Вместе с Россией

14. Карлсбад, май 1914 года

Могучие каштаны подняли к ясно-голубому небу над Карлсбадом белые свечи своих соцветий, напоили воздух долины, что расстилается за поворотом речки Тепль у здания королевских ванн, весенним ароматом. Живые ковры из цветов украсили парки и дворы тихих особняков. Изредка на дороге у трактира «Почтовая станция» останавливались собственные и наемные экипажи; по-курортному одетые дамы и кавалеры беззаботно щебетали, совершенно не подозревая, что в сотне метров от них, в парке подле белокаменной трехэтажной виллы, два генерала готовятся решать судьбы и этих веселых кургастов, и всего остального цивилизованного и нецивилизованного мира.

То были начальник Генерального штаба императорской и королевской армии Австро-Венгрии Конрад фон Гетцендорф и его гость из Берлина, начальник Большого Генерального штаба германской армии генерал граф фон Мольтке-младший. Племянник «великого» Мольтке, победителя Франции, младший граф фон Мольтке был уже совсем немолод, успел прослужить в хлопотливой должности начальника германского генерального штаба около восьми лет. За это время его от рождения меланхоличный характер стал еще более пессимистическим, а усы, браво торчащие «а ля кайзер», как у любого германского офицера, повисли почти трагически. Его грузная фигура покоилась в плетеном кресле рядом с другим таким же креслом, в котором сидел радушный хозяин — Конрад фон Гетцендорф. Оба были в легких летних фуражках, Мольтке в синем мундире генерального штаба, Конрад в своей любимой кавалерийской венгерке. Его усы воинственно топорщились в сторону гостя.

Свита, состоящая из офицеров генштаба обеих империй, и лакей, назначением которого было менять бокалы и напитки, покоившиеся на столике меж генеральских кресел, расположились чуть в стороне, в тени огромного платана, как и генералы, но на таком расстоянии от них, чтобы в любую минуту подать портфель, карту или справку.

Генералы важно вели неторопливый разговор, который спустя несколько недель должен определить движение корпусов и армий против врагов Срединных империй.

Фон Мольтке отвечал визитом своему коллеге фон Гетцендорфу, с которым не виделся почти год, во весьма оживленно переписывался, стараясь повлиять на Конрада и скорректировать оперативные планы венского генштаба в пользу империи Германской. На бумаге он так и не смог ни в чем убедить упрямого Конрада и по совету императора Вильгельма решился на крайний шаг: в разгар подготовки к большой европейской войне отправился под видом отпускника в Карлсбад на встречу с гордецом. Ну что же! Ведь как-то надо было внушить легкомысленным австрийцам, что гениально прав был Шлиффен, когда говорил, что «судьба Австро-Венгрии будет решаться не на Буге, а на Сене!».

Прежде чем трогаться в недальний, но важный вояж, генерал запросил у своего начальника разведки майора Вальтера Николаи подробную справку о привычках и характере фон Гетцендорфа, чтобы наверняка знать, какими аргументами его можно припереть к стене и заставить переместить центр тяжести австрийского фронта от Сербии к России, дабы создать щит для Германии, пока она будет расправляться с Францией, Император Вильгельм и весь Большой Генеральный штаб очень не хотели, чтобы малоуважаемый ими союзник, которого кайзер иронически называл «наш медлительный блестящий секундант», обратился против Балкан, где он может либо увязнуть в славянских Сербии и Черногории, либо слишком быстро решить основные цели своей войны и стать обузой для Германии.

Николаи докладывал, что Конрад фон Гетцендорф при каждом удобном и неудобном случае утверждает, что он очень высоко ценит военное учение Клаузевица, считает себя его учеником в вопросах и стратегии и тактики, но есть один пункт, в котором он не согласен с гением высокой мысли. Конрад никак, оказывается, не может согласиться с тем, что война — насквозь политика, только другими средствами, что политика продолжается и во время войны. Кокетничая своей аполитичностью, австрияк утверждает, что на войне решающее слово остается за вооруженной силой, хотя, конечно, политика играет огромную роль. Конрад всюду подчеркивает, что он солдат, а армия должна быть вне политики.

