Властители земли

Тони

Появилась она осенью, темным дождливым вечером, и самый вид ее озадачил мать: одинакового роста с сыном, такое же, как у него, пальто в клетку, такая же сумка на длинном ремне через плечо, сзади посмотреть — не поймешь, кто парень, кто девушка. Что-то было в ней от птицы, но не вобравшей в себя лазурь неба, а потрепанной непогодой. Туфли мокрые, волосы торчком, а в остальном девушка как девушка: фигурка стройная, живот подтянут, смотрит доверчиво, спокойно, только ее еще юное лицо непроницаемо холодно. Петьо представил ее коротко: Тони, с нашего курса, из Лома. В тот раз она не ушла, осталась ночевать. У Петьо. Вот так Тони! На смену первому чувству — растерянности — пришло куда худшее: ревнивое любопытство. Все утро мать была начеку и подкараулила-таки Петьо в прихожей: я понимаю, вам, конечно, нужно учить что-то вместе, но зачем ей спать в твоей комнате? Диван в гостиной свободен. И вообще, ее появление в доме что-то значит? Ничего не значит, буркнул Петьо (меланхоличный и вместе с тем телеграфный стиль разговора появился у него еще в старших классах школы), а на лице — те же невинность и спокойное отчуждение, что и у нее. Да еще эта двухнедельная бородка, делающая его похожим на апостола. Ты в это не вникай, и, усмехнувшись, скрылся за дверью своей комнаты, где Тони, вероятно, в этот момент одевалась.

Так и пошло: приходят, запираются и учат. Теперь утром и вечером, до и после работы мать прислушивалась и терзалась в догадках: тут Тони или нет, снова останется ночевать или уйдет? Через неделю поняла: у Тони есть ключ от квартиры. Как-то столкнулись в дверях. Словно знакомые в гостинице! Петьо не было. Добрый вечер, поздоровалась Тони, отведя руками волосы с лица. Матери понадобилось собрать все свои силы, чтобы подавить вспыхнувшую неприязнь, удержаться от ссоры, а девушка даже не смутилась: Петьо немного задержится — и закрыла за собой дверь в комнату. Господи боже! Мать едва дождалась сына и из кухни нарочито громко спросила: хочешь есть? Иди ужинать! Мы ужинали, ответил Петьо. Хлоп! Дверь закрылась.

Затаив дыхание, мать прислушивалась: что там за стеной? Вечером она решилась поговорить с отцом. Он приходил поздно, вконец измотанный, до домашних ли ему дел! Рассказ матери о Тони его не удивил и смущения не вызвал.

— Да ладно тебе. Дело молодое. Вспомни, как сами-то в свое время по укромным углам прятались.

— При чем тут углы, — возмутилась мать. — Не притворяйся, что не понимаешь. Ведь он ей ключ дал! Хочет — приходит, хочет — уходит!

— В сущности, — устало усмехнулся отец, — все естественно.

— Что естественно? Спать вместе?

— Лучше так, чем в парках на скамейках мерзнуть.

— Не говори глупостей! Ты ничего не хочешь понимать! Господи, что происходит с ребенком?

— С каким ребенком?

— Как с каким? С Петьо!

— Он уже не ребенок, — ответил отец, — он студент третьего курса. В его годы я делал революцию. И вообще не преувеличивай. Ничего страшного.

Поужинали. Он усталый, она растревоженная. Посмотрели по телевизору конец какого-то фильма. Одни, без сына и его Тони. И легли спать. Но у матери осталась досада на сына, на эту Тони, на мужа. Она долго не могла уснуть и все нашептывала что-то мужу, ревниво, напористо, пока тот не захрапел наконец. Тогда угомонилась и она и услышала еле доносившуюся из-за стены музыку. Видно, включили магнитофон и учат. Но подслушивать она не могла себе позволить.

Утром, готовя завтрак, она сказала мужу так, словно разговор с ним не прерывался:

— Я все-таки его спрошу.

— Кого?

— Петьо. Кого же еще? Не может же так продолжаться!

— Спроси, спроси, — ответил отец добродушно. — Волноваться особенно не из-за чего, но уж если решила — спроси.

— Странно, — набросилась на него мать. — Откуда такое равнодушие? Ведь речь идет о судьбе твоего собственного сына!

— Ну, ладно, ладно. Спроси, потом расскажешь мне.

