Вервольф. Заметки на полях "Новейшей истории"

Часть 7 - 1

2002, 14 февраля

Премьерный показ мультика прошёл на ура. Очередная голливудская история о прекрасной принцессе; официальная премьера в Мошковце. Сказочная история о любви – когда же ещё её показывать, как не на День влюблённых? Они ходили семьёй – Джордж, Жозефина и Элли. «Глава государства посетил премьеру как частное лицо».

У забора, отгораживающего семнадцатую квартиру от остального дома, стояла знакомая белая «ауди». Антон пока ещё не решается загонять свою машину в гаражный отсек на первом этаже.

С Антоном они столкнулись на лестнице в семнадцатую квартиру. Хозяин поднимался, гость спускался. На площадке, перед открытой дверью, стояла Стефани; расставание с гостем сопровождалось негромким, но вполне ясным звуком поцелуя.

– Добрый вечер, Джордж Джорджиевич!

– Взаимно!

Хозяин и гость пожали друг другу руки.

– Привет, папа! – это уже Стеф. – Как мультик? Понравился?

– Мы с Финкой половину мульта тихо хохотали, Элли в полном восторге. Так что рекомендую. Возьми своего аудитора и тоже сходи.

Он обнял дочь и вошёл в квартиру. Стеф вошла следом и сразу направилась к себе в комнату. Через минуту поднялась Финка – ей, как всегда, надо лично проследить за постановкой машины в гараж и задать охране какие-то общие вопросы, что случилось за день. Подхватила Элли – пошли мыть руки. А Джордж заглянул в комнату Стефани.

Старшая дочь стояла у окна и смотрела на улицу. Потом вдруг улыбнулась и радостно замахала рукой.

– Стеф, ты что это? – ласково спросил Джордж, когда она закончила и отошла от окна.

У них в квартире по-прежнему стояли знаменитые американские пуленепробиваемые окна. Снаружи ничего не видно – только зеркальное отражение улицы. Даже если включить в комнате самый яркий свет и полностью убрать шторы.

– Тоник... Он на прощание помахал мне рукой. Встал под окном и помахал. А я – ему.

– Так ведь он тебя всё равно не видит.

– Неважно. Он знает, что я стою у окна и провожаю его.

Стеф смущённо улыбнулась и опустила глаза. Потом сообщила: на кухне всё чисто, посуду они сами помыли. Можете кормить Элли ужином. Да, Стефани с Антоном вообще на редкость аккуратно проводят свои свидания. О том, что они решили немного расслабиться и повеселиться, свидетельствует разве что бутылка кипрского вина (подарок отца Феогноста после очередной поездки к своему шефу, александрийскому патриарху): с утра была непочатая, а теперь в ней где-то четверть былого содержимого. Будем надеяться, по дороге домой Антона не остановят гаишники и не потребуют дыхнуть в трубочку.

Ближе к полуночи заснули все, кроме Джорджа. Финка – в их общей спальне, дочки – в своих комнатах. А он сидел в кабинете, включив только настольную лампу, и рисовал первое, что приходило в голову. Получалась какая-то абстракция со множеством углов и изгибов.

Поднял голову от рисунка – в приоткрытой двери стояла Стефани.

– Что-то случилось, дочка?

– Не знаю... Тоже почему-то не спится.

– Тогда заходи, присаживайся.

Он встал из-за стола и пересел на диванчик. Дочь уселась рядом.

– Пять лет! – произнёс Джордж после пары минут молчания. – Ватерман тогда тоже устроил нам встречу на День всех влюблённых, 14 февраля 1997-го. Она действительно была Солнышком…

– Ты до сих пор её любишь…

– Как и твою маму. И Маю Шиловскую. Не знаю, счастье это или проклятие.

Вместо ответа Стеф положила голову ему на плечо. И тихо спросила после очередной длинной паузы:

– Пап, а как ты понимаешь, что влюбился? Вот, скажем, как ты понял, что любишь маму?

– Как тебе сказать... Я до сих пор не знаю, что было раньше, а что потом. То ли сначала я вдруг понял, что мне не нужны никакие другие женщины, кроме Маши, то ли всё-таки испугался, что потеряю её, если у меня будут другие женщины. Она как-то сразу это обозначила как главное условие: не хочешь регистрировать наш брак – обойдусь и без штампа в паспорте. Но у тебя не будет больше никаких других женщин, кроме меня. А я вдруг понял, что заранее на это согласен. Мне не нужны другие женщины, если есть Маша.

Никогда ещё Стеф не слушала его с таким вниманием.

– Ну и эффект внезапности, конечно! До сих пор не знаю, что такого Маша могла найти во мне, что почти сразу пустила меня жить в свою квартиру. Причём сразу же заказала второй комплект ключей – типа ты здесь не гость. Что такого во мне можно было найти?

– Пап, не скромничай! – Стеф улыбнулась и обняла его. – Ты...

Ты…

Она никак не могла подобрать правильные слова.

– Сегодня-то понятно: я глава государства! – улыбнулся Джордж. – А ещё? У меня на редкость циничный склад характера и рост 175 сантиметров. Воинствующая посредственность. Не то что Антон Герхардович Шпеер, без пяти минут военный аудитор ростом под 190, в которого влюбилась моя старшая дочь! – он рассмеялся.

– Пап! – даже в ночном полумраке было видно, как девушка покраснела от смущения. А отец обнял её и поцеловал.

– Дочь, не надо этого стесняться. Тем более что... Похоже, это у тебя наследственное. Маша тоже очень плохо умела скрывать своё раздражение, а любовь и вовсе не умела. И это было прекрасно... Кстати, вот, да. Я только у твоей мамы видел такие искренние эмоции. И мне хотелось рисовать её портреты. Для себя, а не на заказ. Это тоже к вопросу, как я понял, что её люблю. Потом я несколько лет тихо ненавидел весь белый свет, а потом появилась Финка – и её мне тоже захотелось нарисовать. Для меня это был уже сигнал – эта девушка не просто так мне встретилась. А чем тебя так очаровал младший Шпеер?

– Не знаю... Сама пытаюсь это понять. И не знаю, как это сделать.

– Попробуй ещё раз начать с самого начала. Вот было же что-то самое первое, что тебе подсказало – этот человек в твоей жизни не просто так.

Джордж обнял дочь и уже хотел отправиться спать – дал совет, так пускай Стеф теперь сама разберётся, с чего начался её роман с Антоном Шпеером. Но дочь истолковала всё иначе. Отвела взгляд и начала тихо говорить.

– Наверное, всё началось в кремлёвской больнице, когда там оказался ты. Ну, после... Тоник – он был вроде дежурного у дверей твоей палаты. Его отец просил подежурить.

Джордж понимающе кивнул. Да, было такое дело. Они трое – Герхард Шпеер, Рудольф и прокурор Заречный – довольно быстро поняли, что ни у кого из них не хватит сил взять власть в стране после Джорджа. И единственное, что у них получится в таком случае – испортить жизнь друг другу. И поэтому... У входа в палату, где лечилось Первое Лицо, встали охранники, они же – смотрящие ото всех троих. Рудольфа никто не отстранял от руководства Службой безопасности президента – поэтому люди из СБП сменяли друг друга в больничном коридоре, ни на секунду не оставляя без присмотра вход к главному пациенту страны. В другой половине коридора, тоже в режиме 24/7, присутствовали люди из прокуратуры, а где-то между ними – люди Шпеера. Учитывая особую деликатность ситуации – это должны были быть самые надёжные люди. Кто ходит к Первому Лицу? Надолго ли задерживается? Всё это было очень важно знать точно, чтобы хотя бы попытаться понять – куда в итоге вырулит вся ситуация? Поэтому время от времени в коридоре оставался дежурить младший сын Шпеера, Антон. В тот год он как раз поступил на первый курс Высшего военного финансового университета. Пусть привыкает нести ответственные дежурства, всё видеть, всё запоминать и делать точные доклады.

Стеф кивнула в ответ и продолжила:

– Это было в ту ночь, когда у тебя наконец-то произошло улучшение после двух недель страданий. Мы с Жозефиной держались как могли, но мы же всё понимали. Я до сих пор не представляю, как это можно было пережить. Постоянные боли в сердце, ночные кошмары... Тебя можно было уже не спрашивать, как ты себя чувствуешь – всё было понятно. И Майрановский с Линдси ничего толком не говорят. Надеемся на лучший исход, а чтобы он наступил – вы должны нам помочь. Постарайтесь радовать Джорджа Джорджиевича и рассказывать только хорошие новости. А это…

Джордж молча обнял Стефани. Он тоже всё видел. Как через силу улыбается Финка, как Стеф делает вид, что всё хорошо. Это тоже можно не объяснять, дочка. Сам знаю. Спасибо, что выдержали это испытание.

– В общем, ты наконец-то заснул, я вышла из палаты, закрыла дверь, отошла подальше... Я вообще хотела выскочить в другой коридор, но уже не смогла. Я разрыдалась в голос и рухнула на пол. Господи, я так не могу больше! Когда уже это кончится?! Дальше я помню только, как меня кто-то подхватил, чуть не на руках донёс до какой-то кушетки. Очень сильные руки и настойчивый голос. У меня истерика, а он держит и успокаивает: Стефани, пожалуйста, не надо. Уже не помню, что я ему тогда сказала в ответ, наверное, какое-нибудь ругательство – тебе хорошо, а у меня отец при смерти! Только он вдруг смотрит на меня, и взгляд испуганный. И – на «ты»: Стефани, пожалуйста, не говори так! Если твой папа умрёт – то эта страна рухнет. Вот прямо так и сказал, я запомнила – эта страна рухнет. Поэтому, мол, даже и не думай. И пожалуйста, перестань рыдать. Нам тут самим всем страшно. Мы тоже из последних сил держимся.

Стефани глубоко вздохнула и закончила:

– Дальше помню, что врач подбежал, отвели меня в процедурку, там дали что-то успокоительное. Я заснула. Просыпаюсь – уже день и все вокруг весёлые. Первая ночь, когда ты надолго и крепко уснул, а лекарства Линдси наконец-то начали действовать. Теперь только реабилитация – и домой.

– Вот оно как... – озадаченно произнёс Джордж. – Странно. Мне про это не рассказывали ни Агран, ни Шпеер, ни Заречный.

– Наверное, доктор запретил. Они ведь все боялись и слушались твоего кардиолога. Чтобы тебя не нервировать.

– Наверное... То есть ты вот так и запомнила? Ты упала на пол, а он тебя обнимает?

