Весенние ласточки

XIV

— Мсье Ренгэ, вылетающий в Брюссель… — вызывали громкоговорители вокзала Инвалидов.

Это объявление привлекло внимание только трех человек, а именно: Ирэн Фурнье, Леона Бургена и депутата Сержа де Мулляка.

Вокруг шли обычные перед отлетом самолета приготовления. У окошек толпился народ, служащие авиакомпаний с подчеркнутой предупредительностью встречали пассажиров, на чемоданы вешались этикетки с названиями всех городов мира, на щите вспыхивали все новые надписи, приглашая вас лететь в Нью-Йорк, в Каир, в Лондон, в Дакар…

Ирэн не стоялось на месте от волнения. Она окинула взглядом зал в надежде увидеть среди прибывающих того, кого вызывали громкоговорители, и, не выдержав, снова подошла к окошечку «Эр-Франс».

— Мадмуазель, я сопровождаю профессора Ренгэ. Он должен прибыть с минуты на минуту…

Стюардесса ободряюще улыбнулась.

— У нас еще есть немного времени, но хорошо, если бы он поторопился. Автобус отправляется через несколько минут.

— А если он опоздает?

— Тогда пусть едет в Буржэ.

— Вы думаете, он поспеет?

— Наверняка. Ваш самолет отлетает только в одиннадцать часов.

Таким образом, у них оставалось еще больше часа. Значит, не все потеряно. Ирэн пошла было звонить по телефону, но ее пугала перспектива разговора с женой Ренгэ; кроме того, ей могли сообщить, что профессор передумал, и она решила позвонить в последнюю минуту.

Всю эту неделю она жила в постоянной тревоге. То ее окрыляла надежда, то терзали сомнения и преследовал страх, что в конце концов все сорвется. Началось с того дня, когда ее вызвали на улицу Пирамид. Один из руководителей Национального движения за мир попросил ее, если она может, девятого октября вылететь вместе с профессором Ренгэ и депутатом де Мулляком в Прагу. Это было для нее полной неожиданностью, и она не сразу ответила, думая, что произошло недоразумение или она чего-то не поняла.

— Там состоится конференция, и нам предложили прислать на нее своих представителей, — объяснили ей.

— Почему же вы выбрали именно меня? — удивленно спросила Ирэн. — Ведь у меня нет никаких заслуг.

— На конференции будет обсуждаться германский вопрос, а ваш комитет занял одно из первых мест в проводимой кампании. Кроме того, хорошо, чтобы в делегацию входила женщина…

Ирэн с трудом поверила в свое счастье. Она уже заранее представляла себе, как удивится Луи, когда она ему вечером сообщит: «Знаешь, я улетаю в Чехословакию». — «Ты смеешься!» — ответит муж. «Правда, уверяю тебя». Нет, это несбыточная мечта, все сорвется… Де Мулляк был одним из руководителей Национального движения за мир, и она понимала, что из-за него никаких затруднений не будет, а вот с профессором Ренгэ — дело другое.

И хотя ее уверяли, что все будет в порядке и он не откажется от приглашения, она лично не была в этом уверена. Его кандидатуру как будто бы предложил руководству Национального совета мира аббат Дюбрей. К ней отнеслись в высшей степени положительно. Профессор пользовался авторитетом в научном мире, кроме того, он не раз показал себя как рьяный противник войны и был председателем одного из комитетов мира… Самое трудное, считала Ирэн, получить его согласие. Ей-то и поручили вести с ним переговоры, сославшись на то, что она с ним встречалась. Ее предчувствия оправдались: уломать старика оказалось нелегко.

Первое ее свидание с Ренгэ произошло в его кабинете в присутствии Леона Бургена.

— Скажите, а почему меня хотят туда послать? Я не вхожу в Национальный комитет и несколько раз уже повторял, что не хочу в него входить. Значит, у меня нет права выступать от его имени…

— Но вы же принимаете участие в движении мира.

— Я работаю в Коллеж де Франс, мадмуазель. Моя частная жизнь никого не касается, но на поездку за границу я должен получить разрешение министра.