В то утро мать не спросила, хотя несколько раз подходила к двери с твердой решимостью постучать. Но было тихо, видно, и впрямь спали. А сон своего ребенка она потревожить не могла. Так и ушла на работу, оставив записку: позавтракай. Именно так — в единственном числе. Вечером опять пришли вместе, поздно, но отца еще не было. Добрый вечер — добрый вечер, будешь ужинать — нет, мы уже поужинали, есть деньги — нет, возьми — спасибо. И затворил дверь. Мать подождала немного, потом постучала и позвала:

— Петьо, поди сюда!

Произнесла твердо, отчетливо, чтобы не оставалось сомнений — это мать говорит. Он вышел в домашних тапочках и в майке. Совсем уж неглиже перед своей Тони! Мать не отводила глаз, выискивая следы присутствия той — следы ее рук, поцелуев. А он смотрит прямо, чуть набычившись, ну, полная невинность!

— Ведь я же сказал тебе — не реагируй.

— Но есть ведь какие-то нормы приличия… И кто она? Хорошо ли ты ее знаешь? Соседи уже шушукаются. Для авторитета отца, семьи это…

— Оставьте меня в покое! Или хочешь, чтобы я из дому ушел?

У матери в глазах потемнело. Ухватилась за стул, чтобы не упасть, а сын и краем глаза не глянул.

— Ты… из дому? — Сердце пронзила боль. Сын молчал. — Петьо, сынок, да ты понимаешь, что говоришь? Ведь ты наш единственный, ведь мы с отцом…

— Надоело, все надоело! И авторитет отца, и ты со своими попреками, и дом ваш! Уйду, хватит!

Все, конец. Мать долго сидела, уставившись в одну точку. Удар оказался более тяжким, чем можно было ожидать. Сын стоял боком, не повернул даже головы; высокий, чужой, с этой бороденкой на детски-наивном лице. Ни слова не тронули его, ни слезы. Он не соизволил заметить, что мать чуть сознание не потеряла. Свечерело, а она никак не могла собраться с силами, встать, подогреть ужин. Да, конец. Боль в сердце не отпускала. Что-то в ней надломилось, какая-то жестокая, бездушная сила ломала ее жизнь, разрушала самое дорогое: ее мальчик и не ее, ее и не ее. Заграбастала его эта Тони… Каким ветром занесло к ним эту потрепанную птицу? Исковеркает всю его жизнь…

Пришел отец; мать, совсем разбитая, рассказала ему о перепалке с сыном, об его угрозе. Отец включил свет.

— Отстань от них. Молодые всегда хорохорятся. Легко о независимости болтать, сидя на чужой шее. А сами на пачку сигарет еще не заработали.

Его слова не успокоили, лишь чуть приглушили тревогу: может, не все потеряно, может, и вправду все внешнее, наносное.

— Эта Тони только «Кент» курит, — вздохнула мать, — а ведь «Кент» лев и шестьдесят стотинок пачка. Не Петьо ли дает ей деньги на сигареты?

— Вполне вероятно. Уж если спят вместе. Да ладно, не пропадем мы из-за этих стотинок. — Но видно, и в его душе что-то всколыхнулось, запротестовало. — А не много ли он себе позволяет?! Рановато забыл, у кого живет. — И, открыв дверь, крикнул: — Петьо, поди-ка сюда!

Тот вошел, встал опять боком, насупился, будто наперед знал, что услышит.

— Садись, — сказал отец, но Петьо отказался: постою. — Та-ак, — отец помолчал, поглядывая на него, — можно разговаривать с тобой как со взрослым?

Сын, не поднимая глаз, пожал плечами: дескать, как хочешь, дело твое.

— Хорошо, — сказал отец, — поговорим как взрослые люди. Ты наш сын, даст бог, когда-нибудь сам поймешь, что такое сын. Мы тебя воспитывали по своему разумению, но в современном духе (он говорил, как о прошлом, и от этого в душе матери зародилась тревога). Надеюсь, по этому вопросу у тебя претензий к нам нет?

Петьо молчал, но по выражению лица, хоть и угрюмому, можно было догадаться: по этому вопросу претензий нет.

— Я даже не запрещал тебе курить, — отец начал ходить по кухне: два шага туда, два обратно, — хочешь курить — кури, придет время — своим умом кое до чего дойдешь. Ты отличник, мы всегда этим гордились, в университет сам поступил, без протекций, и сейчас все идет хорошо, слова о тебе плохого никто не говорил и не говорит. Так?