– Да. Крепкие, уверенные объятия. Хотя и не грубые. Наверное, он сел на пол рядом со мной. И голос. Тоник сумел меня тогда успокоить. А потом…

А потом можно не объяснять. В конце 1998-го кремлёвский новогодний банкет решили не устраивать – не провожать же торжествами этот проклятый год. Что там было в 1999-м – банкет был, но какой-то бесцветный. Как-то вообще не запомнилось, Шпееры всем семейством были или только Герхард с Еленой Эрнестовной. А вне новогодних корпоративов они не встречались – мучительно, призрак Санни мешает. Новый двухтысячный встречали широко – как-никак, аж четыре цифры в номере года меняются! – и от этого суетливо. Народу на кремлёвской ёлке было много, всем надо уделить внимание. О чём-то протокольно полюбезничали со Шпеером-старшим. И только две тысячи первый…

Они были втроём – Джордж, Жозефина, Стефани. Шпееры тоже всей семьёй. В том числе и будущий военный аудитор, курсант Антон Герхардович. Традиционные протокольные вежливости, рукопожатия, пожелания счастья в наступающем году. Ну, со стороны Первого Лица. Потому что его дочь... Сначала она просто заговорила с Антоном Герхардовичем и говорила с ним дольше обычного. Потом перебралась за столик к Шпеерам. И наконец, во время белого танца пригласила Шпеера-младшего. Со стороны, кстати, они очень красиво смотрелись – высокий молодой человек в форме курсанта и Стефани. Как же незаметно она повзрослела и стала похожа на Машу ещё больше. Ну, может, чуть стройнее, но в остальном... Юная красавица в светло-серебристом платье, так дополняющем смуглую кожу и тёмные волосы. Вот во время танца она пытается что-то смущённо шептать кавалеру на ухо. Неужели вспомнила тот случай в больнице и пыталась извиниться?

…Когда Жозефина открыла утром глаза, то увидела, что Гео стоит у окна и смотрит куда-то вдаль. И вообще, это называется «ушёл в себя – вернусь не скоро».

– Гео? – окликнула жена. – Доброе утро!

– Доброе утро, Финка! – он обернулся.

– У тебя что-то случилось?

– Не знаю... Может, это дебют паранойи?

– А что произошло?

– Вчера вечером я долго не мог заснуть. Стеф тоже. Она заглянула ко мне в кабинет, и мы решили немного поболтать перед сном. Разговор как-то сам собой вывернул…

Он пересказал жене историю о том, как Стефани нашла в младшем Шпеере что-то особенное.

– Так... И что тебя беспокоит, Гео?

– Несчастная, расстроенная девушка, доведённая до отчаяния. Ей плохо, она больше не может это скрывать. Она падает на пол и кричит о своём горе. И тут появляется молодой человек, который её обнимает и говорит – не плачь, у тебя всё будет хорошо.

– И?..

– Финка, так я с Машей познакомился. Одинокая, несчастная девушка в кафе. Которая потом рыдала у меня в объятиях, а я её успокаивал.

Он внимательно посмотрел на жену.

– Финка, скажи честно, что ты думаешь? Я – идиот? Дебют психрасстройства? Я не хочу, чтобы Стеф повторяла судьбу Маши.

Жозефина улыбнулась.

– Никакой это не дебют. Всё так и должно быть. Ты любишь Стеф и боишься за неё. Только бояться не надо.

– Ты думаешь?

– Уверена. Уже хотя бы потому, что Маша была сиротой. Сам же говоришь – у неё была только подруга Стешка и воспитатель… Рейнольд, кажется?

– Директор детдома, да. Рейнольд Александрович. Хороший был человек, царство ему небесное.

– Ну вот. А у Стеф сегодня – целый букет родственников. Папа родной, папа Давид, тётушка игуменья... Лучшая подруга мамы Стешка тоже ей как родная тётя. И. о. старшей сестры вторая жена папы Жозефина… – она рассмеялась. – И даже армянский дедушка. Короче, стартовые условия – прямо противоположные тем, что были у её мамы. Соответственно, и итоги ожидаются другие.

Гео облегчённо выдохнул.

– Финка, определённо: ты – мой ангел-хранитель.

–

НА КРУГИ СВОЯ

(СЕДЬМАЯ ЖИЗНЬ)

Люби – и делай что хочешь.

«Рассуждения Блаженного Августина на Послание Иоанна к парфянам»

1

– Привет, папа! – Стеф, как всегда, заглянула к нему без стука. И только заметив, что отец просматривает какие-то бумаги, остановилась на пороге. – Ты занят?

– Для тебя я всегда свободен!

Он решительно отложил документы и обнял старшую дочь.

Стефани училась в одной из первых в стране частных гимназий с углублённым изучением гуманитарных дисциплин. Программа труднее, чем в обычной школе, но учителя хорошие, так что детям интересно. И много внеклассных занятий вроде кружка рукоделия. То ли от мамы передалось, то ли итальянские друзья помогли – но девочка теперь с удовольствием мастерила кукол и декорации для детских любительских театров. Очень радовалась, когда получала письма из Италии с фотографиями: её поделки играют в спектаклях «больничных клоунов». Короче, нередко возвращалась домой поздно – иногда даже позже главы государства. Впрочем, тот всегда ценил семейный уют и в Администрации Президента по окончании рабочего дня почти не задерживался. А если уж и надо поработать с какими маловажными бумагами – так лучше это делать дома, иногда бросая взгляды на висевшего в углу Чёрного Георгия – вразуми, отче.

Сегодня надо было рассмотреть несколько прошений о помиловании. Стандартный набор бумаг: само прошение, краткая характеристика арестанта с фотографией из личного дела, отзыв от администрации места заключения, краткая выписка с изложением сути приговора.

– Пап, смотри! – из школьного рюкзака дочь вытащила очередную забавную тряпичную куклу. – Я его делала три занятия!

На рабочий стол главы государства решительно уселся енот, расплывшийся в улыбке. Ага, знаем. От улыбки станет всем светлей. Стеф обожает советские мультики.

– Тебе нравится?

– Я в печали. Прикинь, лет через 50 напишут в школьном учебнике истории: Лиандер, Джордж Джорджиевич – мелкий политический деятель, современник великой кукольницы Стефани

Красс…

В первую секунду дочь не поняла, во вторую расхохоталась.

– Тебе правда нравится?

– Он отличный!

– А ты что делаешь? Или государственная тайна?

– Государственные тайны я домой не ношу. Просматриваю прошения о помиловании.

– Это… из тюрьмы?

– Из неё.

– Можно? – Стефани полистала несколько бумаг, лежавших у отца на столе. Особенно анкеты осуждённых с фото. – Пап, а как ты определяешь, кого помиловать, а кого нет?

– По конституции: «Руководствуясь законом и совестью».

– А как ты ими руководствуешься?

– Для начала читаю текст прошения. Его каждый проситель должен писать самостоятельно, типовой формы нет. И поэтому за текстом хоть немного, но виден его автор. Есть явно заказные и лживые прошения, есть искренние. Человек, в конце концов, должен попросить прощения за своё преступление, показать, что он раскаивается. Вот как-то так.

– Кто это? – на лице девочки вдруг отразился испуг. Она показала на очередную анкету с фотографией. Женщина, осуждённая за хищения казённого имущества в крупном размере на 8 лет заключения, просит о помиловании.

Джордж взглянул на фото, имя, фамилию. Обнял и поцеловал дочку.

– Да, это она. Забудь. Призрак из прошлого. У меня их таких тоже много…

Элина Грай. Лет пятнадцать тому назад она работала в органах опеки и попечительства. Молодая тётка, дико озлобленная на весь свет за неудачи в личной жизни, невысокую зарплату... Ей поручили организовать отправку в детский дом трёхлетней девочки-сироты, чью мать-одиночку в парке зарезал грабитель. Вряд ли со Стефани она обращалась грубее, чем с другими сиротами – она со всеми так. Вот, какая-то очередная мелкая дрянь, ревёт во всё горло и просит маму. А у неё таких – весь стол поручениями завален. Поэтому давай уже, собирайся побыстрее! Нет, вещи, какие тебе необходимы, я сама соберу. И брось уже эту гадость!

В детдоме тебе дадут много других игрушек!

Вытаскивая ревущую девочку из дома Маши, Элина вырвала у неё из рук и отшвырнула подальше в сторону резинового котёнка. После чего сиротка закричала так, что повыскакивала половина подъезда. Женщина, что вы делаете? Как не стыдно только? Подобрали игрушку, вытерли и отдали Стефани обратно. Сейчас котёнок стоит в её комнате в 17-й квартире у девочки на столе. Так же, как на столе у Джорджа – маленькое фото Маши.

Стеф сжала бумагу в руке и разглядывала фотографию злой инспекторши, заодно читая и краткую справку. Осуждена в 1992 году по статьям... Признана виновной в растрате и хищении казённого имущества и денежных средств, выделенных на поддержку социально незащищённых слоёв населения.

– Папа, а что это – хищение выделенного на поддержку социально незащищённых слоёв?

– Для полного счастья она оказалась ещё и крысой, дочка. Воровала деньги, отпущенные на сирот, инвалидов... Но подать мне прошение о помиловании имеет право.

Стеф взяла со стола улыбчивого енота и пошла к себе. А Джордж долго сидел в задумчивости, рассматривая фотографию в анкете. Такие женщины не меняются со временем. Та же ведьма, только с поправкой на полтора десятилетия. Глянешь иногда на подобную фоточку – и начинаешь верить, что некоторые породы человекообразных животных: чекистов, инспекторов по делам несовершеннолетних… – при совке выводили специально, в особых лабораториях. Злой, беспощадный биоробот. Идеальное олицетворение Великой и Могучей Советской Родины. Потому что великая и могучая – совершенно не значит добрая и ласковая. Это в пропагандистских песенках только хорошо выходило: «Как невесту, родину мы любим! Бережём, как ласковую мать!»

Элину Грай осудили в 1992-м. Сейчас ей 42 года, и уже 4 из них она находится в женской колонии. Текст прошения… никакой какой-то. Очередной казённый рапорт. Признаю себя виновной, раскаиваюсь и прошу помилования.

Задвинув листки бывшей инспекторши в самый низ пачки прошений, Джордж пошёл в комнату старшей дочери.

– Стеф! К тебе можно?

Девочка сидела на краю стула, смотрела в окно и была одновременно и печальна, и задумчива. Не бери работу на дом, идиот! – мысленно сказал Джордж сам себе и пошёл утешать дочь.

– Ты что, родная? Расстроилась? Испугалась?

