66. Могилев, ноябрь 1915 года

По оцинкованным скатам подоконников губернаторского дома, обращенного теперь в место пребывания верховного главнокомандующего, барабанили крупные капли. Сетка дождя застилала Днепр и заднепровские дали, порывы ветра расправлялись с пожелтевшей листвой, кое-где сохранившейся на деревьях парка за окнами дворца.

Несмотря на унылую погоду, на душе у самодержца российского было светло и радостно. Прежде чем надеть отутюженный полковничий мундир, Николай Александрович нежно погладил золотой с белой эмалью крест Георгия 4-й степени, полученный им недавно по инициативе Николая Иудовича Иванова.

«Поистине идея отстранить Николашу от главенствования над армией и взять на себя верховное командование была весьма плодотворна и своевременна», — пронеслось в голове у царя…

Слишком большая популярность, влияние и властолюбие великого князя Николая Николаевича стали всерьез беспокоить царя и царицу. Александра почувствовала опасность первой. Затем и Николай понял, что вовсе не безвредны для него интриги Анастасии и Милицы черногорских в пользу верховного. Воейков, Мосолов и другие свитские сообщали о заигрывании великого князя с министрами, повадившимися ездить в Ставку спрашивать его совета, с «общественностью», с послами и военными агентами союзников. А эти профессиональные интриганы, как становилось известным Николаю Александровичу, начали возлагать особые надежды на Николая Николаевича…

Бесславные отступления русской армии привели фронт в опасную близость к Барановичам. Обсуждались варианты перевода Ставки в Смоленск, Тулу, Калугу… Остановились на Могилеве…

Взбалмошный Янушкевич, любитель военной театральщины, узнав о переводе Ставки в Могилев, приказал и здесь, в нескольких верстах от города, построить для штабных и литерных поездов особую ветку. Однако ветка осталась ржаветь за ненадобностью, поскольку в губернском центре управление Ставки разместилось в капитальных зданиях. Чины штаба стали на постой в лучшей гостинице города — «Бристоле».

В душные июльские дни, когда Могилев узнал о высокой чести — быть Главной квартирой русской армии, — город стал преображаться. Пыльные грязные улицы велено было подметать и поливать водой регулярно. Грозная полиция приказала обывателям реже высовывать нос на центральные улицы, где разгуливали их благородия офицеры.

Великий князь, прибыв в Могилев, узнал, что его державный племянник решил стать во главе армии и флота. С достоинством и мужеством перенес Николай Николаевич этот удар. Он много молился и плакал в тиши своей спальни. В перерывах посылал в Царское Село мысленные проклятия и грезил о карах, которые постигнут ненавистную «гессенскую муху». На людях, даже при своей свите, верховный главнокомандующий остерегался высказываться откровенно. Он еще надеялся, что царь оставит его при себе, в Ставке, и он сохранит фактически свою роль верховного.

Действительность разрушила все надежды. Впрочем, прибыв в Могилев, государь обласкал дядюшку. Пока они ехали к Иосифовскому собору, где архиепископ Константин с викарным епископом и всем причтом готовился отслужить торжественный молебен, царь всю дорогу милостиво беседовал с Николаем Николаевичем.

После богослужения в губернаторском дворце царь в присутствии великого князя подписал приказ по армии и флоту: «Сего числа я принял предводительствование всеми сухопутными и морскими вооруженными силами, находящимися на театре военных действий. С твердой верой в милость божию и с непоколебимой уверенностью в конечной победе будем исполнять наш святой долг защиты родины до конца и не посрамим земли русской».

Царь не захотел обосноваться в губернаторском доме, а остался на жительствование в своем вагоне. Это опять вселило надежду в душу Николая Николаевича.

На следующее утро, когда новый начальник штаба верховного генерал Алексеев был вызван к царю на доклад, пригласили и великого князя.

— Уф, пронесло! — вознадеялся он и мысленно заготовил несколько соображений к предстоящему докладу Алексеева. Но после завтрака, быстро скользнув взглядом из-под полуприкрытых ресниц по лицу Николая Николаевича, новый верховный главнокомандующий словно невзначай спросил дядюшку:

— Когда ты отбываешь на Кавказ?

Николай Николаевич заискивающе попытался поймать взгляд царя. Но тот, казалось, и не ждал ответа.

— Завтра! — старательно сдерживая себя, ответил Николай Николаевич.

Николаша уехал. Алексеев прочно взял бразды правления в свои руки. Царю даже понравилось, что начальник штаба, ссылаясь на занятость, испросил разрешения обедать за столом главнокомандующего только два раза в неделю, а в остальные дни наскоро питаться в одной зале со своими офицерами.

Николаю нравилось чувствовать себя вождем армии. Он почти полюбил «своего» Алексеева, кропотливо и усердно, словно крот, грызшего работу обоих — верховного и свою, штабную. Отсюда, из Могилева, царю очень удобно было наезжать на фронты, которые были совсем под боком — в нескольких сотнях верст…

Николаю очень нравился и размеренный быт Ставки. Успокаивало, что министры редко набиваются сюда с докладами, чаще присылают еженедельные рапорты с фельдъегерями. Здесь сколько душе угодно можно смотреть синематографические ленты, ездить гулять по окрестностям. Все было хорошо, даже то, как по утрам генерал Алексеев докладывал обстановку, не докучая вопросами, не провоцируя умственных усилий монарха.

