Весенние ласточки

XIX

— «Иль де Франс», номер двести двадцать четыре… «Иль де Франс», number two twenty-four…» — выкрикнула продавщица в салоне Фардена, где и мебель и стены были выдержаны в серых тонах.

На сцене появилась хорошенькая манекенщица в костюме «Иль де Франс». Когда она проходила по эстраде мимо зрителей, раздалось всего несколько приглушенных одобрительных возгласов, но в общем модель восторга не вызвала.

Фарден, знаменитый закройщик, как всегда, присутствовал на просмотре своих новых моделей. Он сообщил гостям, что в этом костюме, на первый взгляд очень простом, он стремился обыграть самую красивую и длинную линию женского тела, которая обрисовывает бюст, подчеркивает округлость бедер и изящным изгибом спускается ниже колена.

Зрительницы, в зависимости от возраста и фигуры, по-разному отнеслись к новой модели. Одни, опустив лорнет и нагнувшись к соседке, прошептали: «Слишком узкая юбка и вообще простовато». Другие нашли, что в костюме нет ничего оригинального. Маринетта Делорм была в числе тех, кто оценил чисто парижскую изысканность модели «Иль де Франс».

Накануне Фарден принимал представителей прессы. Сегодня он показывал свои модели 1954 года избранной публике. Здесь были многие из тех нарядных дам и пожилых мужчин, которых несколько недель назад можно было встретить в версальском «Трианон паласе». Помимо зрителей, было много покупателей, немало иностранцев, в основном американцев, которые платили за право присутствовать на этом открытии сезона по 350 тысяч франков с человека. В первых рядах сидели дамы, все в темных платьях. Мужчин здесь было не меньше, чем женщин, и их интересовали гораздо больше манекенщицы, чем модели.

Маринетта с трудом сдерживала себя, чтобы не высказать свое мнение вслух. Она была в восторге от выдумок, которые обнаруживала в каждой модели. Ее ошеломил этот калейдоскоп туалетов. Она впервые попала к Фардену и была глубоко благодарна Анри за то, что он дал возможность ей, молодой и красивой женщине, насладиться прекрасными вещами и выбрать среди них любую по своему вкусу.

Просмотр начался с очень скромных моделей, к каждой из них Фарден подобрал зонтик, шляпу, перчатки, туфли и даже драгоценности. Платья были из тонких материй, всяких органди, муслинов, кружев, и придавали женской фигуре летнюю воздушность.

— Тебе что-нибудь понравилось? — спросил Анри Вильнуар Маринетту.

— Всё.

Показывали серию гладких платьев, доходящих до колен. Грудь в них казалась совершенно плоской, и из огромного декольте без воротничка вызывающе торчала голая шея. Маринетта сказала:

— Так и хочется набросить шарфик.

— А мне — укусить или поцеловать… — ответил Анри.

— У мужчин только это на уме.

В некоторых моделях Маринетта обнаружила влияние американской моды; искусственные букетики и фрукты, шляпы в форме коробок, закрывающие лоб почти до самых бровей, кричащие сочетания лимонного цвета с электрик на черном или бежевом фоне — все это не соответствовало французскому представлению о красоте. На Маринетту эта безвкусица произвела отталкивающее впечатление.

— Как можно сочетать фиолетовый цвет с коралловым? И ярко-красный с голубым?

К счастью, таких платьев было мало, видимо, это была уступка заокеанским покупателям. Маринетта восторженно разглядывала вечерние платья, в которых Фарден сумел мастерски обыграть тафту, плиссировку и кружева. Она нашла, что талант знаменитого закройщика развернулся во всю свою силу в моделях костюмов.

— Ты знаешь, «Иль де Франс» просто создан для моей фигуры, — сказала она Анри.

— Тебе бы хотелось такой костюм?

— Еще бы!

Последние модели напоминали оперетту. Внимание Маринетты привлекло роскошное белое пальто…

Фардену лестно было заполучить такого клиента, как Вильнуар, и поэтому, когда тот с Маринеттой через несколько дней снова пришли к нему, он сам вышел принимать заказ.

