Весенние ласточки

VIII

Поезд опаздывал…

Проезжая через Лимож, Шарль Морен находился еще в полусне и не обратил на это внимания. Он проделывал этот путь еженедельно, поэтому засыпал, как только поезд трогался из Парижа, и окончательно просыпался лишь в Перигё. Открыв глаза, он увидел в окно, что начинает светать, и, даже не посмотрев на часы, стал собираться. В это время по расписанию поезд должен был приближаться к Перигё, но он опаздывал на целый час. Морен ехал один в купе первого класса, он решил воспользоваться возможностью еще поспать, снял ботинки и как можно удобнее устроился на подушках. Его разбудил контролер.

— Господин депутат, мы прибываем.

— Послушайте, ваш поезд опаздывает не хуже писем.

— А что, может, и мы еще…

Последние дни почта приходила с перебоями. Это явление становилось закономерным и служило поводом для шуток. Газеты начали поговаривать об осложнениях с почтовыми чиновниками, о том, что некоторые из них бастуют. Накануне вечерние газеты сообщили о новой очередной забастовке в Бордо и уверяли, что она отразится только на обслуживании департамента Жиронды, в других районах страны никаких нарушений графика не произойдет. Когда Морен сошел с поезда, несколько пассажиров почтительно раскланялись с ним, а один из железнодорожников подошел к нему, как к старому знакомому.

— Ты уже слышал?

— Нет, я только что приехал.

— Почтовики бастуют по всей Дордони.

— Когда это началось?

— Сегодня ночью в ноль часов. Они подхватили движение, начатое в Бордо.

Морен не стал задерживаться и поспешил домой.

Он жил в нескольких шагах от вокзала. Роз, его жена, была еще в постели. Это его не удивило. Роз привыкла ложиться поздно и утром с большим трудом заставляла себя встать. Кроме того, в те дни, когда он приезжал, она даже не заводила будильник, зная по опыту, что муж и так ее разбудит рано. Правда, в этот раз он прибыл позже обычного, но все равно ходил на цыпочках. Он подогрел кофе, стоявший на плите, и принес его Роз вместе с двумя горячими рогаликами, которые купил в буфете на вокзале. Но ему не пришлось ее будить, она уже проснулась.

— Дорогой ты мой, как это мило!

Обычно в подобных случаях она пыталась выиграть время и зарывалась в подушку, но на этот раз сразу вскочила и нежно обняла его за шею.

— Присядь на кровать, мне надо с тобой поговорить.

— А ты знаешь, что уже восемь часов?

— Ничего. Я должна тебе сообщить приятную новость.

— Я знаю, почтовики забастовали.

До чего же мужчины глупый народ!

Она улыбнулась ему с таким счастливым видом, что у него мелькнула догадка, но он боялся поверить.

— Шарль, тебе ничего не приходит в голову?

— Ну-ка, скажи…

— Все в порядке. Мне не терпелось с тобой поделиться этой радостью.

— Ты беременна?

— Да.

Шарль почувствовал, как у него замерло сердце. Это такое счастье! Вот уже девять лет как они мечтают о ребенке. Первое время они часто говорили об этом, потом, когда увидели, что желание их не исполняется, обратились к доктору; тот успокоил их, но с тех пор прошли годы… Ежемесячно, приблизительно в одни и те же числа, Роз в течение двух-трех дней ходила грустная. Шарль знал, чем вызвано ее дурное настроение, и старался ее отвлечь. Но он же сам ей сказал. «Если это случится, ты мне не говори, пока не будешь совершенно уверена, а то разочарование будет слишком жестоким». Они не хотели огорчать друг друга и старались об этом не говорить. Роз теперь было тридцать два года, Шарлю — под сорок. Сейчас опять-таки он попытался оградить ее от возможного разочарования.

— Послушай, может быть, мы слишком рано радуемся?

Но ничто уже не могло поколебать уверенности Роз.

— Знаешь, я решила рожать без боли.

