Властелин страны кошмаров

Глава 21

Впервые ему было так плохо. Не помог даже провал в бессознательное. Боль преследовала его, проносилась сквозь тьму трассирующими пулями агонии, набирая очки, завывая от восторга каждый раз, когда попадала в цель. Джим извивался и корчился, но падению не видно было конца.

Когда Мишлен Бауэр внезапно проснулась, в первую минуту ей показалось, что ее разбудила ящерица, царапнув лапкой за плечо. Но вот она повернулась в кровати и увидела сквозь москитную сетку очертания До Мина. Юный переводчик сидел на земле у ее кровати, за его спиной стоял мальчик, который сопровождал его повсюду. Он был обязан отворять двери или, как это было сейчас, носить фонарь. Мишлен решила, что, наверное, уже очень поздно: мальчик таращил глаза и покачивался, словно его оглушили.

— Они двигались, — сказал До Мин. — Вы велели, чтобы вас предупредили.

Мишлен встала с кровати, придерживая простыню на груди. Она спала без ночной рубашки.

— Как они двигались? — спросила она.

— Кровать номер четыре. И звуки тоже были.

Номер четыре. Самый молодой в этой коматозной группе и, как выяснилось, самый восприимчивый. Хотя до сих пор никаких объяснений этому она не нашла.

— Подождите за дверью! — приказала она.

До Мин повернулся и что-то сказал мальчику. Мальчик оставил ей фонарь, и они вышли в коридор.

Наверняка, ничего особенного не случилось, но все же стоило пойти и посмотреть своими глазами. Одевшись, она взяла фонарь и вышла в коридор, где, присев у стены, ее ждали До Мин и мальчик. Мальчик спал, но До Мин толкнул его локтем и они направились в главное здание госпиталя. Мишлен старалась не смотреть назад: переводчик всегда как-то горбился на ходу и обычно шел, плотно сложив на груди покалеченные клешни, которые когда-то были руками. Она никак не могла привыкнуть к этому зрелищу. Он не мог есть палочками, даже ложкой он пользовался с трудом. Его пальцы словно склеились, кожа так густо была покрыта следами от ожогов, что казалась татуированной. Без помощи мальчика он пропал бы.

На улице еще догорали костры, пахло дымом. Они прошли через внутренний двор храма мимо спящих людей и поднялись по ступеням, которые привели их в запертый корпус госпиталя.

Войдя в палату, она была сильно разочарована. Стояла полная тишина. Слепой санитар ждал их у кровати номер четыре. Каждый раз, когда Мишлен оказывалась рядом с ним, у нее по телу ползли мурашки, словно она сунула руку в карман, а там оказалось что-то липкое и мерзкое. Сотрудники лаборатории в полном сборе! Если попробовать выдать До Минова мальчика за карлика, то можно организовать собственное шоу, демонстрирующее аномалии природы.

Она посмотрела на объект номер четыре. Он лежал на боку без подушки под головой. Матрас был перепачкан слюной. Поднеся фонарь к его лицу, чтобы посмотреть, будет ли реакция на свет, Мишлен спросила:

— Спроси его, как давно прекратились звуки.

До Мин перевел вопрос, санитар что-то сказал в ответ. Даже в звуках его голоса было что-то отталкивающее. Когда он говорил, казалось, что крысы бегают по потолку.

— Он говорит, час назад, может, больше, — перевел До Мин.

— Я велела докладывать немедленно.

Мишлен выпрямилась и обвела их взглядом. Переводчик сгорбился еще больше.

— Не так-то просто это сделать ночью, — сказал он извиняющимся тоном. — Он должен был послать кого-то ко мне, мне надо было одеться и разбудить мадемуазель…

— Хорошо. — Мишлен подняла руку, чтобы он замолчал. — Спроси его, ворочался только этот объект? Или кто-то еще, или они все?

Последовал обмен репликами, и переводчик сказал:

— Он говорит, только этот. Он ворочался, словно видел плохой сон, и он разговаривал.

— Разговаривал? Он имеет в виду настоящие слова или звуки?

— Слов не было, только звуки.