— Вы же будете отсутствовать только субботу и воскресенье.

— Правильно, но эти дни я проведу в Праге.

Ирэн, чувствуя, что все рушится, набралась храбрости и сказала:

— Я не понимаю, чего вы опасаетесь.

Профессор рассмеялся.

— Не воображайте, что я чего-то боюсь. В отличие от некоторых я не боюсь, что меня не выпустят обратно.

— Я не это имела в виду.

— Меня не страшит и порицание моего министра. Но почему посылают именно меня?

— Ваше присутствие придаст делегации вес.

— Не требуйте от меня слишком многого, я столько раз просил вас об этом. А собственно говоря, что это за конференция?

Профессор задал множество вопросов, сказал, что нужно подумать, и Ирэн пришлось навестить его еще несколько раз… В конце концов, после длительного колебания, после того, как он посоветовался с несколькими друзьями и среди них с Жолио-Кюри, он дал согласие, но при одном условии:

— Вокруг моей поездки не поднимайте шума.

— В каком смысле?

— Никаких фотографий в газете, никаких заголовков с моей фамилией. И чтобы по возвращении не было ни одной статьи, ни одного интервью, в которых от моего имени будут говориться вещи, которых я не высказывал.

— Но если появится отчет, как же избежать упоминания о вас?

— Ладно, на это я согласен, но чтобы больше нигде обо мне не писали.

Накануне отъезда Ирэн снова пришла к нему, чтобы вручить ему билет на самолет и условиться о встрече. Профессор нервничал, но не высказал никаких возражений, и она, боясь, что он в последнюю минуту передумает, поспешила уйти. Теперь она об этом сожалела. Поговори она с ним, возможно, сейчас не пришлось бы так волноваться…

Ирэн, наведя справки в окошечке, вернулась к Леону Бургену и де Мулляку. У депутата весь багаж состоял из кожаного портфеля.

— Надо было пригласить его жену, — сказал де Мулляк, тоже обеспокоенный отсутствием профессора.

— Я думаю, она бы отказалась, — возразила Ирэн.

— Все равно, надо было это сделать приличия ради. Может быть, он боится ездить без нее. А что мы будем делать, если он не приедет?

Этот же вопрос мучил Ирэн. Она уже подумывала, не следует ли в этом случае и ей остаться. Остаться, когда она уже вот-вот должна была улететь! Ирэн готова была заплакать. Хорошо, что ей пришло в голову попросить Леона Бургена проводить ее. Ему можно было поручить связаться с Национальным комитетом, узнать, какие будут указания, и передать ей ответ в Бурже. Если профессор появится после отхода автобуса, Бурген его отвезет на аэродром в такси. Но сперва нужно попытаться дозвониться Ренгэ. Ирэн направилась к телефонной будке, и в этот момент Леон крикнул:

— Вот он!

Ирэн и Леон бросились навстречу профессору. Тот шел по залу за носильщиком. Несмотря на сравнительно теплую погоду, Ренгэ был в пальто, которое могло защитить и от сибирских морозов.

— Меня задержала жена. Все читала наставления, как будто я уезжаю навсегда. И это повторяется перед каждым моим отъездом.

Ирэн занялась регистрацией его багажа. У профессора был огромный чемодан, который потянул точно столько килограммов, сколько полагалось по норме. Матерчатую сумку он решил оставить при себе.

Де Мулляк снял шляпу и представился.

— Господин профессор, я много слышал о вас, но не имею счастья быть с вами знакомым.

Профессору понравился этот высокий, изысканно вежливый молодой человек с тонкими чертами лица, и он откровенно поделился с ним своими волнениями.

— Знаете, меня тревожит эта поездка. Я не очень хорошо понимаю свою роль…

Громкоговорители снова кого-то вызывали…

— Это нас, — сказала Ирэн. Теперь, когда все уладилось, она боялась, что автобус уедет без них.

Леон Бурген попрощался, пожелав им счастливого пути.

— Боже мой! — воскликнул профессор, когда автобус тронулся. — Кажется, я забыл очки.

Он похлопал себя по карманам. К счастью, очки, а с ними и пилюли против укачивания оказались в пальто.