— Мадам, — обратился он к Маринетте, — только вы и еще одна знаменитая актриса, чье имя я пока не могу раскрыть, выбрали мой костюм «Иль де Франс». Это говорит о вашем хорошем вкусе. Во время просмотра, как вы могли заметить, эта модель почти не имела успеха. Мне жаль тех, кто не оценил этот костюм, так как теперь его судьба решена. Весной о нем все заговорят, а осенью он будет самым модным.

С изысканной любезностью Фарден познакомил заказчиков с организацией производства. На него работают двадцать мастерских, четыреста человек, десять манекенщиц. Перед подготовкой к каждому показу моделей Фарден получает двенадцать тысяч образцов материй. «…Я выбираю шестьсот. Материал, видите ли, помогает нам осуществить наши дерзания, пробуждает в нас идеи, вдохновляет нас». Два раза в год, в июне и декабре, Фарден уезжает на Средиземноморское побережье и там рисует эскизы новых моделей… Большая часть из них, примерно две трети, бракуется во время примерок. Надо еще определить, какая материя подчеркнет в каждой модели ее отличительные свойства, подобрать обувь, перчатки, украшения. До первого просмотра доходит всего около двухсот моделей. Окончательный отсев производится клиентурой.

— Сколько времени занимает создание каждой модели?

— На костюм, который вы выбрали, сударыня, ушло триста семьдесят пять рабочих часов. С момента рождения модели и до показа публике его носит одна и та же манекенщица.

В выборе материи Маринетта послушалась совета закройщика. Костюм будет из коричневого твида, на подкладку пойдет фай, а вместо холста под борта будет поставлено органди.

— Стоимость материала составляет двадцать процентов цены модели, — сказал Фарден Вильнуару. — Естественно, что сто тысяч франков, которые вы уже внесли, будут зачтены. Но я думаю, что вы, сударыня, еще что-нибудь выберете.

Маринетта не отказалась бы от белого пальто, но ей не хотелось в один прием истощить щедрость своего возлюбленного, и она, просмотрев еще несколько моделей, попросила время на размышление.

— Ну как, довольна? — спросил Анри, когда они сели за свой столик в ресторане «Лютеция»

— Ты просто ангел.

Анри Вильнуар находился на грани осуществления всех своих честолюбивых стремлений и почти достиг вершины счастья. Его назначение на пост товарища министра, а может быть даже и министра, должно было произойти в ближайшие дни. Изменения в правительстве, о которых уже шла речь, были отложены из-за берлинской конференции четырех министров иностранных дел. Правительство давно уже находилось в шатком положении, в основном из-за войны во Вьетнаме, и кризис назревал.

Председатель Совета министров и министр иностранных дел упорно проводили политику с позиции силы и оставались глухи к протестам, поднимавшимся со всех сторон против дальнейшего ведения войны, которая многим казалась безысходной. Сильная оппозиция, существовавшая в самом парламенте, угрожала при первой же возможности свергнуть опороченный в глазах общественного мнения кабинет. В предвидении этого сражения министры решили ввести в состав правительства несколько новых людей, и среди них Вильнуара. Ссылаясь на его известное всем отрицательное отношение к продолжению войны, можно было заткнуть рот оппозиции и таким образом оттянуть кризис. Кроме того, все знали, что депутат Дордони принимает ЕОС с оговорками, которые в последнее время стали еще более значительными; по-видимому, он, а за ним еще около тридцати депутатов того же направления откажутся ратифицировать парижское и боннское соглашения. Если же его назначить министром, он займет более умеренную позицию и существующий кабинет сможет еще продержаться.

Вильнуар был достаточно искушенным человеком, он понимал, какими расчетами было вызвано благожелательное отношение к нему правительства. Но так как эти расчеты помогали осуществить его честолюбивые стремления и в личной жизни достичь цели, к которой он больше всего стремился, то он решил на них сыграть.

— Если они хотят нас заполучить, пусть не скупятся, — говорил он своим близким, подразумевая под этим, что второстепенный пост его не удовлетворит.

