Весенние ласточки

VII

— Как чудесно! — сказал Луи Фурнье. Через плечо он нес мешок, в одной руке удочки, в другой — старое ведро, в которое положил с килограмм пареной пшеницы, вареную картошку и банки с наживкой. Луи быстро шагал по мокрой от утренней росы траве. За ним едва поспевала его жена Ирэн. Ноги у нее были исцарапаны, подол юбки совершенно промок, покрытые росой ветки деревьев хлестали ее по лицу. Она несла большую ивовую корзину для провизии, которая в Перигоре на местном наречии называется «буйерику».

— Ты только посмотри, как красиво! — снова воскликнул Луи.

Они пошли тропинкой прямо через лес, чтобы сократить путь, и очутились в небольшой ложбинке. Только начинало светать. Тонкая пелена тумана расстилалась над отавой, которую уже пора было косить. Среди луга неподвижно возвышалось несколько тополей, окруженных пушистыми ивами, предвестниками воды. По всем признакам река должна была находиться где-то совсем близко. Горизонт розовел.

— Да, очень красиво, — согласилась Ирэн.

По правде говоря, она предпочла бы сейчас лежать в постели, но Луи так радовался, что она согласилась пойти вместе с ним, и ей не хотелось его огорчать. Он был совершенно счастлив.

— Ты только посмотри, до чего хороша неподвижная гладь реки, как щебечут птицы, как постепенно просыпается природа… Мне жаль тех, кто сейчас нежится в постели и не видит всего этого.

— А еще далеко?

— Мы почти дошли.

Но он направился к лугу, который пришлось пересечь, а трава здесь доходила почти до колен, после этого надо было перебраться через канаву, проползти под колючей проволокой…

— Почему бы нам не остановиться здесь?

— Слишком близко от жилья. Дальше есть совсем укромные места. Если тебе тяжело, дай мне корзину.

— Хорошо, а я понесу удочки.

— Только осторожнее.

Луи замедлил шаг, пытаясь расчистить Ирэн путь среди густых зарослей. Она шла с твердым намерением не сдаваться, но решив в душе, что, если ей еще раз придется принести подобную жертву, она наденет сапоги или хотя бы брюки. Наконец они остановились. Ирэн села на пень, а Луи отправился исследовать берег во всех направлениях. Его не было довольно долго.

— Я нашел чудесное место, идем.

Она с сожалением поднялась, и они прошли еще немного. Он бегом вернулся за удочками, которые они забыли, и немедленно принялся расчищать площадку от колючек. Луи находился в состоянии крайнего возбуждения.

— Ну, что ты скажешь?

В самом деле, уголок был очарователен. Прогалины в несколько метров у подножья большого дуба. Слышалось журчанье источника. Река здесь была не шире пяти метров и казалась довольно глубокой. Обрывистый берег, укрепленный толстыми корнями, нависал над водой; судя по утоптанной земле, место это часто посещалось. Стало светлее, уже четко вырисовывались листья тростника.

— Видишь, мы правильно сделали, что вышли в четыре, да и это слишком поздно.

— Но ведь еще почти темно.

Накануне Луи лег поздно. Он приводил в порядок удочки, готовил наживку, раз шесть просыпался, зажигая каждый раз спичку, чтобы взглянуть на будильник, и в три часа, не выдержав, встал. Ирэн всю ночь не могла заснуть и в тот момент как раз задремала. Она надеялась выспаться здесь, когда солнце немного пригреет землю. А пока что она не двигалась с места, так как Луи просил ее не шуметь и, главное, не ходить из-за звукопроводимости земли.

— Но разговаривать ты все-таки можешь, голос рыба не так слышит.

Он не спеша принялся распаковывать свое снаряжение. Прежде всего он вынул огромный, взятый у товарища сачок, в который могла поместиться рыбина килограммов на десять. Он выложил его на берег, чем рассмешил жену.

— Ты надеешься им воспользоваться?

— На всякий случай.

Затем он вывалил содержимое мешка на кусок брезента. Банки с приманкой он поставил рядом с собой, после чего принялся собирать удочку. Ирэн с улыбкой смотрела, как он пробует гибкость удилища, измеряет длину лески, проверяет кончик крючка.