— Видите, жена обо всем подумала…

На аэродроме он спросил де Мулляка, не будет ли неприятностей на чешской границе.

— Почему?

— У меня с собой фотоаппарат и разные материалы.

— Литература их не интересует.

— Значит, я могу взять с собой газеты?

— Конечно.

Ирэн еще не летала и со смешанным чувством любопытства и беспокойства ждала отлета. Самолет медленно пересек поле и остановился. Когда все пассажиры заняли свои места, летчик включил один за другим все четыре мотора, самолет затрепетал, как скаковой конь, и, увлекаемый стремительной силой пропеллеров, покатил все быстрее и быстрее… Ирэн глядела, как убегает трава вдоль дорожки, и ей казалось, что она стремительно несется вперед… Еле ощутимый толчок — и огромная птица оторвалась от земли. Под ней поплыли зеленые ковры аэродрома и прилегающих полей… Самолет набрал высоту, нырнул в облака, вышел из них и понесся под яркими лучами солнца на фоне голубого неба.

— До чего же нелепо лететь через Брюссель, чтобы попасть в Прагу, — говорил профессор де Мулляку.

— Прямое сообщение прервано с пятьдесят первого года.

— Знаю. И сделали это мы. А еще говорим о железном занавесе!

Ирэн сидела у окошка и, рассеянно слушая разговор, любовалась расстилавшимся внизу бесконечным морем белых хлопьев… На мгновение ей показалось, что испортились моторы, но ее попутчики как ни в чем не бывало продолжали беседовать. У нее отлегло от сердца, только когда в приоткрытую дверку она увидела, что радист в кабине спокойно закуривает сигарету… За те пятьдесят минут, что длился перелет, у нее была еще минута испуга, когда самолет с приглушенным гулом пробивался сквозь туман, разрывая его в клочья и с безумной скоростью разбрасывая их по обе стороны своего корпуса.

— Господа пассажиры, прошу вас надеть пояса, — сказала стюардесса.

— Что случилось? — обеспокоенно спросила Ирэн.

— Мы сейчас будем приземляться.

В Брюсселе они пересели на самолет «Сабены» и благополучно долетели до Праги.

В пути им подали холодный завтрак. Ирэн дремала под мурлыканье моторов. Профессор спал почти всю дорогу. Де Мулляк читал детективный роман. Незадолго до посадки он пересел к Ирэн:

— Мы летим над Богемией.

— Откуда вы знаете?

— Здесь своеобразный пейзаж: равнины, холмы, поля и леса. Зимой все покрывается снегом и только изредка мелькают темные пятна — это еловые леса.

Самолет постепенно снижался. Яркий свет, исходивший от очистившегося неба, подчеркивал разнообразие красок осеннего пейзажа. Прямые, словно натянутые струны, дороги скрещивались, как на географической карте, и сбегались к крошечным деревушкам, Ирэн, разглядывая это необъятное пространство, пыталась найти признаки человеческого жилья. Какая-то черная палочка с медлительностью микроба ползла среди неподвижных полей. Ирэн не сразу догадалась, что это поезд. Вскоре она увидела маленькие белые точки, разбросанные вокруг домов и напоминавшие микроскопические шампиньоны…

— А что это за белые шарики?

— Гуси. В Чехословакии разводят гусей, так что нас с вами ждет вкусный обед.

Но в это время вспыхнула надпись, сообщавшая пассажирам, что самолет пошел на посадку, и Ирэн так и не узнала, всерьез говорил де Мулляк или шутил.

Бельгийская стюардесса указала им на симметрично расположенные дома с красными черепичными крышами, напоминавшие детский «конструктор», и сказала:

— Вот Лидице!

— Мне кажется, я слышал это название, — проговорил профессор.

Самолет медленно разворачивался над позолоченной солнцем Прагой… Он пролетел над голыми холмами, низко прошел над березовой рощей, над свекольным полем и с легкостью насекомого сел на летную дорожку. Постепенно замедляя ход, он пересек поле, спугивая огромных зайцев, которые убегали в сухую траву.