Но у него был и более дальний прицел. Он собирался в случае, если положение правительства станет еще более шатким, со скандалом покинуть тонущий корабль, обеспечив себе таким образом возможность войти в новый состав кабинета и там получить более значительный пост. Словом, и в том и в другом случае он выигрывал, и Вильнуар отнюдь не собирался пренебрегать представившимися возможностями. Маринетта, понятно, полностью одобряла его планы.

— Получив назначение, я сразу же подаю на развод, — заявил он ей.

В ответ на это его белокурая возлюбленная устремила на него взгляд балованного ребенка. Ему каждый раз казалось, что от этого взгляда он молодеет на двадцать лет.

— О чем ты думаешь, дорогая?

— О белом пальто…

А в это время волшебницы-мастерицы Фардена всего за 160 франков в час превращали куски материи в великолепные весенние платья…

В подвале «Лютеции» тоже шла работа. Кухня напоминала преисподнюю, печь, где жарилось мясо на вертеле, пылала, как кузнечный горн, плиты были накалены добела, печи кондитерского цеха выбрасывали большими партиями печенье, покрытое еще не застывшей глазурью… Клюзо, стоя у щита, подгонял служащих. Краснолицый Брисак ждал своей очереди, чтобы включиться в хоровод. Жаклина, бегом поднимаясь по лестнице в кафе, мечтала о том, как она сегодня купит новую блузку. Ей тоже хотелось принарядиться…

Вильнуар был назначен министром только три недели спустя. Ему сообщили об этом в Перигё.

— Господин министр? — спросил по телефону чей-то незнакомый голос. — Имею честь…

— Говорите громче. Кто это?

— Председатель Совета министров… Радио и пресса скоро сообщат об этом… Президент настоял, чтобы вас поставили в известность немедленно… Да, да, министром торговли.

Вильнуар сиял. Его вполне устраивало назначение в министерство торговли, которое недавно было выделено из министерства промышленности.

На только что закончившейся берлинской встрече было решено провести конференцию в Женеве при участии Китая, на ней будут поставлены вопросы о Корее и Индокитае. Тот, кто ждал разрешения германского вопроса, был разочарован, но Вильнуар считал, что созыв конференции предвещает изменение международной обстановки и открывает в экономическом плане возможность торговать с теми странами, которые до сих пор были отрезаны от Франции. Этот вопрос давно волновал его отца, и тот еще совсем недавно заявил ему:

— Нам следует брать пример с англичан. Американский контроль, как некогда блокада Наполеона, не помешал им торговать с теми государствами, с которыми торговля выгодна.

Вильнуар знал, что перед ним стоят не легкие задачи, но, будучи министром торговли, он сможет без особого риска сделать карьеру и разыграть из себя передового деятеля. Первым поздравил его префект. В тот вечер в фамильном замке торжественно отмечали назначение Анри министром.

По этому случаю Вильнуар-отец потребовал, чтобы подавали шампанское только того года, когда родился его сын. Мать, в вечернем платье, с величием королевы принимала гостей. Одна только Элен не появилась в гостиных, и никто о ней не вспомнил. Ее поведение радовало Анри, теперь перед ним не стояло больше никаких препятствий, и ему не терпелось поскорее получить развод.

На следующий день, прежде чем сесть в свой «кадиллак» и ехать в Париж, Анри Вильнуар счел нужным попрощаться с женой. Она одетая лежала на диване и, видимо, не спала всю ночь.

— Вот как ты относишься к моему назначению!.. — сказал Анри.

— Ты же знаешь, что дело не в этом.

Вокруг Элен валялись модные журналы. Она протянула ему вырванную страничку, на которой была напечатана великолепная фотография, изображавшая просмотр моделей у Фардена.

— Посмотри…

— Ну и что?

— Это она?

— А я от тебя ничего и не скрываю.

— Вы будете жить вместе?

— Конечно, раз мы поженимся.

Элен упала перед ним на колени.

— Анри, выслушай меня… я готова на все… только не бросай меня…

Он не двигался с места и молчал, жалея, что пришел, опасаясь скандала, обычной истерики, похожей на приступ безумия. Но он торопился, у подъезда стояла машина, в которую уже были уложены вещи. Сегодня вечером в Париж должна приехать Маринетта… Она поклялась, что в Вандом больше не вернется.

