Весенние ласточки

XVIII

В пекарне кипела работа. Жак Одебер, как и каждое воскресенье, приехал с последним поездом метро и в час ночи, надев фартук, подошел к хозяину. Тот, голый по пояс, обливаясь потом, сажал хлеб в печь. Ловким движением он подсовывал под батоны длинную лопату, выхватывал стальную пластинку, которую держал в зубах, и уверенно и точно, как хирург, делал пять надрезов на каждом батоне с заостренными концами. После этого он открывал печь, засовывал лопату в самую глубину, рывком стряхнув батоны, вынимал ее и, не теряя ни секунды, начинал все снова… Ученик едва успевал подавать доски с хлебом. А помощник в это время месил тесто для следующей выпечки.

— Я смогу освободить печь в четыре часа, тебе хватит времени? — не оборачиваясь, спросил Жака хозяин.

— Вполне, — ответил тот. — Мне еще нужно все подготовить.

— Располагайся, как всегда, на кухне. Подогрей себе кофе. А когда проголодаешься, в буфете лежит кусок ветчины, советую его съесть. Вино на обычном месте…

Жак работал в булочной меньше месяца, но уже чувствовал себя здесь как дома. Его хозяин Ляфуркад предоставлял ему полную свободу действий. Он только показал ему в первый день, где лежат продукты и посуда.

— Конечно, здесь тебе не «Лютеция» и даже не кондитерская Одебера. Во всяком случае, постарайся обходиться тем, что у нас есть. Я в твоем деле ничего не понимаю и берусь только снабжать тебя продуктами. Муки у нас много, а все остальное, что тебе понадобится в течение недели, заказывай мне, всякие там сахар, масло, яйца. Все другие вопросы решает жена. Торговля лежит на ней, и она будет тебе передавать заказы…

Жак без труда приспособился к характерам хозяйки и хозяина. Амедэ Ляфуркад был круглолицый, добродушный человек лет сорока, с брюшком, любивший, как все гасконцы, приврать. Его занимали только две вещи: выпечка хлеба и политика. Он трудился без устали и ценил хорошо выполненную работу. Самой его большой радостью было, когда он мог сказать, вынимая из печи золотистые и хрустящие батоны: «Не зря старался».

Он не терпел никакой небрежности, следил за всем, по любому пустяку выходил из себя, но тут же остывал и говорил своему помощнику: «Ничего с собой не могу поделать, но ты же знаешь, я не выношу халтуры. С хлебом, я уже тебе говорил, нужно обращаться так же нежно, как с женой в постели». В политике у него были свои теории. Он говорил, что в принципе всегда придерживается самых левых убеждений, и, по его утверждению, был искреннее многих членов партии, другими словами, настоящим коммунистом. До тридцатичетырехлетнего возраста он работал подмастерьем и был деятельным профсоюзным агитатором, чем очень гордился. Став собственником, он любил подчеркнуть, что в отличие от других хозяев остался тем, чем всегда был, то есть пролетарием. Он платил своим служащим по установленному профсоюзом тарифу и ни в чем, как сам говорил, не мог себя упрекнуть. Хозяин-то он хозяин, но разве плохо, если рабочие будут придерживаться его взглядов? К сожалению, думал он, молодые рабочие сейчас гораздо менее воинственно настроены, чем в его время. «Почему они ничего не делают, чтобы изменить положение? Мы тогда создали Народный фронт…» Булочник был знаком с Шарлем Мореном еще до войны, верил в него и говорил, что он из тех, кто не изменяет своим убеждениям. Ляфуркаду в жизни повезло. В течение пяти лет, проведенных в плену в Германии, он работал по своей профессии, а вернувшись домой, женился на молодой вдове одного пекаря. Они продали прогоравшую булочную и, добавив к вырученным деньгам сбережения Ляфуркада, купили магазин в районе Монружа…

Люди, глядя на него и на его жену, довольно красивую, пышную и кокетливую женщину, говорили: «Да, у этого увальня есть все основания побаиваться за свое добро». В одном муж и жена были похожи: она так же ревностно относилась к торговле, как он к выпечке хлеба. В этом и крылся главный секрет их быстрого преуспевания. Жена уже с раннего утра была на ногах. Ее услужливость и неизменная улыбка покоряли покупателей. Она была любезна со всеми, никто от нее не слышал неприветливого слова; умела так аппетитно подать товар, что покупатель оказывался беззащитным. Ей-то и пришло в голову дополнительно к конфетам, шоколаду и печенью, соблазнительно выставленным в витрине, открыть производство пирожных. В течение нескольких месяцев у них работал кондитером один старик, который нанялся к ним временно, и Жак появился, как раз когда тот ушел.