— Черт побери, здесь, видно, не охотятся! — заметил один из пассажиров.

— Охотятся, только не на аэродромах, — ответил его сосед.

Самолет описал полный круг и подкатил к зданию аэропорта, пропеллеры вздрогнули и замерли, моторы замолчали.

Девушка в ярко-синей форме радостно приветствовала бельгийскую стюардессу и поднялась на самолет за паспортами. Один из пассажиров выразил по поводу этого удивление.

— Чистая формальность, — ответила девушка. — Мы их вам сейчас вернем.

Фоторепортеры и кинооператор подбежали к сходням. Седой почтенный человек подошел к французским делегатам.

— Профессор Ренгэ? Разрешите приветствовать вас на нашей земле. Мы счастливы, что вы к нам приехали.

Затем он поздоровался с де Мулляком, с которым, видимо, был уже знаком. Их окружили еще какие-то люди, и все наперебой пожимали им руки и преподносили цветы.

Профессор не успевал отвечать на приветствия, и у Ирэн тревожно забилось сердце, когда она увидела, что его осаждают журналисты с блокнотами в руках и записывают все, что он говорит, а кто-то пытается подсунуть ему микрофон.

— Все здесь очаровательны, — сказал профессор, когда они в сопровождении толпы пошли к зданию аэропорта. — А что это за господин нас приветствовал? Он великолепно говорит по-французски. Я совершенно не запоминаю имен, — обратился Ренгэ к де Мулляку.

— Это ректор Пражского университета.

— Как же так! Надо было меня предупредить. А дама, заговорившая со мной по-чешски?

— Вице-председатель парламента. Она же — председатель чешского комитета мира.

Французских делегатов провели в зал ожидания и познакомили с молоденькой переводчицей Зюской и с американцем, похожим на аргентинца. Он приехал приветствовать их от Всемирного Совета Мира.

Ирэн старалась ничего не упустить, запомнить каждую мелочь в этом новом для нее мире. Она с интересом посмотрела на огромный фотомонтаж, висевший у входа. На нем было изображено строящееся здание на фоне средневековой башни. Под снимком надпись на нескольких языках:

«Чехословакия гордится своим прошлым и строит свое будущее».

Им подали аперитив с печеньем и бутербродами. Де Мулляк чувствовал себя как дома и переходил от группы к группе, обращаясь к каждому с приветливым словом. Профессор с ректором нашли общих знакомых, и их беседе, казалось, не будет конца. Но их прервала Зюска.

— Вы меня простите, господин профессор, нам надо зайти на таможню…

— А сюда мы еще вернемся?

— Если вы не возражаете, мы поедем прямо в гостиницу.

Ренгэ раскланялся со всеми приехавшими его встречать и пожал руку ректору.

— Надеюсь, мы с вами еще увидимся?

— Обязательно. Я завтра буду на конференции.

Зюска провела их к паспортному столу. В окошечке сидел военный с непроницаемым лицом. Кивком головы он разрешил им выйти.

— А паспорта разве нам не вернут? — спросил профессор.

— Потом, — ответила Зюска.

Таможенник попросил раскрыть чемоданы. Он проверил содержимое портфеля де Мулляка, слегка приподнял аккуратно сложенное белье и платья в саквояже Ирэн и вынул из чемодана профессора большую картонную коробку.

— Он спрашивает, что в ней лежит, — перевела Зюска.

— Честно говоря, я сам не знаю, — ответил профессор. — Ее всунула в последнюю минуту жена.

В коробке оказались две пачки сухарей, плитка шоколаду и немного печенья… Таможенник с бесстрастным лицом положил все на место, сам закрыл чемоданы и роздал паспорта.

У выхода их ждали две машины. Профессора поразила обтекаемая форма автомобилей и то, что мотор находится сзади.

— Чешская марка? — спросил он де Мулляка.

— Да, «татра». Они их экспортируют в большом количестве.

Де Мулляк и профессор сели в одну машину, Ирэн с Зюской — во вторую.

— Вы хорошо знаете профессора Ренгэ? — спросила чешка.

— Он председатель комитета мира нашего района.