Роз быстро оделась. Они позавтракали на кухне, обсуждая начавшуюся забастовку и арест Беро. Шарль Морен был полон радужных надежд.

— Я не я, если при таких условиях наша кампания против перевооружения Германии не примет большого размаха.

Перед уходом он обнял жену и хотел было поднять ее кверху, как любил это делать, но она остановила его.

— Сумасшедший, меня тошнит.

Морен сбежал по лестнице, перескакивая через ступеньки и напевая песенку, модную в дни его юношества:

— В веселом настроении сегодня, — сказала ему соседка, подметавшая тротуар.

— А как же, радостные события.

Другая, незнакомая женщина остановила его на улице:

— Мсье Морен, как вы относитесь к тому, что происходит?

— Очень хорошо, сударыня.

У входа в помещение федерации его ожидали Луи и Ирэн.

— Плохи дела, — сообщил Луи.

— А что такое?

— Беро вчера вечером перевели в Бордо.

— Сейчас займемся этим делом. Зайдем ко мне в кабинет.

Морен попросил извинения, что придется немного обождать. В это время явилась Симона, машинистка. Он не дал ей даже сесть и сразу же потребовал:

— Немедленно вызови товарища Гонтрана из профсоюзного объединения.

Машинистка покрутила ручку телефона.

— Странно, там никого нет…

— Где именно?

— На станции.

— Черт побери, я же забыл о забастовке. Ну-ка, дай мне трубку.

Морен услышал обычный щелчок, прошло несколько секунд, и далекий женский голос, не дожидаясь, пока назовут номер, объявил:

— Всякие соединения прекращены до особого распоряжения. Вызываем только больницы и врачей.

— В таком случае соедините меня с доктором Сервэ в Палисаке, номер тринадцать.

Морен подождал еще некоторое время и повесил трубку, потирая руки.

— В порядке? — спросил Луи.

— В полном порядке. Палисак не отвечает. Ладно, необходимо разыскать и притащить сюда Гонтрана или еще кого-нибудь. Симона, садись на велосипед и поезжай в объединение. А теперь давайте поговорим.

Луи рассказал все, что знал. Накануне, вернувшись из Перигё, они подъехали к бержеракской тюрьме справиться о Беро. Сперва надзиратель ответил, что под такой фамилией в тюрьме никто не числится, но потом под их напором все же сообщил некоторые подробности. В этой тюрьме Беро находился всего несколько часов, пока выполнялись всякие формальности. Из Бордо прибыли два инспектора, они занялись им и в начале дня увезли с собой. Надзиратель не высказал никаких предположений, но все же дал понять, что Беро, по-видимому, отправлен в форт Ха.

— Как хотите, а это уж слишком! — воскликнул Шарль, ударив кулаком по столу. — Освобождают бывших эсэсовцев и арестовывают партизан. Возможно, Беро сидит в той же камере, в которой несколько недель тому назад находился кто-нибудь из палачей Орадура. Надо драться и отстаивать Беро, чем бы они ни объяснили его арест. Ясно, они его увезли в Бордо, чтобы не судить в департаменте. Здесь это наделало бы слишком много шуму. Вот они и отправляют его подальше. Они попытаются выиграть время, и если мы замешкаемся, могут и засудить. Послушай-ка, кстати, ты ведь входил в его отряд?

— Правильно, и даже вместе с ним выполнял это задание. Мы расстреляли предателя Дюрока, а нашим начальником был Пораваль.

— Ты повидался с Поравалем?

— Да, он меня хорошо принял.

— Какого он придерживается мнения?

— Трусит.

— Не верю.

— Во всяком случае, было видно, что ему неприятна вся эта история. Прежде всего он хочет посоветоваться с тобой и с Вильнуаром.

— По-моему, они не будут настаивать на деле о Дюроке. Против этого предателя у нас слишком много материала. И им пришлось бы арестовать также Пораваля, а это не так-то просто, тем более что их цель нас разъединить. Думаю, они будут напирать на дело о ферме Борденава. Беро, перед тем как выйти из макИ, взорвал дом Борденавов и, к сожалению, хвастался этим.