– Наверное…

Она подняла на него заплаканные глаза.

Вот же, мать твою, угораздило.

Пока Стеф обживалась в его доме, с ней ненавязчиво, но настойчиво поработали более десятка специалистов – от психологов до профессора психиатрии Майрановского, который вдруг начал часто бывать в 17-й квартире. То по какому-нибудь личному вопросу, то просто пообедать в компании своих хороших друзей. И в партикулярном костюме совершенно не походил на доктора. Старый добрый друг семьи, помогал твоему папе и маме. И тебя, Стефани, помню совсем маленькой.

У девочки обнаружились несколько страшных воспоминаний, которые, увы, с ней навсегда. Сцена убийства мамы. Смерть от рака мамы Ольги Мазалецкой. И… похоже, да. Вот эта сцена с любимой игрушкой – резиновым котёнком. Которого отобрала и отшвырнула какая-то злая тётка из органов опеки.

Да уж. На ровном месте – и мордой об асфальт.

Что поделаешь, дочка. Я тоже с призраками из прошлого живу. Они долго сидели, обнявшись, а потом вместе готовили уроки на завтра. И придумывали имя улыбчивому еноту. Слава тебе, Эволюция, кажется, пронесло.

– Пап, к тебе можно?

– Тебе – всегда! Заходи, родная!

Однако в этот раз Стефани заглянула в отцовский кабинет как-то неуверенно.

– Случилось что? – испугался Джордж.

– Нет, ничего…

Она закрыла за собой дверь.

– Пап, меня очень волнует один вопрос. Уже четвёртый день.

– Стеф, если я чем-то могу тебе помочь – то обязательно помогу. Честно-честно. Садись, ничего не бойся и спрашивай.

– Пап, я об этой женщине. Которая просила её помиловать.

– Бывшей инспекторше, что ли? Сообщаю – я ей отказал в помиловании.

– Я... Вот там ещё и её анкета была. И посадили её за кражу казённых денег. Но она же инспектор. Как так получилось?

Джордж улыбнулся и потрепал дочь по щеке.

– И это всё, что тебя мучает?

Стеф кивнула.

– Тогда выбрось из головы, родная. Никакой мистики. Инспекторшей она была в начале восьмидесятых. А в конце, видимо, перешла на какую-то хозяйственную должность. И стала приворовывать казённые деньги, выделенные на сирот. И попалась. Иногда с людьми это бывает – карьерный рост называется. Я в восемьдесят девятом был народный депутат, а в девяносто втором – руководил Службой безопасности президента. Один и тот же человек.

– И её дело – девяносто второго года…

Дочь испуганно съёжилась – вряд ли она хотела это сказать; само вырвалось. А Джордж обнял девочку.

– Стеф, если ты думаешь, что это я её посадил – то это не так. В девяносто втором у меня дел было выше потолка. Службу безопасности Бария Никалозовича мы создавали с нуля. В «Беркут» клиенты попёрли, мы чуть не каждую неделю открывали по филиалу в новых городах. А ещё меня регулярно вызывали на допросы в Генеральную прокуратуру по делу ГКЧП в качестве потерпевшего. Так что если ты думаешь, что своё оставшееся время тратил на клёпку левых уголовных дел против какой-то вшивой бывшей инспекторши по делам несовершеннолетних…

– Пап, прости, я не хотела…

– Я знаю. Так что – забудь; проехали. Я тебя люблю, родная.

…И ведь не соврал. Он действительно не заморачивался уголовным делом для Элины Грай. Рудольф занимался поисками его дочери; в воспоминаниях свидетелей выплыла история о жестокой чиновнице, по сути, издевавшейся над девочкой-сиротой. Один лёгкий намёк кому надо. Дело состряпали, конечно, кривовато, но в целом вполне убедительно. Хищение казённых денег. А кто их в девяносто втором не воровал? В том числе и у сирот и инвалидов. Прочитал копию приговора, вычеркнул ещё одно имя из списка, да и забыл через пару недель.

Ещё через пару дней он встречался с директрисой гимназии, где училась Стефани. На родительские собрания ходить – никакой возможности, так что – короткие встречи раз в месяц. Как учится моя дочь? Нет ли каких проблем? Что вы, Джордж Джорджиевич, никаких. Исключительно любознательная девочка. Вот буквально вчера после уроков чуть не полчаса расспрашивала учительницу основ правоведения о том, какие у нас существуют наказания за воровство казённого имущества и сколько за это обычно дают. Вы её решили отдать на юридический?

И сообщение от охраны: после школы Стефани Джорджиевна попросила завезти её в Управление внутренних дел Мошковца и пыталась там встретиться с начальником управления генералом Пузыревичем. Не смогла – начальник был в отъезде.

Так. Это уже становится интересным.

Вечером поинтересовался у жены – Финка, ты за Стеф ничего такого в последние дни не замечала? Она чем-то расстроена. Чтото её беспокоит, но она пока не говорит. Может, у неё того – первая любовь? – улыбнулась благоверная.

Дочь всё объяснила сама.

– Папа, к тебе можно?

– Конечно! Заходи, солнышко. Что с тобой? Выглядишь так, будто у тебя что-то произошло. Тебя кто-то обидел?

– Пап, ты можешь выполнить одну мою просьбу?

– Во всяком случае, очень постараюсь. Если ты попросишь Луну с неба – то всю не обещаю, но образец лунного грунта… – он улыбнулся.

– Пап, подпиши помилование этой женщине.

– Что?

– Пожалуйста, подпиши помилование той женщине из опеки и попечительства. Это же всего лишь одна твоя подпись.

– Так-то да… но ты меня, мягко сказать, удивила. Объясни, зачем тебе это. Не ожидал от тебя такой просьбы.

– Пап, мне кажется, что её дело – фальшивое. Она не совершала того, за что её посадили в тюрьму.

– Стеф, тебе это кажется или кто-то тебе что-то такое рассказал? Кто?

– Я об этом ни с кем не говорила.

– Ну и умница. К сожалению, при моей должности... Вокруг всегда будут крутиться негодяи, выдумывающие самые грязные сплетни. Тебе кто-то наплёл, будто я ещё и занимался фальсификацией уголовных дел о хищениях денег из какого-то районного управления опеки и попечительства? Ага, больше мне в Перестройку делать было нечего, как воровать какие-то гроши, что отпустили на дома инвалидов Мошковецкой области.

– Пап, мне никто ничего такого не говорил. И я так не думаю.

Просто… отпусти эту женщину на свободу.

– А зачем это тебе, дочка?

Стефани опустила глаза. Вздохнула. И выпалила.

– Пап, те обиды не стоят восемь лет жизни.

– Дочь, ты чего? Какие обиды?

– Она меня очень больно обидела. Но это не стоит восемь лет жизни. Отпусти её.

– Стеф, то есть ты всё-таки думаешь, что?..

– Пап, я ничего не знаю, что и как там было. Но восемь лет тюрьмы за обиду мне – она этого не заслужила.

– Стеф, подожди. То есть ты хочешь сказать, что сама не знаешь, за что её посадили. Тебе кажется, что её могли посадить за обиды, причинённые тебе. Мол, я воспользовался своим служебным положением и отомстил ей за обиды, которые она нанесла тебе, а казённых денег, выделенных на сирот и инвалидов, она вот прямо совсем не воровала? А если таки воровала? Деньги, украденные у сирот, тоже не стоят восемь лет жизни?

– Пап, прости её. Тебе ведь это не сложно.

Девочка чуть не плакала. Похоже, её действительно зацепила эта история.

– Стеф, сперва объясни мне – что тебя так мучает? Тебе показалось, что инспекторша сидит в тюрьме только потому, что раньше она обидела тебя?

– Мне кажется, так оно и было. И это меня мучает.

– Стеф, но если это так – то, наверное, твои страдания лечатся не помилованием для преступника. Тебе пришла в голову ка кая-то сумасбродная идея, она мешает тебе жить. Тебе надо избавиться от этой идеи, дочка. А не подчиняться ей.

Он тоже отвёл взгляд. Произнёс куда-то в сторону.

– Господи, если бы я знал, чем оно всё закончится... Я бы затащил твою маму в загс через неделю после нашего знакомства. И не было бы ничего этого. Ты раз и навсегда была бы просто моя дочь…

Потом повернулся к Стефани.

– Дочь, мы обязательно найдём решение твоей проблемы. Не у тебя одной такое случалось. Есть люди, которые знают, как помочь в такой ситуации.

– Пап, ну пожалуйста, подпиши ей помилование. В конце концов, ты же подписываешь его другим преступникам. Пап, ну честно – я её простила. И вообще – должен же кто-то поставить точку во всём этом.

– В чём этом, Стеф?

– Пап, ты же уже всем отомстил за маму. Хватит!

– Стеф, что ты несёшь?

– Пап, в этом эпизоде не ты главный пострадавший! А я!И если бы я могла решать... Но всё зависит от твоей подписи. Подпиши ей помилование! В конце концов, она уже и так несколько лет отсидела. Хватит. Нельзя всю жизнь только мстить. Пап…

Девочка отскочила от его стола на пару шагов, хотя Джордж даже рукой не повёл. Просто... На неё сейчас смотрел не папа, а Президент Северной Федерации. Суровый начальник, от тяжёлого серо-стального взгляда которого бросает в холодный пот проштрафившихся подчинённых.

– Ты считаешь, что в данном случае главная пострадавшая – ты? И поэтому тебе решать, что достаточно, а что нет?

– Папа, эта женщина у меня отнимала любимую игрушку, а не у тебя!..

– Хм. И ты решила, что пора поставить точку во всей этой истории именно вот так? Через её помилование?

– Пап, сколько ей осталось сидеть? Четыре года, кажется?

– Что-то около того.

– Пап, я столько не выдержу.

– Чего ты не выдержишь?

– Того, что из-за меня в тюрьме сидит человек. За то, чего он не совершал.

– Хм…

– Папа, я её простила. Пусть выходит на свободу и живёт, как хочет. В конце концов, тебе что – нравится мучить людей?

Да уж... Здрасьте, приехали.

С минуту он молча разглядывал Стефани. Такой он её никогда не видел. И даже не мог предположить, что…

В первые секунды она, по-видимому, страшно испугалась. И отскочила от его стола. А сейчас... Нет, она не уйдёт без его подписи под указом о помиловании. Она почувствовала свою правоту и теперь будет настаивать на своём. У неё свои представления о добре и зле, и Стеф... Блин, вот только Сократа, готового напиться цикуты ради торжества истины, ему и не хватало. Да ещё и у себя в семье.