— Тем лучше. Я робею при нем. Говорят, он крупный ученый.

Зюска была полненькая, круглолицая блондинка. Она без умолку болтала и рассказала Ирэн, что вдоль шоссе, по которому они едут, много новых зданий, а в скором времени начнут возводиться крупноблочные дома…

В Праге, городе ста башен, над которым величественно возвышается королевский замок и церковь святого Георгия, Зюска показала гостье Карлов мост и потемневшие от времени скульптуры. Ирэн казалось, что она перенеслась в далекое прошлое. Ее удивило множество церквей, и она спросила переводчицу, все ли они действуют.

— Конечно, — ответила та.

Ирэн и ее попутчики встретились в холле гостиницы «Алькрон». Кого здесь только не было! Дамы в мехах, мужчины в шляпах, две индианки, задрапированные в сари, пары, сидевшие в сторонке, деловые люди, дипломаты, журналисты, беседовавшие у стойки; у вешалки собрались латиноамериканцы и от полноты чувств похлопывали друг друга по спине.

— Какое космополитическое общество! — воскликнул профессор. — Можно подумать, что мы в Лондоне.

Зюска попросила провести гостей в отведенные им комнаты и условилась встретиться с ними попозже, чтобы идти ужинать.

— Мы не можем, — заявил де Мулляк. — Сейчас всего пять часов.

— Но вам уже все приготовили.

— Придется смириться, — сказал со смехом профессор. — Кстати, в самолете я очень плохо поел.

Отозвав Зюску в сторону, он спросил ее:

— Мне бы хотелось послать телеграмму жене. Это возможно?

— Конечно. Дайте мне текст, я все сделаю.

— А позвонить я могу?

— Если хотите…

В ресторан он пришел позже всех и, сияя, объявил:

— Все в порядке. Я разговаривал с Парижем… Знаете, у вас совсем неплохая гостиница. Мне дали отличный номер.

— Вам не нравится? — обеспокоенно спросила Зюска.

— Наоборот, даже слишком роскошно.

Он просмотрел меню, заказал метрдотелю ужин и достал из кармана записную книжку.

— Ладно, теперь скажите, какой у вас будет распорядок. Когда открывается конференция?

— Завтра в девять утра, — ответила Зюска. — За вами будут посланы машины.

— Все это чудесно, но я бы хотел еще знать, что мы должны на ней делать?

— Вероятно, наши друзья ждут, что вы выступите, — сказал де Мулляк.

— Нет, говорить будете вы.

— Я хочу вас попросить — и думаю, что мадам Фурнье меня поддержит, — выступить от имени нашей делегации.

— Конечно, — ответила Ирэн.

— Ну вот, друзья, именно этой ловушки я и опасался. Нечего на меня так смотреть, я говорю совершенно серьезно. Надо было меня предупредить…

Почувствовался холодок. Зюска объяснила, что завтрашний день будет посвящен вступительному докладу ректора и прениям по нему, а выступления гостей из-за рубежа состоятся только послезавтра.

— Очень хорошо, это меня устраивает, — сказал профессор уже более благодушно. — Таким образом, мы успеем послушать и подумать. Итак, будем считать, что на сегодня с этим вопросом покончено. Но я люблю ясность во всем, и поэтому скажите, что мы должны делать сегодня?

— Все, что вам захочется.

Де Мулляк решил повидаться с друзьями. Ирэн не терпелось осмотреть город, профессору тоже хотелось походить по Праге, но в полном одиночестве.

— А вы не боитесь заблудиться? — спросила Зюска.

— Я здесь бывал до войны.

— Тогда вам остается только подумать о том, как провести вечер. На случай, если вы захотите пойти в театр, я взяла ложу в опере.

— А что там идет?

— «Кармен».

Ирэн чуть не захлопала в ладоши.

— Да, интересно посмотреть, как ее здесь ставят, — сказал де Мулляк.

— Вы просто удивительно предусмотрительны, — добавил профессор.

Он пришел в прекрасное расположение духа, поел с большим аппетитом и, к удивлению де Мулляка, заявил, что чешская кухня восхитительна.