Жак работал всю ночь с субботы на воскресенье и еще несколько вечеров в неделю. Благодаря высокой ставке он получал почти такую же заработную плату, как в «Лютеции», и в благодарность за это изо всех сил старался угодить своим новым хозяевам. Жена Ляфуркада сразу же оценила его мастерство и пришла в восторг от незнакомых ей сортов пирожных, которые привлекали ее покупателей не хуже, чем хороший хлеб.

— У меня теперь новый шеф-кондитер, — говорила она, — и вы можете заказать все, что вам захочется.

Она называла его «мсье Жак», но когда покупатель просил ее выполнить тот или иной заказ, кричала из магазина:

— Шеф, зайдите ко мне, нам нужно с вами посоветоваться.

И Жак, входя в роль «шефа», появлялся в колпаке, белой куртке и фартуке, край которого он затыкал за пояс.

— Не знаю, как ты этого добился, — говорил хозяин, — но жена в тебя влюблена.

Хозяева часто приглашали Жака к столу, и делалось это очень просто. Когда он задерживался на работе, хозяйка предлагала ему:

— Мсье Жак, поешьте с нами, ладно? Не отказывайтесь, я уже поставила вам прибор.

Иногда хозяин предупреждал его заранее:

— Завтра у нас хороший обед. Приходи в двенадцать и вместе с нами вкусно поешь…

За столом разговор неизменно заходил о политике, и Жак, узнав об убеждениях своего нового хозяина, которыми тот щеголял, решился предложить ему подписать протест против ЕОС.

— Ну, это уже давно сделано, хотя, честно говоря, я не верю в подписи. Нужна всеобщая забастовка…

Его жена высказывалась гораздо сдержаннее, она считала, что люди, у которых есть торговое дело, не должны заниматься политикой; это, впрочем, не мешало ей иметь свои собственные взгляды…

Хозяин и хозяйка очень нравились Жаку, он видел, что они искренне сочувствуют ему.

— Если хочешь знать мое мнение, — сказал ему как-то Амедэ Ляфуркад, — не ссорься с отцом. В конце концов он поймет тебя. Моему сыну сейчас всего пять лет, но когда ему будет пятнадцать, я пошлю его обучаться ремеслу к чужим людям, только так он станет человеком…

— Вы бы познакомили нас с вашей невестой, — попросила однажды хозяйка. — Она хорошенькая?

— Что за вопрос, — вмешался хозяин, — ясно, что хорошенькая.

Итак, Жак Одебер принялся за работу с приятным ощущением, что он в привычной обстановке и окружен славными людьми. Хотя была еще ночь, но он уже мечтал об ожидавшем его радостном дне. Теперь у Жаклины днем отдыха было воскресенье. Утром она пойдет вместе с делегатами своего квартала к районным депутатам. Жак встретится с нею в двенадцать часов в их комнатке. К этому времени она, как всегда, уже приготовит завтрак, а он, как всегда, принесет ей несколько «наполеонов», завернутых в прозрачную бумажку, и букет мимоз, который он купит у выхода из метро. После обеда он поспит, и в их распоряжении будет еще целый вечер. Куда бы им пойти? На этой неделе он неплохо заработал, можно попытаться достать дешевые билеты в Национальный народный театр… День свадьбы все еще не был назначен, но Фурнье надеялись получить новую квартиру в конце апреля — значит, Жаку нечего беспокоиться о жилье…

В Бержераке время делало свое дело. Одебер-отец так и не понял, почему сын решил остаться в Париже. В своих письмах он пока еще не упоминал о Жаклине, но все же перестал настаивать на возвращении сына в Бержерак, и Жак за это был ему признателен.

Покончив с хлебом, Амедэ Ляфуркад зашел на кухню выпить стакан вина.