— Ты готовишь удочку мне?

— Нет, это моя. Для тебя я захватил другую.

Луи промерил глубину реки, стараясь не опускать грузило слишком резко.

— Отлично, отлично. Полтора метра, как раз то, что нужно для плотвы. К тому же неподалеку мель.

Он нацепил на крючок пшеничное зерно, закинул удочку и стал следить за перышком, выступавшим из воды всего на два сантиметра. Потом перешел на другое место, проделал то же самое еще раза три, продвигаясь вниз по течению, которое в этом месте было очень медленное, и передал удочку Ирэн.

— На, подержи, я пойду нарежу рогулек.

Вскоре он вернулся с крючковатыми палками разной длины. Ирэн в это время сражалась с веткой дуба, пытаясь высвободить леску.

— Пробка ушла под воду, и я потянула.

Луи не сделал ни единого замечания, но, распутав лесу, решил больше не давать удочку жене, а пристроил ее на рогульке. Затем он скатал несколько шариков из теста, в которое входили глина, картошка и пшеница, и кинул их точно на середину реки. Все это он проделал с очень сосредоточенным видом.

— Да, надо было мне еще вчера прийти сюда и разбросать прикормку. А теперь я спугнул рыбу, и нам придется ждать, пока она вернется.

Луи занялся удочкой для линей. Он насадил на крючок навозного червяка, самого своего лучшего, как он сказал, и ловким движением забросил крючок к самым зарослям тростника. Наконец Луи наладил удочку Ирэн, она хотела заняться ловлей попозже.

— Поуди один.

По правде сказать, она боялась снова зацепить какую-нибудь ветку и рассердить мужа.

Луи наконец сел, закурил и с наслаждением затянулся. Солнце уже взошло. Ирэн вынула из корзины салфетку, развернула ее и отрезала себе ломоть хлеба.

— Ты что, уже собираешься завтракать?

— Я проголодалась.

— Потерпи немножко, поедим вместе.

Внезапно пробковый поплавок удочки для линей судорожно задвигался. Луи схватил удилище, осторожно вынул погруженную в воду леску и, когда поплавок ушел под воду, резко подсек.

— Ты посмотри, пескарь! Какой красивый.

— А я думала, на эту удочку идут только лини, — ответила жена.

— Во-первых, еще неизвестно, водятся ли здесь лини. Так как вода здесь холодная, то это маловероятно. Но зато здесь есть пескари. Рожэ мне так и сказал. Смотри, еще один. Ну что, покушать захотели? Да, представьте себе… Ага, ребята, мы попляшем…

Ирэн подобрала рыбешек.

— Куда их класть?

— Последуем совету Рожэ.

Луи взял банку и вылил в нее бутылку жирного молока. Пескари явно наслаждались молочной ванной.

— Они не умрут, надеюсь? — спросила Ирэн.

— Не сразу. Они перепьются, потом поднимутся на поверхность, брюхо у них будет надутое и совершенно белое. Тогда, не потроша, их надо кинуть на раскаленную сковородку. Это блюдо славится в Дордони.

— Варварский способ.

— Почему варварский? На, опусти еще этого пескаря. Они любят молоко, я же тебе сказал… Ну и улов будет!

— Мне тоже хочется поймать рыбу.

— Я знал, что тебя проймет. Вот как мы сделаем: я нацеплю зернышко на свою удочку для линей и установлю ее с той стороны, у самого пня, — у меня предчувствие, что там должна водиться рыба. А ты вооружишься удочкой с червяками для пескарей. Я же буду удить на опарышей.

Они уселись рядом. Ирэн волновалась.

— Смотри, у тебя клюет, — сказал Луи.

Ирэн потянула крючок слишком рано.

— Осторожно! Осторожно!

Ирэн потянула крючок слишком медленно.

— Подсекай!

На этот раз она потянула удочку так резко, что крючок снова зацепился за ветку.

— Больше не буду и пытаться, я все перепорчу, — сказала она.

— Нет, нет, я сейчас отломаю эту ветку. Видишь, леска уже распутана.