— Знаешь, давай покончим с этой комедией. Так будет лучше и для тебя и для меня.

— Ни за что.

— Будь благоразумной.

— Анри, не бросай меня…

Вильнуар ожесточился.

— Хватит в конце концов.

— Не уходи от меня…

Он резко ее оттолкнул.

— Оставь меня в покое… Отстань. Я уже сказал, что мы с тобой разводимся. Ясно?

— А как же с детьми?

— Чепуха, они же в пансионе.

— А что будет со мной?

— Возвращайся в свою лавчонку, там тебе место.

— Это невозможно.

— Тогда убирайся к черту.

Она еще пыталась его удержать, соглашаясь на все, на оскорбления, на унижение, лишь бы он ее не бросил. Вильнуар снова оттолкнул ее.

— Мое терпение лопнуло, прощай.

— Анри, Анри! Оглянись…

Он обернулся и презрительно посмотрел на нее. Она жалобно проговорила:

— Если ты уедешь, я умру…

Возможно, он и не прочел в устремленных на него с мольбой глазах страшной драмы, которая назревала, и не увидел, как Элен протянула руку к открытому в ночном столике ящику и вынула револьвер.

— Умирай, раз ты не даешь жить другим. Я ничем не могу помочь…

Первая пуля попала ему в плечо, вторая в спину… Он не успел ухватиться за ручку двери и тяжело рухнул на пол, а его жена, как безумная, продолжала стрелять…

В это время в том же городе Роз, лежа на кровати, соединив ноги вместе и вытянув руки вдоль туловища, проделывала утреннюю гимнастику, которая должна была ее научить правильно дышать и расслаблять мышцы. Шарль присутствовал на одном уроке доктора Симонена и теперь с очень серьезным видом руководил Роз.

— Хорошо, выдох… расслабь мышцы…

Он поднял ее руку и опустил, она упала как плеть.

— Отлично!

Прижав к кровати ноги Роз, Шарль посмотрел ей в глаза и сказал:

— А теперь садись.

Роз прыснула со смеху.

— Что с тобой?

— Ничего, мне стало смешно… я представила себе выражение лиц твоих товарищей. Видели бы они тебя в роли акушерки!

— Ну что ж, не так уж плохо справляюсь, — сказал Морен и тоже рассмеялся.

Парижские вечерние газеты на первой странице напечатали сенсационное сообщение: «Анри Вильнуара застрелила жена… Министр торговли убит наповал…» Одна из газет дала даже следующий заголовок: «Любовная драма или политическое убийство?» В первых выпусках говорилось, что трагедия произошла совершенно неожиданно, но следующие уже объяснили, что женой руководила ревность…

Все описания убийства сопровождались биографией, восхваляющей покойного. Благодаря имени пострадавшего это происшествие превратилось в общественное событие и в течение нескольких дней давало пищу журналистам, вцепившимся в сенсацию. Газетчики жадно накинулись на первые заявления, сделанные Элен Вильнуар, которая находилась в тюрьме в Перигё. Были допрошены семья Вильнуаров и прислуга замка. Репортеры осаждали Маринетту Делорм, которая не торопилась уехать в Вандом и охотно позировала кинохроникерам. Появились очерки, репортажи, интервью и фотографии, показывающие жену и любовницу, обманутую женщину и вдохновительницу министра, глаза, полные мольбы, и глаза соблазнительницы. Иллюстрированные журналы не упустили случая сообщить, что на красавице Маринетте костюм от Фардена…

Все сочувствовали несчастной жене…

— Она была хорошая мать, — сказала Флери консьержке Томасен, ожидая начала собрания комитета мира.