— Ну, как дела? — спросил он Жака.

— Все в порядке.

— Ты читал газеты? Договорено о встрече в Берлине четырех великих держав.

— Вы думаете, что-нибудь получится?

— Трудно сказать. Во всяком случае, лучше спорить, сидя за столом, чем лезть в драку.

— Совет мира департамента Сены призывает собрать до этой встречи миллион подписей против ЕОС.

— Маловато…

Жаклина теперь чувствовала себя уверенно. У нее уже был опыт. Кроме того, в делегацию входило много народу. Сразу после собрания у педикюрщика повидать депутатов не удалось, они все находились в Версале. В течение недели было проведено тринадцать заседаний, тринадцать туров голосования, и только после этого наконец был избран президент республики. Такого еще никогда не бывало. На собрании комитета мира, когда разговор зашел о выборах, Ирэн Фурнье заметила:

— Все кандидаты, открыто выступавшие за ЕОС, были постепенно отсеяны…

— Да, ЕОС здорово пострадало, — вставил Леон Бурген.

— Не радуйтесь, — вмешался Огюст Пибаль. — Против Европейского сообщества выступил только один кандидат, но его не избрали. И им пришлось выставить такого кандидата, который занял нейтральную позицию. Совершенно неизвестный человек стал президентом.

— Мсье Пибаль, раз он президент Французской республики, он уже не неизвестный человек, — поправил его профессор Ренгэ.

После своей поездки в Прагу профессор все больше занимался вопросом, который волновал общественное мнение. В начале года он в числе ста профессоров подписал манифест против ремилитаризации Германии. Но ему не нравилось, что в коммунистической прессе то и дело упоминалась его фамилия, и он пожаловался Ирэн Фурнье.

— Зачем вы в своих газетах так часто пишете обо мне?

— Я к этому не причастна, господин профессор.

— Знаю, но надо им об этом сказать. По-моему, нечего поднимать на щит тех, кто уже подписал воззвание, разумнее воспользоваться ими, чтобы привлечь новых. А для этого лучше всего личное общение и обмен мнениями. Я сторонник встречи всех, кто интересуется этим вопросом, — я имею в виду не только участников движения за мир, но и всех остальных, а также и немцев, англичан, итальянцев, бельгийцев, чехов… словом, надо организовать нечто наподобие пражской конференции…

В местном масштабе он полностью одобрял деятельность комитета, который продолжал сбор подписей по домам и организовал свидания с депутатами…

Окрыленный поддержкой Ренгэ, Леон Бурген не прерывал связи с педикюрщиком. Парламентские дебаты в связи с концом года и рождественские каникулы снова отодвинули свидание делегатов с депутатами, но зато после споров удалось достичь единогласия.

Свидание было назначено на десять часов недалеко от дома депутата, которого было намечено повидать раньше других.

Жаклина пришла первая. Вслед за ней появилась Ирэн Фурнье. Она решила принять участие в этой делегации и потому, что это был первый опыт, и на случай, если в последнюю минуту кто-нибудь передумает. Вскоре к обеим женщинам присоединились Леон Бурген и Огюст Пибаль. Педикюрщик прибыл в своей малолитражке и, к удивлению Жаклины, привез преподавателя английского языка. Старушка плохо себя чувствовала и не поехала с ними. Леон познакомил жильцов с Ирэн, и все стали поджидать опоздавших. Прибежала, запыхавшись, консьержка.

— Представляете себе, муж ушел играть в карты с товарищами, и я его еле затащила домой.

Холостяк перепутал адрес и пришел последним. Он весело приветствовал всех, и они тронулись в путь…

— Ну и роскошь! — воскликнул педикюрщик, когда они вошли в дом, где жила женщина-депутат. — Если бы у меня была здесь квартира, я бы брал вдвое дороже.

В парадном они увидели какие-то непонятные приспособления, и учитель объяснил их назначение.

— Нажав кнопку, вы соединяетесь с жильцом, чья фамилия выгравирована на медной дощечке, и переговариваетесь с ним через эту маленькую коробку.

— Послушай-ка, Леон, — сказал Пибаль, — вот была бы умора, если бы ты меня так вызывал вниз.

