Вместе с Россией

88. Могилев, октябрь 1916 года

В один из дней темного петроградского октября полковник Соколов снова получил приказ выехать на неделю в Ставку, а затем на передовую с группой союзнических военных агентов. Он отправился на фронт.

Господам иностранным военным атташе, прибывшим в сопровождении Генерального штаба полковника Соколова из Петрограда в Ставку, отвели удобные номера в гостинице «Бристоль».

На пороге гостиницы Алексей столкнулся с щуплым седым генералом, который остановился прямо у него на пути и загородил собою дорогу. «Сослуживцев не узнаешь!» — грозно сказал генерал, и Алексей радостно воскликнул: «Николай Степанович!.. Батюшин!» Коллеги обнялись, затем Батюшин энергично потащил Соколова за собой. Алексей не стал отказываться. Он помнил совместную работу с Батюшиным до войны, ценил его как разведчика.

Приятели бросили шинели на вешалку и присели к столу. Батюшин спохватился, сходил к своему чемодану и достал коньяк.

— Закусывать после обеда грешно, — убежденно сказал он, отчего-то решив, что Соколов пообедал, и налил прямо в стаканы.

Чокнулись «со свиданьицем», выпили. Батюшин сразу же налил еще.

— Ты чем-то расстроен, Николай Степанович? — спросил Соколов, уловив состояние старого соратника. Батюшин отвел глаза, крякнул и выпил до дна свой стакан. Потом достал еще бутылку и снова налил.

— Не скрою от тебя, Алексей Алексеевич, что прибыл я сюда по очень деликатному делу и никак не могу найти концы, чтобы связать их воедино! А говорю я тебе обо всем этом только потому, что очень хотел заполучить тебя на службу в свою комиссию, как хорошо знающего германскую и австрийскую разведки, так сказать, на собственной шкуре… Но Беляев тебя не отдал… Если сам захочешь ко мне в комиссию по расследованию германского шпионства, то подай рапорт — я добьюсь, чтобы тебя перевели… А щас, — махнул он рукой, — хоть излить душу старому товарищу…

Батюшин выпил еще полстакана, но не хмелел.

— Плохо у нас, Алеша, там… — показал он рукой наверх. — А еще хуже внизу… Солдаты бунтуют, целые полки устраивают братание, стреляют своих офицеров… Уже не сдаются, как бывало раньше, в плен, а готовятся ко всеобщему возмущению…

Генерал пригубил еще и начал чуть заплетать языком.

— Ну ладно, семь бед — один ответ! Скажу тебе еще один секрет… В Ставке кое-кого надо повесить!.. Полковник Мартынов, начальник Московского охранного отделения, доложил в департамент полиции копию перехваченного на Московском почтамте письма без подписи. Конверт на конспиративный адрес одного из «общественных» деятелей — Коновалова или Терещенко — и по своему содержанию совершенно исключительный! Директор департамента полиции Васильев, которому Мартынов лично привез из Москвы копию письма, дал ее на расследование мне, коль скоро дело касается армии… Смысл письма в следующем: сообщается для сведения лидерам московской организации прогрессивного блока или связанным с ними лицам, что удалось окончательно уговорить Старика, который долго не соглашался, опасаясь большого пролития крови, но наконец под влиянием наших доводов сдался и обещал содействие… Из фраз письма довольно явственно выступает, что узкий круг лидеров прогрессивного блока предпринимает активные шаги в смысле личных переговоров с командующими наших армий на фронтах, включая и великого князя Николая Николаевича… Васильев заявил мне, что департамент полиции в Москве меры принял… А все, что касается армии — наше дело, и умыл руки. Как же мне теперь действовать? Писать представления и доклады? Ведь Старик, как мне сказал начальник департамента полиции, есть не кто иной, как сам генерал-адъютант Алексеев!.. Вот куда уходит измена не корнями, но кроной своего ядовитого древа!.. — вспыхнул Батюшин. — Мы излавливаем мелких германских коммерсантов-шпионов и гоним их в Сибирь, а большая гадюка греется на груди государя! Ведь любой мой документ попадает в руки Старика! Хоть стреляйся…

Соколов сидел ошарашенный. Он многое слышал о германском шпионстве, о котором трубили все газеты и кричали все сторонники «войны до победного конца». Полковник считал все эти разговоры большим преувеличением, желанием списать на «шпионаж» неудачи бездарных генералов. Но заговор армейской верхушки здесь, в Ставке верховного главнокомандующего, направленный против царя — держателя верховной власти, — такое он слышал впервые. «Поистине, далеко зашли дела в России за время моего отсутствия!» — подумал Алексей.

Батюшин вдруг захотел спать или прикидывался сильно усталым, чтобы остаться одному. Алексей обещал с ним еще встретиться и отправился к себе. Ему сделалось до омерзения противно в этом гадючьем гнезде, каким в его глазах стала выглядеть Ставка.

На следующий день вся его группа выехала на Северо-Западный фронт, в Минск, к Эверту, а затем, не заезжая в Могилев, вернулась в Петроград. Короткого пребывания на фронте Алексею оказалось достаточно, чтобы снова увидеть Петроград другими глазами.

Петроград, Петербург, Санкт-Питер-бурх… Октябрь 1916 года уже нес в себе эмбрионы Октября 17-го. То были не заговоры великих князей, генералов в Ставке или гвардейских полковников в гостиных, не «гр-ромовые» речи мнимых прогрессистов в Государственной думе, не сотрясения воздуха на съездах союзов земств, военно-промышленных комитетов или иных организаций буржуазии. Это не была и мышиная возня блоков и групп, подбиравшихся в свалке между собой к пирогу власти.

Петроград конца 16-го года мощно раздвинул широкие натруженные плечи, встал стеной забастовок, матросских волнений в Кронштадте, ощетинился штыками запасных батальонов, готовых присоединиться к восставшим рабочим.

Часы на колокольне святых апостолов Петра и Павла уныло отзванивали над Петропавловской крепостью последние недели и дни императорской России. История готовилась начать энергичную поступь к новому веку.