— Ну хорошо, только я сама.

Луи с трудом удержался, чтобы не вмешиваться, и отправился переставлять удочку для линей в другое место, так как поплавок оставался безнадежно неподвижным.

— Луи! Луи! — крикнула Ирэн.

— Ну подсекай!

— Я не могу ее вытянуть.

— Ясно, ты же зацепила за тростники, все понятно.

Он взял у нее удочку и очень удивился, вытянув застрявшую в водорослях рыбу.

— Чудесная рыбина, это же плотва. Ну конечно, я так и знал, что она здесь должна водиться. Эх, надо было, как я и хотел, захватить конопляного семени. Ну-ка, пожалуй сюда, красавица…

— Ты ее тоже пустишь в молоко?

— Нет, положу в корзину. Ты только посмотри, какая красивая!

Они продолжали удить с такими же бурными переживаниями, но вскоре рыба стала клевать хуже, и Ирэн, поймавшая уже шесть пескарей, объявила, что она вполне удовлетворена, тем более что «а ее удочку рыба совсем перестала идти. Она поднялась и пошла приготовлять завтрак.

— Иди сюда.

— Подожди, сперва я поймаю еще одну плотву.

Но плотва что-то не шла, и он с большой неохотой бросил удочку.

Они уселись на траву лицом друг к другу. Ирэн разложила на скатерти большой кусок ветчины сырого копчения, белый хлеб, лук, паштет и деревенский сыр. Все это было съедено с большим аппетитом.

— Больше ничего нет? — насмешливо спросил Луи, наливая себе стакан красного вина.

— Молчи уж! Сидони дала мне еще колбасы и хотела всучить банку с вареньем.

— Хорошие люди, правда?

Вот уже три дня Луи с Ирэн жили в одной крестьянской семье, проводя здесь свой отпуск. Луи Фурнье и Рожэ Беро были старыми друзьями, они познакомились во время Сопротивления, вместе были в макИ, и даже в одном отряде. После войны каждый вернулся к своей работе.

Беро еще в августе 1944 года, сразу же после Освобождения Дордони, уехал к себе в деревню. Луи вступил в армию, принял участие в боях за Рошель и Пуант Грав, и ему было присвоено звание лейтенанта. Несколько месяцев спустя он был демобилизован, как и большинство офицеров ФФИ, вернулся в Париж и снова поступил на завод. Со дня на день он ждал жену, которая была депортирована в один из немецких лагерей. Она так и не вернулась. Он поверил в постигшее его горе, только когда ее подруга, находившаяся с нею в одном лагере, сказала ему:

— Она умерла на моих глазах, в Освенциме.

— Они ее убили?

— Да. Изнурительная работа, голод, побои… Вела она себя очень мужественно…

Луи больше ни о чем не стал спрашивать, но долгое время его преследовала одна и та же картина — обнаженное тело его жены бросают в огонь. Они поженились в начале 1940 года. Им вдвоем было сорок лет. Недолго им пришлось прожить вместе. Луи арестовали первым, осенью, за распространение листовок на заводе Рено. В лагерь Мозак, куда его посадили, жена присылала ему письма и посылки, но потом она исчезла. Луи ничего о ней не знал до весны 1943 года, когда от нее пришла первая и последняя записочка из форта Роменвиль. Она нацарапала карандашом всего четыре слова: «Нас увозят в Германию». У Луи не было родных, и он жил в полном одиночестве, посвящая все свое время заводу и партийной работе. С Ирэн он познакомился много позже. Началась его новая любовь.

В одно воскресное утро Луи, надев спортивную куртку, в которой он обычно продавал «Юманите», постучался в квартиру к Ирэн.

— Мадемуазель, эта ваша анкета для приема в партию?

— Моя.

Ирэн явно стеснялась, что ее застали в халате, за приготовлением завтрака. Ее крошечная квартирка состояла из комнаты и чулана, в котором находилась плита и раковина. Бедно обставленная комнатка создавала ощущение наивной молодости; белоснежный паяц сидел на диване, обитом светлым кретоном; на столе лежала вышитая скатерка; несколько картинок, вырезанных из журнала мод, приятно оживляли бежевые стены; кустик настурции вился по решетке окна.