— Я предпочитаю свистнуть, стоя во дворе, — ответил Леон. — По крайней мере всегда есть надежда, что какая-нибудь девушка тоже высунется в окно.

Ирэн строго посмотрела на них.

На звонок ответила горничная и кислым тоном попросила их подняться по черной лестнице. Преподаватель возмутился и гордо пошел по парадной лестнице. Остальные последовали его примеру. Дверь долго не открывали. Наконец горничная впустила их в переднюю, извинилась за промедление и объяснила, что ей пришлось пройти через всю квартиру.

— А вы по какому делу?

— Мы делегация.

— Вам не повезло. Госпожа находится в своем поместье и вернется только в понедельник вечером.

— Тогда вручите ей вот это письмо, — сказал Леон, предвидевший и такой случай. — Мы просим назначить нам свидание. Нам нужно с нею поговорить от имени шестисот пятидесяти семей, живущих на нашей улице, которые дали нам свои подписи.

— Сообщите депутату наши фамилии, — сказал педикюрщик, протягивая горничной свою визитную карточку.

— Понимаете, вы не одни, госпожа очень занята…

— А вы думаете, мы пришли сюда ради развлечения? — сказал учитель, вспомнив, как их оскорбили, предложив пройти через черный ход.

Холостяка забавляло происходящее.

— Передайте вашей хозяйке, что я — один из ее избирателей.

Горничная записала их фамилии, положила письмо на столик поверх стопки нераспечатанных писем и, вздохнув, сказала:

— Бедная госпожа. Сколько работы ее ждет!

Консьержка чуть не расхохоталась.

— Да, депутат МРП не отличается гостеприимством! — сказала она, когда они вышли на улицу.

После этой неудачи делегаты хотели было отправиться к депутату-социалисту, но учитель их отговорил. Он с ним знаком, тот и так против создания ЕОС. Не говоря уже о том, что коммунисты, упорно голосуя за кандидата в президенты, выставленного социалистами, расположили его к себе… Пибаль раскрыл газету. В ней были напечатаны фамилии тридцати девяти депутатов департамента Сены, официально выступивших против боннского и парижского соглашений.

— Что вы ищете? — спросил водопроводчика учитель.

— В списке этого депутата нет, а вдруг мы добьемся, чтобы и он публично заявил о своем протесте?

— Ну, если вы так настаиваете, идите, но без меня, — ответил преподаватель, — все равно мне уже пора с вами расстаться.

Они решили повидать независимого депутата, который, как было известно, принимал в одном кафе. Педикюрщик пригласил дам к себе в машину, а остальные сели в такси.

— Моторизованная пехота! — сострил Пибаль.

Они вошли в очень светлое помещение, в глубине которого видна была стойка и высокие табуреты.

— Депутат принимает в заднем зале, — сообщил им официант. — Вас вызовут, а пока ждите здесь.

Делегаты сели за столик. В очереди было человек двадцать, среди них много женщин с сумками, наполненными провизией. Глядя на них, Жаклина пожалела, что с утра не сходила на рынок. Педикюрщик заказал своим знакомым по стакану вина. Время от времени в глубине зала открывалась застекленная дверь и девушка с ярко-красными ногтями вызывала:

— Прошу следующего.

— Здесь как у зубного врача, — заметила консьержка. Она нервничала, что оставила дом без присмотра.

Когда они вошли, депутат, маленький толстяк, беспрерывно вытиравший пот со лба, поднял голову и воскликнул:

— Боже, сколько народу!

На столе у него лежал ворох бумаг и стояли пустые бутылки из-под воды. Огромная пепельница была наполнена окурками. Он попросил прощения за то, что не хватает сидений на всех, и послал секретаршу еще за одним стулом, чтобы усадить хотя бы дам.

Ирэн Фурнье немедленно приступила к делу и вынула листы с подписанными петициями.

— Знаете, подписи нетрудно подделать, — сказал депутат.

— Простите, — вмешался педикюрщик, — но за каждой из них следует совершенно разборчивая фамилия и адрес. Можете убедиться собственными глазами.

Депутат устремил хитрые серые глазки на отворот пиджака собеседника, где красовалось несколько орденских ленточек, и внимательно просмотрел списки.

— Все эти люди живут на одной и той же улице?

— Совершенно верно, господин депутат.

