и теперь ты не боишься быть униженным. Если ты сам себя мысленно увидел избитого, чмошного, лежащего в пыли скорченного от боли, всего в крови и в соплях - и не испугался своего вида - если ты сумел переступить через самого себя, ты - Бог. Ты можешь делать с этим амбалом всё, что захочешь. Он тебе носки стирать во рту будет.

- Замесит, - не поверил я.

- Замесит, - согласился Савка, - В первый раз - замесит. Подойди и при всех дай ему в рыло. Не думай о последствиях. Тебя уже нет. Ты уже видел себя лежащим в пыли и ты готов к этому. Пусть этот амбал потрудится укладывать тебя на землю. Может, у него и не выйдет ничего? Бей того амбала чем попало. Со всей дури. Пока силы есть. А если он тебя замесит, подойди к нему через два часа и опять при всех дай ему в рыло!

- А в чем смысл? В чем смысл получать ни за что от одного и того же амбала? - не понял я прикола.

- А смысл в том, что бьешь ты - одного. А смотрят - сто. У каждого есть друзья, которым они расскажут о том, что какой-то шкет кидается на всех подряд и выбирает тех, кто поздоровше. О тебе моментально станет известно целому батальону. И каждый в батальоне будет думать: "если он не побоялся такому здоровому врезать, то что же он со мной-то тогда сделает?". Каждый будет бояться, что он - следующий. Что ты ни с того ни с сего можешь и его по морде смазать. Каждый, кто узнает о том, что ты два раза за день въехал в рожу самому здоровому в твоей роте, станет тебя бояться. Если ты на следующий день прямо с подъема залепишь тому амбалу в ухо, то на четвертый раз он станет от тебя бегать и это все увидят.

- То есть, самое главное?.. - начал догадываться я.

- Самому не бояться упасть в говно, - закончил Савка.

Нас амнистировал комбат.

Весёлых, полупьяных.

Перед обедом затребовал к себе губарей и, находясь в хорошем настроении, отпустил нас с миром в честь праздника и в честь своей замены - ближайшей колонной должен был прибыть его заменщик и принять батальон. В Бочке остались горы одеял, шинелей и недоеденная новогодняя закусь.

Это была лучшая моя посадка на губу. Самая лучшая и самая важная. Ради одного такого утра и одного такого разговора восемнадцатилетнему подростку стоило идти служить в Армию и стоило ехать в Афган. Маленький, дерзкий, непобедимый Савка открыл мне секрет всемогущества.

С того дня Земной Шар умещается у меня в руке и я могу перекидывать его с ладони на ладонь.

9. Звезда эстрады

Вместо великого полководца новым комбатом в первый батальон прислали... моего друга капитана Скубиева, ставшего к тому времени моим другом майором Скубиевым. Бывают же встречи на войне!

Первым делом по приезду в Шибирган майор Скубиев приказал закопать Бочку и оттого сразу сделался очень популярным среди солдат. Бочка не перестала использоваться в качестве батальонной гауптвахты, но, врытая в песок, не накалялась летом и не промерзала зимой. Теперь зимой солдатские почки не примерзали к ее металлу, а летом очи не лопались от сталеплавильного жара внутри нее.

Неожиданная, но очень приятная гуманность офицера.

Бочка - это святое!

В первом батальоне сложно найти военнослужащего срочной службы, не побывавшего в ней. Даже такой жопорванец как Хизарь и тот хапанул в ней трое суток по черпачеству.

Вторым делом Скубиев приехал с инспекцией на Высоту и как старого друга причмырил меня перед пацанами.

- Взвод, смирно, равнение на средину! - подал я команду, как только Скубиев спрыгнул с бэтэра в нашу пыль, - Товарищ майор, за время вашего отсутствия происшествий не случилось. Дежурный по позиции сержант Семин.

Майор одной рукой обнял меня как родного за плечи и подвел к строю:

- А это знаменитый на весь полк сержант Семин, - представил он меня личному составу, - Который пишет письма на спине убитого друга.

Пацаны заржали, а мне сделалось неловко - знаменитое письмо, можно сказать "литературный шедевр", действительно писалось моей рукой, но в соавторстве с Рыжим и другими пацанами.

- Так и пишет, - Скубиев положил меня носом в теплую афганскую пыль сопки и как о тряпку вытирал о мою спину свои ботинки.

Фигурально выражаясь, конечно!

- Пишу тебе на спине убитого друга. Одной рукой пишу, другой отстреливаюсь. Так, Сэмэн?