– Точно простила?

– Да, папа.

– Вот прямо настолько, что... Если я подпишу указ о её помиловании – ты готова сама его отвезти и отдать ей?

– Отвезти и отдать?

– Да. В женскую колонию. Там встретиться с ней, отдать ей указ и сказать – мол, поздравляю вас с досрочным освобождением, я вас простила! Сможешь это сделать?

– Да. Смогу.

Дочь произнесла это тихо, но твёрдо.

– Ты сама согласилась. Подписанная бумага будет у тебя завтра. После чего ты сама её отвезёшь в женскую колонию и отдашь.

– Гео, Стеф, вы чего? – в дверях его кабинета стояла Финка. – Ваши крики в кухне слышно. Что у вас случилось?

– Папа, подпиши ей помилование! Пожалуйста!

Стефани разрыдалась и бросилась прочь из его кабинета. Финка посмотрела на мужа – и тоже тихо исчезла, плотно закрыв дверь.

– Гео! Открой, пожалуйста! Я с подносом!

Сколько прошло времени? Час? Два? За окном было уже темно. Джордж встал и открыл перед женой дверь кабинета.

Финка действительно была с подносом. Зелёный чай, какие-то пирожные, печенье... Водрузив всё это к нему на стол, она обняла мужа.

– Я пришла тебя поддержать, Гео.

– Поддержать меня?

– Стеф мне всё рассказала. Что тут у вас произошло.

– Что с ней? Где она?

– У себя в комнате. Я дала ей успокоительное. И пришла поддержать тебя.

– А со мной что не так? Финка, я, кажется, пока ещё в состоянии ясно формулировать свои мысли и чётко их излагать? И я вам всем вполне доходчиво объяснил – у меня не будет домашнего Политбюро. Ко мне нельзя ходить с указивками и советами, как управлять страной. Я сам решаю, какие предлагать законы и кому подписывать прошения о помиловании! И кому не подписывать!

– Я поэтому и пришла, Гео. Мне страшно представить, что сейчас творится у тебя на душе. А я когда-то пообещала твоему шефу, генеральному директору «Беркута», что буду тебя поддерживать всегда, когда тебе будет плохо.

Она улыбнулась и обняла мужа.

– А ты вовремя, Финка! – Джордж кивнул на чай. – Действительно, в горле пересохло.

– Я сейчас!

Жена налила ему чашку и протянула печеньку. Ну да, разумеется – овсяное с изюмом. Стресс снимать. Ещё со времён «Беркута».

Первую чашку они выпили в молчании. Финка только держала Джорджа за руку.

– Как там Стефани? – спросил он, когда жена налила по второй чашке.

– Ты её порядочно напугал. Хотя… Я бы никогда не решилась на такой разговор с тобой. Зато теперь она вряд ли ещё когда-нибудь придёт к тебе с просьбами и советами по управлению государством.

– А почему ты не решилась бы на такой разговор?

– Ну, я всё-таки постарше Стефани. И догадываюсь, что у каждого человека есть что-то такое совсем личное, куда залезать не надо. А ей 15 лет. Подросток в переходном возрасте.

– Ты всё-таки пришла попросить за неё? – усмехнулся Джордж. – Мол, пойми правильно: переходный возраст, с кем не бывает?

– Ещё не хватало. С этим ты и без меня бы справился.

– Ты так думаешь?

– Уверена. Я же помню, как первый раз пришла в эту квартиру. А пустая пятая комната для кого? Однажды здесь будет жить девочка по имени Стефани. И как ты её потом разыскивал. Ты – нормальный любящий отец, Гео. И сейчас тебя надо поддержать. Потому что та девочка, для которой ты когда-то специально оставил пустую комнату в квартире, и нахальный подросток, явившийся к тебе за жутко неприятной для тебя государственной бумагой – одна и та же Стефани.

– И что ты предлагаешь с этим делать?

– Ничего. Из всякого правила рано или поздно происходит исключение. Она ведь пришла к тебе не за каким-нибудь законом или постановлением правительства – кому завод в управление отдать. Для неё это такая же личная история, как и для тебя. – Не могу я совсем ничего с этим не делать… Джордж встал и пошёл в комнату Стефани. – Гео! Она только недавно уснула… Он рассеянно кивнул жене.

Дочь действительно спала. Он поправил ей одеяло, постоял несколько секунд посреди комнаты. На столе дочки по-прежнему центральное место занимал тот самый резиновый котёнок-игрушка, а вокруг было много бумаги, тряпочек, фломастеров. Джордж взял листок розовой бумаги и ярко-красный фломастер. Нарисовал сердечко и ниже: «С добрым утром! Я тебя люблю!» Пристроил над кроватью. Завтра, когда девочка проснётся, она первым делом должна будет увидеть этот листок.

Вечером он показал дочери бумагу. Всё официально. Указ Президента Северной Федерации о помиловании. Стандартная формулировка: «Руководствуясь Конституцией Северной Федерации, Уголовно-процессуальным кодексом Северной Федерации и принципом гуманизма, постановляю: применить процедуру помилования к... Помилованную от дальнейшего отбытия наказания в местах лишения свободы освободить, уголовное преследование в отношении неё прекратить. Вступает в силу с момента подписания. Президент Северной Федерации Д. Лиандер. Подпись удостоверяю. Главный секретарь Администрации Президента Северной Федерации». Печать Администрации Президента Северной Федерации.

– Спасибо, папа!

Дочь крепко его обняла. Какое всё-таки счастье... После чего забрала бумагу себе.

– Стеф, я не понял?

– Я должна сама её отвезти и отдать.

– Стеф, не выдумывай! Отправим с фельдъегерем.

– Пап… – дочь опустила взгляд. – Вчера я пообещала отвезти и отдать указ о помиловании сама.

– Можешь считать, что ты ничего не обещала. Не выдумывай!

– Вы опять?

В дверях стояла Финка и улыбалась не то сочувственно, не то иронически. Джордж матюгнулся про себя.

…В ворота женской колонии они въехали в начале одиннадцатого. Полномочный представитель Президента Северной Федерации Стефани Джорджиевна Красс и сопровождающий её взрослый – Алексей Рудольфович Жмеровский. Пятнадцатилетняя девочка привезла какую-то особо важную бумагу из Администрации Президента и должна проверить её исполнение. Всё это могло бы показаться бредом, если бы не было подтверждено несколькими звонками Откуда Надо и ещё парой бумаг с печатью президентской администрации. На словах руководству тюрьмы пояснили только самое общее. Не надо лишний раз показывать гостье зечек. Примите в самых благоустроенных помещениях. Обед в колонии допускается, только имейте в виду – это вам не инспекция из ФСИН, так что не вздумайте выставлять на стол батарею бутылок с крепким алкоголем. Что у вас там безалкогольного есть? Клюква растёт? Вот и угостите Стефани Джорджиевну клюквенным морсом.

Автомобиль остановился у самого входа в административный корпус. Вышла юная девушка-брюнетка и её сопровождающий. Было видно, что девушка волнуется. Хотя – что хорошего можно увидеть внутри колонии? Серые кирпичные здания, колючая проволока над ними... Девушка робко оглянулась. Сопровождающий выразительно посмотрел на начальника колонии. Конечно, не тот самый Жмеровский, но – родная кровь. Он находиться внутри тюрьмы не боялся. Внимательный холодный взгляд, характер нордический, стойкий.

– Стефани Джорджиевна, Алексей Рудольфович, здравствуйте! Проходите, пожалуйста!

Внутри административный корпус выглядел куда симпатичнее. Вполне благоустроенное казённое ведомство. Разве что железных дверей и решёток поперёк коридора многовато, но перед гостями мгновенно открывались все двери. А кабинет начальника колонии и вовсе походил на любой из столичных офисов: большие окна, светлые обои, мягкая мебель.

Чем мы заслужили вашего внимания, Стефани Джорджиевна? По какому поводу вы к нам собственной персоной? Или о делах потом, а сначала желаете перекусить с дороги?

Обыкновенные люди. К ним, в глухую тюрьму в далёкой провинции, зачем-то приехала любимая дочь Самого, а в качестве её сопровождающего – сын всесильного начальника Службы безопасности президента. Такой шанс выпадает один раз за всю жизнь. Надо понравиться.

– Стефани, мы сначала поедим? – поинтересовался младший Жмеровский.

– Нет. Потом поедим.

И уже обращаясь к начальнику колонии:

– У вас содержится Элина Грай. Позовите её.

Начальник посмотрел на Алексея Рудольфовича, тот кивнул – выполняйте. Доставьте ко мне арестантку Элину Грай! И побыстрее! – это уже подчинённым, в телефонную трубку. И – снова в сторону гостей: Алексей Рудольфович, так чем обязаны вашему посещению? Тот кивнул в ответ – сейчас узнаете. Пока лучше вот что сделаем: разговор с арестанткой начну я, а Стефани Джорджиевна подключится потом. Поэтому поставьте мебель как-нибудь так, чтобы меня доставленная увидела сразу, а Стефани Джорджиевну… лучше, если вообще она её до определённого момента видеть не будет. О да, конечно, сейчас всё сделаем. Поставим два мягких кресла одно за другим. Вы садитесь на переднее, а Стефани Джорджиевна – на заднее. Может, вам пока чаю? Мы тут свой делаем, на наших травах. Всё натуральное, экологически чистое. Адъютант, быстро принеси чаю!

Арестантку тоже доставили быстро.

Стефани видела её один раз в жизни, трёхлетней девочкой.

В памяти остался не портрет, а образ. Точнее, несколько образов. Самый симпатичный – Снежная Королева из советского мультика. Злая, холодная, властная женщина.

Доставленная в кабинет начальника колонии арестантка Элина не походила на тот образ ну примерно ничем. Четыре года тюрьмы... Тюрьма вообще отлично учит скромности и терпению. Обычная мышь в робе; видно, что уже немолодая; глаза опущены вниз; голос тихий. Арестантка Грай по вашему приказанию явилась.

– Элина… Генриховна, вы подавали прошение о помиловании господину президенту Северной Федерации?

Младший Жмеровский говорил с ней презрительно-ровно; обычный большой начальник.

– Да, подавала, господин… – она запнулась, не зная, как обращаться к этому человеку, столь вольно сидящему в кабинете начальника колонии.

– Меня зовут Алексей Рудольфович.

– Да, подавала, Алексей Рудольфович.

– А почему вы решили подать это прошение?

– Приближалась половина моего срока. И товарищ… гражданин полковник утвердил мою положительную характеристику с места работы.