Аликс писала сюда регулярно, почти каждый день. Хорошо было читать ее письма в саду губернаторского дома, превращенного теперь в обитель государя всея Руси. Скамьи в саду удобные, дорожки широкие, и немец-садовник хорошо присыпает их песком…

«Ах, Аликс, Аликс! Как печется она о государственных делах, как верно судит о людях, которые окружают трон… Почти никому нельзя верить, только гвардии, пожалуй… Ах, гвардия! Надо сказать Алексееву, чтобы дали знать в гвардейский корпус: верховный главнокомандующий прибудет вскоре к ним и проведет со своей любимой гвардией собственные именины 6 декабря… Кстати, об именинах… Надо все-таки дать поздравительную телеграмму Николаше на Кавказ… А может быть, орденом его наградить?»

Спокойно и неторопливо текли думы Николая в Могилеве.

«Даст бог, кампания шестнадцатого года будет успешней… Тогда и недруги замолкнут! Не замолкнут — заключим мир с Германией, а армия, как в пятом году, раздавит мятежников!..»

Будто уловив настроение императора, заблистало скромное ноябрьское солнышко. Николай приказал подать шинель, взял винтовку-монтекристо и вышел в парк. Здесь было раздолье для любимого занятия императора всея Руси — он обожал стрельбу из малокалиберки по воронам. В Могилеве, в парке губернаторского дома, самодержец частенько тешил свою душу. Настоящая, большая охота, когда за один день он убивал больше тысячи фазанов, во время войны становилась, разумеется, недоступной даже для царя.

Стрелок он был меткий и бурно радовался в душе каждому удачному выстрелу. В этот раз десятком пуль он подбил полдюжины птиц. Остальное воронье поднялось с криками над черными шапками гнезд и закружилось в воздухе.

Николай присел отдохнуть на скамью и задумался…

«Если бы можно было так легко перестрелять всех врагов… Тех, кто готов вырвать власть и Россию из его державных рук… Всех этих Гучковых, Родзянок, думских ниспровергателей и демагогов… Почему оказываются бессильными все министры внутренних дел?! Почему он, самодержец, не может быть полностью уверен в своих сановниках?! Как возмутительно и безответственно ведут себя самые выдающиеся деятели империи!.. Подумать только, он, помазанник божий, объявляет о решении возглавить армию в дни тяжелых унижений России, а его министры осмеливаются на забастовку! Сочиняют письмо, в котором угрожают тяжелыми последствиями императорскому величеству, династии и России?! Ну, этого еще можно было ожидать от Сазонова и Харитонова… Но Кривошеин, Барк, Шаховской и Игнатьев?! Этим-то что надо? Нет, права Аликс, когда просит избавляться от опасных людей…»

Адъютант почтительно вытянулся в стороне от скамьи, не смея беспокоить его величество своим присутствием. Дежурные казаки охраны спрятались за толстыми стволами деревьев. «Царь-батюшка думает! За всю Расею!»

И он думал. Мысли тянулись чередой, как караваны диких гусей, несущихся в вышине на юг.

«Хорошо еще, что удалось сравнительно легко распустить эту говорливую Государственную думу… Уволены министры Щербатов и Самарин… Месяц назад убран оказавшийся хитрым и опасным — это он подговорил министров написать письмо — Кривошеин… Сочтены дни министерства Харитонова… Как жаль, что из-за союзников нельзя убрать Сазонова — англичане и французы сразу вцепятся в горло… И Барка нельзя тронуть, он слишком большой специалист по части финансов… ведет все переговоры о займах в Америке, Англии и во Франции… Союзники тоже завопят, если сместить и этого забастовщика!..»

«Начинается новая чистая страница» — пишет Аликс, со вздохом припомнил Николай. — Не так легко писать новые имена министров на этой чистой странице… Их надо еще найти. А где взять верных людей?! Допустим, наш Друг готов помочь советом — ему, может быть, из народной гущи видно, кто и как относится к самодержцу…

Пожалуй, надо сменить и Горемыкина — старик не в состоянии держать в узде кабинет министров… Пожалуй, гофмейстер Штюрмер сможет решить те задачи, которые я ему поручу…»

Лик императора посветлел. Он легко поднялся со скамьи и пошел по дорожке. Проходя мимо адъютанта, Николай машинально протянул ему монтекристо и, не останавливаясь, пошел дальше. Ему вдруг пришел на ум вопрос: а как союзники отреагируют на назначение Штюрмера? Николай снова впал в раздражение.

«Опять Палеолог и Бьюкенен будут проситься в Ставку!.. Снова вылезут со своими непрошеными советами. Надо сказать Фредериксу, чтобы ни в коем случае не приглашал этого английского нахала! Подумать только, предложить российскому императору отдать Японии оставшуюся половину Сахалина только за то, чтобы японцы прислали два корпуса на русский фронт для поддержки российской армии!.. Надо рассказать об этой английской выходке Аликс, чтобы она была похолоднее с Бьюкененом! Однако он опасен… Надо Мосолову быть осторожнее с англичанами… Не дай бог, пронюхают о наших желаниях заключить мир — не постесняются подослать убийц с кинжалами…»

Размеренными шагами царь сделал круг по парку и подошел к дворцу. Солнце снова выглянуло в просвет между тучами.

«Не иначе, как сам господь-бог посылает свое благословение, — поднял глаза к небу Николай. — Пожалуй, следует хорошенько помолиться ему…»

Самодержец остановился на ступенях крыльца и обернулся к адъютанту:

— Пригласите ко мне Алексеева… Это насчет праздника и парада георгиевских кавалеров 26 ноября. Пусть заготовит приказ о вызове в Ставку из каждого корпуса по одному офицеру и два нижних чина… устроить парад… всех строевых и штаб- и обер-офицеров, поздравлю со следующим чином… распорядитесь приготовить списки…

Загрузка...