— Вы довольны? — спросил де Мулляк Ирэн в понедельник утром, когда они вдвоем в холле гостиницы ждали профессора.

Этот вопрос можно было не задавать. Ирэн была в восторге от оказанного ей приема. Эти два дня она провела как во сне. Огромное впечатление на нее произвела конференция, на которой присутствовало пять тысяч делегатов. В перерывах между заседаниями ее окружали девушки и юноши, они задавали ей вопросы, дарили сувениры и даже просили у нее автограф. Заключительную речь произнес премьер-министр. После окончания конференции он пожал Ирэн руку. Зюска, с которой они очень подружились, познакомила ее с многими товарищами, с шахтерами из Моравской Остравы, с пражскими студентами, словацкими крестьянами, священником из Братиславы, с чемпионом Затопеком, который носит офицерскую форму… Новые друзья расспрашивали ее о Франции, о французском народе и все повторяли слово «мир».

— Довольна ли я? Еще бы!

У де Мулляка конференция не вызвала такого восхищения. Он привык к парламентским дебатам, и, с его точки зрения, ораторы повторялись, а слушатели слишком часто и бурно проявляли восторг. Он опасался, что некоторые выражения, употребленные премьером в его выступлении, неприятно подействовали на такого объективного и щепетильного человека, как профессор Ренгэ.

Но де Мулляк не высказал своих соображений, и Ирэн решила, что он полностью разделяет ее чувства. Она все с тем же ненасытным любопытством принялась разглядывать застекленные панно в холле гостиницы «Алькрон», на которых были изображены гербы всех стран мира.

— Вы тоже обратили на это внимание? — спросил профессор, подходя к ней. — А вы заметили, что большинство республик Латинской Америки включили в свой герб фригийский колпак Французской революции?

— Интересно, — ответил де Мулляк. — Кроме того, у некоторых из этих республик тоже трехцветный флаг.

— Все это очень показательно и, по-моему, говорит о неослабевающем влиянии Франции. Этот пример не единственный. Вообще у Франции гораздо больше друзей, чем у нас принято думать. Взять хотя бы Чехословакию. С какой симпатией здесь к нам относятся! До чего волнующую овацию устроили мне вчера, когда я выступал… Из всего этого следует сделать очень определенные выводы…

У де Мулляка отлегло от сердца.

— Значит, вы довольны конференцией?

— Это не то слово — я просто в восторге. Замечательный народ!

— Я бы лично предпочел более разноречивые высказывания.

— Возможно. Но, во всяком случае, такие конгрессы, как этот, не могут делаться по заказу. А вы слышали речь их премьера? Наш премьер-министр ничего подобного не осмелился бы сказать.

— Да, я не представляю себе, чтобы наши выступили на собрании сторонников мира, да еще с разоблачением американского империализма! — улыбнувшись, сказал де Мулляк.

— Вот именно! Конечно, у выступавших особый подход ко всему, но, честно говоря, в вопросе о воссоединении Германии правы они. Я всегда твердил, что прежде всего нужно найти мирное разрешение этой проблемы… Кстати, насколько я понял, конференция с этой целью и была созвана…

Де Мулляк собирался в город, чтобы перед отъездом сделать кое-какие покупки.

— А разве переводчица ничего вам не сказала? — удивленно спросил его профессор.

— А что именно?

— Она предложила мне побывать в Лидице, и я перенес отъезд на завтра. Кроме того, сегодня вечером меня пригласил к себе ректор.

В этот момент появилась Зюска и сообщила, что ей удалось взять билеты на следующий самолет.

— Да, но меня это не устраивает, — ответил депутат. — Меня ждут сегодня вечером.

— Ничего, сделайте, как я, — сказал профессор, — позвоните жене и предупредите ее, что вернетесь на день позже. Вы же, сударыня, насколько я понимаю, не будете возражать, если ваше пребывание здесь продлится?

Ирэн очень хотелось расцеловать профессора. Зюска, главная участница этого заговора, улыбалась во весь рот.

— Вот здесь была Лидице!

— Где?