«Ну и гусь, — иронически думал Мольтке-младший, листая страницы доклада Николаи. — Этот хитрец разговорами об аполитичности армии прикрывает свою политическую борьбу с министром иностранных дел Берхтольдом и другими деятелями империи. А как дрался этот «аполитичный солдат» с покойным министром Эренталем, отдавая тонкой политической игре все силы, время и внимание! По всем вопросам обороны и укрепления монархии, строительства ее вооруженных сил он частенько делал весьма продуманные шахматные ходы, обставляя даже такого опытного и хитрого политика, как Эренталь».

Закрывая папку с «делом Конрада», фон Мольтке в который раз утвердился в мысли о том, что армия вне политики существовать не может, что ее стратеги должны быть вдумчивыми политиками.

Теперь, сидя в удобном кресле рядом с Конрадом, фон Мольтке видел, что Николаи добросовестно выполнил задание. Действительно, живой и напористый генерал в кавалерийском наряде (в армии Австро-Венгрии, как и в остальных европейских, кавалеристы были в особом почете, как самый аристократический род войск), заявляя о чисто прикладных сторонах своего оперативного плана войны, весьма ловко отстаивал преимущества «Сосредоточения Б», имевшего направлением Балканы и главной целью — разгром Сербии и Черногории.

Германская империя, ее армия и лично фон Мольтке-младший были заинтересованы в плане под названием «Сосредоточение Р», политическим и стратегическим смыслом коего являлась активизация Австро-Венгрии против России. Начальник германского генерального штаба бился с утра, но не мог доказать упрямому Конраду выгодность для общего дела именно второго плана.

— Главным врагом Австрии исторически является Россия, — размеренно высказывал он свои мысли Конраду. — Именно против нее следует направить все оперативно-стратегические расчеты. В то же время главным врагом Германии является Франция, и, как говорил мой учитель Шлиффен, мы должны мечтать о победоносном вторжении в цветущие равнины Сены и Луары. Это всеми принимается как нечто вполне определенное…

— Но, граф, Франция предусмотрела направление главного германского удара и построила систему крепостей, закрыв все проходы через Юру фортами в Бельфоре, Туле и других городах… Ее можно взять только фланговым ударом через Швейцарию или Бельгию… — решительно возразил Конрад. — Однако нарушение нейтралитета Швейцарии и Бельгии вызовет всеобщую войну и осуждение Германии!

— Генерал, мы должны отбросить банальные сентенции об ответственности агрессора… Только успех оправдывает войну! — не менее решительно ответил Мольтке. — Если брать за основу мобилизационный план «Сосредоточение Р», а я полагаю, что именно это следует делать, — ваш союзнический долг заключен в том, чтобы максимально соотнести планы кампании с германскими, тогда при расчетах мобилизационной готовности нужно иметь в виду, что на 18-й день мобилизации Россия может сосредоточить на своем Западном фронте весьма внушительные силы в виде 63-х полевых и резервных стрелковых дивизий и 22-х кавалерийских дивизий…

Мы направим все основные силы и средства, — продолжил Мольтке, — против Франции. Как полагал генерал Шлиффен, мы можем даже оголить наш фронт в Восточной Пруссии. За шесть недель мы твердо рассчитываем разгромить основные вооруженные силы Франции и взять Париж!

В то же время в течение шести недель от первого дня мобилизации Австро-Венгрия должна будет самостоятельно вести операции против России, — с прусским упрямством заявил он.

Конраду фон Гетцендорфу в принципе был ясен стратегический план германских коллег, выстроивших его целиком на первой заповеди Клаузевица быстрое достижение цели наступательной войной. Но он не мог взять в толк, что план Шлиффена основывается целиком и полностью на нарушении нейтралитета Бельгии и на пассивности этой страны, когда в нее вступят немецкие войска.

— Один из наших дипломатов, служащих в Бельгии, — размеренно говорил Мольтке, — отмечает в своем донесении, что сопротивление бельгийцев явится настолько формальным актом, что может принять форму «выстраивания вдоль дорог, по которым пойдут на Францию доблестные германские войска»!