— Ты думаешь, они к этому прицепятся? Ведь Борденавы сотрудничали с оккупантами и их все ненавидели.

— В те времена — да, но сейчас многие позабыли обо всем этом. Старик вернулся и разыгрывает из себя жертву, утверждая, что его дом был сперва разграблен и только потом подожжен. Он умалчивает о своем сыне, служившем в милиции, и уверяет, будто упросил немцев не преследовать жителей Палисака. Конечно, те, кто помнят, как все было, отворачиваются от него, но старик действует умело, и некоторые попадаются на его удочку. Кроме того, Борденав — друг Рапиньяка, а владелец замка из тех, благодаря кому в парламент попадают всякие Вильнуары. Как видишь, все связано между собой. С их точки зрения, Беро опасный человек — он бедняк, пользуется влиянием в профсоюзе и слывет ярым коммунистом. Да и вообще они хотят, засудив его, бросить тень на все движение Сопротивления, и это в тот момент, когда делается все для того, чтобы Франция снова капитулировала…

Шарль Морен по своей привычке пошевелил тремя оставшимися пальцами правой руки, и его лицо снова озарила улыбка, которая почти никогда его не покидала.

— Да, друг, борьба, ничего не поделаешь. И все равно мы им доставим неприятностей больше, чем они нам. Кстати, говорят, твоя жена добилась блистательных успехов в своем комитете?

— Откуда ты знаешь?

— Прочел в бюллетене движения. В шестом районе Парижа собрано три тысячи подписей против перевооружения Германии. В том же бюллетене помещена фотография какой-то консьержки, она одна собрала четыреста подписей.

Ирэн, покраснев, взяла статью.

— Да, это Томасен, так я и думала.

— А мы создадим департаментский комитет. Боевая будет организация.

Луи и Шарль виделись довольно часто. Морен снимал комнату, в которой раньше, до своего знакомства с Ирэн, жил Луи. К тому же они были соседями, и Морен иногда заходил к Фурнье поужинать.

Они обсудили еще раз практические меры, которые следовало принять для защиты Беро. Роз уже рассказала о случившемся бержеракским коммунистам. Теперь нужно связаться с соответствующими организациями, поставить в известность федерацию Бордо, договориться об адвокате, написать статью в газету, продолжить переговоры с префектурой, организовать делегации…

— Словом, — сказал Морен, — пустить в ход все имеющиеся у нас средства.

Луи и Ирэн предложили свои услуги. Морен дал им несколько адресов жителей Палисака, с которыми надо было повидаться.

— Как держится Сервэ? — спросил Луи.

— Хорошо, а что?

— Он как-то странно вел себя.

— А у него такой характер. Он кажется легкомысленным, но на самом деле очень предан нам. Мы ему ставим в упрек, что он забросил своих бывших товарищей — социалистов. У них в Палисаке появился новый учитель, социалист, неплохой человек.

Луи и Ирэн не хотели отнимать время у Морена и, увидев, что в кабинет вошли несколько человек, встали.

— У вас есть на чем уехать?

— Да, на грузовике Пораваля, он приехал за каким-то товаром. Эжен, его шофер, должно быть, уже ждет нас…

— Только не уезжайте из Дордони, не побывав у нас.

— Ладно, да мы увидимся до этого…

— Подождите минутку, — нагнал их Морен в коридоре. — Я еще никому не говорил — кажется, наконец-то Роз станет мамой.

— Поздравляю, старина. Ты счастлив?

— Еще бы!

Ирэн украдкой вытерла слезы.

— Видишь, не надо терять надежду, — сказал Луи. — Роз на четыре года старше тебя, да и я моложе Шарля.

— Вы говорите — не отчаиваться. Легко сказать! А кто будет работать? Они забрали мужа, и скоро уйдет сын.