— Там, где вы стоите. Красивая была деревня, с просторными домами, с церковью, мэрией, баней, школой… Был здесь рынок, росли деревья, стояли на улицах водоразборные колонки, перед домиками были разбиты сады… В пруд вливался маленький ручеек и, выливаясь из него, с веселым журчаньем бежал по цветущему лугу… В Лидице вела обсаженная вишневыми деревьями дорога. Шестьсот лет стояла Лидице, у нее была своя история, свое прошлое, и ее детей ожидало свое будущее. Пятьсот жителей жили здесь мирной жизнью…

Перед взором профессора Ренгэ простирался пустырь с редкими пучками травы, которую колыхал ветер. Еле заметная тропинка пересекала эту опустошенную землю, сначала полого спускаясь вниз, потом взбираясь по выжженному склону холма до самого верха, где стояла заново отстроенная деревня. Посреди подъема мрачно возвышался гигантский деревянный крест. Он чернел на фоне неба и напоминал скелет.

— А я думал, что новая Лидице построена на месте бывшей деревни, — проговорил профессор. — Мы эти дома видели с самолета.

— Надо было сохранить свидетельство преступления, Там, где вы сейчас стоите, была церковь.

Де Мулляк снял шляпу. Профессор стоял с задумчивым видом. Первой нарушила молчание Ирэн.

— А там, где крест, что было?

— Ферма Хорака. Вы, наверное, знаете, как была уничтожена Лидице?

Никто не ответил.

— Если хотите, я вам вкратце расскажу, а потом в музее вы услышите все подробности…

Профессор в знак согласия кивнул головой.

— В мае сорок второго года чешские патриоты убили около Праги эсэсовца, обергруппенфюрера Гейдриха. Под предлогом, кстати вымышленным, что участники заговора скрылись в Лидице, Гитлер приказал стереть с лица земли эту деревню[11].

— А что стало с жителями?

— Фашисты расстреляли всех мужчин старше шестнадцати лет, их было сто девяносто два человека, женщин вывезли в Равенсбрук, детей в Германию… Выжило всего несколько женщин. После войны удалось разыскать и привезти обратно шестнадцать детей. А вывезено было сто пять ребятишек. Все было проделано очень методично, как всегда. Нацисты даже сняли кинофильм, в котором показаны все этапы этого преступления… Гестаповцы ночью вызвали старосту и потребовали, чтобы он вручил им список жителей деревни, общественные деньги, денежные документы и все ценные вещи. Полицейские ходили по домам и будили жителей. Был дан приказ взять с собой деньги, драгоценности, сберегательные книжки — все это было конфисковано.

Гестаповцы не пощадили ни стариков, ни больных, ни новорожденных… Мужчин согнали на ферму Хорака, женщин и детей вывезли на грузовиках. После этого гестаповцы забрали все, что было в домах: машины, мебель, белье, скот, птицу, провизию… В то время как карательный отряд расстреливал мужчин партиями по десять человек, дома были подожжены, а кошки и собаки уничтожены, с тем чтобы в селе не осталось ни одной живой души. Был составлен список тех, кто работал в ночную смену на соседней шахте или по каким-либо другим причинам отсутствовал в ту ночь, и все они в дальнейшем тоже были расстреляны. У женщин, прежде чем их отправить в лагерь, отобрали детей… В последующие дни гитлеровцы взорвали обгоревшие развалины, выкорчевали деревья, засыпали канавы и ручьи, уничтожили дороги вокруг деревни и вывезли щебень. Бульдозеры сровняли почву. И там, где все живое было стерто с лица земли, немцы посеяли колючий кустарник и чертополох. Так Лидице превратилась в этот мрачный пустырь. Они окружили его колючей проволокой и предложили госпоже Гейдрих использовать его для охоты.

У Зюски прервался голос, и Ирэн с бесконечной нежностью обняла ее. Обе женщины, прижавшись друг к другу, заплакали.

Профессор, чтобы подавить охватившее его волнение, сделал несколько шагов по направлению к кресту, Серж де Мулляк последовал за ним. При их приближении из куста выпорхнула стая воробьев и полетела к молодым деревцам, выросшим вокруг новой деревни Лидице…