Ну ведь знал же я, ну ведь второй год знал, что не надо мне шутить с майором Скубиевым. Сколько раз уже шутил - ничем хорошим для меня это не заканчивалось. Либо наряд, либо гауптвахта.

- Так точно, товарищ майор, - лихо и бодро подтвердил я, - а в конце еще про то, как я у вас девчонку на дискотеке увел и трахнул ее в кустах!

Строй заржал еще громче.

Скубиев убедился, что не обознался в личности и увидел на Высоте не кого другого, а своего друга сержанта Семина. Глаза его, и без того добрые, стали совсем ласковыми и он растроганно всхлипнул:

- Молодец! Ничему тебя жизнь не учит. Всё такой же идиёт. Сдавай дежурство, прыгай ко мне в машину, поедешь со мной.

Вот так, всего за пару минут пребывания на Высоте, майор Скубиев показал героическому гарнизону как легко и непринужденно, словно полевые цветы на июньском лугу, сержанты второго года службы срывают себе пять суток ареста на ровном месте. Я снял повязку и штык-нож, надетый по случаю приезда целого майора. Заодно уж снял с себя ремень и стал вытаскивать звездочку из панамы - губарям ремни и звездочки не положены.

- В машину, товарищ сержант, - поторопил меня Скубиев, - Оденьтесь по форме.

Услышав уставное обращение вместо "Сэмэн" и "идиёт", я понял, что теперь-то точно сделал что-то не так и в один прыжок оказался на броне рядом с майором, опоясанный ремнем и сверкая красной эмалью на головном уборе.

Бэтэр тронулся и запылил на КП батальона.

Уезжая с Высоты я не мог не отметить, что Скубиев не приказывал нам показать ему нательное белье, не рылся в наших тумбочках и не обшаривал карманы. Старший лейтенант Августиновский свою инспекцию начинал именно с этих процедур. Скубиев нам также не приказывал поиграть в войну на норматив и мы не выбегали из землянки по тревоге, чтобы занять свои места в окопах. Майор приезжал к нам всего лишь чтобы забрать одного сержанта. Смешная жертва, ей богу. Мы-то привыкли, что нас каждый день по одному, по двое таскает на губу Августиновский.

- Вот что, Сэмэн, - без предисловий нарезал задачу Скубиев, когда привез меня на КП батальона. - Ты, я знаю, хорошо играешь на гитаре. Вот твой "дембельский аккорд" - отыграешь два концерта на Двадцать Третье Февраля и Девятое Мая в батальоне и один концерт на Восьмое Марта в совконсульстве в Шибиргане. Как отыграешь, так и домой уедешь. Ступай в клуб, тебя там руководитель ансамбля ждет.

Вот она - Армейская Дедовщина!

Во всём её махровом цвете.

Не духа зашуганного комбат отряжает на ответственное задание - концерт слабать - а старослужащего. Если еще добавить, что мы со Скубиевым одного призыва, то и удивляться нечему, что он меня выбрал.

В клубе уже шла репетиция. Руководитель ансамбля, совспец лет сорока с усами "под Мулявина" знакомился с музыкантами. Музыкантов у него было трое. таджик Вали из разведвзвода сел за ударные, сосланный одновременно со мной Щербанич взял ритм-гитару. Мне достался бас. Себе руководитель оставил электробаян - инструмент, заменивший нам ионику и синтезатор. Не очень давно я играл в школьном ансамбле и примерно представлял себе как оно должно звучать.

Руководитель рассказал о себе.

Зовут его Коля. Сам он родом из Подмосковья. Играл в профессиональных и полупрофессиональных коллективах. Это обстоятельство внушило нам веру в успех. Коля предложил нам репертуар где обязательные патриотические песни были разбавлены тройкой забойных шлягеров и этот репертуар тут же был утвержден общим собранием временного трудового коллектива. Расписали гармонию первых двух песен. Я перекинул гитарный ремень через шею и подключился к усилителю. Вали дал счет. Мы вступили...

Знаете, я ожидал, что будет хуже. Гораздо хуже.

То, что у нас вышло, с первых нот очень отдаленно напоминало ВИА, но выхода у нас не было. Это был наш дембельский аккорд и нам необходимо было его сделать.

Такой приказ.