— Так вот, я из парторганизации, к которой вас прикрепили. Прежде чем вызвать нового члена, принято повидаться с ним на дому. Где вы работаете?

— На «конвейере безумных».

Ирэн объяснила Луи, что так работницы завода называют конвейер, на котором девушки в течение девяти часов в день наполняют флаконы шампунем.

— Вы знаете наш шампунь? Рекламу о нем можно увидеть на всех парижских автобусах.

— И сколько же вы наполняете бутылочек?

— По двадцать тысяч в день, а иногда и больше. За это мы получаем всего около шести тысяч франков в неделю.

— На вашем заводе существует парторганизация?

— Нет, насколько мне известно.

— Вы член профсоюза?

— Да, вот уже четыре года состою в профсоюзе ВКТ.

Второй раз Ирэн и Луи встретились в парторганизации и познакомились ближе. Ирэн почти не помнила отца, он умер в 1928 году от ранений, полученных в первую мировую войну. Мать Ирэн вышла замуж за машиниста метро и жила в домике под Парижем с детьми от второго брака. Ирэн, достигнув совершеннолетия, предпочла поселиться отдельно. Ей посчастливилось найти эту квартирку за двести тысяч отступных, которые она вносила в течение двадцати шести месяцев.

Ирэн была несколько тщедушна, но хороша собой. Ей было двадцать пять лет. Луи — тридцать. Они словно были созданы для взаимной любви и очень подходили друг другу. С тех пор как они поженились, прошло уже шесть лет, они были счастливы и жили все в той же квартирке, где впервые увиделись. По настоянию мужа Ирэн окончила курсы стенографии и машинописи и с недавних пор работала машинисткой в профсоюзном комитете металлистов. Луи перешел на завод счетчиков в Монруже.

Примерно в тот же период, когда Луи женился, он снова встретил Рожэ Беро. Это произошло в Бержераке на предвыборном собрании, организованном коммунистической партией. Когда собравшиеся уже начали расходиться, какой-то человек, небольшого роста, небритый, с худым и загорелым лицом, подошел к столу президиума и, улыбаясь, посмотрел на Луи.

— Послушай-ка, во время Сопротивления у тебя была кличка «Париго»?

— Правильно.

— Не узнаешь? Мушкетеры[7]…

Они бросились друг другу в объятия.

— Так легко не отделаешься, поехали ко мне, — заявил Рожэ.

— Я должен попасть на утренний поезд.

— Переночуешь у нас, и мы как-нибудь доставим тебя на вокзал.

После войны было несколько урожайных лет, вино хорошо продавалось, и Беро удалось накопить немного денег. Благодаря ссуде, которую он уже почти полностью вернул, он смог наконец приобрести собственную ферму и не возобновлять аренду у своего хозяина, некоего Рапиньяка, который, несмотря на закон, утвержденный парламентом, отказывался оставлять Беро две трети урожая. Луи, расставаясь с семьей Беро, дал слово, что приедет к ним в отпуск с женой. После этого они обменялись несколькими письмами, из года в год откладывали свидание и наконец договорились провести вместе первую половину августа.

С тех пор как Ирэн с Луи приехали на ферму, все их время было поглощено прогулками, гостями, трапезами… Луи от радости, что снова попал в места, с которыми у него было связано столько воспоминаний, был неутомим. Ирэн, будучи слабее его физически, непривычная к деревенской жизни, уставала от походов. Сегодня они отправились на первую рыбалку.

Завтрак прошел весело. Спокойствие было нарушено всего один раз: поплавок удочки для линей внезапно ушел под пень. Луи бросился к реке, но опоздал.

— Что это было? — спросила жена.

— Наверняка крупная рыба.

— Линь?

— Нет, они не так клюют. По-видимому, уклейка, их здесь полно. Я попытаюсь их поудить на кузнечика.

Луи еще постоял около удочки в надежде, что рыба вернется, и наконец доел свою краюху хлеба. Они взглянули друг на друга и расхохотались.