Гость бросил взгляд на хозяина кабинета.

– Точно так, Алексей Рудольфович, утвердил. Она... Она действительно хорошо у нас работает в швейном цехе. Если желаете, мы вам покажем наше производство.

– Я ничего не понимаю в швейном деле. Покажете соответствующей комиссии ФСИН при проверке. Они оценят.

И снова в сторону арестантки:

– Элина... А почему вы написали такое краткое прошение? Как будто рапорт какой-то. Обычно когда человек просит его помиловать, он о себе рассказывает всё что угодно. Какой он хороший работник, как участвовал в самодеятельности, сколько поощрений... У вас ведь должны быть поощрения, если вы хорошо работали?

– Да, у меня были поощрения, Алексей Рудольфович. Гражданин полковник о них упомянул в справке, которая прилагалась к прошению.

– То есть обосновывать, что вы заслуживаете помилования, вы доверили товарищу полковнику? – усмехнулся гость.

– Он справедливый начальник колонии, Алексей Рудольфович. Если у меня были какие-нибудь заслуги – он наверняка их отметил в своей характеристике.

– А вы в вашем прошении постеснялись сделать это? Почему?

– Я никогда не писала прошений о помиловании. Не знала, что надо в них писать о своих заслугах.

– Нет типовой формы прошения о помиловании. Каждый пишет его так, как считает нужным. Это, кстати, очень помогает раскрыть личность просящего. Вы написали какой-то рапорт младшего инспектора службы по делам несовершеннолетних.

– Я по-другому не умею, Алексей Рудольфович. Вы же наверняка знаете, за что я здесь оказалась. Когда-то я действительно была инспектором в службе опеки и попечительства.

Она, похоже, совсем растерялась – чего хочет от неё этот человек? Но надо молчать и отвечать на его вопросы – это какой-то очень важный человек, которого боится даже начальник колонии.

– Когда я писала прошение, Алексей Рудольфович, я... Не знаю, как точно сказать. Я хотела попросить прощения у Джорджа Джорджиевича.

– А вы успели его чем-то обидеть?

Арестантка вздрогнула. Но тут же опустила глаза и тихо произнесла положенную формальность.

– Вы не так поняли, Алексей Рудольфович. Джордж Джорджиевич – президент нашей страны. Он имеет право помиловать человека, сидящего в тюрьме. Я просила у него прощения как у президента. Но, видимо, написала плохо, и он меня не простил.

– Нет!

Стефани, сидевшая в кресле за спиной младшего Жмеровского, больше не смогла молчать. Крикнула «нет!» и вскочила со своего сиденья. Чем огорошила всех присутствовавших в кабинете.

– Нет! Элина, он вас помиловал! Я привезла вам указ об освобождении!

Арестантка взглянула на девушку, выскочившую из-за спины таинственного Алексея Рудольфовича, и смогла произнести только одно слово:

– Стефани?

После чего пошатнулась, ухватилась за стенку кабинета и начала тихо сползать по ней на пол.

– Ну помогите же ей! – это дочь президента крикнула уже всем и сразу: начальнику колонии, Алексею Рудольфовичу, присутствовавшим при разговоре сотрудникам СБП. И первой бросилась к арестантке.

Да уж. Картина маслом «Не ждали». Что делать, если арестантка попробует кинуться в сторону дочери президента, знали все присутствующие, в особенности – доставивший Элину сюда тюремный конвоир. А вот что делать, если наоборот?

– Ну что вы стоите?! – ещё громче крикнула девушка. – Ей же плохо! Сделайте что-нибудь! Элина, да, это я! Стефани. Папа подписал указ о вашем помиловании. Я увезу вас отсюда.

Хватило нескольких мгновений. Арестантку положили на какой-то диванчик в углу, над ней хлопотал тюремный врач. Стефани стояла рядом. Алексей Рудольфович, порывшись в папке, которую до этого держал в руках, вытащил и протянул начальнику колонии документ.

– Господин Президент Северной Федерации Джордж Джорджиевич Лиандер рассмотрел прошение арестантки Грай о помиловании и приложенную к нему характеристику за вашей подписью. И нашёл возможным помиловать арестантку Грай, руководствуясь принципами гуманизма и соразмерности наказания совершённому преступлению. Я передаю вам соответствующий указ господина президента за его личной подписью. Зарегистрируйте и исполняйте, полковник.

Начальник колонии взял бумагу. Да, всё верно. Гербовый лист. Гербовая печать Администрации Президента. Две подписи: аккуратненькая закорючка руководителя администрации и кривоватое фиолетовыми чернилами: «Д. Лиандер».

– А почему лично, а не с фельдъегерем? – полковник тоже был несколько ошарашен всем происходящим, так что не удержался – брякнул дурацкий вопрос.

– Вас что-то не устраивает?

– Нет-нет, что вы, Алексей Рудольфович! Извините меня. Это я так, от неожиданности.

– Это ничего. Не вы один! – суровый посланник из Мошковца соизволили улыбнуться и посмотреть в сторону арестантки. Ничего особенного. Небольшое нервное потрясение. Пройдёт. Элина Грай сидела на диванчике, а рядом... Рядом сидела Стефани Джорджиевна и держала её за руку. При полном обалдении охранников – и тюремного, и тех, которые из СБП. Не оттаскивать же от зечки дочь Самого.

– Элина, это не сон! Я привезла указ о вашем помиловании.

Уже сегодня вы будете на свободе…

– Гм… – услышав последнюю реплику, начальник колонии поперхнулся. – Уважаемая Стефани Джорджиевна, у нас порядок... Нельзя вот прямо так взять и отпустить арестантку. Есть порядок освобождения. По закону процедура может занимать до четырнадцати дней.

От последующего вздрогнул даже младший Жмеровский. Девочка 15 лет от роду, которая ёжилась даже при виде серых тюремных зданий и заборов с колючей проволокой, решительно встала с дивана и посмотрела на товарища полковника. Ровно тем же взглядом, каким её папа смотрел на подчинённых на заседаниях. Суровый начальник при большой должности. Карать и миловать своих холопей мы вольны. Показала на гербовый лист, лежавший на столе полковника.

– Там ясно сказано – вступает в силу с момента подписания. Подпись есть. Или вы считаете, что подпись фальшивая? На что вам 14 дней?

– Слушаюсь…

– Стефани! Прости меня… прости, пожалуйста!

Арестантка, кажется, наконец-то поняла, что всё происходящее – не сон. И что та девочка, которую она когда-то тяжко обидела, даже не придав этому значения, приехала её освободить.

Поэтому сейчас кинулась и поцеловала ей руку.

– Элина, зачем вы так? Не надо! – Стефани смутилась.

Охранники подхватили арестантку под руки, намереваясь оттащить от дочери Первого Лица, но всех остановил Алексей Рудольфович.

– Элина, она вас уже простила. Идите вещи собирать.

И короткий жест охране – уведите! И в сторону товарища полковника – давайте, уважаемый, и в самом деле – подавайте обед. – А сейчас вы её куда?

То ли товарищ полковник ну очень хотел угодить высоким гостям, то ли все дико проголодались, но обед у начальника колонии показался таким же, как в лучших ресторанах Мошковца. Полный стол, три перемены блюд, местные напитки. Для полного счастья, господин Жмеровский оказался вполне лоялен по части чего покрепче; с большим удовольствием попробовал три вида настоек на местных травах; любезно согласился принять по бутылочке в подарок господину президенту и многоуважаемому Рудольфу Владиленовичу... И вообще – похоже, не такой он суровый начальник, как отец уважаемой Стефани Джорджиевны. Охотно поддерживает разговор на самые разные темы. Ну, полковник и спросил – а куда уважаемые гости собираются отправить бывшую арестантку Грай после освобождения.

Алексей Рудольфович в этом месте вопросительно воззрился на Стефани Джорджиевну. А та…

Чёрт, а действительно – куда девать помилованную бывшую зэчку? Вот сейчас её выпустят из колонии – и? Стефани так хотела поскорее её освободить, что совершенно об этом не подумала. Поэтому сейчас слегка покраснела и столь же вопросительно воззрилась на младшего Жмеровского – Алексей, помоги, пожалуйста! Посоветуй что-нибудь умное.

– Я правильно понимаю, что ей ещё надо будет приехать в колонию, чтобы расписаться в некоторых бумагах? – Жмеровский посмотрел на полковника.

– Так точно, Алексей Рудольфович. Вот, хотя бы – наш бухгалтер должен подсчитать её заработки и подготовить необходимую сумму к выдаче. А Элина должна расписаться в получении.

Жмеровский задумался. Задача вырисовывалась следующая. Бывшую арестантку пока надо поселить где-то недалеко от колонии, но не в публичном месте. Хостелы, общежития – всё исключается. Никакого лишнего шума – и так его уже понаделали сегодняшним приездом. А что, если…

– А монастырь какой-нибудь у вас тут неподалёку есть? Женский?

Полковник только улыбнулся.

– Так точно, Алексей Рудольфович, есть! И именно что женский. Километров тридцать отсюда, довольно глухое место. Кириллов монастырь, настоятельница там мать Евстолия. Та самая… ой!

Он уставился на Стефани. Это же их семейная история.

Газеты в своё время, конечно, разболтали и её. Но, как всегда, больше напутали, чем прояснили.

До пострига, в миру, игуменью Евстолию звали Ева Марковна Лиандер. Единственная из семьи Лиандров, кому удалось остаться живой после... Родная сестра Джорджа Джорджиевича, но какие там отношения – точно никто не знает. Брат и сестра не виделись уже много лет; Джордж не пожелал с ней встретиться даже у нотариуса, когда Ева оформляла дарственную на их бывший общий дом в посёлке Мышино. Формально, конечно, ввиду крайней занятости; прислал принять дар человека с доверенностью. А с другой стороны – всех, кого господин президент считал причастными к трагической истории с Марией Красс, – уже нет в живых. А мать Евстолия жива и здорова, потихоньку отстраивает обитель, когда-то люто разорённую большевиками. И многие богатеи деньги дают на благое дело – а стали бы они это делать, если бы брат Джордж так уж не любил свою сестру Еву?

– Паломников там много бывает? – осведомился Жмеровский.

– Нет. Место достаточно глухое, вдали от больших дорог. Так, заезжают, конечно, группы на автобусах иногда.

– Отлично. Пока Элина поживёт там. Полагаю, мать Евстолия не откажет.

…Они вернулись на следующий день ближе к полудню. Была суббота, так что Первое Лицо встречало их в Лиандрополе. Алексей тяжело вздохнул и шагнул в кабинет Шефа первым.