Петьо исподлобья глянул на отца, но не враждебно, скорее с досадой:

— Все это я уже сто раз слышал. Зачем звали? Давай по сути, у меня дела.

Отец сдвинул брови. Быть беде, мелькнуло в сознании матери, она хотела вмешаться, что-то сказать, разрядить атмосферу, но не успела.

— У тебя дела! — взорвался отец. — А у нас их нет, что ли?! Ты можешь выкаблучиваться, как тебе на ум взбредет, а наше дело — помалкивай да не забывай монеты выкладывать!

Кривая ухмылка сына полоснула по сердцу.

— Если из-за монет сыр-бор, то могу освободить вас от этой заботы, сам проживу.

Лицо отца побагровело:

— Молчать!

— Я и молчал, пока сами не начали, — вернулся Петьо к своему меланхолично-спокойному тону. — По-моему, и для вас, и для меня лучше, если будем молчать.

Отец отпрянул, наткнулся на стул и, глядя в такое родное, беззлобное, бесхитростное лицо, не в силах был продолжать. Мать не выдержала, бросилась к сыну, обхватила за плечи:

— Петьо, сынок, ну что мы не так сделали? За что ты против нас ополчился? Скажи, родной, в чем мы не правы, ведь ты у нас единственный, разве мы тебе зла хотим?

Парень осторожно, но решительно высвободился из ее рук.

— А что я не так делаю? Что вы взялись нотации читать? Держитесь со мной так, будто я чужой в доме, из комнаты лишний раз выйти боюсь. Оставьте меня в покое. Толку нет от этих объяснений, — и, посмотрев на отца, спросил: — Можно идти?

Отец кивнул и, когда дверь закрылась, сказал:

— Растет телок — бодаться начинает. Может, он сто раз прав, может, я своим умом понять его не могу. Да делать, видно, нечего. Придется мириться с тем, что есть. Привел эту Тони, ладно, привел. Пусть не прячутся в комнате, пусть и кухней пользуются, и гостиной. Мы с тобой все равно только к ночи являемся. И не гляди на меня так, небо на землю еще не обрушилось, — повысил он голос. — Не думай, что я уж совсем ничего не замечаю. Три дня назад сын Вылканова из-за такой же вот истории в петлю полез.

— Товарища Вылканова? — ужаснулась мать.

— А что им? — все еще не мог успокоиться отец. — Сыты, одеты, обуты, «Кент» курят. Почему бы и не поставить нас на колени? «Будете вмешиваться — уйду». Он и уйдет! Ему на все плевать! Некоторые даже из жизни готовы уйти. Черт с ним. Пусть делает что хочет. У нас с тобой угол есть, и хватит с нас.

Мать, еще не пришедшая в себя, машинально поставила на плиту кастрюлю — подогреть ужин, а отец снова принялся ходить туда-сюда по кухне.

— Слушай, уж коли привел эту Тони, так, может, у них любовь?

— Не знаю.

— Если любят друг друга, почему бы его не женить?

— На Тони?!

— Почему нет? Что она, богом обижена? Девушка как девушка, с отклонениями, как все нынешние, но и наш не подарок.

— Ей только этого и надо — прибрать к рукам неиспорченного дурачка, да еще и с квартирой!

— Ну и пусть.

— А что выйдет из такого брака? Они ведь ровесники — через два года разведутся.

— Пусть разведутся. Пусть женится, пусть разводится! А лучше, если из дому уйдет да вешаться вздумает?

— Мы и родителей ее не знаем. Вдруг они из тех, что улицы метут?

— Ну, давай-давай! Сразу и алкоголики, и подметальщики. Ладно, зови ребят ужинать. Я подскочу на днях в Лом, порасспрашиваю там о ее родителях.

Мать постучала в дверь: идите с Тони ужинать… с Тони. Пока она шла к закрытой двери, пока стучала, пока звала, ей казалось, что все это сон: таким неправдоподобным выглядело все, что случилось в тот вечер… Идите с Тони ужинать. Конечно, Петьо отказался: мы не голодны, мы уже поужинали. А на это как реагировать?

— Отстань от него. Пройдет время — образумится, — сказал отец, — станешь по шерстке гладить — снизойдет.

— Не знаю.

— А я знаю?! Перед собственным сыном на задних лапках стою. Дожили!