Сидони была растеряна. Ирэн пыталась ее утешить, объяснила ей, что в Палисаке уже качали собирать подписи под петицией за освобождение ее мужа… Организуются другие комитеты защиты… Товарищи из Бордо поддерживают с ним связь… Каждый день его будет навещать адвокат, которого Луи знает…

— Ладно, а как же с виноградом? Кто его будет собирать? И чего ради Рожэ так старался? В сорок четвертом году он всех нас бросил и ушел в макИ, подумать только! И вот награда. За дом еще не все выплачено… Хорошо, хоть вы оба со мной.

И все же Сидони нелегко было сломить. Она поражала и восхищала Ирэн своим трудолюбием и всегда бодрым настроением. Вставала Сидони первой, еще до рассвета, отпирала дверь, отправлялась в сарай за охапкой сухих веток и растапливала большую плиту. Часто в горячей золе еще сохранялись тлеющие угольки, и достаточно было хорошенько подуть, чтобы вспыхнул огонь. Но бывало, что дрова сырели, западный ветер загонял дым обратно, сбивая хлопья сажи, и разжечь огонь было очень трудно. Сидони выгоняла кошек, спавших в плите, выгребала в корзину золу, высыпала ее в уголок за сараем и снова принималась раздувать огонь. Как только дрова разгорались, она бежала к колодцу, приносила ведро воды, наполняла большой котел и, подняв его обеими руками, вешала на крюк над огнем. К этому времени поднимались мужчины, и пока они возились в хлеве, Сидони подметала кухню и одновременно готовила им кофе. После этого она выгоняла скотину, насыпала зерно курам, ставила корм уткам, давала траву кроликам и возвращалась на кухню, чтобы заварить похлебку для собак (у них были две охотничьи собаки и одна овчарка, втроем они съедали в день несколько фунтов хлеба). Ей не всегда удавалось помыться до утреннего завтрака, так как надо было перемыть посуду, оставшуюся с вечера, проветрить комнаты, застелить постели… Мужчины усаживались за большой кухонный стол и ограничивались тем, что ставили на клеенку кувшин с вином и клали каравай хлеба.

«Ну, чем ты сегодня нас угощаешь?» Сидони проверяла содержимое буфета и всегда находила, чем их покормить. Рожэ бывало съедал остатки ужина. Милу — кусок вареной ветчины (сырую он не ел).

Мужчины уходили в поле, а Сидони либо принималась за стирку, либо ухаживала за только что вылупившимися цыплятами… Словом, дел у нее всегда хватало… Освободившись, она отправлялась помогать мужу и сыну. Работу на винограднике она знала не хуже, чем мужчины, и разве что не ходила за плугом, а косой, граблями, лопатой и тяпкой она орудовала с большой ловкостью, но предпочитала все делать руками, и они у нее были покрыты ссадинами от полки, от подвязывания лоз и собирания хвороста. Около полудня она уходила домой, чтобы успеть приготовить обед. Она накрывала на стол, после еды убирала посуду, мыла ее, а во время послеобеденного отдыха развешивала белье, варила в котле картофель и свеклу для свиней. Так она работала до самого вечера и ложилась последней. Круглый год она трудилась, не зная устали, даже в дождливые дни и зимой у нее всегда была работа: вычистить хлев или залатать мужу брюки. По субботам она отправлялась на рынок, чтобы продать несколько дюжин яиц или корзину фруктов, и это был ее отдых. Летом она любила ходить в лес за белыми грибами; обычно она их мариновала или продавала в городе. Иногда, по воскресеньям, когда мужчины после вкусного обеда уходили на охоту, Сидони разрешала себе наконец посидеть перед домом. Она беседовала с соседкой или же вязала толстый шерстяной пуловер своему Милу, который должен был скоро уйти в армию.

Сидони обрадовалась приезду Луи и Ирэн, они внесли разнообразие в ее монотонную жизнь. Луи таскал ей воду, приносил дрова и смешил ее до слез, подражая местному говору. Ирэн мыла посуду, накрывала на стол и так старательно убирала свою комнату, что она стала неузнаваемой.