Действительно как-то скверно вышло.

Стефани настояла – помилованную бывшую инспекторшу они увозили с собой, чтобы временно оставить в Кирилловом монастыре – у них ведь там не только монахини. Ещё есть мирянки, приезжающие в обитель потрудиться во славу Божию – называются, кажется, трудницы. Элине Грай придётся пока побыть одной из них.

Главная проблема была в том, что до этого Стефани никогда не видела свою тётушку Еву, она же игуменья Евстолия, а папа Стефани не выказывал ни малейшего намерения их знакомить. Да и сам с сестрой не общался. И теперь вот так взять – и без его ведома?.. Ему вся эта история с Элиной и так не шибко по душе.

А Стефани... Она почему-то вдохновилась. Алексей, видимо, это знак Судьбы! – так и заявила. Пришло время пообщаться ещё с одной родственницей. Причём ладно бы просто пообщаться.

В монастырь они приехали ближе к вечеру. Коротко переговорить с игуменьей, сдать ей Элину на временное проживание – и обратно в Мошковец. К ночи должны доехать. Но…

Всё закончилось тем, что дочь позвонила папе по спецсвязи, извинилась и попросила – папа, пожалуйста, позволь остаться ночевать в монастыре у тёти Евы; сил никаких нет сейчас ехать домой. Да-да, у них как-то сразу установился контакт. Тётушка и племянница нашли друг друга. Особенно после того, как выяснилось, при каких обстоятельствах Стефани попала в эти края. Истинно христианский поступок, что уж говорить.

Хотя устали действительно сильно. Девочка мгновенно заснула самым сладким сном в монастырской гостинице для трудников. Маленькая комнатка с кроватью и тумбочкой – а ей больше ничего и не надо. В соседнюю такую же комнатку отправился ночевать младший Жмеровский, а в комнатку на противоположной стороне коридора – Элина Грай. Гостиница маленькая, ничего не поделаешь.

Получается, мы с ней ночевали под одним кровом? – это Стефани спросила уже сегодня, когда подъезжали к Мошковцу. Ну да, получается. А что? – не понял младший Жмеровский. А сама не знаю, Алексей. Но, кажется, я вчера сделала что-то хорошее.

Ага. Хорошее. Только папу, кажется, несколько огорчила – уже в третий раз за несколько дней. Тяжело вздохнув, Алексей шагнул в кабинет Шефа.

Джордж выслушал его с каким-то неопределённым выражением на лице. Слушал внимательно, но понравился ему отчёт младшего Жмеровского или нет – поди догадайся. Под конец, впрочем, улыбнулся, подошёл и обнял. Спасибо тебе, Алёша, ты всё сделал правильно. Иди отдыхай, не смею задерживать. За настойку из колонии спасибо – пускай стоит в буфете, красоту создаёт.

Следом за Алексеем Рудольфовичем в кабинет вошла Стефани. Джордж ставил бутылки в буфет, так что стоял ко входу спиной. Дочь, однако, поняла это по-своему: Его Величество в гневе.

Ткнулась ему головой между лопаток и тихо спросила:

– Папа, ты сильно на меня злишься? Я тебя очень обидела, да?– Почему ты так решила, Стеф? – он повернулся к ней лицом.

– Я опять поступила так, как тебе не нравится. Хотя я это не нарочно. Просто не нашлось лучшего места, куда отправить Элину, кроме монастыря. А монастырь… Я не знала, что это тот самый, где тётя Ева.

Отец вдруг рассмеялся.

– Пап, ты чего? – не поняла девочка.

– «Не нашлось лучшего места, куда отправить Элину, кроме монастыря». Ты гениально формулируешь, Стеф. Совсем как когда-то твоя мама... Когда мы познакомились и стали общаться, она взяла – и сформулировала: Джо, ты как будто с Марса ё.нулся.

– Что? – Стефани было одновременно и стрёмно, и дико смешно. Она взяла себе за правило никогда не ругаться матом, но действительно – надо же так сформулировать.

– С Марса ё.нулся! – повторил Джордж. – А ты вот – про монастырь... Дочь, это у тебя наследственное. И вообще…

Стеф стояла перед ним, опустив голову и немного покраснев. Джордж приподнял ей подбородок и заглянул в глаза. Вполне ласково и доброжелательно.

– Я не могу на тебя злиться, Стеф. И знаешь почему?

Дочь отрицательно покачала головой.

– Когда ты пришла ко мне за подписью на указе о помиловании, выяснилось – внешне ты всё больше и больше похожа на Машу. Ну, немного постройнее, и рыжие волосы у тебя иногда попадаются. Это от меня. А вот по характеру ты – Лиандер. И ничего с этим не поделаешь. Генетика, улитка её забодай.

Он крепко обнял девочку. С минуту они просто прижимались друг к другу.

– Пап, я постараюсь больше тебя не расстраивать. Честно-честно! Просто с Элиной… я не знаю, почему, но я не могла поступить по-другому.

– Зато я знаю. Это у тебя от мамы, тоже родовое. Когда мы стали жить с Машей, я начал обустраивать её квартиру. И как-то спросил – чего ей не хватает на кухне? И твоя мама попросила хороший радиоприёмник, а то у неё уже старый и работает через раз. Ну, я ей добыл японскую машинку. Маша была в восторге. По какому поводу столько радости? – спросил я. И выяснилось, что Маша слушает по радио передачу «Ищу тебя». Где люди ищут своих пропавших родственников. Она почему-то продолжала верить, что однажды кто-то начнёт искать девочку Машу, которую в 1957 году подбросили к отделу милиции в городе Варском. Она заранее простила своих биологических родителей, хотя по мне – то, что они с ней сделали, было хуже предательства. Но она простила. Другой вопрос, что Маша была просто хорошей, доброй девушкой, а ты – ты ещё и Лиандер.

– Пап, я честно больше так не буду! Я не хочу быть твоим Политбюро. Просто Элина – это же не про законы какие-нибудь. Это личное.

– Ну, а я о чём? Ты всё равно в конце концов сделаешь по-своему да ещё и прибьёшь оппонента нержавеечной логикой. С особым цинизмом. Одно слово – Стефани Лиандер.

2

…Внезапное, мгновенное, но от этого только ещё более обжигающее воспоминание. Последнее свидание с матерью. Середина лета 1984 года. Аномально жаркое лето в тот год выдалось. Хотя… ему тогда казалось, что пришла вечная зима, которая уже никуда не уйдёт. Машу убили; Стеф неизвестно где; свёрнутую шею Машиного убийцы суд только что оценил ещё в семь лет Варского централа. А Гертруда Лиандер наконец-то прорвалась на свидание к сыну. Странно, но он не запомнил лица матери на том свидании. Хотя она тогда не выдержала – разрыдалась. Просила прощения и рассказывала, что уже которую ночь почти не спит – ей снится Маша. Даже после того, как Гертруда сходила на кладбище, на свежую могилку.

– Правильно снится! – бросил ей тогда Джордж. – Нечего Иуде на Голгофе делать!

Бывшая твердокаменная атеистка и член КПСС Гертруда всё поняла правильно. И про Иуду, и про Голгофу. Со свидания её увезла скорая, а затем... Она скончалась в сумасшедшем доме.

А Джордж забыл. Какое-то необычное свойство памяти. Точно так же, как в случае с фабричным комсоргом, домогавшимся Маши. После того случая он вскоре уволился с фабрики и исчез из Варского. Не всплыл даже на суде 1982 года, где эпизод о трёх тысячах марок вообще не фигурировал в деле. И поэтому…

Это была какая-то рабочая поездка по стране. Дальний провинциальный регион. Типичная встреча господина президента хлебом-солью. Местный губернатор произносит полагающиеся случаю красивые слова, а в его свите... Было видно, что какой-то чинуша буквально дрожит от страха. Вот в самом что ни на есть прямом смысле этих слов. Мелко-мелко трясётся, а на белой рубашке видны следы пота. Рожа... Смазливая, ничем не приметная чиновничья рожа. Серенький пиджачок, довольно плохо скрывающий пузо.

Это у вас кто? – уже потом, на банкете в областной администрации поинтересовался высочайший гость. А это наш председатель общественной палаты.

А, ну да. Надо же было куда-то пристраивать всех этих болтунов, навесивших на себя яркие ярлычки: «интеллигенция», «творческие люди», «властители дум»... Ну, он и придумал. В довесок к региональным парламентам ввели ещё и общественные палаты – дискуссионные клубы, где лучшие люди города должны строить прожекты городского светлого будущего. Удивительное дело – иногда они даже выдавали какие-то приличные мысли. Но чаще – самозабвенно предавались моральной мастурбации на светлые образы себя любимых. Все их постановления и решения носили исключительно рекомендательный характер, но когда и где наша творческая интеллигенция занималась реальными делами? Собраться, поморщить лобики, покряхтеть о благе Отечества... А тут ещё всем выдали удостоверения с гербом и значки почти как у настоящих депутатов – член общественной палаты.

Много ли холопу для восторга надо?

А он у вас откуда такой замечательный? – поинтересовался высочайший гость. В минуту доставили краткую биографическую справку. Из комсомольских работников, первое образование – Высшая партийная школа, второе… карьеру начинал комсомольским организатором на Варском швейном комбинате, откуда в 1980 году переведён... Что?!

Он его забыл. От слова совсем. А чиновник… похоже, он тоже внимательно читал перестроечные газеты, описывавшие криминальные подвиги депутата Лиандра. И сейчас трясся от ужаса, ожидая расправы.

Живи, скотина. За одно преступление два раза не наказывают. Ты честно выплатил тогда три тысячи и отстал от Маши.

Точно так же он забыл и мать. Пока не... Да. Разумеется. Опять Стефани.

Он вернулся в реальность. Самый конец ХХ столетия. Город Мошковец. Семнадцатая квартира. Господин Президент Северной Федерации вернулся с работы домой, отужинал и сидит в домашнем кабинете, беседуя со старшей дочерью. Стефани сегодня вернулась из очередной поездки в Кириллов монастырь и рассказывает о том, что видела.