Каждый или почти каждый дембель проходит через дембельский аккорд, заканчивая последние недели своей службы на стройках Министерства Обороны. Баня, прачка, полоса препятствий, просторный плац - всё или почти всё в полку построено руками дембелей. В дембельском аккорде выгода обоюдная. Дембеля переходят в распоряжение зампотыла и зампотыл получает в свое полное распоряжение несколько десятков крепких рабочих рук, приученных к отрытию окопов. После своего превращения из тактической единицы в тягловую, дембеля получают право не вставать в строй ни на одно построение, кроме вечерней поверки. Они на абсолютно законных основаниях спят лишних два часа до завтрака, на завтрак приходят самостоятельно, вне строя, а после завтрака без всякого развода идут на свой аккорд, разбирают там лопаты-носилки и возводят необходимое сооружение. Вот эти глупости - зарядка, тактика, караул - дембелей, занятых на аккорде, не касаются совершенно. Понятно, что в обмен на полную свободу и освобождение из-под Устава большинство дембелей готовы впрячься на несколько часов в день в строительно-монтажные работы и радостно подписываются под аккорд.

Кроме того, работать на аккорде - престижно и почетно. Аккорд нужно заслужить. Выслужить. Не то, что духа - дедушку не допустят до аккорда. Только тех, кто служит третий год. Занятые на аккорде снисходительно посматривают на всех остальных пацанов роты, захлестнутых и повязанных службой. Получение оружия, чистка оружия, сдача оружия, стрельба из оружия, отработка упражнений, сдача нормативов, несение службы в наряде и карауле - дембелей

не

ко-

лы-

шит!

Дембеля свою службы уже оттянули.

Аккорд - дело сугубо добровольное. Если кто-то из дембелей не хочет мозолить руки и пачкаться в растворе - милости просим под ремень. Автомат - в пирамиде, подъем в шесть-ноль-ноль, на построениях быть по форме одетым, на прием пищи сроем и с песней. Служба - продолжается. Пусть этой службы будет меньше, чем у молодых воинов, но это всё та же служба, что ты тянул два года. Надоевшая до печенок служба.

На фиг надо? Конечно, аккорд!

Скубиев мне - отец родной!

Вместо камней и раствора он мне подкинул непыльный аккорд в клубе Городка Специалистов. То есть на часы аккорда я выхожу с территории Советской Армии, прекращаю быть сержантом и превращаюсь в гражданского человека.

Да я в лепёшку расшибусь, а концерт отыграю!

Или - месить бетон.

Если бас окажется слишком тяжёл в освоении, то большая совковая лопата в моих руках станет расплатой за отсутствие музыкальных талантов.

Мне повезло. Ни разу за два года службы не везло, а тут пофартило не по-детски.

На бас-гитаре я играл еще в школе. В клубе в комплекте с басом шел "щелчок" и я сделал звук более глубоким, подключившись к усилителю через него.

Коля сказал, что договорился с командованием батальона о ежедневных трехчасовых репетициях. До 23 Февраля времени было в обрез. Нас это дело только порадовало так как служба отменялась. Из дежурных я снова становился фишкарём и мой вклад в обороноспособность Родины ограничивался пятью часами в сутки с автоматом на посту. Остальное время я валялся на кровати с оставшейся после Хизаря гитарой в моем единоличном пользовании - ковырял басовые партии. После обеда я летел в Городок Специалистов на репетицию.

Служба - мёд.

Полноценной программы ко Дню Советской Армии мы слепить не успели, но две патриотические песни исполнили очень и очень недурно. Нам аплодировали на батальонном концерте. И под конец мы как врезали:

You're...

No...

Good

Can't you see

Brother Louie, Louie, Louie!

"Модерн Токинг", только входивший в моду и набиравший обороты.

Вот это был взрыв!

Четыре сотни свободных от службы половозрелых пацанов вживую услышали то, что они не слышали много месяцев - шлягер дискотек!

- Brother Louie, Louie, Louie! - соловьем заливался Щербанич.

- Oh, she's only looking to me - подтягивал я как можно выше.

- Ещё! Ещё! Ещё!! - ревел батальон.

"Братец Луи" был сыгран на бис четыре раза. Из клуба мы выходили популярней Дитера Болена и Томаса Андерса. Потому что они были немчура и где-то на другой планете, а мы были в такой же форме как на всех и стояли вместе с пацанами. А главное, самое главное - что мы показали всему батальону, что советский солдат, если ему разрешит командование, может не только рубить фишку, стрелять из автомата и бегать кроссы. Советский солдат может гораздо, гораздо больше. И баню построить, и песню спеть, и немчуру в угол задвинуть.

Советский солдат может всё!

И пацаны это ясно поняли.