— Мы в ней не будем теперь ночевать, — говорила Сидони. Они с Рожэ предоставили гостям единственную приличную комнату в доме, а сами спали в каморке, служившей одновременно чуланом.

Сидони расспрашивала Ирэн, как та живет в Париже. Ей казалось очень трудным высидеть целый день в конторе, и она не понимала, как можно готовить в кухне размером в два квадратных метра. Но самое большое впечатление на нее произвел рассказ Луи о прессовщицах его завода. Руки девушек в кожаных браслетах прикреплены к станку. Штамп станка то поднимается, то опускается, вырезая детали, работницы все чаще и чаще нажимают на педаль, и количество ударов пресса доходит до двух тысяч в час.

— Мы по крайней мере хоть не привязаны, — сказала Сидони.

Она находила Ирэн хилой, считала, что та зачахла, когда работала на заводе, и не позволяла гостье утомляться.

— Бросьте, — говорила Сидони, — вы же приехали отдыхать, — и вырывала у Ирэн веник, забывая, что у нее самой расширение вен и кровь приливает к голове, когда она слишком долго стоит у плиты.

Сидони вскочила с места, воодушевленная внезапным решением:

— Я поеду туда!

— Куда?

— Ясно куда — повидаться с Рожэ. Не может быть, чтобы меня к нему не пропустили.

Луи пытался ее убедить подождать еще немного, но она настаивала на своем:

— Я не успокоюсь, пока его не увижу. Отвезу ему чистое белье и жареную курочку.

Впервые в жизни она пускалась в такое далекое путешествие, и на сборы у нее ушло полночи. Утром она уехала в Бордо.

Луи с Ирэн одни остались сторожить дом, Милу на соседней ферме помогал молотить хлеб. Сидони сварила гостям полную кастрюлю супу, достала гуся, законсервированного в собственном сале, и оставила все необходимое для ухода за скотом.

Они чудесно провели время, весь день не видели ни души, даже почтальон не заходил на ферму. Они так рьяно работали, что в увлечении даже забыли включить радио в час последних известий. Когда Милу к вечеру зашел, чтобы покормить скот на ферме, работа кипела. Ирэн мыла пол в кухне, Луи выпалывал траву вокруг дома.

— Мать еще не вернулась?

— Нет.

— Она должна была приехать с шестичасовым поездом. Боюсь, что ей трудно будет оттуда выбраться. Говорят, в Бордо забастовка расширилась.

Луи успокоил Милу — ничего серьезного там не происходит, и она, по-видимому, сядет в следующий поезд. А ее задержка, возможно, хороший признак…

Сидони вернулась, когда уже стемнело. Милу первый услышал шум велосипедного моторчика. Сидони была вся в поту и в очень взбудораженном состоянии.

— Ну, друзья, какие у меня были происшествия — думала, никогда не доберусь!

— А Рожэ вы видели?

— Да. Вообще много всего повидала.

Едва отдышавшись, она принялась рассказывать о своей поездке.

— С утра все и началось. Хорошо, я приехала на вокзал заранее, а то и места не достала бы. Пассажиры так скандалили, что заставили прицепить еще один вагон. Приехали в Либурн, стоим и чего-то ждем. Вдруг появляется железнодорожник и объявляет: поезд дальше не пойдет. Вы бы видели, какой поднялся шум! Пассажиры пошли к начальнику поезда. Я стояла среди толпы. Наконец один вокзальный служащий, очень славный, сказал мне, что, если меня устраивает, я могу поехать товарным поездом. В вагоне нас было человек двадцать, и мы в конце концов добрались до Бордо.

— Долго ехали?

— Больше двух часов, представляете себе? Какой-то паренек всю дорогу шутил и смешил нас. Он уверял, что повторяется тридцать шестой год. Вы помните, что тогда было?