— А что это за улица?

— Наша улица, — гордо ответил Пибаль.

Добрая половина подписей была собрана им.

— Поздравляю вас, молодой человек, — с легкой насмешкой сказал депутат, но, видно, внушительный облик педикюрщика возымел свое действие, и толстяк тут же переменил тон.

— Ладно. Давайте поговорим серьезно. Какую угрозу видите все вы в этом сообществе?

Консьержка отметила, что депутат сказал «все вы», признавая тем самым, что они не первые, и с такой силой толкнула локтем Жаклину, что та чуть не прыснула со смеху. Педикюрщик изложил свои доводы: ликвидируется французская армия, и Франция теряет свою независимость…

— И если немцам понадобится рабочая сила, моего мужа тут же ушлют в Рурскую область, — добавила консьержка. — По-вашему, это правильно?

— Об этом нет и речи. ЕОС создается для защиты от Советского Союза. Может быть, именно это вам и не нравится?

— А кто, по-вашему, три раза вторгался во Францию? Русские или немцы? — жестко спросил холостяк, и беседа приняла резкий характер. В конце концов депутат, отвечая на очередной вопрос Ирэн, встал, давая понять, что разговор окончен.

— Не мне осуждать тех, кто будет голосовать за ЕОС. Возможно, это не самый лучший выход, но зато благодаря этому сообществу мы станем сильнее, Америка не будет нашим противником.

— Ну а как вы собираетесь голосовать?

— Я поступлю в соответствии с интересами государства.

— Еще немного — и мы бы победили, — сказал Пибаль, когда они вышли из кафе.

В общем они были удовлетворены результатом своего посещения.

— Вы заметили, он не нашелся что ответить на мой вопрос о французской независимости, — самодовольно сказал педикюрщик.

Он развез женщин по домам. Жаклина поспешила в магазины, она боялась, что запоздает с обедом.

— Папа! Как ты сюда попал? — и Жаклина бросилась на шею отцу. Он ждал ее в гостиной отеля. Мадмуазель Перванш при виде Жаклины встала и медовым голосом сказала:

— Наконец-то! Представляете себе, ваш отец собирался уйти, не дождавшись вас, и вернуться только после обеда. Но я знала, что вы должны скоро быть, и задержала его…

Она незаметно подмигнула Жаклине, как будто спрашивала ее: «Он знает?» Та в ответ отрицательно покачала головой.

— Папа, ты когда приехал?

— Сегодня утром. Я немного погулял, прежде чем прийти сюда.

— Ты надолго?

— До завтрашнего вечера, а может быть, и до вторника. Ты меня, конечно, приглашаешь обедать?

— Обязательно. Пойдем в ресторан?

— Ничего подобного. Мы пообедаем у тебя. Не ждала меня?

— Конечно, нет. Ты бы хоть предупредил…

— Все это выяснилось только позавчера вечером, я знал, что в воскресенье ты не работаешь, и уехал на день раньше, чем мне было нужно.

Леру повесил плащ на спинку кресла. На нем был приличный серый костюм, совсем новый пуловер, видимо связанный Дениз Леру, и галстук, который Жаклина подарила ему в день рождения. Его длинные седеющие волосы были аккуратно зачесаны назад, он только что побывал у парикмахера. Жаклина с радостным недоумением оглядывала его — она никогда не видела отца таким элегантным.

— Ну, дочурка, довольна своим отцом? Ты какая-то странная.

— Это от радости.

Она пропустила его вперед и, вспомнив на лестнице, что забыла ключ, спустилась в вестибюль. Мадмуазель Перванш была в смятении.

— Что же он подумает, когда увидит вашего жениха?

— А он уже пришел?

— Нет, но… А что ему сказать?

— Не знаю… Пусть подождет… я спущусь…?

— Ваш отец очень приличный человек. Я просто не знала, что ему говорить.

— Он вас расспрашивал?

— Нет, но он много рассказывал о вас. Боже мой, как он к этому отнесется?

Леру ждал Жаклину на площадке.

— Настоящий дворец! Я решил тебя подождать здесь, ты ведь не сказала, на каком этаже живешь.

— На самом верху, я пройду вперед…

Жаклина первой вошла в комнату и поспешно затолкнула ногой высунувшийся из-под дивана ботинок Жака. Хоть бы второй-то не валялся где-нибудь на самом виду!