Какое все-таки разительное различие между бытом солдат и совспецов. На моей Высоте нет ни кустика, ни травинки - голая, выжженная солнцем сопка. Городок Специалистов всего в нескольких километрах, а тут деревья, арыки... Сад, настоящий сад. Убогий аскетизм солдатских землянок рядом с ухоженностью быта совспецов. Вагончики вместо землянок и настоящий кирпичный клуб с актовым залом и музыкальными инструментами.

Не хочу больше быть солдатом. Хочу быть гражданским. Правда, гражданских я не люблю и солидарен с Савкой. Жаль, что у меня не тот характер - а то били бы мы с ним совспецов на пару. Честное слово, я правильно понимаю свой Долг и помню о нем постоянно. Я жизнь свою готов отдать, защищая гражданского. Не то, что смерть - пустяковое ранение вверенного под мою охрану и оборону совспеца я восприму как величайший позор на мою голову: "Не защитил, не уберёг. Дурак и шляпа, а не дедушка Советской Армии!". Но знали бы вы как у меня чешутся кулаки побить этих взрослых дядек, получающих валюты побольше моего комбата, живущих в роскошных, по сравнению с нами, условиях и смотрящих на нас, на солдат, как на скотов.

Дело самое обыкновенное, рядовое, будничное - сопровождение совпецов. Совспецы будут по своим делам ездить, а мы их - сопровождать и охранять.

С вечера совпецы подают комбату заявку на сопровождение. Комбат по рации командует ротному: "Завтра в восемь-тридцать одну коробочку с людьми на КП батальона". Ротный транслирует приказ одному из взводных: "выделить бэтэр с людьми на сопровождение". Если выделяется два и более бэтэра, то старший - офицер. Если один - сержант. Колпак с вечера мне приказал:

- Утром поедешь на сопровождение.

Я ответил "есть", потому что это моя работа и не хрен обсуждать простые и понятные приказы взводного, даже если он - Колпак.

Утром мы встретили совспецов на КП батальона. Я представился трем гражданским мужикам с АКМами в руках:

- Третий взвод первой роты. Старший машины, сержант Семин. Будем вас сопровождать.

Мужики прыгнули в свой уазик. Мы пристроились сзади. От одной буровой вышки до другой буровой вышки. А вышек этих по пустыне - немеряно. Иди, считай. И так целый день: от одной буровой вышки до другой буровой вышки. Расстояния неравные. Где-то один километр, где-то четыре, а где-то шестнадцать.

Вы никогда не пробовали погоняться с уазиком по пустыне на бэтэре?

В уазике стоит один движок, в бэтэре два. Мощность движков сопоставима. Только бэтэр весит 13 тонн, а уазик меньше тонны. Вот так мы и гонялись: уазик поднимал шлейф пыли и укатывал вдаль, а мы за ним чих-пых на нашей в хлам убитой рухляди. Поставьте на беговую дорожку бодрого юниора в шиповках и дряхлого дедушку с палочкой. Интересно вам будет смотреть на такие состязания?

Вот так же и гонки по пустыне: легкий новенький уазик и старый, тяжелый бэтэр с движками, работающими третий ресурс без капиталки. Целый день только пыль от того уазика и видели. По шлейфу пыли определяли местоположение охраняемых совпецов.

На второй вышке я сказал мужикам:

- Не спешите. Мы за вами не поспеваем. У нас бэтэр - старый. Езжайте помедленнее.

- Хорошо, - кивнули совспецы и притопили как ни в чем ни бывало.

Как стартанули от вышки, так мы только пыль за ними глотнули. Ту, что они нам в рожу кинули задними колесами.

Я им снова терпеливо рассказываю:

- Так вашу мать и болт вам в рот! Мы не успеваем за вами! Если с вами, не дай бог, что случится, то мы можем не успеть вас вытащить. Давайте мы первыми поедем. Вдруг, дорога заминирована, тогда мы хоть мину вместо вас поймаем.

- Все в порядке, командир, - отмахиваются совспецы и снова от нас убегают.

Так мы и гонялись за ними весь день.

На обед они на какой-то вышке зашли в вагончик и там поели цивильно и вкусно. А так как мы рожами не вышли с гражданскими за одним столом сидеть, то мы подкреплялись сухпаем, на который я смотреть без тошноты не могу. Два года - сухпай. На первом году топтал тот сухпай только вперед - вкусный, с мясом, питательный - а ближе к третьему году службы поперек горла он у меня вставать начал.