— Ей наверняка нелегко жилось в такой семье, — заметила Томасен. — Но если бы у меня был такой муж, я бы все равно не валялась у него в ногах…

Смерть Вильнуара огорчила Леона Бургена. Некоторое время тому назад он и его друзья из комитета разработали новый метод воздействия делегаций на депутатов. Все труднее было добиться личного свидания с депутатами, и было решено убеждать их при посредстве их жен. Такая система имела свои преимущества. На женщин приводимые сторонниками мира доводы производили большее впечатление, чем на их мужей; члены комитета переговорили со всеми женами депутатов и уже добились положительных результатов. Так, например, независимый депутат явно начал сдаваться. Анри Вильнуар, правда, не был районным депутатом, но жил в этом же квартале, и поэтому делегаты в сопровождении учителя побывали у Маринетты Делорм.

— Она нам пообещала, что он не будет голосовать за ЕОС, — сказал Леон. — Жаль, что его убили…

— Знаешь, когда человек становится министром, он меняет свои взгляды, — утешил его Огюст Пибаль.

Пришла Ирэн Фурнье. Ждали только ее. Она попросила прощания за опоздание и объяснила, что ее вызвали в Национальный Совет Мира. Там ей сообщили одну важную новость. Группа деятелей, и среди них президент Эррио, выступили с призывом провести тринадцатого марта день протеста против перевооружения Германии. Все районные комитеты мира должны принять участие в делегациях парижского населения, которые в этот день устроят демонстрацию у Триумфальной арки и возложат цветы на могилу Неизвестного солдата.

— Хорошо бы к этой дате собрать второй миллион подписей в департаменте Сены, — сказал Пибаль. — А то нам нечем похвастаться.

— Это не относится к нашему комитету, — запротестовал Бурген. — У нас уже около десяти тысяч.

— Но мы еще не у всех жителей нашего района получили подписи. Надо использовать обращение актеров кино и театров к депутатам…

Ирэн попросила аббата Дюбрея провести собрание вместо нее и поспешила к Ренгэ. Профессор был дома, но она попала в неудачный момент. Он готовился к лекции, которую должен был читать завтра в Коллеж де Франс. Несмотря на это, он сразу ее принял.

— Прошу вас, детка, садитесь. Что вас ко мне привело? Я вижу, вы загляделись на мою библиотеку? У меня три тысячи книг, но я с закрытыми глазами найду любую из них. Вас это удивляет? Я все ставлю на место сам…

Ирэн сказала, что ей поручили сообщить ему о предстоящем мероприятии. Профессор прервал ее:

— Я уже знаю, ведь я же дал согласие. Конференция состоится двадцатого марта во дворце Орсэ, но я нахожу, что это поздновато. Ратификация ЕОС должна произойти в конце месяца, и по моему настоянию ведутся переговоры с английскими лейбористами. Немцы обязательно приедут — нельзя же обсуждать этот вопрос без них. Но здесь нужно…

— Речь идет не о конференции в Орсэ, а о народной демонстрации у могилы Неизвестного солдата…

— Это еще что за демонстрация?

Ирэн вкратце рассказала ему о намеченной манифестации.

— Очень хорошо, но как бы из-за этого не уменьшилось количество участников нашей встречи двадцатого марта. Видите ли, хотя некоторые утверждают, что берлинская конференция четырех министров провалилась, она все же открыла новые перспективы. Так, например, в вопросе разоружения…

Профессор пустился в рассуждения. Раз германская проблема сейчас не может быть разрешена, следует серьезно заняться вопросом разоружения. Большим достижением берлинской встречи было решение, принятое Соединенными Штатами, СССР, Великобританией и Францией, рассмотреть эту проблему.

— Вы понимаете мою мысль? Великие державы хоть и робко, но все же встают на путь разоружения, и даже если они только приостановят подготовку к войне, уже не будет оправдания для ремилитаризации Германии и надобность в ЕОС отпадет…

Ирэн вежливо слушала профессора, но, воспользовавшись передышкой, вставила:

— Вас просят подписать призыв к демонстрации тринадцатого марта, под которым уже стоят имена видных деятелей.

— Кто меня просит?

— Друзья из французского Совета Мира.

— Нет, это несерьезная затея. Я не против, но зачем мне подписывать? Вы говорите, Эррио поставил свое имя? Это точно?

— Да.

— Тем более, хватит подписей и без моей.

