Весна с отколотым углом

ВЗАПЕРТИ (Река)

Я только что был у реки. Думаешь, я немного свихнулся? Нет, ничуть. Если я раньше не сошел с ума, теперь я, должно быть, вне опасности, мне уже сделали прививку. И все же я был у реки. Несколько недель назад я сделал важное открытие. Прежде воспоминания кидались на меня без всякого порядка. Думаю, скажем, о тебе, или о Старике, или о Беатрис, а через секунду-другую — о книге, которую читал в школе, и сразу же вслед за этим — о каком-нибудь сладком блюде, которым меня угощала Старушка еще на улице Окарт. Словом, воспоминания правили мною. И вот однажды я подумал: освобожусь-ка я хоть от этого. С той поры ими правлю я. Конечно, не совсем. Когда я падаю духом или вконец устану, воспоминания, пусть на минуту, обретают былую власть. И все же обычно бывает не так. Обычно я планирую их, то есть решаю сам, что мне вспоминать. Решу, например, вспомнить давний день в одном из младших классов, или веселый вечер с друзьями, или один из бесконечных споров в ФЕУУ, или (насколько это возможно) перипетии какого-нибудь из редких моих загулов, или искреннюю беседу со Стариком, или утро, когда родилась Беатрис. Сама понимаешь, чаще всего я вспоминаю о тебе, но и тут я навел порядок, иначе все сводилось бы к твоему телу, к нашим ночным объятиям. Это я не всегда могу вынести. Очень уж долго тебя со мной нет. Или меня с тобой нет. Думаю о тебе, и сперва хоть и больно, а все-таки приятно. Я радуюсь в пустоте; но потом становится худо, и я не могу прийти в себя несколько часов. Вот я и навел порядок, другими словами — решил вспоминать все хорошее, что бывало с нами, а не только наши ночи. Мы столько беседовали с тобой! Не знаю, как ты, но я этих бесед не забуду. Помнишь субботу, когда я, проспорив часов пять, убедил тебя в правоте нового пути? А как мы были в Мендосе? А в Асунсьоне? Неважно, что раньше, что позже. Потому я и написал, что был у реки. В этом воспоминании ты не участвуешь. Рио-Негро, недалеко от Мерседес. Мне лет, двенадцать-тринадцать, я на каникулах, у дяди и тети. Сад не очень большой, но доходит до реки. Между рекой и домом много густых деревьев, так что, когда я на берегу, из окон меня не видно. Мне нравится, что я один. Кроме того лета, я почти не слышал, не видел, не осязал природы. А тогда и птицы меня не пугались — может быть, принимали за деревце или за куст. Ветер бывал обычно слабый, листья не спорили меж собой, а тихо шептались, приветливо кивали, заверяя меня в добрых чувствах. Иногда я прислонялся к самому старому дереву, и морщинистая кора принимала меня, как сына. Такая кора как холка любимой лошади. Погладишь ее и ощутишь, что вы связаны дружбой — не сентиментальной, не сладкой, как с невыносимо верным псом, но такой крепкой, что в городе по ней тоскуешь. А бывало, я садился в лодку и выплывал на середину реки. Меня особенно пленяло, что и тот, и другой берег — на одинаковом расстоянии. Понимаешь, они были совсем непохожи. Птицы на них жили разные, особенно же отличались деревья, они как будто держались особняком, для каждого берега — свои. Я сидел в лодке и ничего не делал. Просто смотрел. Не читал, не играл. Жизнь проходила надо мной, от берега к берегу, а я ощущал себя ее частью и думал, как это ни странно, что хорошо бы стать сосной, ивой, эвкалиптом. Через много лет я понял, что нельзя продержаться на середине реки, надо пристать к тому или другому берегу. Конечно, я принадлежал лишь одному из них. Видишь, я не ошибся, когда сказал в начале письма, что был у реки.