Вот такая, значит, у нас дружба с совспецами. Они на легком всепроходимом уазике по пустыне летают и горячую пищу из тарелок за столом принимают, а мы, пехота тупорылая, на убитом еще дембелями наших дембелей бэтэре ковыляем за ними по пустыне на скорости пятьдесят километров в час и хаваем с коленок сухпай из цинковых банок. Хорошо - не первый год служим - хватило ума затариться водой и сухпаем, а то бы голодными весь день прокатались.

Вечером приезжаем в батальон, сдаем совпецов живыми и невредимыми комбату, а комбат мне:

- Сэмэн, сюда ходи!

Я в недоумении:

- Товарищ майор, сержант Семин по вашему приказанию прибыл, - глаза таращу.

"Чего от меня еще надо? И так весь день на колесах".

Устал и грязный весь. В пыли с головы до ног, а на роже той пыли - на два пальца.

- Ты, товарищ сержант, так тебя, перетак, какое право имел бросить без охраны вверенных тебе гражданских специалистов?!

Мне обидно и изумительно. Я целый день только и делал, что просил совпецов ехать потише, а еще лучше вообще ехать за нами.

- Это меня так-перетак, товарищ майор? - спрашиваю, - Это ваших гражданских специалистов так, перетак, растак, и еще раз с вывертом!

Докладываю как было дело. Скубиев отпускает меня с миром и на губу не сажает. Я иду в Городок Специалистов, чтобы душевно поговорить с ябедниками совспецами, но Скубиев командует мне в спину:

- Товарищ сержант, кругом марш!

Не сбрасывая скорости на вираже, через левое плечо разворачиваюсь, прыгаю на бэтэр и убываю на Высоту.

Мыться.

Стираться.

Ужинать.

И мне еще ночью три часа на фишке службу бдить.

10. Служим дальше. Голод.

Через неделю всё повторяется. Утром мы принимаем уазик и совпецов под охрану и оборону, весь день гоняемся за ними между сопками, вечером совспецы закладывают нас комбату, что мы их бросили, не охраняли, им было страшно и одиноко, и опять:

- Сэмэн, сюда ходи!

И я вынужден оправдываться перед моим другом майором Скубиевым:

- Товарищ майор! Это не мы, трах-тара-рах, бросили спецов. Это трах-тара-рах спецы, на своем трах-тара-рах уазике, весь день убегали по этим трах-тара-рах сопкам. Они семьдесят-восемьдесят едут, трах-тара-рах! А наш бэтэр больше пятидесяти километров в час не выжимает и то, только потому, что водитель с ним нянчится и облизывает его каждую свободную минуту. Другие бэтэры еле сороковник дают. Этот трах-тара-рах бэтэр давно пора переехать танком и отправить на переплавку! И вы, товарищ майор, трах-тара-рах, не орите на меня, а то я устал, голодный и злой. Мне ночью еще службу нести и если вы не прекратите на меня орать, то мне в голову придут грустные мысли, я займусь дедовщиной и стану притеснять молодых, а может и еще чего похлеще выкину.

- Я те выкину, - грозит мне пальцем Скубиев совершенно беззлобно, - Ты еще поматерись тут перед целым майором! Тоже мне, Ночной Полковник! Ты у меня в Бочке сгниешь до дембеля! Шагом марш с КП!

Скубиев и сам понимает, что нет нашей вины ни в чем. Не за что меня в Бочку. Это спецы, трах-тара-рах, "малость неправы".

"Ах, Савка! Какой же ты молодец! Как же я тебе завидую!", - думаю я после очередного разговора с комбатом.

Ночным Полковником комбат назвал меня потому, что я идиёт.

Круглый.

В этом мой друг майор Скубиев прав на все сто.

На днях прилетал к нам один интересный дяденька в нелинялой и немятой хэбэшке с майорскими звездами. За версту видно - штабной. И пахнет от него штабным, а не военным. Дядечка выгнал комбата, энша, замполита и расположился в вагончике штаба батальона. Видно и в самом деле большой начальник и великий полководец, если майоров как щенков веником гоняет. Стали к этому дядечке в вагончик всех залётчиков свозить, всех нарушителей воинской дисциплины, всех квартирантов Бочки. Мандавошка Августиновский меня к нему приволок. Меня заводят, а я варежку-то разинул и ушами хлопаю: у дядечки в петлицах змея с рюмкой. "Хитёр как змей и выпить не дурак". Майор не пехотный, не политический, а всего лишь медик. Что медик, что повар, что музыкант, что писарь. Не вояки. Не страшно.