Она как-то удивительно быстро наладила отношения с тётушкой Евой, она же – матушка Евстолия, игуменья. В обитель ездила нечасто, но почти всякий раз оставалась ночевать. А потом охотно делилась впечатлениями. Монастырь – это же вообще какой-то свой, особый мир. Жизнь по своим правилам. Конечно, очень специфическая и тяжёлая для городского обывателя, но в ней есть и много хорошего. И Бог там какой-то свой, особенный. И Матушка Заступница – Пресвятая Богородица. И вообще... Папа, как ты отнесёшься, если я крещусь? Джордж тогда усмехнулся – это тебе надо с папой Давидом решать. Я-то сам крещёный, а вот еврей Мазалецкий – он, кажется, с каждым годом всё чаще ходит в питерскую синагогу. Но если ты хочешь – обратись хотя бы к отцу Феогносту; он плохого не посоветует. Нет, папа, я имела в виду – креститься в Нордландской православной церкви. Хотя папа Давид… это да. Стефани тогда вздохнула, и больше они о крещении не говорили. По крайней мере, до сего времени.

Сегодня тётя Ева показала племяннице тот участок монастыря, куда гостей не допускали. Особо выгороженное пространство прямо за покоями матушки игуменьи. Крохотный пятачок земли, а на нём – покаянный крест и три холмика земли. Марк Лиандер, Гертруда Лиандер и Джозеф Лиандер.

Проговорив всё это, дочь отвела взгляд. Джордж улыбнулся и потрепал её по щеке – не надо бояться, я в курсе. Неужели ты думаешь, что в своё время мне не сообщили о запросах из Кириллова монастыря в минюст? Игуменья просила помочь найти место захоронения гражданина Лиандра М. Ф., расстрелянного в 1985 году за хищения социалистической собственности в особо крупных размерах. В соответствии с законом, тела казнённых выдаче родственникам для захоронения не подлежали. Поэтому – да, дочь, я сам, лично, дал словесное указание – помочь найти тело. Я не воюю с мёртвыми, Стефани. Если твоей тёте зачем-то понадобилось это семейное кладбище прямо у себя под окнами – то пусть будет.

– Пап, я за них помолилась! – совсем тихим голосом сообщила Стефани. Как будто в преступлении сознавалась.

И вот после этого – воспоминание. Нечего Иуде на Голгофе делать!

– Пап?..

Всё, возвращайся в реальность. Ты сидишь у себя дома, а рядом с тобой – дочь, которая опасается, что ты сейчас обидишься.

– Помолилась – и умница! – он улыбнулся девушке.

– А ты не против, если я закажу по ним заупокойную? У нас, здесь?

– Заупокойную – по трём атеистам из актива КПСС? Хотя… в Нордландской церкви и не таких отпевали. Но вообще – проконсультируйся лучше с отцом Феогностом. Я в этих делах мало что понимаю. Знаю только, что личную молитву, от себя, можно возносить за кого угодно, хоть за идейного сатаниста. А церковная служба… впрочем, тебе, если попросишь, вряд ли откажут. Особенно наши наследнички Святейшего Синода.

– Понимаешь, пап... Я не знаю, как это объяснить. Но мне кажется, что своей смертью они многое искупили. И, наверное, можно за них помолиться. Особенно за бабушку…

Джордж всё понял. Встал из-за стола, подошёл к Чёрному Георгию, отодвинул икону и открыл сейф. Порылся там и извлёк пухлую папку. Полистал, нашёл нужные страницы. Подошёл обратно к столу, взял бритву для резки бумаг и вырезал некоторые листы. Протянул дочери.

– Папа, что это? Что ты делаешь? – опешила девушка. – Это, наверное, какой-то важный документ? Зачем ты его?..

– Это – моё уголовное дело 1982 года. Я там помню каждую строчку, так что мне эти листочки... Тебе они сейчас нужнее, Стефани. Это – всё, что я думаю о твоей бабушке Гертруде. Ты имеешь полное право на другое мнение, но... В общем, давай закроем этот вопрос. Если тебе требуется какое-то моё разрешение – то я тебе его даю. Ты можешь сколько угодно ездить к ним на могилки в Кириллов монастырь, заказывать любые заупокойные и молиться за них. Ничего не имею против.

Он засунул папку обратно в сейф. Стефани разглядывала листки.

Три листочка, исписанных ровным канцелярским почерком от руки. Протокол допроса свидетельницы Гертруды Феликсовны Лиандер. Она подтвердила всё. Да, я давно замечала за моим сыном Лиандром Д. М. антисоветские настроения. Также он всегда хотел жить лучше, чем люди вокруг, любил предметы роскоши, особенно модную западную одежду. Отношения в семье были напряжённые, он уехал в неизвестном направлении сразу после окончания школы и получения аттестата. Где находится сейчас и чем занимается – не знаю. И ниже, кривым каким-то почерком, другими чернилами: «С моих слов записано верно. Мною прочитано. Г. Лиандер».

Стефани протянула листки обратно.

– Оставь у себя, дочка. Я и так их помню. Всё, что там написано.

…Агран только бровью повёл – и секретарь исчез, понимающе кивнув. Шеф занят, ни с кем не соединять.

– Стефани? Проходи, проходи. Чем обязан? Почаёвничаем?

Руководитель Службы безопасности президента усадил гостью в кресло напротив и лично занялся чаем.

– Дядя Рудольф, помогите!

– Всем, чем смогу – обязательно! Что у тебя приключилось?

– Вот. И вот.

Гостья положила перед ним на стол две тоненькие папочки.

– Эти документы мне отдал папа два месяца назад. Эти – дала тётя Ева, вы потом верните, пожалуйста.

Взглянув на бумаги, Жмеровский только присвистнул. Документы от тёти Евы – так, чушь. Какие-то стародавние анкеты, которые Гертруда Лиандер заполняла при перерегистрации партийного билета. Заполнить обязательно своей рукой: ФИО, время и место рождения, образование, время вступления в комсомол и в

КПСС... Число, личная подпись. А вот то, что дал папа… – Стефани, он тебе сам это дал?

– Сам, лично. Вырезал из дела и отдал. Говорит – тебе они теперь нужнее.

– Ну, допустим... А зачем они тебе вдруг понадобились?

Листки допроса Гертруды Лиандер по делу её младшего сына. О праве не свидетельствовать против близкого родственника – предупреждена. Даю согласие на дачу показаний. В этом месте – отдельная подпись допрошенной.

– Дядя Рудольф, я даже не знаю, как вам объяснить... Вот эти бумаги – их словно писали разные люди. Почерк какой-то совершенно другой. Я вижу, что анкета – 1977 года, а протокол – 1982го, но… не меняется же почерк так сильно за пять лет? Вот я и хочу понять. У вас ведь есть эксперты по почерку? Помогите!

– Тебе требуется официальное заключение графолога? А на какой предмет? Если я отдам на официальную экспертизу, то надо указать – зачем.

– Мне для себя… понять. Мне кажется, что... То ли это подделка, то ли... Можно как-то установить… не знаю… в каком состоянии бабушка подписывала протокол допроса?

– Ну, тут я тебе и без экспертов всё объясню. Почерк в обоих документах – один и тот же. Особенности написания букв одни и те же и там и здесь, прямо в глаза бросаются. Это не подделка.

Твоя бабушка Гертруда действительно лично подписала донос на твоего папу.

Гостья отхлебнула чаю и отвернулась. Хозяин кабинета всё понял и протянул ей платок – вытри слёзы, я всё понимаю. А пока Стефани тихо плакала, он внимательно рассматривал обе бумаги. Потом, когда девушка подняла на него глаза, заговорил.

– Стеф, я ведь тоже не посвящён в детали. Если ты хочешь каких-то подробностей, касающихся твоей бабушки, то я их не знаю. А что вижу из этих документов… вот смотри. Буквы кривые, строчки кривые, общего наклона букв нет. Скорее всего, Гертруду заставили подписать протокол вопреки её воле. Она его подписывала, пребывая в крайнем волнении и, похоже, с крайней неохотой. Но если учесть, что дело твоего папы начинали в КГБ, то... У них есть масса способов заставить человека подписать любые бумаги. Это то, что увидел я. Если тебе нужны более подробные сведения – то оставь документы, я найду подходящего эксперта-графолога. Он напишет подробнее.

– Спасибо, дядя Рудольф. Не надо. Спасибо, что помогли.

Девушка сложила документы обратно в папочки. Когда хозяин кабинета встал из-за стола и пошёл её провожать, Стефани умоляюще на него посмотрела:

– Дядя Рудольф, пожалуйста, не говорите папе, зачем я к вам приходила. Я ещё сама не знаю, как с ним об этом поговорить…

Чертовка! – ухмыльнулся Жмеровский про себя, провожая гостью взглядом. Вот она выходит из здания. Вот садится в неприметную скромную иномарку без опознавательных знаков. Но водитель там – спецслужбист. И его служебный долг – сообщить господину президенту, что Стефани Джорджиевна сегодня пожелала заехать в Службу безопасности главы государства и там встречалась с Рудольфом Владиленовичем. Может, Джо и вовсе ничего спрашивать об этом не станет, а может…

Дожил, блин, на старости лет. Придётся что-то врать и придумывать. Потому что... Он ей обещал. И она ему поверила. Чертовка. Джо говорит, что с каждым годом она всё больше похожа на Машу. Если Маша была такая же – то понятно, почему у Джо как снесло от неё крышу, так и до сих пор не отпускает. Рудольф пообещал Стефани. Ликвидатор, ты что, до сих пор способен кого-нибудь полюбить или хотя бы пожалеть? Так, чтобы обмануть этого человека было просто стыдно? Блин, хоть садись – и пиши заявление по собственному желанию. Полная профнепригодность же.

А с другой стороны – она его дочь. Любимая дочь. Её он рано или поздно всё равно простит. А простит ли она, если сегодня её обманешь? Тебе оно надо? Опять же – вспомнился рассказ Лёшки о том, как эта девочка разговаривала с начальником колонии.

Вам что, подпись не нравится? Исполняйте! Генофонд, однако!

Джо в итоге так ничего и не спросил. Ну и слава богу!

– Пап, это тебе!

Стефани протянула ему конверт. Приглашение. Мошковецкий государственный педагогический университет имеет честь пригласить Вас на торжественный вечер по случаю Дня учителя.

А, ну да.

Старшая дочь поступила в педагогический. С чего вдруг? В какой-то степени Джордж сам её к этому подтолкнул. Стефани не раз с восторгом рассматривала портреты родителей Жозефины, которые он когда-то нарисовал по фотографиям. Часами могла перебирать фото, по которым он их рисовал. Самым безбожным образом, в мелких деталях, расспрашивала Финку о её маме и папе – как они жили, чем интересовались, как проводили время в семье? Что говорили о работе в школе? «Стеф, только не пытайся из своей будущей дочери насильно вырастить учительницу!» – в конце концов рассмеялась вторая жена Джорджа. А так – всё нормально, хорошая профессия.