Два дня спустя матери все же удалось зазвать Петьо с его Тони на ужин. Никто никого не донимал вопросами. Отец изо всех сил старался показать, что у него хорошее настроение, даже анекдот рассказал. Тони выпила две рюмки водки и тоже рассказала анекдот. Все посмеялись, и матери подумалось: может быть, девушка не такая уж плохая… хотя водку пьет, курит…

К концу недели отец выкроил время съездить в Лом и вернулся оттуда в приподнятом настроении. Родители Тони оказались вполне приличными: мать — учительница, отец — замдиректора завода. Услышав, с чьим сыном знается их дочь, те тоже обрадовались.

— А ты — алкоголики, подметальщики! Посмотрела бы ты на их дом. Собственным вином угощали. Согласие с ними полное: поженим — угомонятся. Тони у них единственная, как и у нас наш шалопай. Представляешь: два дома будет у этих затворников. На зиму сюда, на лето — в Лом, на Дунай. Отец Тони хвастался виноградником — все сорта отборные. Так что молодые будут обеспечены с самого начала… А помнишь, как мы с нуля начинали?

— Ну, хватит, хватит. Ты что, собственному сыну завидуешь? — умиротворенно улыбнулась мать. — Знаешь, камень с души свалился. Сегодня же вечером с Тони поговорю. Ничего, что еще студенты… Мебель новую в их комнату купим, да? Сваты, надо думать, помогут. Петьо-то знал на кого глядел. А мы его за младенца считаем, читаем нотации… Да, поженим, и все будет, как у людей.

В следующие дни было тихо, спокойно. К отцу вернулись старые привычки: придет с работы, поужинает, посидит полчасика перед телевизором — и спать. Воспрянувшая духом мать ловила момент поговорить с Тони. Случай представился на третий вечер. Тони пришла одна. Добрый вечер — добрый вечер. Петьо задержится — хорошо.

— Тони, — позвала мать, — подожди, я хотела поговорить с тобой.

— Слушаю. — Открытый взгляд, учтивая улыбка. С самого первого дня девушка была с ней подчеркнуто вежлива, не давая повода сократить дистанцию в общении.

— Я не буду спрашивать, что связывает вас с Петьо. Вы с ним все время вместе, значит, понимаете друг друга, а может быть, и любите, это ваше дело.

Тони молчит. Ее ясные глаза то слегка прищурятся, то приоткроются, то скользнет в них тень, то полоска света, но — ни радости, ни протеста. Не понять, слышит она слова матери или вся в каких-то своих мыслях? Лицо ничего не выражает, по-прежнему безмятежно и непроницаемо.

— Это ваше дело, — повторила мать, а на душе стало как-то муторно: не ожидала полного отсутствия реакции; в ее время девушки при таких словах смущались. — Живите, как считаете нужным, мы мешать не станем. Может быть, с квартирой у тебя плохо, в городе трудно устроиться…

— Я живу в общежитии, — Тони знакомым движением отвела волосы с лица, — в комнате четыре кровати.

— Так вот, я хотела сказать, что мы ничего не имеем против того, чтобы вы с Петьо поженились. Хоть вы и ровесники, но ничего, сейчас многие студенты женятся… Мы согласны.

— Пожениться? — Тони опять прищурилась, в глазах мелькнула тень, и они снова посветлели, но и только; ей даже не смешно. — Мы не собираемся жениться. — На миг обнажились ее зубы — крепкие, красивые, но в улыбке сквозила злость, словно бы она услышала: посмотрим, что ты за зверь, и ответила: здесь не зверинец, а я вам не экспонат для удовлетворения вашего любопытства. — Мы с Петьо договорились, — милостиво снизошла Тони, поняв, что столь краткий ответ мать не удовлетворил, — использовать вашу квартиру для занятий, в общежитии для этого нет условий.

— Господи, при чем тут занятия, условия, — прервала ее мать и почувствовала, что сейчас задохнется, что сердце выпрыгнет из груди, — вы же спите вместе!

— Ах, вот вы о чем… Не бойтесь, — криво усмехнулась она, — я его не съем.

И ушла в комнату: сама невинность и… цинизм. Мать стиснула горло руками, стараясь удержать крик, перед глазами поплыли черные круги. С трудом добравшись до кухни, она скорчилась на стуле, задыхаясь, чувствуя себя на грани обморока. Господи боже, ну и Тони!

Перевод Л. Хитровой.