Ирэн неохотно встала.

— Что же мне передать?

— Скажите, что я все-таки пойду к Триумфальной арке.

Собрание комитета закончилось раньше обычного, и Жак успел встретить Жаклину. Выдался теплый вечер, и они пошли погулять по бульвару…

Жак был в хорошем настроении. Сегодня от отца пришло письмо, в котором он впервые заговорил о Жаклине. Конечно, Филипп Одебер не утверждал, будто рад выбору сына, но, во всяком случае, он перестал возражать против их женитьбы. Он писал, что собирается приехать в Париж на свадьбу, и просил только сообщить ему заранее дату этого торжества. По принятому обычаю он оплачивает половину стоимости свадебного ужина и собирается устроить его в хорошем ресторане.

Если же у будущего тестя и тещи его сына нет денег, он согласен взять все расходы на себя, с тем чтобы отметить этот день без особой роскоши, но пристойно. Он не убежден, что Анриэтта сможет приехать, она все еще не оправилась после аварии, да и не стоит оставлять кондитерскую на попечение чужих людей. Но Жак может рассчитывать на его присутствие на свадьбе. В конце письма отец желал ему счастья. Одновременно пришел денежный перевод для покупки двух золотых колец.

— Я сразу ему ответил и послал твою фотографию.

— Как ты думаешь, он в конце концов полюбит меня?

Юноша вспомнил радушие Леру, при первом же знакомстве назвавшего его товарищем и сказавшего ему: «Если ты останешься таким же, мы с тобой по-настоящему подружимся», — и ответил:

— Обязательно полюбит. И даже сделает тебе хороший свадебный подарок. Но скорее всего он никогда не поймет, что, выбрав тебя, я встал на новый путь. Мы с тобой, Жаклина, должны надеяться только на самих себя.

— Если ты будешь со мной всю жизнь, мне больше ничего не нужно.

— Всю жизнь… Ты представляешь себе, что это значит? Сколько счастья нас ждет…

Мимо них прошли девушка и молодой человек. Наверное, и они говорили о том же самом. Жаклина еще крепче сжала руку Жака.

— Мсье Одебер!

Жак обернулся на знакомый голос.

— Прости, я сейчас тебя догоню.

Жаклина с недовольным видом ушла вперед. Юноша, сопровождавший Лору, отошел в сторону. Дочь заведующего винным погребом первая протянула Жаку руку.

— Вы на меня сердитесь?

— Я? За что?

— Мой отец очень дурно поступил по отношению к вам. Ведь вас выгнали из-за него.

— Я знал, что так будет, вы же меня предупредили.

— Но я со своей стороны сделала все, чтобы его отговорить, имейте это в виду.

— Я вам верю, Лора.

Она, как всегда, была элегантна. На ней было желтое пальто, черные перчатки и маленькая сумочка под цвет пальто. В ее больших глазах исчезло тревожное выражение, и она, спокойно глядя на Жака, сказала:

— Я не хочу вас задерживать. Ваша невеста вас ждет.

— Вас тоже ждут.

— Очаровательный юноша, не при нем будь сказано. Тоже студент, как и я… Кстати, помните, вы мне предлагали подписать протест?

— Да, и я еще добавил, что подписывать можно, только если убежден в его справедливости.

— Ну так вот, если вам это доставит удовольствие, могу сообщить, что вчера я дала свою подпись…

— Это была Лора Брисак, — сказал Жак, догнав Жаклину.

— Я не слепая.

— Она извинилась за поступок своего отца.

— Естественно.

— Чего ты дуешься?

— Ничего.

— Ты же знаешь, что между нами все кончено.

— Надеюсь.

— Кстати, у нее появился друг.

— Неужели ей так спешно нужно было поделиться с тобой этой новостью?

— Чего ты злишься?

— Ты же упрекнул меня по поводу Леона?

— Ну, это совершенно разные вещи.

— Но ведь Леон наш товарищ.

— Называется товарищем, а сам ухаживал за тобой.

— Видишь, тебе это тоже не по вкусу.

Жак обнял ее и поцеловал в губы, не обращая внимания на прохожих.