— Но ведь великий канцлер Бисмарк говорил, — не без ехидства перебил его Конрад, — что допускать прибавления сил еще одной страны к силам противников Германии противоречит простому здравому смыслу?!.

— Разумеется, — живо возразил Мольтке. — Мы не стали глупее с тех пор, но все говорит за то, что Бельгия будет удовлетворяться протестами. В крайнем случае наши 36 дивизий, которые мы направим против нее, легко разделаются с шестью слабенькими дивизиями бельгийцев… Если же бельгийский король Альберт станет в этой битве на сторону Германии, то наш кайзер, возможно, и выполнит обещание, данное его предшественнику — королю Леопольду о воссоздании для него древнего герцогства Бургундского из Артуа, французской Фландрии и французских Арденн.

— Уж не от такой ли радости король Леопольд отбывал из Берлина в каске, надетой задом наперед? — вновь съязвил Конрад, напомнив Мольтке широко известный в те годы в Европе случай, когда бельгийский король был настолько расстроен разговорами с Вильгельмом, что явился на вокзал в неправильно надетом головном уборе.

Каменное спокойствие гостя не было поколеблено этим мелким выпадом. Только левая щека у него неожиданно задергалась, и хозяин понял, что переборщил. Конрад сделал знак лакею, чтобы тот наполнил бокалы. Когда слуга отошел, он поднял свой. Глядя в глаза Мольтке, генерал проникновенно произнес: «За грядущие победы германской и австрийской армий! Хох!»

Начальник германского генштаба чуть приподнял бокал и пригубил его. Затем методично принялся развивать мысль о разгроме Бельгии.

— В дополнение к одиннадцати корпусам, которые вторгнутся во Францию через Люксембург и Арденны, — продолжал он, — германское правое крыло составят 15 корпусов, или 700 тысяч человек. Каждый день в наших планах уже расписан. Могу вам сообщить строго доверительно, что дороги через Льеж на Францию будут открыты на 12-й день после мобилизации, Брюссель падет на 19-й день, граница с Францией будет пересечена на 22-й день. На 31-й день германские войска выйдут на линию Тьонвилль — Сен-Квентин, а в Париж войдут, достигнув решительной победы — на 39-й день войны…

— Браво, генерал! — уже без иронии, почти убежденный пруссаком, воскликнул Конрад. — Но на какой день после начала мобилизации германские войска начнут передислокацию против России, чтобы сокрушить этого колосса?

— На сороковой день мы начнем переброску частей из Франции на Восточный фронт, если к тому времени вы еще будете воевать… Не исключено, что после разгрома Франции Россия выйдет из войны и начнет переговоры о мире… Вот тогда-то вы сможете осуществить свой план «Сосредоточение Б», всей мощью обрушившись на славянские государства на Балканах и без труда включив их в свою империю!

Эта перспектива настолько захватила Конрада, что он сдался. Посидел еще несколько минут молча, затем откинулся на спинку кресла и подтвердил:

— Я согласен, господин генерал, с вашими предложениями о координации действий императорской и королевской армии империи с планами стратегического развертывания германской армии…

Мольтке вздохнул с облегчением. Ему уже надоело упрямство австрияка. Теперь он решил зафиксировать договоренность и предложил:

— Господин генерал, не угодно ли вам будет подписать протокол о нашей встрече, который со временем войдет в скрижали германской истории?

— Охотно, граф! — согласился Конрад. — Давайте поручим составление этого документа начальникам оперативных отделов наших генеральных штабов. Я выделяю для этого полковника Гавличека… — И Конрад фон Гетцендорф кивнул военному с густыми рыжими усами. Тот подошел и поклонился.

— Мой представитель — генерал Куль… — указал Мольтке.

Затянутый в корсет, с моноклем в глазу, генерал также подошел.

— Очень приятно, экселенц! — пожал руку подошедшему коллеге фон Гетцендорф и добавил: — Господа, мы поставим вам задачи после завтрака, на который я имею честь пригласить германскую делегацию.