В списке группы она значилась по паспорту – Красс, Стефани Джорджиевна. Но не прислать приглашение господину Лиандру, хотя бы чтобы напомнить о себе? Нет, это фантастика. «С глубоким уважением и наилучшими пожеланиями. Ректор Мошковецкого государственного педагогического университета…» Нет, а что? Пиар-служба господина президента работает прекрасно. Нет ни одного праздника, где глава государства не был бы с народом. Причём предпочитает как раз неформальные мероприятия. Вдруг на День учителя надумает посетить торжественный вечер в МПГУ?

Кстати, а почему бы и нет? Надо посмотреть – есть ли в рабочем графике что-то такое, что совсем нельзя отменить или отложить в день университетского торжества.

– Спасибо! Точно обещать не могу, но идея мне нравится. Главное, чтобы они там меня выдающимся педагогом не объявили – с

десятью классами образования… Дочь рассмеялась.

– Ты – выдающийся педагог-самоучка. Воспитываешь целое государство.

– Пытаюсь, дочь, пытаюсь. Их воспитать... А, не будем о грустном. Что ещё у тебя интересного случилось?

– Нам сочинение задали написать. По методике воспитания. «Что можно простить?». Ты как думаешь – что можно простить?

– Говорят, был такой Иисус Иосифович Христос – он умел прощать всё. И даже во время своей казни просил Всевышнего: прости им, отче, ибо не ведают, что творят. Но Иисуса Иосифовича таки распяли, и до сего времени желающих повторить его эксперимент со всепрощением не нашлось.

– Я вот тоже пока не знаю, что написать... У тебя есть вещи, которые ты совсем-совсем не можешь простить? Вот вообще никому?

– Осознанное предательство.

– А бывает ещё и неосознанное?

– Легко. Скажем, можно воспользоваться доверием. Представь, что у тебя есть закадычная подружка. А на дворе тридцать седьмой год. Но подружка – ну, свой человек, и всё тут. И однажды ты с ней разговариваешь, и этак, мимоходом, без задней мысли – а вчера папа с работы такой анекдот про товарища Стального притащил, мы всей семьёй хохотали. Сказала – и забыла. А подружка возвращается домой и пишет донос в НКВД на твоего папу. В чистом виде неосознанное предательство тобой отца. Ну, или совсем просто – на любого человека всегда можно найти какую-нибудь сыворотку правды, и он расскажет всё, что в нормальном состоянии не рассказал бы никогда.

– А что делать, если предательство неосознанное? В этом случае можно человека простить?

– Не знаю, Стеф. Всё индивидуально. В некоторых случаях, наверное, можно. Хотя на кой чёрт нужна жизнь с предателем? А если предал по глупости или по неведению – то зачем жизнь с дураком? Для дураков есть специальные интернаты – там пускай дураки и живут.

– А если человека перед предательством пытали и он не выдержал?

– Хм... Хороший вопрос. Во всяком случае, я бы такого человека навсегда удалил из своей жизни. Может быть, не стал бы ему мстить, но уж точно – сделал бы так, чтобы он больше нигде и никогда не попадался мне на глаза. Ни по какому поводу. Даже с извинениями. Убирайся вон – и доживай свою жизнь, как знаешь. А если встретишься у меня на пути ещё раз – то извини, но я решу вопрос окончательно.

– А что бы ты стал делать, если раньше человек тебе сделал что-то очень хорошее… например, спас жизнь… а потом не выдержал пыток и предал?

– Чёрт его знает. Никогда с таким не сталкивался. Меня или предавали вполне осознанно, или… не могу же я считать предателем, например, мента Эринга, строившего мне козни всё время, пока президентом был Эльцер. Эринг мне клятв верности не приносил. Совсем наоборот – он тоже боролся за внимание и благорасположение Бария Никалозовича, а я ему был конкурентом.

И поэтому до самого октября девяносто третьего он был мне открытым врагом. Но не предателем.

– А бабушка? Она разве не предала тебя под пыткой? А потом не выдержала и сошла с ума?

Дочь испуганно опустила взгляд. А Джордж расхохотался. Нет, на неё невозможно злиться. Маша, чистая Маша. Что на сердце – то и в разговоре, причём прорывается в самый неожиданный момент.

– Пап, прости, я не хотела…

– Сам знаю, Стеф, что не хотела. Генофонд не пропьёшь. Это у тебя наследственное. Тебя до сих пор беспокоит история твоей бабушки? Присаживайся, поговорим. Чем смогу – помогу. Начни с начала, а там уж разберёмся.

Стараясь не смотреть на Джорджа, девушка рассказала о поездке к Аграну и о разговоре об особенностях почерка Гертруды на разных документах.

– Пап, похоже, те, кто стряпал твоё дело, издевались над ней ничуть не меньше… – Я так не думаю.

– Почему?

– Вторая подпись. Отдельная подпись под обязательным разъяснением о праве не свидетельствовать против близкого родственника. Она расписалась – и продолжила давать показания. А что касается кривого почерка – он свидетельствует только о волнении. А вот отчего случилось то волнение... Рудольф не допускал варианта, что она подписывала тот протокол в радостном волнении? Я ведь не оправдал её надежд. Гертруда хотела вырастить сына по заветам своей любимой компартии, а ей – х.р на рыло.

Дочь сидела, поражённая этой репликой.

– Пап… ты всерьёз веришь в то, что говоришь?

– Я не могу этого исключать. Да и какая разница – тряслась она тогда от злорадства или от ужаса? Что случилось – то случилось. Подпись есть. Та же Ева – если захотела, то не стала мараться об это дело. Оказалось, это не так и сложно. Взяла и уехала после окончания школы учиться в институт в другой город – и всё. Уже пять лет живу отдельно от семьи, дома бываю редко, что там происходит – ничего не знаю. Показаний по существу никаких дать не могу. А Гертруда – дала.

– Но после? Потом? Она же…

– Она расплатилась за всё. У меня к ней нет вопросов. Если ты считаешь, что твоя бабушка была хорошим человеком – не собираюсь тебя переубеждать. Хочешь повесить себе на стенку её фото или портрет – пожалуйста. Если тебя беспокоило только это – то выкинь из головы. И вообще – поменьше заморачивайся вопросом, как я отнесусь к тому или к сему. Не надо жить мою жизнь, дочка, живи собственную.

– То есть ты всё-таки не можешь её простить?

– Нет, Стеф, не могу. Хотя бы по формальным признакам. Как ты себе представляешь эту процедуру – я прощаю мертвеца?

– Не знаю... Может, помолиться за упокой её души? Или покаяться?

– Покаяться в чём? Она сама выбрала свой путь и сама его прошла – до логического итога в психушке. Я не заставлял её ходить этой дорогой. Сама, всё сама. Осознанно и добровольно.

– Наверное…

Стефани не знала, что ответить.

– И ещё есть одна вещь, дочка. Некоторых людей надо просто вычёркивать из жизни. Просто взять – и вычеркнуть. Ну да, была такая строчка в биографии. Переверни страницу и пиши новый абзац. Я их всех вычеркнул. И не имею ни малейшего желания их воскрешать в своей памяти. Помню, поэтому не люблю и не скорблю. И хватит с них.

Дочь тяжело вздохнула.

– Ты не согласна, моя идеалистка? – Джордж улыбнулся девушке.

– Не знаю, папа... Если ты не хочешь кого-то вспоминать и прощать – это твоё полное право. Но… они же предки. Не могу я быть только дочерью Лиандра. Был же и ещё кто-то – до тебя?

И вот просто взять – и забыть…

О да! Вот это можно понять. Когда Стефани возвращалась к родному отцу от приёмного, то самую дельную мысль высказала Стешка – пусть девочка возьмёт фамилию мамы. Тем более первоначально её так и записали. С тех пор она была Стефани Джорджиевна Красс, но... Даже приглашения господину президенту ректор педуниверситета передаёт через студентку Красс. Дочь Лиандра! А девушке только-только должно исполниться 18 лет, нормальный такой максимализм молодости. Она хочет быть Стефани сама по себе. И поэтому – ей захотелось предков. Кого-то ещё, кроме папы. Хоть беспутную бабку-предательницу, которую её фанатичная вера в красную идею довела до смерти в психушке.

– Не надо никого забывать, Стеф. Наоборот. Надо помнить всех и каждого. По делам и заслугам. Другой вопрос, что наши мудаки как всегда – довели идею до идиотизма. Попробуй плюнуть на могилу прадедушки-засранца – тут же выскакивает сводный хор дебилов, завывающих об иванах, не помнящих родства. Это, мол, говно – но это наше говно. А мне такого наследия предков – ни даром не нать, ни с деньгами не нать. Жила-была на белом свете Гертруда, свято верила в светлое коммунистическое будущее всего человечества. В соответствии со своими идеалами строила личную жизнь, заодно уродуя жизни своих близких. Потом что-то пошло не так – померла в середине восьмидесятых. Дожила бы до девяносто первого – наверное, повесилась бы, глянув по телевизору, как её родной сын добивает советское государство. Что ни разу не повод то государство не добить. С моральной точки зрения вопрос закрыт. А если хочешь знаний, кто были твои предки – то пожалуйста. Целиком одобряю и поддерживаю. Тем более не одни же засранцы были у меня в роду.

Утром к завтраку Стеф вышла невыспавшаяся и расстроенная. Решительно запустила в мусорное ведро комок бумаги – несколько смятых листков, на которых угадывались её записи от руки, чаще всего исправленные и перечёркнутые.

– Дочка, что с тобой?

– Сочинение… – грустно вздохнула девушка. – Половину ночи я честно пыталась написать сочинение на тему «Что можно простить».

– И что – всё так плохо? Никак не можешь решить этот вопрос?

– Не могу. Потому что... Наверное, иногда можно простить даже умышленное предательство. Хотя вообще-то его простить нельзя, ты был прав.

Джордж грустно вздохнул. Стефани выбрала себе учёбу и будущую работу именно по призванию. Она уже год учится в педагогическом, и ей это нравится. Ей интересно. И, разумеется, если уж их группе задали написать сочинение – она должна написать хорошее сочинение. А тема такая, что чёрт ногу сломит.

– «И милость к падшим призывал»!

Финка. Она тоже наслаждалась семейным завтраком. И вот, не отрываясь от еды, выдала цитату из классика.

– Что? – не понял Джордж.

– «И милость к падшим призывал»! – повторила жена. – Даже если ты не можешь простить осознанное предательство, то, во всяком случае, даже осознанный предатель иногда достоин жалости. Я как-то так думаю.