— Хорошо, что мы взяли столько еды, — сказала Ирэн. — Мы все прикончили, за исключением колбасы.

— И все выпили? Да, посмотри на бутылку. Ну ничего, повыше есть источник.

С чувством полного удовлетворения Луи встал, потянулся, снял рубашку, до пояса оголив загорелое мускулистое тело, и потер руки.

— Теперь мы им покажем. Да, господа, вам сейчас покажут, как рыбу ловят. Если вы хотите поразвлечься, так это от вас не ушло. Я вам обещаю…

Страсть к рыболовству у Луи сохранилась с детства. Он был сыном сельскохозяйственного рабочего, родом из деревушки на берегу Луанга, в департаменте Сены и Марны. Это было очаровательное местечко, там у него не сохранилось ни родных, ни жилья. Но все же он любил, когда представлялась возможность, а это бывало крайне редко, съездить на воскресенье в свою деревню и провести весь день на старой лодке — единственное, что ему досталось в наследство от отца.

Ирэн, не охваченная, как он, священной страстью рыболовства, сняла туфли, надела трусы, чтобы загорали ноги, и, вытянувшись на траве, вскоре заснула…

Сидони плакала.

— Подождите, — сказал ей Луи, — расскажите все по порядку. Явились жандармы?

— Да, двое из Бержерака. Один худой и долговязый, с ним ефрейтор. Сперва я их приняла за жандармов из Палисака. Мы их хорошо знаем, они иногда, объезжая округ, заходят к нам выпить вина. Я было подумала, что они пришли за Милу, он ведь скоро должен уйти в армию, и у меня забилось сердце. Они спросили, дома ли мой муж. Рожэ был в сарае. Он их увидел и, ничего не подозревая, вышел к ним. «Вы мсье Беро?» — спросил ефрейтор. — «Так точно». — «Нам приказано доставить вас в бержеракскую тюрьму». — «Вы что, смеетесь?» — сказал им Рожэ. Тогда начальник, который явно был смущен, достал какую-то бумажку. «Вот, на вас подана жалоба. Вы обвиняетесь в том, что в 1944 году взорвали дом и приняли участие в расстреле некоего Дюрока». — «Дом принадлежал мерзавцу, который был заодно с оккупантами, — сказал им в ответ Рожэ, — а Дюрок был сволочь и предатель, и из-за него погибло немало французов». Наверное, ему не следовало это говорить, потому что долговязый озлобился и сказал: «Нас это не касается, вы объяснитесь со следователем». Тут Рожэ вышел из себя, подозвал собак и крикнул: «Вы меня отсюда не уведете». — «Беро, не дурите, — сказал начальник, он вообще выглядел более разумным, чем второй, — вам лучше пойти с нами». — «Ни за что!» — «Поймите, мы же ни при чем. А если вы окажете сопротивление, мы вынуждены будем применить силу, прислать за вами охранников, а уж с ними все будет по-другому». — «Пусть явятся, я их встречу с винтовкой в руках, и я буду не один, предупреждаю вас. Я здесь у себя дома». — «Успокойтесь, не прибавляйте к своему делу отягчающих обстоятельств. В конце концов, все это пустяковая формальность. И если вы будете правильно защищаться, ваше дело, возможно, будет прекращено». — «Мне незачем защищаться. Не подходите. Собака перегрызет вам горло». Долговязый отступил, и мне даже показалось, что они уйдут, но ефрейтор снова принялся за свое: «Последнее предупреждение, Беро. Пойдете вы с нами?» — «Нет, я не преступник». — «Слушайте, мы же не собираемся обращаться с вами, как с злоумышленником. Вы поедете впереди на своем велосипеде. А мы издали будем следовать за вами. Я вам доверяю». Рожэ попросил время, чтобы подумать, и позвал меня в комнату. Он был белый, как полотно. «В общем-то они не могут долго меня продержать. При поджоге дома и расстреле Дюрока со мной были только Пораваль с Луи, и никто нас не видел». — «Так ты с ними поедешь?» — «Ну а что я могу сделать? Немедленно предупреди Луи, его тоже могут арестовать». Я ему дала хороший костюм и тут же послала Милу за вами.