Мишлен снова посмотрела на фигуру, лежавшую на кровати. Он не реагировал на свет и вообще едва дышал. Хотя иногда это состояние ступора было настолько поверхностным, что казалось, он спит и что-то видит во сне. Возможно, так оно и было. Она не наблюдала сходных реакций у других объектов, поэтому не могла с уверенностью выдвинуть какую-то другую версию.

Сегодня, как и в первый день своего пребывания здесь, она не знала объяснения странной связи, которая их объединяла. Признаки появлялись и пропадали и не поддавались контролю. Она пробовала размещать объекты своих наблюдений в разных помещениях. Эффект сохранялся, даже если один из них не мог слышать или видеть других. Но указать конкретные причины и условия, при которых возникал этот эффект, она по-прежнему не могла. Возможно, это была побочная реакция на ЭПЛ или что-то другое, что ей еще просто не пришло в голову.

— Спроси его, действительно ли больше никто не реагировал.

— Мадемуазель должна понять, — начал До Мин, — что слепой человек не может сказать с абсолютной уверенностью…

— Он бы заметил, — сказала она. — Муха пролетит, и то он услышит.

Мишлен уже поняла, что больше ничего не добьется. Мальчик До Мина спал, свернувшись калачиком на полу. Мишлен вдруг захотелось сделать то же самое.

— Ладно, забудем, — сказала она устало, повернулась и вышла из палаты. Работать здесь было так же трудно, как на собачьей станции. У нее за спиной раздались голоса, и До Мин перевел:

— Он говорит, что, кажется, объект страдает болями в спине.

— Пусть даст ему аспирин! — резко ответила Мишлен и отправилась назад в свой москитный саван, чтобы вновь предаваться мечтам о доме.

Бруно не любил, когда собаки затихали, ему нравилось слушать, как они скулят от боли.

Они скулили уже несколько часов, кидались с лаем на сетку, выли и носились по клетке. Бруно проходил через все помещения, оставляя двери открытыми. Так он мог слышать, как мучаются его подопечные, в какой бы части станции он ни находился. В тот день, когда его оставили одного сторожить станцию, Бруно обещал устроить им веселенькую жизнь. Веселье у них уже началось. Чем вызван нынешний приступ ярости, он не понял, но наслаждался им, как мог.

Сейчас все стихло, и Бруно задавался вопросом, стоит ли спуститься вниз и подогреть их еще немного. Он получил бы больше удовольствия, если бы они сражались еще яростнее. Но их свалки по большей части сводились к короткой борьбе за лидерство и заканчивались слишком быстро. Он пробовал морить их голодом. Но и тогда они только подползали на брюхе к смотровому окошку и глядели на него сквозь проволоку. Похоже, теперь у них был общий враг и они забыли прошлое соперничество.

В любом случае они не могли ненавидеть его больше, чем он ненавидел их. Ту Сибирячку в особенности.

Все на станции полетело к черту после той истории с учителем. Виноват был учитель, нечего было совать свой нос туда, куда его не звали. В результате Бруно понизили в должности, назначив его сторожем на неопределенный и, похоже, долгий срок. Бруно было сказано, что ему лучше заткнуться и сказать спасибо, а не то он никогда больше не будет служить в компании «Ризингер-Жено» или другой солидной фирме.

Сначала он думал, что его собираются уволить, но потом понял, что они используют совсем другие методы. До тех пор, пока ему платили зарплату, он был у них на поводке. До тех пор, пока перед ним маячила возможность восстановления в прежней должности после некоторого наказания, он будет делать все, что ему прикажут. Ему приказали убирать, выносить за собаками и провести инвентаризацию оборудования. И все это только за один короткий удар дубинкой.

Бруно открыл еще одну банку пива и опустился на стул в комнате отдыха. От пива у него болела голова, но он просто не знал, как по-другому убить время. Его служебная деятельность полетела к чертям в тот день, когда он понял, что его бросили одного и никто не собирается надзирать за ним или проверять, как он несет свою службу. Теперь он кормил собак раз в неделю. Он отпирал окошко и просовывал в него большие куски замороженной тухлятины. А дальше пусть сами вылизывают их, пока они не растают, и стараются, чтобы требухи хватило надолго. Убирал он только тогда, когда вонь поднималась наверх и проникала в жилые помещения станции. Тогда он со стены снимал шланг и поливал все подряд, включая собак. Это сильно облегчало жизнь.