— Папа, входи. Повесь плащ вон там, за дверью…

Пока он возился у вешалки, она сняла с туалетного столика стакан с зубными щетками и электрическую бритву.

— До чего же у тебя уютно! Сколько ты платишь? — спросил отец.

— Восемнадцать тысяч франков.

— В месяц? Как же ты выкручиваешься?

— Ну что ты! За три месяца.

— Твоя хозяйка сказала мне, что она сдает помесячно, поэтому я тебя и не понял. Да, но и за квартал это тоже дороговато. Я попросил, чтобы мне сдали здесь комнату на одну ночь, но хозяйка указала мне другую гостиницу, по соседству. Болтлива, как сорока. А какие она мне строила глазки, ты не представляешь себе. Да в общем-то я могу переночевать и у тебя. Там еще одна комната?

— Нет, кухня, совсем крошечная… Подожди, не ходи туда, там страшный беспорядок.

Жаклина проворно сдернула с веревки нейлоновую рубашку Жака и несколько успокоилась.

— Прости, но я даже не спросила о здоровье мамы. А как Мирей? Братья?

— Все здоровы и просили тебя поцеловать.

— Теперь входи, я сейчас приготовлю обед.

Жаклина разложила на столе содержимое своей сумки: батон, бутылку вина, кусок мяса, устрицы, картошку, салат, апельсины…

— Эге! Ты себе ни в чем не отказываешь!

— Хочешь жареной картошки?

— До чего же я удачно попал! Можно подумать, что ты готовилась к моему приезду.

— Да, ты же мне не сказал, зачем ты приехал.

— Меня включили в делегацию, которая должна повидаться с депутатами Жиронды. Мы решили отправиться к ним в палату.

— Тоже по поводу ЕОС?

— Откуда ты знаешь?

— Я сама этим занимаюсь… — и Жаклина сообщила о сегодняшнем посещении депутатов.

— Ну, доченька, ты меня очень обрадовала…

Леру принялся восторженно рассказывать дочери о последних событиях в Бордо. Там основали комитет борьбы против перевооружения Германии и собрали деньги, чтобы отправить делегацию в Париж. Пока что приехала одна делегация, но за ней последуют и другие. Он будет говорить от имени портовых рабочих.

— Мы им привезли двадцать тысяч подписей! И ты увидишь, какая у нас делегация. Доктор, профессор университета и даже один полковник в отставке. Мне пришлось одолжить у товарища костюм, чтобы достойно выглядеть… Да, я забыл еще тебе рассказать о Фернане, ну, ты его помнишь, наш почтальон, так он тоже должен был с нами поехать. Неплохо было бы иметь представителя «Форс увриер». К сожалению, он в последнюю минуту сдрейфил. Возмущен войной во Вьетнаме, а вот с ЕОС все колеблется. Ничего, и он поймет. И после этого ты будешь еще утверждать, что твой отец сектант!

— А я никогда этого не говорила.

— Знаю, но я не забыл упрека, который ты мне сделала после забастовки. А кто оказался прав?

Жаклина слушала его рассеянно, думая о том, что скоро должен прийти Жак. Не может же она скрыть правду от отца. Ну чего она боится? Он ее отругает? Но она не совершила ничего дурного. Он может не поверить в честные намерения Жака? Она сумеет его переубедить. Собственно говоря, ее смутила хозяйка гостиницы, она-то и навела на нее страх… Гораздо хуже изворачиваться, лгать…

— Послушай, папа, я должна тебе сказать…

Он посмотрел на нее такими непонимающими глазами, что вся ее решимость исчезла.

— Мне надо было бы тебе сообщить сразу…

— Ну, продолжай, ты что, боишься меня?

— Видишь ли, я живу не одна…

— Знаешь, это можно заметить и невооруженным глазом. Если ты хотела это скрыть, надо было убрать его галстук с вешалки и ботинок со стула…

— Ты его знаешь, это Жак…

— Все и так ясно, вон его фотография на столике.

Жаклина расцеловала отца.

— Ты у меня замечательный!

— Эх ты, дрянная девчонка! Да, но надо все-таки оформить ваш брак.