— Сколько прошло времени, как они уехали?

— Меньше часа, Рожэ еще препирался с ними, но я поняла, что он торопился уехать до вашего возвращения.

Милу пришел, когда Луи только собирался сделать, как он выражался, «приличное» рыбное блюдо. Он быстро сложил удочки и вместе с женой отправился на ферму.

— Надо немедленно дать знать товарищам, — сказала Ирэн.

— Сейчас я этим и займусь. Поблизости есть телефон?

— Позвонить можно только из деревни, но будка закрывается в полдень, — ответила Сидони.

— Лучше самим поехать в Перигё, — сказала Ирэн.

— Где можно достать машину?

— Да у любого. Кабатчик из Палисака возит за плату. Булочник Пейроль не откажет нам в услуге… А может быть, мсье Сервэ согласится вас отвезти, они хорошо знакомы с Рожэ.

— Какой Сервэ, доктор в Палисаке?

— Он самый. Другого Сервэ и нет.

— Я тоже с ним знаком. Если он такой же, как был, он нас отвезет.

— Ну, этот-то не переменился, можете быть уверены. Он не похож на тех, которые все позабыли и проходят мимо вас, даже не здороваясь. Послушайте, но вы же должны поесть перед отъездом. Я приготовила такой вкусный завтрак!

И Сидони, вытерев передником полные слез глаза, принялась дожаривать на вертеле цыпленка.

— Милу, вставай, нечего убиваться. Твой отец — честный человек. Налей вина и вынеси им велосипеды. Отсюда до Палисака добрых пять километров, а они наверняка голодны…

Доктора они застали в саду. Он лежал в шезлонге и читал газеты.

— Я собирался подремать, — сказал он. — В это время больные не приходят.

— Вы меня не узнаете? Я — Париго!

— Черт побери, не мог сразу сказать.

Они крепко пожали друг другу руки.

— Твоя жена? Поздравляю. Сударыня, мое почтение…

Как только Луи изложил ему цель своего приезда, доктор без колебания заявил:

— Ты правильно сделал, старина, что вспомнил обо мне. Кстати, мне все равно надо побывать в Перигё.

Сервэ поехал заправиться к колонке, поговорил с булочником, остановился, чтобы побеседовать с парикмахером, и таким образом, когда они выехали из Палисака, половина городка уже знала об аресте Беро.

— Совершенно новая машина, — заметил Луи, сидевший рядом с доктором.

— Скоро износится. Я беспрерывно гоняю, как по своим делам, так и по партийным. Вот и вчера снова было собрание около Мюсидана.

— Много вас в Палисаке?

— Что ты! Не больше дюжины, да и то половина — калеки. Я занимаюсь комитетом мира, но и у нас дела неважные. Здесь нужен человек, который целиком посвятил бы себя этому. Иначе их не расшевелить.

— А ты почему не можешь?

— Времени нет, а товарищи не хотят с этим считаться. К тому же я не оратор.

— Знаете, я тоже занимаюсь комитетом мира, — вставила Ирэн. — И я очень волнуюсь, когда мне надо выступать.

— Пожалуй, нам нужна вот такая женщина, как вы. Может быть, она заставила бы их приходить на собрания.

Разговор снова зашел о Беро.

— А почему он не в партии? — спросил Луи.

— Не знаю. Правда, он занимается крестьянским профсоюзом.

— Одно не исключает другого.

— Он уверяет, что у него достаточно дел в профкоме, тем более сейчас. Они стали активны. Кстати, кажется, мы сейчас познакомимся с их деятельностью. Нам повезло…

Впереди на шоссе стояла длинная вереница машин. По обе стороны дороги, на обочинах, сидели люди. Крестьяне, собравшись маленькими группками, оживленно разговаривали. Сервэ поставил свою машину в хвост колонны и отправился на переговоры.

— Что случилось? — спросила Ирэн. — Авария?

— А вы не слышали? Виноделы перекрывают дороги. Они это делают здесь уже второй раз.