Допивать пиво не хотелось. Он и так уже опух, все тело болело. Даром пропадал целый кусок жизни, и он ничего с этим не мог поделать. Он, конечно, мог бросить все и уйти, если бы удовлетворился тем, что остаток жизни будет продавать презервативы в каком-нибудь захудалом городишке. Между тем жизнь продолжалась, и новые молодые люди тоже хотели найти свое место под солнцем. Бруно включил радио, чтобы узнать, какое сегодня число. Во время курортного сезона он поднимался на поезде на лыжный курорт, но только даром терял время. Он не умел кататься на лыжах, у него не было денег, чтобы кутнуть в дорогих барах, а его внешность и манеры не позволяли ему являться незваным на какую-нибудь вечеринку.

Бруно опустил наполовину опустошенную банку на стол, крышка которого была испещрена липкими кругами, оставленными предыдущими банками. Он поднялся и пошел, рыгая на ходу. Если нет других развлечений, можно пойти позлить животных.

По пути он зашел в операционную. Там он оставил на перезарядку свою электрическую дубинку, она уже должна быть готова. Он слегка стукнул по стальному операционному столу тем концом дубинки, который был под напряжением. Раздался громкий треск, и в воздухе неприятно запахло нашатырем. На стальной поверхности появилось темное пятно. Дубинка была готова к употреблению.

Он знал: они слышат, как он идет к ним. Все двери отсюда до загонов внизу были распахнуты. Собаки сейчас считают его шаги и цепенеют от страха, ожидая его появления. Бруно не спешил. Ожидание было составной частью забавы.

В коридоре у загонов было тихо. Даже воняло не слишком сильно. Бруно сразу прошел к загону Сибирячки.

Она была на месте и наблюдала за ним. Ее глаза казались кусочками льда, застывшими в прутьях решетки. Остальные собаки тоже глядели на него, но Бруно видел одну только Сибирячку. Она нагнула голову, жесткая щетина на ее загривке стояла дыбом.

— Ты меня не любишь? — прошептал он. — Ты очень хочешь мне это продемонстрировать?

Он поднял руку и нарочно просунул пальцы сквозь прутья. Он уже однажды проделывал такое, сработало просто замечательно. Сейчас Сибирячка кинется на решетку, а Бруно быстро уберет руку и сунет вместо нее дубинку. Остановиться собака уже не сможет, и в какое место бы она ни угодила, вся решетка окажется под напряжением.

Но Сибирячка не двигалась. Бруно просунул руку подальше, чтобы раздразнить ее сильнее. Сибирячка напряглась еще больше, но осталась на месте. Нервная система тут была ни при чем. Хотя уколы ЭПЛ делали и другим собакам до нее, она была первой, кто после этого выжил, и она была крепче, чем казалась на вид. Бруно так пристально смотрел на Сибирячку, что не заметил, как к нему подкрался Гренландец, а потом было уже поздно. Большая эскимосская собака пробралась под смотровым окном, прижавшись к стене, так что Бруно не мог ее видеть. Вдруг до него дошло, что приближается какое-то темное пятно, которое сопит, как проезжающий мимо экспресс, и чьи-то зубы по другую сторону решетки вот-вот сомкнутся на его пальцах. Он отдернул руку, неловко повернулся и ткнул дубинкой прямо в собственное запястье.

Ему показалось, что рука сейчас переломится пополам. Рухнув на цементный пол, Бруно катался по нему, потеряв всякий контроль над собой, а электрическая дубинка лежала всего в нескольких ярдах от него, и тот конец, что был под напряжением, был повернут как раз в его сторону. Конвульсии кончились, но боль не утихала.

Прижимая к себе повисшую, как плеть, руку, Бруно встал на колени. Его запястье было обожжено, сильно обожжено. Лицо залито слезами, дыхание с трудом вырывалось из груди.

Когда он поднял глаза, то увидел, что Сибирячка стоит у решетки и наблюдает за ним.

Бруно хотел было заговорить, но у него ничего не вышло. Бруно было очень больно. Полуослепший и униженный, он побрел к двери. Он думал только о таблетках от боли и мази от ожогов. Придет день, когда он выместит на них свою боль, но это будет потом.

У Бруно сколько угодно свободного времени.