Так начался наполненный волнениями день Сидони. Сперва она потеряла адрес адвоката, который ей дал Луи, потом совершенно случайно нашла его контору. Адвокат еще не пришел. Сидони предложили зайти попозже. Она решила воспользоваться этим временем и позавтракать на террасе маленького кафе на набережной; там ей подали вино, которое не идет ни в какое сравнение с ее собственным. В конце концов она добилась, чтобы ее пропустили в тюрьму…

— Нас заставили ждать в коридоре, и все говорили шепотом, как в церкви. Какой ужас, подумать только, что мой Рожэ должен там сидеть, словно он какой-то жулик… Подойти к нему мне не разрешили, и я говорила с ним издали, через решетку. До чего мы дожили! Вы бы видели, как он был доволен. Когда он меня увидел, у него потекли слезы. Он не знал, что мне сказать. Больше всего его беспокоило, кто будет работать вместо него. Но он считает, что его продержат недолго. Его адвокат, молоденький, но очень милый, рассказал ему, сколько народу за него хлопочет.

Сидони пространно описала свидание. К сожалению, оно было очень коротким. Рожэ уже три дня не брился и показался ей похудевшим. И все же настроение у него бодрое. Он сидит в камере с каким-то забавным, по его словам, человеком, который арестован за долги. Курице и остальной еде он обрадовался. А вот вино ей запретили передать. Ему оставили немного денег, и он может покупать в тюремной лавчонке всякую мелочь: мыло, бумагу, табак. Он просил передать Ирэн и Луи, чтобы они о нем не беспокоились. Его адвокат подал прошение об освобождении его на поруки. Рожэ просит, чтобы Милу ему писал ежедневно. После свидания с Рожэ Сидони немного успокоилась, но вот тут-то и начались главные трудности…

— Я пришла на вокзал к поезду, а там настоящее столпотворение. Вы бы видели, дорогие мои, какая тьма народу! На доске, к которой все подходили, было написано мелом: «Все поезда отменяются. Обслуживаться будут только прибывающие поезда». Какой-то человек в красивой белой фуражке, видимо начальник вокзала, объяснил всем, что железнодорожники бастуют. Я все-таки пошла в справочное, но мне ответили то же самое. Даже на перрон не выпускали, будто бы из соображений безопасности.

Одни ждали, другие возмущались, а большинство молча уходили. Я сделала, как они, у меня уже был утренний опыт, и я не собиралась снова застрять в пути. Но домой-то надо вернуться! Как бы вы поступили? К счастью, я вспомнила об автобусах. Совершенно не могу вам сказать, по каким улицам я плутала, но все же нашла автобус на Бержерак. Вокруг машины стояла толпа. По-видимому, не мне одной эта мысль пришла в голову. Каким-то чудом я все же влезла в автобус. Но не думайте, что на этом все кончилось. Под самым Сент-Эпильоном дорога перекрыта виноградарями. Там мы проторчали около часа. Словом, до самого вечера. Мы все измучились. Но они правы, так не может продолжаться. Уже было темно, когда я добралась до Бержерака. Дорогие мои, я падаю от усталости, но очень довольна.

После ужина Луи и Ирэн вышли посидеть около дома. Стояла невероятная духота. Милу ждал грозы и заготовил заряды против града. Сидони, впервые за долгое время, ушла спать раньше всех.

— Как же мы отсюда уедем? — сказала Ирэн.

Вопрос был задан с оттенком грусти, и Луи задумался…

В самом деле, пора позаботиться об отъезде. Радио сообщало, что приняты крутые меры и забастовки кончились, но газеты перестали прибывать. Из рассказа Сидони вырисовывалась довольно ясная картина. Луи был одним из руководителей профсоюза, он не мог оставаться в стороне от борьбы. А в то же время здесь разворачивалась битва за освобождение Беро…

— Послушай, мы тут еще пробудем завтрашний день, а потом попытаемся как-нибудь выбраться.

— Раз нужно уезжать, ничего не поделаешь, — проговорила Ирэн. Шел десятый день их отпуска. Забастовки только начинались.