Какая-то пожилая дама, продолжая сидеть у руля, накинулась на старого крестьянина, который подошел к ней и вежливо попросил не сигналить. Она раскраснелась от возбуждения и кричала визгливым голосом:

— Но я же вас уверяю, мсье, что мы тут ни при чем!

— Возможно, мадам, но это единственный способ, чтобы нас выслушали.

Луи вспомнил, что Рожэ рассказывал ему о своем намерении организовать нечто подобное в своей деревне, но тогда он не обратил особого внимания на слова друга, зная, что тот, как истый уроженец Перигора, любит приврать.

— У нас народ зашевелился, поверь мне. Мы себя покажем не хуже, чем крестьяне на юге, — уверял его Рожэ.

— Давно пора, — вставила Сидони.

— Не волнуйся, все в свое время. Только никто ничего не должен знать заранее.

— Даже члены вашего профсоюза? — поддразнивая его, спросила Ирэн.

— В последнюю минуту им сообщат. Но нам нужны только верные люди…

Луи был поражен размахом этой манифестации. Сюда собралось из окружных деревень около ста виноградарей. Поперек шоссе, образуя баррикаду, стояли всякие повозки и сельскохозяйственные машины. Неподалеку, на лужайке, молодые крестьянки суетились у заставленного бутылками стола и угощали всех желающих.

— Попробуйте нашего вина, — приговаривали мужчины. — Конечно, это вам не монбазияк, но все же… У нас его покупают по двадцать франков за литр, а мы хотим тридцать. Сколько вы за него платите в городе?

Здесь же стояла корзина, застеленная тряпкой, и некоторые из тех, кого угощали, бросали туда стофранковую бумажку.

Сервэ договорился с руководителем и с трудом разыскал в толпе Ирэн и Луи. Когда они сели, он развернул машину, за которой уже образовался длинный хвост, и поехал в объезд. После нескольких километров пути они снова попали на шоссе в Перигё. Вскоре они встретили грузовик с охранниками. Офицер, сидевший рядом с шофером, знаком приказал им остановиться.

— Вы откуда, господа?

— Из Палисака, — ответил Сервэ.

— А заграждения на вашем пути не было?

— Какого заграждения?

Лицо офицера недоуменно вытянулось.

Сервэ поехал дальше, и Ирэн, обернувшись, с удовлетворением отметила, что грузовик стоит на месте.

— Хоть на некоторое время их задержали, — сказал доктор.

В помещении федерации они застали только машинистку Симону.

— Почему ты меня сегодня не целуешь? — пошутил Сервэ.

— Вы слишком давно не брились.

— Не волнуйся, я и не собирался с тобой целоваться. А где Шарль?

— В Париже, приедет только завтра.

— Черт побери, это нас не устраивает.

— Может быть, вам повидать Роз? Она сейчас в женском союзе.

— Собственно говоря, она нужна тебе, а у меня есть дело в городе, и я вас обоих заберу на обратном пути, — сказал доктор Луи.

Настоящее имя жены Шарля Морена было Мари, но все ее продолжали называть Роз, как во времена Сопротивления[8]. Луи заметил, что у нее все такие же черные волосы и что она почти не постарела, только немного пополнела — это ей очень шло. Роз сразу же узнала Луи.

— Шарль часто рассказывает о тебе. Он говорил мне и о твоей жене, я очень рада познакомиться.

— Как поживает Морен?

— Он устал, ему не мешало бы отдохнуть.

Не дослушав рассказа Луи об аресте Беро, Роз сняла трубку.

— Алло… Пожалуйста, соедините меня с префектом… Я говорю по поручению Шарля Морена, депутата от Дордони… Алло… Господин префект? С вами говорит Морен. Мой муж только что узнал об аресте бержеракскими жандармами одного крестьянина. Его зовут Рожэ Беро… Правильно, Рожэ Беро, герой Сопротивления… К нам явилась делегация с этим сообщением… Вы сами мне позвоните?.. Благодарю вас, господин префект.

Роз Франс казалась очень взволнованной.

— Он утверждает, будто не в курсе дела. Так мы ему и поверили! Во всяком случае, они предупреждены. Надо выпустить обращение, устроить собрание и немедленно образовать комитет защиты…